Loe raamatut: «4 | Последнее», lehekülg 2

Декабрьская ночь

 
ночь, стакан, чуть-чуть закуски,
я один, хранитель – рядом,
ангел говорит по-русски,
он со мной всегда недаром,
до рассвета – путь в пол-жизни,
я неспешно наливаю,
по себе справляю тризну —
встречу ли зарю – не знаю,
и о чем моя кручина?
где-то тихо запевают
«догорит твоя лучина» —
догорит, конечно, знаю…
волком воют одиноко
изметеленные грусти,
на душе моей морока,
на тарелке – только грузди,
мне поёт печаль: «забудься»
– я забылся, как на веки,
и дышу уже не грудью,
и закрыты снегом веки,
за окном – и ночь и темень,
на столе – стакан с бутылкой,
ангел смотрит мимо, в вечность,
я промахиваюсь вилкой,
ничего, пройдет и это,
все проходит в человеке,
ангел судорожно метит
моё место в этом веке,
не спеши, пацан, не бойся
свято пусто не бывает,
скоро я собой закрою
то, что пустота скрывает,
бесконечна ночь без света,
бесконечны мои мысли,
я живу, давно отпетый,
в летах, что давно повисли…
 

декабрь 2012

Белочка

 
и я увижу
свиней на стенке
так много визгу,
неявно, бренно,
и всё такое
до Бологое
и шприц колючий
врача в забое,
нас куролесит,
ломает, шкодит,
нас просто месят
из подворотни,
да, бред, конечно,
а что не бредни?
кайф бесконечен,
как и намедни,
я выйду, может,
из этой верти,
меня не гложет
судьба, поверьте,
и день настанет —
предстану, слабый,
в какой-то Кане
пред Богом правым,
не Он – спрошу я:
за что все муки?
и Рай минуя,
сверну к вам, други…
 

декабрь 2012

Новоцыганское

 
– что-то мало взяли: пару,
иль послать соседа вновь?
– что гонять его задаром?
только портить дрянью кровь.
 
 
Эй, бомбило, рви на Балчуг,
лимузин свой не жалей,
я безумно водки алчу,
так давай, чмо, поскорей!
 
 
Там путаны за валюту,
всё, что хочешь, всё ништяк,
там такой счет намалюют,
что и Гейтсу не пустяк.
 
 
Ночь, луна, фонарь, аптека,
кажется, Терлецкий пруд,
и менты меня для смеха
в обезьяннике запрут.
 
 
Там просплюсь, слезой умоюсь,
крест нательный заложу,
я в душе помойной роюсь
и Россией дорожу.
 

Январь 2013

Москва 70-х

 
мы злыми волками
вечерней Москвой
всё кайф свой искали —
волна за волной,
пивные – стекляшки,
гадюшников звон,
лихие стакашки
с шумящих сторон,
а где-то – тревоги
за наш неуют,
неверные ноги,
вас, может быть, ждут
всё те ж разговоры
про всё – ни о чём,
дворы словно норы:
мы жизнь в них пропьём…
 

январь 2013

Ожидание

 
вновь скоро грозы
земли дрожанье
мы примем позы
для возлежанья
под струи, брызги
стакан наполним
под чьи-то визги —
мы юность вспомним
нет сил? – ну, что же
мы не в накладе
пусть наши рожи
не видят бляди:
еще мы мыслим
и существуем:
хвала всевышним,
пусть стали хуже
глаза и уши,
мы всё же глушим,
хоть мы не нужны,
остатки мира
в твоём сознаньи —
вино и лира
воспоминаний…
пусть грянет крепко,
порвётся небо:
грачи на ветке,
я жду, как хлеба
ждет нищий в Храме,
разверзтых истин,
открытых нами,
раскрытых листьев —
и с именами
 

апрель 2013

На лоджии

 
под грозным небом
загрохотало,
вот стихло, дрожью
затрепетало,
упали брызги
как дробь калибра
медвежьей силы —
и всё зависло,
ещё немного —
и ветер рваный
завихрит струи
легко и рьяно,
в бокале тонком
коньяк хороший:
пусть град дробится
лихой порошей,
всё ж есть отрада
в грозе и громе —
вон, голубь жирный,
исчадье ада,
намок под ливнем:
ему не надо
ни алкоголя,
ни даже страсти,
он бога молит
от сей напасти,
а мне всё проще
в глотках глубоких
у тучи проседь
менять в потоки,
я пью отраву,
дышу, и кроме
меня и неба,
ничто не может
возжаждать хлеба
стихов и тождеств
 

июнь 2013

5 c (cognac, cofe, chocolad, cigar, cards)

 
коньяк, ароматный вулкан,
пылает как магма в руке,
суля и дурман, и обман,
мой друг, и тебе, ну, и мне
 
 
и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой
 
 
крепчайший кофе перед нами
и горький черный шоколад,
сигарной сладости губами
гаванский ловим аромат
 
 
и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой
 
 
тебе сдавать – мне ставки делать,
игра – забвенье от трудов,
доска, испачканная мелом —
свобода от любых оков
 
 
и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой
 

июнь 2013

Крымский херес

 
из моря туча
на город грянет,
бывает круче
или иначе,
но я спокоен —
холодный херес
стакан наполнит
сполна и через,
стихия скатит,
мужик – креститься,
а мы накатим,
чтобы напиться
озоном свежим,
вином миндальным,
забыв про плеши
и про скандалы,
душа спокойна,
и ум витает —
над Крымом знойным
гроза не тает,
сверкайте громче,
орите, чайки,
еще не кончен
мой пир печальный,
еще бушуют
ветра и волны,
напрягши скулы,
опять наполним,
и мир откроет
простор и тайны,
и Бог умоет
того, кто крайний
 

июнь 2013

Собутыльнику

 
и всякий слышащий меня поймёт
и разрыдается чуть пьяными слезами,
и тоже пустится в мой горестный полёт,
поникшим ангелом – над сирыми, над нами
налей же, друг, горчайших ядов дозу:
пусть всё не так, и жизнь не удалась,
мы по жаре, дождю или морозу
махнём не глядя и перекрестясь,
над нами – купол незавидной яви,
и солнце светит – чуть над горизонтом,
от недопитого мой слог, конечно, вянет
как вянут страсти, собранные оптом,
налей ещё: туманы, ветры, дали —
здесь всё смешалось, в чуждом далеке,
мы здесь не потому, что нас позвали,
а просто жизнь уходит налегке.
 

Июль 2013

Ранний дождь

 
«ранний дождь – до обеда»
всё льётся и льётся,
мне с утра, как всегда,
удивительно пьётся,
по поникшим кустам
слёзы неба стекают,
жизнь, признаться, пуста,
хоть и льётся стихами,
сладкий перец идёт
хорошо к совиньону,
на асфальте народ
мокнет словно солома
с деревенской избы —
до души промокает,
мир немного забыт,
когда дождь идёт в мае,
и стоѝт благодать
позабытых страданий,
и на память печать
совиньон льёт в стакане
 

июль 2013

Жизненный путь

 
я падаю, я постоянно падаю,
не держит пьяненькая твердь,
в Тамбове, Кинешме и Падуи
упав, рискую помереть,
земля подножками балỳется,
я навзничь падаю опять,
дома вращаются на улице,
упал – и сразу тянет спать,
а в небе звёзды – им до лампочки,
а, впрочем, это – фонари,
столбы – как спичечные палочки,
а может, то луна горит?
и мне легко лежать, раскинувшись,
и размышлять о суете,
сошелся свет от свечки клинышком,
как на татами каратэ…
что ж я опять на ровном падаю?
друзья забыли обо мне,
я где, в Тамбове или Падуе?
– нет, я себя нашел в вине
 

сентябрь 2013

Успение

 
Успение… мне не успеть за Нею,
в туман дождливый медленно смотрю
и тихо, под тоску души, пьянею
пока кадят закатную зарю
 
 
и вин моих несметных вереницы,
и вин, испитых вёдрами дотла, —
теперь уж никогда мне не простится
измятой жизни порванная мгла
 
 
уходит всё – пройдёт и то, и это,
и надо мной гудят колокола,
нетрудно быть гулякой и поэтом,
пока тебя Мария берегла
 
 
Она успела – мы осиротели,
чуть зажигается прощальная звезда,
а впереди – холодные метели
и безутешные просторы – навсегда
 

сентябрь 2013

Осеннее пиво (вальс)

 
осеннее пиво ненастьем разбавлено
осеннее пиво копчёною мойвой украшено,
и плавает в баре над лампами дым —
с друзьями, в тумане давно мы сидим
 
 
все темы и споры давно нами пройдены,
все копья для диспутов вдребезги сломаны,
мы тихо и молча будвайзер сосём,
неважно, нас много иль только вдвоём
 
 
а годы летят, наши годы к циррозу летят,
и девушки, честно, на нас не глядят,
и нам всё спокойней и тише без них,
ну, что ж ты, товарищ, заснул и притих
 
 
пусть рядом от раков одна шелуха,
нас снится, лишь снится жена и уха,
затылок и брюхо всё толще – и тут
сорочкам и брюкам, приятель, капут
 

сентябрь 2013

Настоящее настоящее

 
и вновь – накати, накати:
в середине ль, в начале пути —
ты себя осади, обуздай,
ты примерно и в меру поддай!
и забудь
про непройденный путь…
всё пока впереди – бури, дрязги, дожди,
и на всё, что пройдёт, наплевать,
потому что его не понять, перемать,
завтра будет опять —
даже, если не спать…
мы живём очень мало – сейчас,
ход истории – он не для нас,
растворись, остаканься, проснись —
в настоящем рождается мысль,
в настоящем – душа,
в остальном – ни шиша…
 

октябрь 2013

Jin&tonic

 
я добавляю
к тонику джина,
лайм отжимаю:
славная мина
от суеты и ненужных забот,
чуть только выпил – сразу не тот,
сразу мечты и слова потекли,
я отрываюсь от грешной Земли,
с каждым глотком —
выше и выше,
вон полнолуния мертвенный ком
чуть зацепился за плоские крыши,
дальше – планеты,
как их там звать?
счастья приметы
не сосчитать…
что ж вы? – прощайте,
в мыслях прибой,
строчки на сайте,
муза со мной…
 

ноябрь 2013

виски

 
доброе виски пахнет болотом,
пахнет туманом, гарью и пόтом,
в сумерках пьётся, полночью бродит
по звонким стаканам и колобродит
 
 
доброе виски из хересных бочек,
перед камином, рождественской ночью,
в клубных мечтаньях прокуренной трубки,
в клубных собраньях, под запахи утки
 
 
доброе виски – добрые люди,
за добрым бокалом никто не осудит,
всё выразительней утром похмелье,
всё благородней и значимей зелье
 

декабрь 2013

Из разных углов

Подготавливая «Пополняемое собрание сочинений» -2011, я из разных углов достал и высыпал горсть этих, кажется, нигде не опубликованных стихов.

Короткие рифмованные и нерифмованные строчки

 
Новогодние хокку
 
 
один, все спят,
в новогодней луже застряла
мнимолетность
 
 
где-то далеко
бамбук в снегах шепнул
про бренность бытия
 
 
блюз снежинок
мне напоминает
о близкой смерти
 
 
все только промельк —
эти горы, города,
мое дыханье
 
 
цветы в ночном окне
не просыпаются, устало
бредут по небу мысли
 

Зимой на панели

 
Снег идет как эмиссия денег,
хрустит и пахнет свежими банкнотами.
«Шла бы ты домой, престипома» —
говорит Дездемоне Пенелопа,
панельной соседке своей.
Хоп, хей хоп, хари кришна!
 
 
Из беспартийных я выбыл
по возрасту. Из демократов —
за секс, за разбазариванье
попусту хилых, но шустрых спермов
на всякую неродящую прорву.
Э, ге, гей, хари кришна!
 
 
И я люблю все уходящее,
пропавшее и проходимцев.
Сквозь сон мне «Сони»
сны наяривает – чуть-чуть светлей,
чуть-чуть чудней положенного.
Хрясь меж глаз, хари кришна!
 
 
Кто-то честен и сочиняет
судьбу как биографию в книге.
Я в суровом полночном бреду
бреду – а куда? сам не знаю.
Но все же бреду.
Вон кто-то с горочки спустился, хари кришна!
 

все еще Беляево, 31 декабря 1994 года за два часа до 1995 года

я скоро уеду в эмиграцию

Скороговорка

 
Я во краю,
я на краю,
не верую
и верую.
Я пропаду
и припаду:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
И нет вестей,
ведомостей,
включений,
исключений —
я в миражах
смущения:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Я так устал,
я так упал,
оплыл, заплыл,
зашел, ушел,
истоками
исторгнутый:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Ничто не сметь,
и даже смерть
ни выбирать,
ни призывать,
но лишь терпеть
и плеть и твердь:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
 

25 января 1995 года, на перегоне «Третьяковская-Новые Черемушки», в Татьянин день

Имения места

 
Я сяду в брюссельский вагон,
в купэ одинокого пьянства.
Простого застолья убранство:
коньяк, два лимона, немного миног,
салат из омаров, спаржа и бекон,
и первая рюмка – за прах с наших ног.
 
 
Ты в дверь постучишься: «к Вам можно?»
– «в чем дело?» – «маслины, а я вот одна»
взаимо-условных приветствий волна —
все те же уловки знакомства
в российском обряде дорожном
– любви с небольшим вероломством.
 
 
Мы будем полночи кутить,
полночи рассказывать сказки
и строить то планы, то глазки,
расчеты вести до утра,
как лучше и легче блудить
и шпоры в бока: «брат, пора!»
 
 
Вы помните эту игру?
«я счастлива в браке» – «я тоже»
– «мой муж с этой стервой!» – «О, Боже!»
– «а как танцевать па-де-грас?»
– «давайте, я буду гуру!» —
«бланковый король – это „пас“?»
 
 
«Оно тебе надо, скажи?»
Как зря, что мы вместе легли
и так незаметно текли
те слезы, когда я вошел,
и острые чувства-ножи
кричали: «где фрак? где камзол?»
 
 
Она по коленям текла,
теряя надежду в детей,
ссылаясь на всех матерей
и их посылая «туда».
Спокойный рассвет из стекла
шепнул: «а теперь – на Судак»
 
 
Он словно ноябрьский лист
готов был сорваться в полет.
Устал мой поникший пилот
от этих ненужных невзгод:
ведь он не ишак, а артист,
ему даже рот впроворот.
 
 
Они, что сидят по домам,
читают «МК» и «Еще»,
жену награждают лещом.
Их заняты руки в ночи
собой. Их унылый роман
затерт, что твои калачи.
 

25 марта 1995 г., на чемоданах

Ялта

 
виноградник вязью на фарси
исписал неровности на склоне
с круч срываются рассветы и дожди
и стоят куэсты как в дозоре
 
 
Ялта город чисто мусульманский
оскверненный христианским пьянством
одноженством щами по-уральски
СНИПами и прочим урбанизмом
 
 
по крутой почти отвесной стенке
к дому движется усталый и последний
управляемый далекими мирами
алканавт-булдыга-луноход
 
 
не блестит исламом полумесяц
с минарета тенора не слышно
да и нет здесь больше минарета
нет сераля евнухов гаремов
 
 
понапрасну расточают лавры
знойный запах пряного кебаба
горечь миндаля синильным ядом
не мешается с истомой хны и басмы
 
 
гордого гяура-генуэзца
грека хитрого хитрее караима
отдаленного потомка готтов
или из хазар кого – не встретишь
 
 
здесь живут теперь простые люди
грязь белья у каждого балкона
ненароком выносимый мусор
в трубах звуки замещающие струи
 
 
алкоголик вместо муэдзина
совершив намаз на тротуаре
удивляется асфальту словно чуду
и блюет под аромат магнолий
 
 
Ялта как укор и месть исламу
мини-третий Рим Анти-Стамбулом
ты стоишь напротив Ай-Софии
язвенная потная шальная
 

29 апреля 1995г., Ялта

Мост через Вуоксу

 
Мосты соединяют,
мосты разъединяют,
мосты живут и дышат
и сами по себе.
 
 
Они висят в пространстве,
во временах и странах,
контрастные природе,
ненужные судьбе.
 
 
Мосты – это контакты
меж берегами братства,
мосты – константы судеб,
конструкторы путей.
 
 
Кружатся бельмы чаек,
стучат доской машины,
шуршат прибой и стрежень,
мигает светофор.
 
 
А я сижу на дзоте,
простреливаю взглядом
очарованье ночи
и саван бытия.
 
 
Мой мост, мой красный посох.
Тори мой путь отсюда,
из этого чужого
в чужое никуда.
 
 
Березовые сосны,
плакучие малины,
обструганные доски,
бурлящий водоскат.
 
 
Немые калевалы,
неслыханные мифы,
дождей седых стенанья,
рассветов благодать.
 
 
Взойду на мост ажурный,
горящий от заката.
В струю времен и странствий
вгляжусь и погружусь.
 
 
Прощай, прости и помни,
свершенное тобою.
Сжигать мосты? – зачем же?
не все ведь Рубикон.
 

16 июня, Троица, Перевозное на Вуоксе

Суета

 
Стихи все реже, проще, плоше,
Все меньше страсти и любви,
дел – горы, праздники – в пригоршнях,
и счастья тени – позади.
 
 
Из тонких кружев восхищенья
текут стихи. Порвалась сеть.
Кругом – болезнь и утомленье.
И нет желанья жить и петь.
 

22 июня, Каменногорск

Географ

 
Легко и весело —
Едва это возможно.
Вино и месиво —
Истошно, вьюжно, ложно.
Нет места прочности —
Тончайшие детали.
Огрехи, сложности —
Всё поглощают дали.
 

30 августа 1994 г. Кобрин

Сызрань

 
Сызрань утром рано:
Ни души, ни огонька, ни зги
Словно кто-то из последних спьяну
Расплескал по станции мозги.
Снегом крыши крыты,
Ветер стонет-свищет: «пропади!»
 
 
И под шубой бьется
Горестное горе,
Даже дым не вьется,
В каждом – вор на воре,
Только пусто в доме,
Хоть шаром кати!
 
 
Три собаки мелко
Протрусили тропкой,
Город замер в стельку
За субботой горькой.
Зябко аж в купейном:
Постоял немного – проходи!
 

День независимости

 
Поезд вползает в московские дебри.
Дрязги и дребезги,
пух с тополей,
в недрах гаражно-барачнейшей мерзости,
сидя на ящичной таре: «налей!»
 
 
Мало знакомые, жрущие мало:
«Нам независимость – но от кого?»
Скользкие рельсы, зловонные шпалы,
старое, в мухах и смраде говно.
 
 
Город меняется, красится, пудрится:
бывшие красные – разных цветов.
Водка за сорок, копченая курица,
больше безмолвия в скудости слов.
 
 
«Выпьем за Родину! Выпьем за Сталина!
Выпьем за наши грехи и дела!»
Под тополями – асфальта испарина,
а по асфальту – тачки кидал.
 
 
Город богатеньких – город для бедненьких,
для не нашедших судьбу и себя,
золото – органам, гривенник медненький —
нам по карманам, мелко звеня.
 
 
Смутно и тошно о будущем спорим:
«Что, докурили? Тогда наливай!» —
«Ох, вы дождетесь, укрывшись заборами!» —
«Будет тогда и у нас Первомай»…
 

В Серпухове

 
Золотые шары, золотые шары,
Я бреду по пыли и брусчатке,
Надо мною – кресты, купола и шатры,
А за мною – грехи-опечатки.
 
 
За домами в садах яблок спелых пейзаж,
В каждом кружеве собственный норов.
И от взглядов косых, воровства и пропаж
Глухота непроглядных заборов.
 
 
Вспять по времени улиц неровных волна,
В детство, в прошлое наше земное,
И покойна душа и свободой полна:
Я вернулся. Я в мире с собою.
 

Стукач

(римейк на стихотворение Н.А.Некрасова «Школьник»)

 
– Ну, стучи же, ради бога!
ты ж получку получил —
от Лубянского порога
никогда не отлучим.
 
 
Рожа в пене, грязны мысли,
партбилетом греет грудь…
Посадить, угробить, выслать —
многим приготовлен путь.
 
 
На Рублевке и под Сочи,
всюду гнезда себе вьешь…
и воруешь, что есть мочи,
и, конечно, много врешь.
 
 
Любишь Богу помолиться,
рук от крови не отмыв,
чтобы видела столица:
жил и долго будет жив.
 
 
По сортирам всех чеченов
потопив и рассовав,
ты готов, круша измену,
всех лишить свобод и прав.
 
 
Или, может, ты дворовый
из отпущенных?.. Ну, что ж!
Случай тоже уж не новый —
не робей, не пропадешь!
 
 
Скоро мы узнали в школе,
как обшарпанный шпион
не по нашей доброй воле
превратился в жуткий сон.
 

Двести лет спустя: Пушкин – к Чаадаеву

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье;

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

 
Свободы, равенства и братства
Мы не дождались, милый друг.
В глубинах евроазиатства
ЧК нас держит на испуг.
И тлеет в нас долготерпенье
Под гнетом власти вековой,
Нас манит с детства на покой
И претит всякое движенье.
Над нами – вихри повелений
И солнце ходит стороной.
Пока нас грабят, мы молчим,
Не веря в то, что силы живы,
Наш путь с крестом неумолим,
Мы знаем – все надежды лживы.
Не верь, товарищ, не взойдет,
Где не посеяно ни грамма.
Россия спит век напролет;
Из недопитого стакана
Никто Россию не поймет —
Ни царь, ни Бог и ни охрана…
И имя наше отомрет!
 

Переезд в Марину

 
Вот умер и январь, мимоза
покрылась лепрою измен.
Цветов метаморфозы —
обман безудержный и тлен.
 
 
Сиреневый туман цветущей сливы
Ни иудея, ни эллина, ни врагов,
и тонут старые пучины океана
в дождях – он выше берегов
от серой плесени тумана
 
 
Я, черепки и бебехи собрав,
вон с пепелища на чужое,
еще горячее, пустое,
не ожидая более Добра.
 
 
Все та ж любовь и та же вечность,
непонимания кордон,
все та же в мире человечность:
голодных каннибалов сон.
 
 
Я честно болью расписался
в последних рифмах и строках.
 

Слюдянский чай

 
Друзья, давайте, выпьем чаю.
Я приглашаю вас на пир.
Заварим в кружках молочая.
дунайской липы и аир
Щепотку лиственничной хвои,
Багульник и малины лист,
шалфей, две мяты, белый донник,
чабрец байкальский и анис
Прекрасен мир пустой природы,
но гармоничность придает
След человека иль народа,
заполуночных искр полет.
Мы соберем крупицы края
И цвет, которым красен мир.
Друзья, давайте выпьем чаю
Я приглашаю вас на пир.
 

Меж гласностями

 
Молчите! – Молчу
(потому что так надо,
потому что – повсюду враги
(за слово – дыба,
за молчанье – награда)
(и рыпаться – не моги
Молчи как рыба) —
Говорящего гада
Уговорят каблуки.
(«Миленький, я так рада,
Что отменили Евангелие от Луки
там столько страстей,
а где же отрада?»)
– «Еще, что ль, налей!»
(… под грохот парада
Я тачку молчанья
по сроку качу).
Барачного города-сада
не видно в полярном сиянии)
«Молчи, брат» – «Молчу».
«Молчи, блядь» – Молчу».
 

Перестройка по-древнеегипетски

 
Спустился на грешную землю бог Ра,
приняв фаРАона обличье.
Он выдал декрет номер РАз на-гоРА,
повсюду повесив таблички:
«Отныне до веку за все РАзговоры
и все РАссужденья даем приговоры.
И все РАстворенья считать песнопеньем,
а также РАстленью не быть преступленьем.
И все – лишь на РАз, не на два и троих,
для наших РАзбойников и для РАсстриг».
Жизнь жутким жгутом с этих пор РАсплелась,
РАдетели рвали родителям пасть,
а детки РАзумные мамам и папам
дарили удары под дых и по лапам.
Застой заменили новейшим РАсстроем,
простую застройку – богатой РАсстройкой,
и РАды стаРАться засРАнцы,
чтоб РАе на РА в РАЙ прорваться.
 

Наша история – это такая бодяга

 
– Расскажи мне, что там было
(суррогаты, муляжи,
ширмы, шторы, миражи,
вихри, ветры, виражи,
шашки, шашни и ножи)
– Кто-нибудь хоть, расскажи!
 
 
Шипы воронков шипели,
пионеры наши пели,
на крестах грачи галдели,
Бирма, Будапешт и Дели,
кукуруза на панели,
в лимузин – ведро «шанели»,
выбросы, толчки и сели,
дочь генсека – сквозь постели
расстегаи, крабы, кнели,
расстреляли и отпели,
планы, как всегда, горели,
гаубицы и шрапнели,
исторические мели,
Ленин в масле и пастели,
неуехавшие – сели,
с гор стрелеванные ели,
то творили, что хотели,
жрали – те, мы ж редко ели,
развалюшки и отели
смех на первое апреля,
Кибальчиш, Чапай, Емеля,
Пол Маккартни и Минелли
профурсетки и мамзели,
шито-крытые бордели,
парто-комсо-пустомели,
съезды, сходы, канители,
приговор, прошитый в деле,
на мундир медаль надели,
«русские войны хотели?»,
Рио-Рита и качели,
Яшин, Нетто, Метревели,
амофос и сапропели,
иваси, залом, сунели,
шприц, укол и – «забалдели»,
Карабах, Кабул, шинели,
сапоги с гармошкой съели,
нэп, кооп, колхоз, артели,
недоимки и нетели,
сев озимых до капели,
оттепели и метели,
шестидневки и недели,
крали, развивали, зрели,
в космос и в трубу летели,
снова пионеры пели,
соловьев в фуражках трели
ВАМ ЕЩЕ НЕ НАДОЕЛИ?
– РАССКАЖИ МНЕ, ЧТО ТАМ БЫЛО?