Loe raamatut: «Мстислав Храбрый»

Font:

Предисловие автора

Человек часто даже не догадывается, что ход его жизни определяется событиями происходящими далеко от того места, где он живет.

Византия – наследница Римской империи. Гордая. Высокомерная. Считавшая себя центром мира.

Удивительная страна! Там евнухи делали простых солдат императорами, а уличных проституток – царицами.

Кстати, «Византия» – название, придуманное западноевропейскими историками гораздо позже, уже после ее падения. Сами византийцы называли себя «римлянами», то есть «ромеями». На самом деле население Византии было многонациональным, но на Руси их называли «греками», из-за преобладания греческого языка и эллинизированной культуры.

Одной из самых знаменитых женщин была, жившая в конце десятого века, дочь константинопольского шинкаря Анастасо, промышлявшая в заведении своего отца проституцией.

По отзыву византийского писателя и историка Льва Диакона, Анастасо была «наиболее прекрасная, обольстительная и утонченная женщина своего времени, одинаково выделявшаяся своей красотой, способностями, честолюбием и порочностью».

Но в Византии от панели до трона – один только шаг.

Многоопытная девица играла мужчинами, как игрушками.

Когда ей на глаза попался молодой наследник византийского престола Роман, она увлекла его с легкостью.

При этом молодой человек настолько потерял голову, что, к ужасу императора Константина Багрянородного и императрицы Елены, женился на ней.

Горе позора убили императора и его супругу быстро.

Анастасо, сменившая запачканное имя на новое – Феофано, не преминула воспользоваться смертью своих врагов и заставила мужа изгнать из дворца сестер и заключить их в монастырь.

Теперь она императрица Феофано. И горе тому, кто хоть намеком вспомнит прошлое императрицы.

Едва муж исполнил эту прихоть, как Феофано завела интрижку с полководцем Никифором Фокой, полностью подчинив его своему влиянию.

После этого Роман недолго прожил.

Никифор Фока стал новым императором и новым мужем молодой интриганки, красивой и коварной, словно ядовитая змея.

Простодушный воин даже не догадывался, что, женившись на Феофано, он поставил жирный крест на линии своей жизни.

И вскоре он последовал за Романом – был зверски убит заговорщиками.

Новым императором стал Иоанн Цимисхий.

Иоанн Цимисхий происходил из знатного армянского рода. Он был племянником императора Никифора Фоки. Того самого, что убил своего предшественника и взял бывшую проститутку Анастасо в жены.

Так Феофано и ее друг – первый министр, евнух Василий Лекапен – привели Иоанна Цимисхия на вершину власти.

Но Цимисхий вырос в пропитанной предательством и изменами атмосфере византийского двора, поэтому оказался умнее своего несчастного дяди. Зная истинную цену Феофано и ее друзьям, он поторопился избавиться от них.

Феофано была сослана в монастырь на голом острове Кыналыада.

Цимисхий был человеком с чувством юмора – из нового жилища интриганка могла видеть свои прежние чертоги.

Правда, вскоре ей удалось убежать. Она попыталась получить защиту за стенами собора Святой Софии, но оттуда ее вытащили силой и отправили в отдаленный армянский монастырь.

Иоанн Цимисхий был смел и умен. Был щедр и человеколюбив. Всякий, кто просил у него чего-либо, не уходил от него обманутым в своих надеждах.

Иоанн любил жизнь. Напивался на пирах до беспамятства. Был жаден до женщин – ни одной юбки мимом не пропускал.

Он словно торопился жить. И его предчувствия не обманули его.

Иоанн не был глупцом, но, как ни печально, забыл старое мудрое правило – если наступаешь на змею, то наступай на голову.

Избавившись от Феофано, он забыл о ее друге, придворном евнухе, первом министре Василии Лекапене, к которому давно уже приклеилось прозвище «делатель императоров».

Поэтому неудивительно, что вскоре император Иоанн Цимисхий внезапно умер в самом цветущем возрасте.

Смерть жизнелюбивого армянина вернула к власти македонскую династию. Императорами были объявлены сразу двое – Василий и Костантин.

Багрянородные братья были совершенно разными людьми.

Младший, Константин, тяготился властью и вскоре отстранился от всяких государственных дел, целиком посвятив себя семье.

Но еще более поразительная перемена произошла со старшим, Василием. Веселый молодой гулёна вдруг превратился в сурового воина-монаха.

Он стал упрям, раздражителен и жесток без меры. Ранее всесильных министров и придворных он превратил в обычных слуг. Никто из них не знал, чем закончится очередная встреча с императором.

Ко всем их бедам Василий объявил себя защитником бедных – государем-народолюбцем.

Ладно было бы, если бы все это оставалось словами, призванными придать Василию популярность в народе. Но, к ужасу местных властителей, его слова не расходились с поступками.

Он приказал крупным землевладельцам платить недоимки за своих соседей.

А когда узнал, что властитель Филокалес, сам вышедший из крестьян, составил свое имение путем изгнания односельчан и уничтожения родной деревни, то распорядился стереть с лица земли его дворец, украденную землю отдать прежним хозяевам, а самого вернуть в крестьянское звание.

Вот тут и восстали феодалы. Самые сильные из них, родственники императора Фоки, подняли против Василия всю Малую Азию. Вскоре войско мятежников приступило к стенам Константинополя.

Оказавшись на краю пропасти, Василий сделал то, чего раньше не делал ни один византийский император. Он обратился за помощью к исконным врагам империи – славянам.

Киевский князь Владимир отнесся к просьбе с пониманием и прислал на помощь Василию 6000 воинов.

Взамен не потребовал ни земель, ни золота. Только руки сестры императора.

Анна не была ни молода, ни красива.

Но она была – БАГРЯНОРОДНОЙ!

Брак с ней давал могущественному киевскому князю то, чего нельзя было взять силой или купить – право его потомкам на византийский трон и царский титул.

Восстание Фоки было подавлено.

Но Василий не спешил выполнять свое обещание. А когда Владимир начал настаивать, он попытался его обмануть и послал под видом своей сестры красивую девицу.

Владимир этим подарком был разгневан. У него было шесть жен и почти тысяча наложниц, а уж случайных подруг – не перечесть, так что красотой очередной женщины его трудно было удивить.

А на императора, как только русские войска ушли, свалилась гора несчастий.

Сначала в Малой Азии восстали Склиры, род более могущественный в Византии, чем какой-либо.

Одновременно с этим на Солунь, второй город империи, напал из Западной Болгарии грозный Самуил, сын боярина Шишмана, возрождая мечту о Великоболгарском царстве.

Наконец и сам Владимир, обозленный обманом, двинулся на таврические владения Византии.

В «Истории государства Российского» Н. Карамзин писал: «…988 г. Собрав многочисленное войско, Великий Князь пошел на судах к Греческому Херсону, которого развалины доныне видимы в Тавриде, близ Севастополя.

Сей торговый город, построенный в самой глубокой древности выходцами Гераклейскими, сохранял еще в Х веке бытие и славу свою, несмотря на великие опустошения, сделанные дикими народами в окрестностях Черного моря, со времен Геродотовых скифов до Козаров и Печенегов. Он признавал над собою верховную власть Императоров Греческих, но не платил им дани; избирал своих начальников и повиновался собственным законам Республиканским. Жители его, торгуя во всех пристанях Черноморских, наслаждались изобилием.

Владимир, остановясь в гавани, или заливе Херсонском, высадил на берег войско и со всех сторон окружил город. Издревле привязанные к вольности, Херсонцы оборонялись мужественно. Великий Князь грозил им стоять три года под их стенами, ежели они не сдадутся: но граждане отвергали его предложения, в надежде, может быть, иметь скорую помощь от Греков; старались уничтожать все работы осаждающих и, сделав тайный подкоп, как говорит Летописец, ночью уносили в город ту землю, которую Россияне сыпали перед стенами, чтобы окружить оные валом, по древнему обыкновению военного искусства.

К счастию, нашелся в городе доброжелатель Владимиру, именем Анастас: сей человек пустил к Россиянам стрелу с надписью: “За вами, к Востоку, находятся колодези, дающие воду Херсонцам чрез подземельные трубы; вы можете отнять ее”.

Великий Князь спешил воспользоваться советом и велел перекопать водоводы (коих следы еще заметны близ нынешних развалин Херсонских). Тогда граждане, изнуряемые жаждою, сдались Россиянам.

Завоевав славный и богатый город, который в течение многих веков умел отражать приступы народов варварских, Российский Князь еще более возгордился своим величием и чрез Послов объявил Императорам, Василию и Константину, что он желает быть супругом сестры их, юной Царевны Анны, или, в случае отказа, возьмет Константинополь».

После взятия Владимиром Херсона упрямство Василия немедленно было развеяно, словно ночной туман горячим утренним ветерком.

Он вызвал сестру из монастыря и довольно безапелляционно приказал ей немедленно отправляться к жениху.

Анна ужаснулась. Она много слышала о похождениях Владимира. А супружество с тем, кто вчера представлялся свирепым врагом, казалось ей жестоким пленом, и лучше ей умереть, чем выйти замуж за развратного дикаря.

Василий вспомнил о нравах своего двора, о Феофано, о судьбе своих предшественников. Он усмехнулся и сказал, что царевны не вольны располагать собой. Раз политика требует, чтобы она вышла замуж за дикаря, то она должна повиноваться этому, хотя бы ей это казалось ненавистнее смерти.

Василий был плохим братом, но все же подсластил горькую пилюлю, объявив сестре, что на ее долю выпадала священная миссия обратить идолопоклонников в истинную веру.

В «Истории государства Российского» Н. Карамзин о тех событиях писал: «Горестная Царевна отправилась в Херсон на корабле, сопровождаемая знаменитыми духовными и гражданскими чиновниками: там народ встретил ее как свою избавительницу, со всеми знаками усердия и радости.

В летописи сказано, что Великий Князь тогда разболелся глазами и не мог ничего видеть; что Анна убедила его немедленно креститься и что он прозрел в самую ту минуту, когда Святитель возложил на него руку.

Бояре Российские, удивленные чудом, вместе с Государем приняли истинную Веру (в церкви Св. Василия, которая стояла на городской площади, между двумя палатами, где жили Великий Князь и невеста его).

Херсонский Митрополит и Византийские Пресвитеры совершили сей обряд торжественный, за коим следовало обручение и самый брак Царевны с Владимиром, благословенный для России во многих отношениях и весьма счастливый для Константинополя: ибо Великий Князь, как верный союзник Императоров, немедленно отправил к ним часть мужественной дружины своей, которая помогла Василию разбить мятежника Фоку и восстановить тишину в Империи.

Сего не довольно: Владимир отказался от своего завоевания и, соорудив в Херсоне церковь – на том возвышении, куда граждане сносили из-под стен землю, возвратил сей город Царям Греческим в изъявление благодарности за руку сестры их.

Вместо пленников он вывел из Херсона одних Иереев и того Анастаса, который помог ему овладеть городом; вместо дани взял церковные сосуды, мощи Св. Климента и Фива, ученика его, также два истукана и четырех коней медных, в знак любви своей к художествам (сии, может быть, изящные произведения древнего искусства стояли в Несторово время на площади старого Киева, близ нынешней Андреевской и Десятинной церкви».

Где Византия? Где Русь? Далеки они друг от друга, но как часто корни событий находятся там, где и не предполагаешь.

Часть 1
Мятеж княжеских жен

Глава 1

Киев. 990 год. Летняя ночь. Не чувствуется ни малейшего дуновения. Небо черно как смоль. Не видно ни луны, ни звезд. Земля словно покрыта толстым душным одеялом.

Под гнетом духоты все живое молчит.

Притихли даже соловьи – верные барды любвеобильной богини ночи Нюкты, родившей и светлого Эфира, и Гемеру – богиню света и дня, и Танатоса-смерть, и Гипноса, и Немесиду-месть, и Алату-обман, и всех остальных богов, что властвуют над жизнью и смертью людей.

Но нет тишины на земле.

На площади перед гридницей горит костер. Перед костром дружинники дико орут песни и пляшут, словно бешеные. По стенам мечутся призрачные тени.

Из темных закоулков слышится женский визг, вой и плач. Пахнет мочой. Едкий дым факелов стелется низко над землей и ест глаза.

Кажется, что Киев захватила черная бесовская сила.

Но нет. Это великий князь Владимир веселился по случаю возвращения домой из похода на Корсунь.

Боясь подвергнуться насилию пьяных дружинников, третья жена великого князя Владимира Аделина приказала наглухо запирать двери и по ночам от страха не смыкала глаз.

Буйство мужа ее не удивляло. Человек, который имеет шесть жен, почти тысячу наложниц и при этом охотится на чужих жен и дочерей, словно голодный дикий зверь, не может быть кротким агнцем.

На вторую ночь после приезда пьяный Владимир ввалился к ней в комнату. Не говоря ни слова, он взял ее – грубо и бесцеремонно, точно гулящую девку.

В том, что произошло, не было и намека на любовь, или на заботу, или на уважение.

Не было и никаких других чувств. Только равнодушие. Только лишь тупое животное желание.

Правда, на следующий день Владимир прислал ей сундук с подарками. Подарки были прекрасные. В сундуке были шелковые и парчовые ткани, золотые и серебряные украшения, жемчужные ожерелья.

Это была дорогая плата за пережитый позор.

Он словно хотел ей напомнить, что, несмотря на ее звание княжеской жены, она отличалась для него от других женщин лишь тем, что ее детей он считал своими потомками.

Вид подарков ни вызывал в душе у оскорбленной женщины ничего более, чем ярость и обида, и она велела любимой служанке Милице, бывшей у нее за ключницу, спрятать подальше от ее глаз. Она решила, что при первом же удобном случае продаст их.

Буйный характер великого князя был хорошо известен всем, в первую очередь – княжеским женам. Поэтому они старались держаться от мужа подальше. Князь женам дал села, в которых они большую часть времени и жили, в тишине и уюте.

Однако каждая женщина желает общения с равными себе.

Хотя…

Вернее, с теми, кто выше их по общественному статусу. Это дает ей чувство собственной значимости. Ведь лучше попасть под опалу властителя, чем не вызывать у него никаких эмоций, словно ты бездушная вещь.

Собственно, это и собрало княжеских жен в Киеве, когда они узнали, что Владимир возвращается из похода.

К их разочарованию, Владимир даже не попытался встретиться с ними. На радостях от удачной сделки с императором он сильно загулял.

Поняв, что ничего хорошего не предвидится, жены начали думать, как сбежать из Киева.

Княгиня Аделина в преддверии сумасбродных гуляний обычно уезжала в свое сельцо, где было спокойно и легко.

Но на этот раз княгине Аделине уехать не удалось. Для того, чтобы уехать из Киева, требовалось разрешение от мужа. Хоть и не робкого десятка была княжна – при родительском дворе в Либице нравы были не самые благопристойные, а ее дед по матери, богемский князь Болеслав, не зря получил имя Грозный, – но к пьяному мужу княгиня Аделина идти боялась: Владимир во хмелю был несдержан на язык и поступки, а потому общение с ним могло закончиться позором и даже побоями.

Но особенно Аделину перепугала последняя выходка Владимира.

Как известно, греческий император Василий пытался его обмануть и послал под видом своей сестры красивую девицу. Владимир этот обман легко раскусил. Пока он воевал с греками, лжецаревна сидела в тюрьме.

Теперь же, вернувшись, Владимир решил поставить точку в давней истории.

Лжецаревну вытащили из подпола. За годы, проведенные в тюрьме, она превратилась в жалкое зрелище – грязная, оборванная, исхудавшая.

По приказу Владимира девицу отмыли, накормили, напоили, а затем, когда она уверилась в том, что ее жизнь налаживается, замуровали живой в стену.

Мольбы несчастной девицы не тронули Владимира ни в малейшей степени.

Девица была совершенно невиновна.

Она назвалась царевной по приказу своего господина. Если бы она отказалась, то ее бы убили.

Но какое значение имеет жизнь и судьба простого человека, когда правители ссорятся между собой?

Глава 2

Деревня располагалась на берегу небольшой реки, впадающей в Десну. Вокруг деревни поля и огороды.

От деревни до берега Десны было не больше версты. В месте впадения речки в Десну находилась пристань. У пристани – постоялый двор, склады.

Чуть дальше на берегу речки располагался огороженный высоким частоколом большой двор. За оградой большая изба двух этажей: на первом этаже хозяйственные помещения, на втором, куда вело высокое крыльцо, – жилые помещения. Рядом с избой постройки для животных – конюшня, коровник, свинарник и курятник. Все сложено из крепких бревен.

Прямо над речкой нависала странная постройка – большой дощатый сарай, пристроенный к каменной стене с высокой трубой. Внутри у стены горн с мехами.

Рядом большая наковальня на огромном пне, стянутом железными полосами. Как видно, раньше здесь росло дерево. Его срубили, в пень вбили наковальню, а вокруг построили кузницу.

На верхней полосе на крючках висит различный инструмент – щипцы, клещи, зубила, кусачки, ножницы.

В стороне малая наковальня. На тяжелом дубовом столе, почерневшем от сажи, тиски.

Остальной инструмент – кувалды, молотки, лом, лопаты – прислонен у стены, там, где лежит куча угля.

Кузница не зря находилась в стороне от села.

В кузнице огонь. Шум. И вообще кузнечное ремесло дело колдовское, тайное, ибо тот, кто работает с огнем, друг самому Сварогу. Недаром слова «кузнец» и «козни» одного корня.

Кузница и двор были построены давно. В свое время (в 944 году) император Роман I Лекапен, испугавшись вышедших в поход на Византию русов, поспешил заключить с великим князем киевским Игорем военно-торговый договор.

В счет этого договора к Игорю были направлены мастера. В том числе и по металлу.

Князь Игорь намеревался построить для греческих ремесленников слободу под Киевом.

Но этим планам не было суждено сбыться. Осенью (945 года) князь Игорь был убит древлянами.

Таким образом, корабли с ремесленниками прибыли не вовремя. Вдове, княгине Ольге, занятой местью древлянам, было не до ремесленников. Ремесленников назад на родину она не отпустила, но разрешила им селиться там.

В числе ремесленников был и молодой мастер по железу Алексис.

Наверно, он так и остался бы в Киеве со своими соплеменниками, но, прогуливаясь по весеннему городу, встретил девицу, такую прекрасную, что не смог с ней расстаться.

К зиме он уже жил в деревне на берегу одной из рек, впадающих в Десну.

Сорок лет Алексис с женой прожили в мире и согласии. Имели множество детей. Правда, из них выжили только четверо.

Оставили детям в наследство крепкий двор и кузницу.

Хозяйничал во дворе старший – Андрей.

Все дети Алексиса имели греческие имена.

Андрей был женат, и у него было двое детей. Средние еще не были женаты. Но на Покров у них были уже сговорены свадьбы.

Тишка был младшим. Ему было четырнадцать лет, однако тяжелая работа в кузнице физически развила его, он был высок, широк в плечах и приятен лицом. Волосы черные, мелкими завитками. Лицо, то ли в отца, то ли от копоти, имело коричневый оттенок.

Своим обликом он сильно выделялся среди окружающих, чем привлекал любопытство женской части населения.

В кузнице он исполнял подсобную работу – качал меха, носил уголь, воду.

Сейчас он убирался. Братья работу закончили и ушли в баню, чтобы вымыться перед ужином.

Тишка должен был подготовить кузню к следующему дню. Наполнил кадку свежей водой. Принес уголь. Подмел и принялся раскладывать инструмент по местам.

За этим занятием его застал Первинок.

Первинок совсем мальчишка – ему десять лет. Он невысок. Очень худой. От худобы лицо остренькое.

Одежда его проста – старые холщовые штаны и рубаха – заплата на заплате. Первинок прячет в шляпе иглу и нитку, и когда от старости на одежде появляется очередная прореха, он ее зашивает.

На ногах у мальчика лапти. Первинок их сам плетет.

Через плечо сумка. В ней кусок хлеба и жалейка. С сумкой Первинок никогда не расстается.

Мальчика звали Первинком не зря.

Барвинок-первинок – это кустарник, цветущий крупными синими цветами.

Первинок отличается удивительной прочностью и живучестью. Он живет, пока есть хоть капля воды, но и когда кажется, что он умер, стоит плеснуть немного воды, и он снова расцветет.

Он рано распускается весной, но мало кто обращает на него внимание.

По преданию, цветок пожаловался на свою участь богине жизни и плодородия Живе, и та подарила ему цветы крупнее, а жизнь дольше, чем у фиалки, и дала скромному вестнику весны имя Первинок – победитель.

В деревне у Первинка нет ни родных, ни своего двора. Он живет в деревне, словно бродячий щенок.

Никому не известно, откуда он появился, кто его родители и куда они делись. Сердобольные бабы пытались его расспрашивать, но он ничего не помнил, а может, и притворялся, что ничего не помнит, не желая вспоминать печальные изломы судьбы.

Первинок жил тем, что пас деревенское стадо, а потому лето проводил на пастбище. Зимой он жил во дворах по очереди.

Тишка дружил с Первинком и зимой пускал его ночевать в кузню, где всегда было тепло от жара в горне и горячего металла.

Войдя в кузницу, Первинок прислонился к косяку.

– Тиш, а Тиш? Ты еще долго будешь убираться? – поинтересовался он.

– Недолго, – отозвался Тишка. – Огонь только потушу.

Он взял железную кочергу и разворошил угли в горне. Разворошенные угли, получив приток воздуха, полыхнули оранжевыми языками пламени.

Тихон кочергой разбил большие угли на мелкие кусочки. Развалившись в пыль, угли быстро сгорали. Золу Тишка сгреб в железный совок. Прошел в угол, где была щель, в которую виднелась текущая вода, и высыпал.

Положив совок в груду инструмента, он подошел к кадке с водой и стал умываться. Вода пахла горелым железом.

– Тиша, рыбачить будешь? – спросил Первинок.

– Не хочу! – сказал Тишка.

Он стряхнул с рук капли воды и потянулся к чистой мягкой тряпице, висевшей на гвозде над кадкой.

– А я удочку поставил у входа, – сказал Первинок.

Тишка бросил взгляд на приятеля и поинтересовался:

– Братишка, ты есть хочешь?

Шеки Первинка покраснели.

– Не хочу.

Тишка усмехнулся:

– Брат, не ври. Ты хоть за целый день чего-либо поел?

– Тиша, я молока поел.

– А хлеба?

– И без хлеба молоко сытное.

– Кто тебя сегодня должен кормить?

– Говен.

– И что он, тебе ничего не дал?

– Дал лепешку.

– И всё?

– Я его корову доил.

– Говен известен жадностью, – кивнул головой Тишка и повесил тряпицу назад. – Ты погоди, я тебе принесу чего-либо.

– Я рыбу поймаю и запеку на костре, – сказал Первинок.

– Когда ты ее еще поймаешь! – сказал Тишка и распорядился: – Жди меня здесь! Никуда не уходи!

Когда он зашел в избу, старшие братья уже сидели за столом.

– Опоздал! – строго проговорил старший брат Андрей, сидевший во главе стола.

Радмила, жена старшего брата, поставила на стол горшок. Запахло горячим пшеном. Каша была покрыта блестящей коричневой корочкой.

Андрей наложил большой деревянной ложкой кашу себе в миску. К горшку потянулся следующий.

Андрей попробовал кашу и от удовольствия прищурился.

– А каша-то хороша.

Затем обратил внимание на Тишку:

– А ты чего стоишь у двери, как чужой?

– Я еще работу в кузне не закончил, – соврал Тишка.

– А чего пришел?

– Я к Радмиле.

– Чего тебе? – подошла к нему Радмила.

– Дай кусок пирога, – шепнул Тишка.

– Ты на рыбалку собрался? – спросила Радмила.

Андрей услышал последние слова и громко проговорил:

– Тихон, ты сначала поужинай, а потом иди, куда хочешь!

– Я быстро вернусь, – сказал Тишка.

Радмила догадалась:

– Первинок опять голодный?

Тишка кивнул головой.

– Говен его должен кормить?

– Говен.

Радмила вынула из печи противень с пирогами. От горячих пирогов так вкусно пахло, что Тишка в желудке почувствовал голодный спазм.

Радмила завернула один из пирогов в чистую белую тряпицу, отдала Тишке и громко проговорила:

– Андрей, надо сказать старосте, чтобы сделал выговор Говену. Жадностью он уморит мальчишку. Мне куска хлеба для человека не жалко, но установленный порядок все должны соблюдать. Сегодня он не дал хлеба мальчишке, а дальше?

Андрей усмехнулся:

– А дальше? А дальше – Говен смерд, но у него брат тиун. Он давно зарится на место старосты. Так что староста, от греха подальше, промолчит.

Василий, старший из средних братьев, проговорил:

– К тому же мы свободные мужи, а потому не можем вмешиваться в дела сельской верви… Хотя бы по таким – пустяковым.

Что дальше говорил Андрей, Тишка не услышал, так как выскочил из избы.

Добежав до кузницы, увидел, что Первинок сидит на бревне у входа и жует травинку.

Тишка подал ему сверток с пирогом:

– Лучше это ешь.

Первинок развернул пирог, в глазах предательски блеснула жадность. Он трясущимися руками отломил большой кусок и весь засунул в рот.

Тишка улыбнулся:

– Ты бы еще весь пирог сунул в рот.

– Могу и весь, – прошамкал набитым ртом Первинок.