– Хвалю за смелость, Евгений Семенович. Не каждый, находясь в стенах этого заведения, может вести себя так, как вы. Я тоже не всегда занимался подобной работой. Я воевал в составе 2-ой ударной армии и хорошо знаю, что такое жизнь на фронте. Но государство направило меня служить сюда, и сейчас я хочу разобраться, почему вы, фронтовик и орденоносец, пытаетесь скрыть факт своего призыва в армию. С чем это связано, Демидов?
В кабинете повисла тишина. Со стороны можно было подумать, что каждый из них анализирует полученную информацию и готов продолжить эту словесную дуэль.
– И все же ответьте на мой вопрос?
– Я ничего и никогда не скрывал от советских и партийных органов. Я, по всей вероятности, не понял вашего вопроса, товарищ майор, и готов извиниться перед вами. Я действительно призывался в армию не в 41-ом году, а в 40-ом. Что это меняет, товарищ майор?
– Ничего не меняет, а лишь дополняет вашу автобиографию. Я вас больше не задерживаю, товарищ Демидов. Вы свободны.
Он встал со стула, и, как показалось Сорокину, облегченно вздохнул. Он надел кепку и вышел из кабинета.
* * *
Когда за Демидовым закрылась дверь, Сорокин вызвал к себе Мигунова. Тот, словно стоял за дверью, так как моментально появился у него. Щелкнув каблуками, он вытянулся в струнку.
– Садись, – предложил ему Александр. – Ты на меня не обижайся Мигунов, но здесь у нас не казарма и не плац. Мне твоя строевая выправка не столь важна. Для меня более ценна твоя голова, инициатива. Ты понял меня?
Лицо Мигунова стало красным. Он обиженно заморгал глазами и готов был, похоже, расплакаться от обиды.
– Возьми бумагу и карандаш, – произнес майор, не обращая на это внимания. – Пиши. Во-первых, необходимо сделать запрос в особый отдел 101-го полка, где служил Демидов. Направь запрос вместе с его фотографией, может, кто-то из его сослуживцев еще остался жив и подтвердит, что это и есть тот самый рядовой Демидов, который служил у них в третьей роте. Во-вторых, затребуй его дело из городского военкомата Саратовской области, откуда он призывался в армию в 1940 году. В-третьих, поищи его сослуживцев из 85-го стрелкового полка. Короче, собери по нему все, что сможешь накопать.
– Товарищ майор, вы считаете его тем самым карателем? – с удивлением спросил Мигунов. – Он же фронтовик, орденоносец. Вы не боитесь обидеть подозрением заслуженного человека?
– Нет, Мигунов, не боюсь. Я боюсь лишь одного, что он может быть предателем, а мне не удастся его разоблачить. Это называется профессиональным браком, и я, тогда как собака, потерявшая нюх, не смогу больше работать в органах.
Офицер расценил эту реплику как окончание разговора и поднялся со стула.
– Погоди. Переговори с Алексеем Громовым. Попроси его установить наружное наблюдение за Демидовым.
– Вы думаете, что он попытается скрыться?
– Я ничего не думаю, – раздраженно произнес Сорокин. – Выполняй указание.
Мигунов вскочил со стула и направился к двери.
– Погоди, – снова остановил его Александр. – Пригласи ко мне Козырева.
Это был второй офицер из команды Александра. Козырев предпочитал ходить на работу в штатской одежде, и ни когда не козырял своим служебным отношением к СМЕРШу. По внешнему виду он мало напоминал офицера госбезопасности, и больше походил на инженера или учителя.
– Проходи, Козырев, – произнес Сорокин, когда тот вошел к нему в кабинет. – Ты хоть раз был в Пензе? Нет? Вот и съездишь туда. Задача: найти родственников Демидова Евгения Михайловича. Возьми его фотографию и покажи родственникам. Это нужно сделать как можно быстрее. Чувствую, что мы узнаем много интересного об этом человеке.
– Почему вы так решили, товарищ майор?
– А ты ответь мне, почему человек, вернувшись с фронта, едет в какой-то другой город, живет в нем, забыв о своей малой родине, где живут его ближайшие родственники?
– Я не знаю, товарищ майор, – ответил Козырев.
– Вот и я пока не знаю. Для этого я и направляю тебя в командировку, чтобы ты смог ответить на этот вопрос. Получи деньги у бухгалтера, и в дорогу. Пообщайся с родственниками, причину интереса не говори: просто разыскиваешь сослуживца. Вдруг они каким-то образом поддерживают связь между собой. Задача ясна?
Козырев молча кивнул и, взяв со стола фотографию Демидова, вышел из кабинета. Оставшись один, Сорокин снял трубку и стал набирать телефонный номер.
– Алексей! Громов! Что у тебя с Хромым? – поинтересовался он у начальника уголовного розыска. – Есть новости?
– Молчит пока, товарищ майор, видимо, решил отмолчаться. Ведь у нас, кроме показания, что Муха поделился с ним информацией о Волкове, больше ничего нет. Нечем его подпереть.
– Понятно. Звони, может, чем-то и помогу, – произнес Александр и положил трубку.
* * *
В конце рабочего дня Сорокину позвонил первый секретарь горкома партии. Александр видел его всего один раз, по приезде в город, когда вставал на партийный учет в горкоме. Их встреча была мимолетной, они обменялись лишь приветствием.
– Товарищ Сорокин, – хорошо поставленным голосом, обратился к он нему. – Это говорит первый секретарь горкома партии Петров Василий Гаврилович. – Скажите, пожалуйста, как это все называется? Вы приглашаете к себе члена партии, фронтовика, орденоносца и начинаете его допрашивать, не посчитав нужным объяснить человеку, зачем вы его вызвали и в чем подозреваете. Мне, как члену партии, обидно за него, а еще больше за вас. Вы, наверное, забыли, что идет война, и мы не должны просто так дергать человека и непонятно о чем его допрашивать.
– Извините, Василий Гаврилович, сейчас действительно идет война, и я не намерен отчитываться перед вами за свои действия. Меня на это место поставила партия и государство, чтобы я охранял это государство, что я и делаю.
От этих слов у первого секретаря перехватило дыхание. Ему еще не приходилось выслушивать подобные нравоучения.
– Вы даете отчет своим словам, майор? Вы, наверное, забыли, что сами являетесь членом партии и подотчетны бюро и лично мне. Я хорошо знаю Демидова, мы с ним соседи, и я могу поручиться за него головой! Вы поняли это?
– Успокойтесь, товарищ Петров. Ничего страшного не произошло.
Но, похоже, Василий Гаврилович уже не слышал его. Он снова начал говорить, говорить и говорить о его недальновидности.
Сорокин молчал. Посчитав его молчание, как факт признания ошибки, Петров положил трубку. Александр, встал из-за стола и, закурив папиросу, стал мерить шагами кабинет. Десять шагов в длину, и десять шагов в ширину, считал он про себя, стараясь успокоиться. В окно стучал дождь, ветер протяжно завывал в дымоходе, и на душе у майора было тоскливо и противно. За все время работы в этом городе он не завел себе ни одного друга. Его отношения с Алексеем Громовым носили скорее служебный характер, чем дружеский. Впервые за последнее время он ощутил одиночество. Он вспомнил нежные руки матери. Какой же он был глупец, что иногда чурался ее ласк. Теперь ее нет, и некому его пожалеть, прижать к груди и провести по его волосам теплой рукой.
«Наверное, пора заводить семью, – подумал он, – так долго жить в одиночестве становится невозможным».
От мысли о семье он невольно улыбнулся. В голове сразу закрутились воспоминания о довоенной жизни. Тогда, после окончания училища, он без ума влюбился в одну девушку. Каждый свободный вечер он проводил в ее дворе. Несмотря на то, что все друзья и знакомые считали его храбрым человеком, он никак не мог решиться подойти к ней. Каждый раз, направляясь во двор, он настраивал себя на то, что подойдет и скажет, что она ему очень нравится, что она лучше всех девушек. Однако, завидев ее, у него неожиданно пропадал весь запас храбрости. Он краснел и делал вид, что он просто сидит на скамейке во дворе и отдыхает. Когда он все же решился сказать ей об этом, он увидел ее с мужчиной. Это был начальник отдела, в котором Александр работал. Он долго корил себя за то, что не смог побороть в себе робость и подойти к ней. Теперь он вспоминал все это с какой-то теплотой, но тогда он просто возненавидел своего начальника, считая, что тот сделал его самым несчастным человеком на земле. Но, все это было в прошлом, довоенном времени.
Он загасил папиросу и, накинув шинель, направился в отдел милиции. В кабинете начальника уголовного розыска, помимо Громова, на табурете сидел Хромой. Заметив вошедшего Сорокина, он замолчал. Лицо его приняло выражение мученика.
– Товарищ майор! Можно сделать заявление? – обратился он к Александру.
– Валяй, – произнес Сорокин и, скинув шинель, сел на свободный стул.
– Хочу заявить о творимом здесь беспределе. Начальник уголовного розыска все время пытается обвинить меня в связи с каким-то Цыганом. Кто этот человек, я не знаю. Какие дела за этим человеком, я тоже не знаю. Неужели в советском государстве пустуют тюрьмы, лагеря, и сейчас менты пытаются заполнить их такими безвинными людьми, как я?
Сорокин посмотрел на Громова и улыбнулся. Им было ясно, что Хромой решил «прогнать волну». Это означало, что он попытается прикинуться «лохом».
– Я бы тебе, Хромой, поверил, если бы не знал тебя. Я вот приехал сюда, чтобы лично отвезти тебя в столицу нашей родины, – произнес Александр. – Главное управление СМЕРШа почему-то сильно заинтересовалось твоей личностью. Там вот и будешь дурака валять, если они тебе это позволят.
Хромой посмотрел сначала на Алексея, а затем на Сорокина, стараясь понять, была ли это шутка, или майор действительно повезет его завтра в Москву. Эта поездка не сулила ему ничего хорошего: там, в застенках Лубянки, умели развязывать языки.
– Я что-то, гражданин майор, вас не понял? Какая Москва? Я простой фраер и не представляю никакой опасности для государства.
– Вот там и разберутся, какой ты фраер. Думаю, ты уже через день признаешься во всем, вплоть до того, что являешься агентом японской разведки. Там и не таких людей ломали.
Судя по его бегающим глазам, он был напуган.
– Гражданин начальник, я бы хотел с вами немного пошептаться один на один, без лишних глаз и ушей.
Алексей, поймав взгляд Сорокина, вышел из кабинета.
* * *
Сорокин вскрыл пакет, пришедший из особого отдела 101-го стрелкового полка: лейтенант особого отдела сообщал ему, что Демидов Евгений Семенович действительно служил в полку до своего ранения. Сослуживцы из третьей роты опознали на фотографии своего боевого товарища.
«Что это? – подумал Сорокин. – Выходит, я все это время шел в неправильном направлении и подозревал человека, который пролил кровь, защищая Родину».
На следующий день в его адрес поступил новый конверт с грифом «Совершенно секретно». Он не без волнения вскрыл его и, достав сообщение, начал читать. Сотрудник особого отдела 85-го стрелкового полка подтверждал, прохождение службы в их подразделении рядовым Демидовым Е. С. К письму было приложено объяснение командира батальона капитана Грызлова, который опознал на фотографии своего подчиненного рядового Демидова Евдокима Семеновича. Это сообщение ввело Сорокина в ступор.
«Почему он пишет Евдокима, а не Евгения? – размышлял он, шагая по кабинету. – Может, что-то путает этот капитан Грызлов? Прошло два с лишним года, в батальоне, ведущем боевые действия, состав обновился за это время несколько раз, и не исключено, что капитан мог просто забыть его имя».
На столе сначала задергался, а потом зазвенел телефон до ужаса противным звонком.
«Нужно поменять аппарат», – подумал в очередной раз Александр, снимая трубку.
– Товарищ майор! – услышал он возбужденный голос Громова. – Мы нашли склад, где бандиты хранят похищенные продукты!
– Погоди, погоди, Алексей, не тараторь. Давай, успокойся и доложи все по порядку, – произнес Сорокин.
– Вы знаете, товарищ майор, Хромой вам не соврал: в сарае мы обнаружили часть продуктов, похищенных из магазина.
В трубке раздавалось частое дыхание Громова, словно он только что закончил бежать марафон.
– Алексей, быстро убери своих людей из сарая. Оставь лишь несколько сотрудников для засады и никому ни слова об этом.
– Все понял, Александр Михайлович, – не дав договорить, прокричал в трубку начальник сыска. – Сейчас все сделаю.
«Значит, не обманул Хромой», – подумал Сорокин и положил трубку.
Взгляд его снова упал на фотографию Евгения Демидова.
«Кто же ты, Демидов, враг или друг? Евгений или Евдоким? Если ты Евдоким, то почему поменял имя? Что тебя заставило это сделать? – думал он, рассматривая его фотографию. – Если ты друг, то почему побежал жаловаться на меня Петрову? А может, испугался своего разоблачения и решил первым нанести удар, не дожидаясь, когда тебя припрут фактами?»
Что-то звякнуло о стекло. Отложив документы в сторону, Сорокин подошел к окну. То, что произошло потом, он понял не сразу. Напротив окна остановился грузовик, из кабины которого ударила автоматная очередь, затем другая. Пули попали в стекло чуть выше его головы. Одна из пуль ударила в оконную раму и разнесла ее. Это произошло так неожиданно, что он даже не успел не только повалиться на пол, но и вытащить из кобуры свой «ТТ». Во дворе хлопнул выстрел, а затем раздалась автоматная очередь. Машина резко рванула с места и скрылась за поворотом дороги. Александр, прихрамывая, бросился вниз. Около входной двери лежал дежуривший в отделе сотрудник милиции. Пуля попала ему в голову и разнесла затылочную часть черепа. Вокруг его головы медленно растекалась лужа крови.
«Вот тебе и ответка, товарищ Сорокин, – подумал он. – Выходит, ты их чем-то встревожил, и они решили тебя предупредить. Не убить, а лишь предупредить. Ведь они могли сделать все намного проще: просто швырнуть гранату в окно твоего кабинета».
Он вышел на улицу, она была пуста. Люди, встревоженные выстрелами, попрятались по домам. Через десять минут к зданию подъехала оперативно-следственная группа милиции.
* * *
Демидов лежал на диване с закрытыми глазами и смотрел в потолок. Его домохозяйка, женщина лет сорока, у которой он снимал комнату, гремела на кухне посудой, готовя ужин. Он жил в этой квартире уже месяца четыре, но ему казалось, что он провел здесь всю свою жизнь. Этот адрес дал ему новый знакомый, по кличке Цыган. Как его звали по-настоящему, никто не знал. Хозяйка квартиры встретила Демидова довольно настороженно. В городе ходили слухи о бандитах, налетах на магазины и склады, и она, будучи одинокой, боялась впускать в дом незнакомых людей. Прежде чем открыть ему дверь, она долго рассматривала его через глазок, а затем, набравшись мужества, сняла цепочку и открыла. Она посмотрела на него оценивающим взглядом, словно выбирала не постояльца, а раба на невольничьем рынке. Остановив взгляд на ордене, она улыбнулась и пригласила Демидова пройти в квартиру. Даша, так звали хозяйку, проживала одна в большой трехкомнатной квартире.
– Проходите, Евгений, – произнесла она, приглашая его в комнату. – Как она вам? Я понимаю, что прошу дороговато, но что поделаешь, я женщина одинокая и очень стеснена в средствах.
Комната, предложенная хозяйкой, была светлой и уютной: окно выходило во двор, где цвела большая старая яблоня.
– Как? Нравится? – поинтересовалась она у него. – Что скажете? Она вас устраивает?
– Да, – коротко ответил он, – мне все здесь нравится. Я тоже человек одинокий, фронтовик и, если сказать честно, давно отвык от домашнего уюта.
Больше всего его устраивало то, что квартира имела черный ход во двор с противоположной стороны дома.
– Когда вы заедете? – поинтересовалась хозяйка. – Я имею в виду, когда завезете свои вещи?
– У меня ничего нет. Все мои вещи со мной, – тихо ответил Демидов. – Это ничего?
– Конечно. Проходите и располагайтесь. И еще, если вы хотите, я вам буду готовить, убираться в комнате, правда, за определенную плату. Как вы на это смотрите?
Он взглянул на нее и улыбнулся.
– Меня это устраивает, – ответил он и протянул ей деньги. – Думаю, что этого хватит на первое время.
Даша впервые за последнее время держала в руках так много денег. Она хотела что-то сказать постояльцу, но у нее не получилось. Какой-то ком застрял в горле и не давал высказать благодарность этому человеку с ярким орденом на груди. Вечером она устроила романтический ужин. Они сидели вдвоем за столом и при зажженных свечах пили фруктовую настойку. Закончив ужин, Демидов встал из-за стола и, поблагодарив хозяйку, ушел к себе в комнату. Она убрала со стола посуду и, раздевшись, легла на койку. Она долго не могла заснуть. Ее сильное и молодое тело хотело мужской ласки, и она, уступив этому желанию, встала с кровати и, накинув на плечи шерстяной платок, шлепая голыми ногами по крашеному полу, направилась в его комнату. Он лежал на белой простыне, раскинув руки. В какой-то момент она испугалась своих мыслей о близости и хотела выйти из комнаты, но что-то остановило ее. Неожиданно она увидела, что у него открыты глаза и он внимательно наблюдает за ней.
– Ложись, – предложил он ей и слегка подвинулся в сторону.
Она сбросила с себя платок, ночную рубашку и легла рядом с ним. Ее тело била дрожь. Он нашел ее горячие губы, и они утонули в ласках. Утром, прежде чем встать с теплой постели, она посмотрела на спящего рядом с ней мужчину. Она не могла не обратить внимания на его крепкие плечи, сильные руки, которые всю ночь ласкали ее тело. Неожиданно ее взгляд упал на край подушки. Она вздрогнула, заметив рукоятку пистолета, которая виднелась из-под нее. Уже сидя на кухне, она размышляла над тем, как ей поступить. Пойти в милицию и заявить на постояльца? Или сделать вид, что она ничего не заметила. Наконец, она решила, что будет лучше, если она просто промолчит.
* * *
После призыва в 1940 году Евдоким Демидов был зачислен в 85-ый стрелковый полк, который дислоцировался в Белоруссии. Там его и застала война. Полк несколько дней не выходил из боя, и вскоре они оказались в окружении. Вечером над их позициями пролетел немецкий самолет и сбросил листовки. Кружась в воздухе, они, словно белые хлопья снега, медленно падали на землю.
– Демидов! – крикнул ему комбат. – Возьми двух бойцов, и соберите эту гадость. Все, что соберешь, сожги!
Взяв бойцов, они стали собирать листовки. Вскоре запылал костер, в котором ярким пламенем сгорало немецкое воззвание к сдаче в плен. Одну листовку Демидов аккуратно сложил и спрятал в обмотке. Утром остатки полка выстроились в небольшом лесу. Первым выступил старший политрук. Он долго и нудно призывал их положить все силы на алтарь победы. Выступление командира полка было предельно кратким. После этого полк двумя колоннами вышел из леса и, развернувшись в цепь, направился на позиции немцев, которые блокировали лесной массив. Первая попытка прорвать оборону гитлеровцев не увенчалась успехом. Оставив в поле убитых и раненых, батальоны откатились обратно к лесу. За первой атакой последовала вторая и вновь, теряя убитых и раненых, полк вернулся на исходные позиции. Вот тогда у него впервые возникла мысль перебежать на сторону гитлеровцев.
Вечером Демидова вызвал к себе комбат.
– Демидов, не буду скрывать от тебя, положение полка аховое. Если мы до утра не нащупаем слабое место в обороне немцев, то они завтра раздавят нас танками. Мы направляем несколько разведгрупп. Одну из них возглавишь ты. Пойдете ночью, так безопаснее. У немцев пока нет сплошной линии обороны, и ты со своей группой должен найти стык между немецкими соединениями. Задача ясна?
– Так точно, товарищ майор.
Ночью он и двое бойцов ползком направились в сторону немецких окопов. Их пулеметчики то и дело пускали в небо осветительные ракеты, и поэтому расчет на ночное время не оправдался. Немцы заметили ползущих русских солдат и открыли по ним огонь: такой плотный, что невозможно было поднять головы. Сколько они лежали под этим огнем, он не знал. Ему тогда показалось, что время просто остановилось, и лишь рассвет подсказывал, что с момента их выхода прошло чуть более двух часов. Гитлеровцы, посчитав, что им удалось уничтожить группу русских разведчиков, прекратили огонь.
– Ну, что будем делать? – спросил Демидов своих товарищей. – Обратно ползти нельзя, немцы быстро нас накроют минами. Можно, конечно, попытаться оказать им сопротивление прямо здесь, но это смешно.
– Ты у нас старший Демидов, и поэтому тебе решать: как скажешь, так и будет.
– А если я скажу, что хочу сдаться, что тогда? – стараясь проверить их, произнес он. – Немцы тоже люди, и не станут же они нас расстреливать, если мы сами добровольно сдадимся? Бояться нам нечего, мы не евреи и не командиры, которых они расстреливают на месте. Они же специально разбросали над нами листовки, а это – пропуск. Покажем и все.
Бойцы молчали. Один из них боялся признаться в том, что был согласен с его словами. Другой потянулся к винтовке, но его остановил Демидов. Он ударил его штыком в грудь и посмотрел на оставшегося в живых бойца.
– Что молчишь? – обратился он к нему. – Может, ты тоже решил вернуться обратно и сложить свою голову среди этих березок?
– Нет. Я согласен, – произнес тот.
– Если так, то поползли к немцам.
Размотав обмотку, он достал из нее листовку и сунул в нагрудный карман гимнастерки. Оставив винтовки, они взяли в руки обмотки и размахивая ими, как белыми флагами, поползли в сторону немцев.
* * *
Сорокин стоял в дверях и смотрел, как Екатерина Игнатьевна убирала с пола осколки оконных стекол. Затем она вымыла пол и ушла. Александр вышел из кабинета и, увидев идущего по коридору Мигунова, окликнул его.
– В Москву об этом происшествии не сообщать. Понятно?
– Извините, товарищ майор, но я уже сообщил генералу Каримову о покушении на вас. Он обещал прислать на помощь оперативников из Главка.
Александр махнул рукой и направился дальше. Ругать Мигунова было бесполезно. Пройдя метра три, он остановился и повернулся к офицеру, который продолжал стоять в коридоре.
– Слушай, Мигунов! Если меня будут спрашивать, я – в милиции. Понял?
– Так точно, товарищ майор, – чуть ли не выкрикнул тот, но, заметив укоризненный взгляд Сорокина, вовремя осекся. Сейчас он понял, что поспешил сообщить в Москву о покушении, не получив согласия своего непосредственного начальника.
Громов сидел за столом и с кем-то разговаривал по телефону. Заметив вошедшего в кабинет Александра, он положил трубку и встал.
– Товарищ майор! Как вы себя чувствуете? Вас не ранило?
– Чувствую? Как побитая собака, Леша. Дожили: бандиты свободно разъезжают по городу и стреляют по окнам отдела государственной безопасности.
Сорокин достал из кармана пачку папирос и положил на стол. Закурив, он поинтересовался организованной уголовным розыском засадой.
– Ждут, Александр Михайлович. Пока никакого движения.
– Может, они что-то заметили и решили туда больше не соваться? – спросил его Сорокин. – Кто еще, помимо тебя и сотрудников группы, знает о засаде?
– Начальник милиции, – нерешительно ответил тот. – Почему вы меня об этом спрашиваете? Вы ему не верите?
– Пока не знаю, но мне кажется, что засаду можно снимать, они туда не придут.
– Почему вы так решили?
Сорокин встал из-за стола и, сунув папиросы в карман шинели, вышел в коридор. Взглянув на дежурного по отделу, Александр поинтересовался на месте ли начальник милиции.
– Здесь, товарищ майор. У него часы приема граждан.
В коридоре напротив двери Антонова сидело несколько человек, записавшихся к нему на прием. Сорокин толкнул дверь и вошел к нему в кабинет.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – поздоровался он с ним.
– Здравствуй, майор. Как твое самочувствие? Александр Михайлович, мы перекрыли все выезды из города, но машину, из которой тебя стреляли, так и не обнаружили. Совсем распоясались бандиты.
Посетитель, сидевший в кабинете, молча встал и вышел. Сорокин проводил его взглядом и повернулся лицом к Антонову.
– Еще, что скажете?
– Александр Михайлович, я к тебе сам собирался зайти, хотел с тобой поговорить по-товарищески, подсказать тебе, посоветовать. Ты человек в городе новый, многого не знаешь. Люди стали жаловаться на тебя, майор. Говорят, что ты, вместо того, чтобы помогать людям в трудные минуты, наоборот, отталкиваешь их от себя. Ладно, от себя, ты отталкиваешь их от Советской власти. Люди не верят тебе.
Обвинение было серьезным. Шла война, в городе скопилось множество разного народа: переселенцы из сельской местности, бандиты и предатели. Шла невидимая борьба, в которой все методы были допустимы, лишь бы они давали какой-то результат. Государственные учреждения были завалены сотнями анонимных писем, в которых люди сообщали о врагах народа, и поэтому то, о чем сообщил ему начальник милиции, ничуть не удивило Сорокина. Видя, что его слова не достигли желаемого эффекта, он продолжил.
– Вот и первый секретарь городского комитета партии высказал мне претензии в отношении тебя. Что вы с ним не поделили?
Сорокин улыбнулся.
– Работу, – коротко ответил Александр. – Он пытался мне подсказывать, кого я могу вызывать к себе, а кого нет. Пытался учить меня жить, как и вы. За меня не надо отвечать, я сам отвечу за себя. Вот вам мой совет: больше занимайтесь своей работой, ловите жуликов, спекулянтов, бандитов, а я уж сам разберусь, как и с кем, мне говорить.
В этот раз удивился начальник милиции. Его глаза округлились и стали похожи на два чайных блюдца.
– Зря ты так, товарищ майор. Я хотел тебе лишь посоветовать.
– Советуйте тому, кто нуждается в этом, а я проживу и без ваших советов, товарищ полковник.
Он развернулся и вышел из кабинета.
* * *
Евдоким Демидов стоял перед немецким офицером. На столе лежала листовка-пропуск, с призывом сдаваться в плен. Немецкий офицер неплохо владел русским языком, и допрос шел без переводчика.
– Итак, Демидов, вы утверждаете, что хотите служить немецкому народу?
– Так точно, господин офицер. Я давно хотел перебежать к вам, но все не получалось.
Офицер улыбнулся. Его тонкие губы раздвинулись, обнажив ряд белых, похожих на столовый фарфор, зубов. В душе он ненавидел предателей, но служба в немецкой разведке обязывала его работать с ними. Он хорошо понимал, что эти люди сродни волкам-оборотням, готовым рвать на части все, на что укажет им хозяин. Вот и сейчас, глядя в эти преданные и трусливые глаза военнопленного, он думал, как лучше использовать его в интересах рейха.
– Скажите, это правда, что вы лично закололи своего товарища, за отказ сдаться в плен?
– Так точно, господин офицер. Кто-то из нас должен был умереть. Я решил, что он.
– Хорошо. Скажите, вы готовы участвовать в карательных акциях против мирного населения, а также в уничтожении партизан и сочувствующих им?
– Готов, господин офицер, – произнес он, не задумываясь ни на миг.
Немец опять улыбнулся: рвение этого русского в желании спасти свою жизнь, было столь высоко, что он решил провести с ним небольшой эксперимент.
– Хорошо, Демидов. Сейчас мы посмотрим, на что вы способны.
Гитлеровец вывел его во двор и приказал привести из камеры двух его красноармейцев, один из которых сдался немцам вместе с ним. Немец вытащил из кобуры пистолет «Люггер» и протянул его Евдокиму.
– Застрелите их, и я поверю тогда, что вы готовы служить немецкому народу.
Демидов взял в руки пистолет и, не раздумывая, застрелил своих товарищей. Он подошел к трупам и сделал по контрольному выстрелу в их головы.
«Вот больше и нет свидетелей моего добровольного перехода к немцам», – подумал он, возвращая пистолет офицеру.
Судя по лицу, немец был в растерянности, так как не ожидал подобного развития событий и такой жестокости со стороны русского военнопленного.
– Молодец, Демидов, – произнес немец. – Теперь я знаю, где и как использовать вас в интересах вермахта.
Вскоре его и еще семерых военнопленных перевели в лагерь «Шталаг-352», который находился у деревни Масюковщина, недалеко от города Минск. Осенью 1941 года сотни пленных 12-ого блока были выведены на плац перед комендатурой лагеря. Из канцелярии вышел немец в форме капитана СС. Он прошелся вдоль строя военнопленных и, взобравшись на деревянный помост, почти на чистом русском языке произнес:
– Руководству лагеря стало известно, что отдельными военнопленными готовится побег. Мы не можем допустить этого, и, согласно действующим правилам, эти люди должны быть уничтожены. И еще хочу сообщить, что победоносная армия третьего рейха стоит на подступах к Москве. Советская армия разбита и отступает по всем фронтам, неся большие потери.
Он начал выкрикивать номера военнопленных, которых выталкивали из строя сытые и откормленные эсэсовцы. Двадцать три человека стояли перед строем: именно их номера сообщил Демидов коменданту лагеря. Военнопленных отвели в сторону и на глазах сотен людей расстреляли.
Вечером Евдокима вывели из лагеря и посадили в фургон грузовой автомашины. Она тронулась и помчалась в сторону Минска. Вскоре он оказался в небольшом городке Чашники. Там его одели в немецкую военную форму и зачислили в охранную команду, которая состояла из нескольких десятков таких же, как и он, предателей. Они целыми днями изучали методику борьбы с партизанами и подпольщиками.
Демидов всерьез впитывал фашистскую идеологию и верил в неизбежный крах Красной Армии и СССР. Он не чурался любой «работы»: нужно было расстрелять стариков и женщин, он всегда был в числе добровольцев. Командир взвода неоднократно ставил его в пример другим, и вскоре он попал в группу «ГФП-724».
Весной 1942 гола их группа возвращалась из леса после розыска и уничтожения сбитого немецким истребителем летчика. Неожиданно, Демидов почувствовал запах дыма, который гнал ветерок из неглубокого овражка.
«Вот удача! – обрадовался он. – Порадую начальство. Сегодня у нашего капитана день рождения, вот и будет для него подарок».
В овраге расположился табор цыган. Не чувствуя опасности, цыгане сидели спокойно вокруг костра и готовили пищу. Неподалеку стояла повозка. Демидов передернул затвор автомата и приказал цыганам следовать за ним. Пригнав в казарму, он закрыл их в подвале. Вечером состоялся банкет. Пили за день рождения капитана Бирмана и победоносный вермахт. Евдоким выгнал цыган из подвала и приказал им веселить гостей. Цыгане играли на гитаре, пели песни и плясали. Под утро пьяный Демидов собственноручно расстрелял их прямо на плацу казармы. Когда у него закончились патроны, он вдруг понял, что убил не всех. Среди кучи трупов надрывно плакал маленький ребенок. Он подошел к нему и ударом приклада размозжил ему голову. Стоявшие неподалеку товарищи по службе были просто шокированы всем этим.
– За что ты их? – спросил один из солдат. – Что они тебе сделали?
– За то, что они не вписываются в чистоту арийской расы, – привычным штампом, ответил Демидов. – А вы что, против этой теории?
После этого случая многие солдаты спецгруппы «ГФП-724» отвернулись от него, считая его психом и маньяком.