Loe raamatut: «Богатырь»

© Мазин А., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

– Дичины набили, девок тож…

– Девок набили? – ухмыльнулся Вальгар Барсучонок, сотник из природных варягов. – Это вы зря. Хошь, научу тебя, Крутояр, как с девками обходиться следует?

Глаза сотника Крутояра недобро сузились:

– Да я…

Артём положил руку ему на плечо, останавливая ссору, показал кивком головы на топчущегося с той стороны стола отрока.

– Чего хотел, Узень? – недовольно проворчал Крутояр, уставившись на своего подначального. – Говори, не мнись, как дев… тьфу, как теля!

Узень, здоровенный хмурый дружинник лет двадцати, пробасил мрачно:

– Не к тебе дело, сотник, князя хочу спросить.

– Спрашивай, – разрешил Артём.

Ему стало любопытно. Узень – дружинник из местных. «Достался» князю вместе с уличским уделом и напрямую обращался к нему впервые.

– О брате твоем спросить хочу, – буркнул Узень. – Почему он, княже, мое место за столом занял? Обидно это!

– Думаю, он не знал, что это место – твое, – заметил Артём. – Попроси его – и он подвинется.

– А если он не захочет?

Артём бросил взгляд на ту часть, где разместились отроки. Илья устроился на самом «верхнем» краю стола младшей дружины. Ведал он иль нет, что занял чужое место, но если и ведал, то это его точно не беспокоило. Уплетал за обе щеки и ничуть не смущался, что раза в полтора мельче своих соседей по столу.

– Не захочет, говоришь? – Артём перевел взгляд на Узня. – Ну так попробуй принудить.

– Но он – твой брат, княже!

– И что? Если это место твое, значит – твое. Ты отрок или девка теремная? Я должен утирать тебе сопли каждый раз, когда тебя обидят? Тогда тебе не за моим столом место, а вон там, – уличский князь кивнул в сторону «женского» стола.

– Значит, можно? – Выражение незаслуженной обиды, только что преобладавшее на квадратном, обрамленном короткой русой бородкой лице Узня сменилось предвкушающе-агрессивным. – Благодарю, княже!

И отрок вразвалочку двинул к скамье, на которой, среди прочих уличских отроков достоинством повыше, угощался от княжьих щедрот Илья, Серегеев сын.

– Не зашибет? – поинтересовался княжий сотник Крутояр, провожая взглядом широкую спину отрока Узня.

– Он – мой брат. – Артём усмехнулся. – А моему брату негоже за чужой спиной прятаться. Это его должны уважать, а не меня.

– А он сумеет? – усомнился Крутояр. – Узень-то осерчал. А в гневе он – несдержан, уж я-то знаю.

– Знаешь, – согласился Артём. – Он ведь из твоей сотни. Но Илья – мой брат, – еще раз повторил уличский князь. – Я не стану утирать ему сопли. Да он и не позволит. А Узень осерчал потому, что думает, будто в своем праве.

– А разве – нет? – спросил Крутояр. – Это ведь его место.

– С чего ты взял? – осведомился Лузгай, командир лучшей сотни Артёма, сидевший по правую руку от князя. – Это княжий стол. И места за ним – все как есть княжьи. И мы с тобой тоже княжьи. Станешь спорить?

– Нет, не стану. Но если мой отрок обидит…

– Довольно! – оборвал его Артём. – Да, согласен, Илья против Узня маловат, так и я, Крутояр, росточком не вышел. А кто в этой трапезной против меня устоит?

– Я бы попробовал! – тут же заявил сидевший рядом с Лузгаем хузарин Борх. – Только – конно.

– Попробуешь, – пообещал Артём. – Но не сегодня. И не со мной, а с Ильей. А я погляжу, чему братишку твои и мои родичи прошлым летом обучили. А теперь помолчим. И посмотрим.

Отрок Узень остановился за спиной ничего не подозревающего Ильи и хлопнул парня по плечу.

От увесистого удара Илья покачнулся, расплескав мед, поставил чашу, обернулся…

За княжьим столом не услышали, что именно сказал Илье Узень – в трапезной было довольно шумно. Однако по ухмылочкам соседних Илье гридней и по вмиг закаменевшему лицу Ильи становилось понятно: сказано что-то весьма обидное.

Губы княжьего брата шевельнулись, он взял чашу и протянул ее Узню.

Тот чаши не принял. Выкрикнул что-то, махнул рукой, намереваясь выбить чашу из десницы Ильи… И промахнулся. Зато не промахнулся Илья. Чаша с горячим медом выплеснулась Узню в лицо.

Пока отрок протирал глаза, Илья тоже успел ему что-то сказать. И, надо полагать, не извинение, потому что липкие пальцы уличского отрока едва не вцепились в стриженные кружком пшеничные волосы Ильи. Однако тот не дался – нырнул под стол. Это был единственный способ уклониться, ведь по обе стороны от Ильи сидели плечистые уличские дружинники, и не подумавшие подвинуться.

Нырнуть под стол – не самый славный путь, но Илья там задержался недолго. Извернулся, проскользнул под скамьей, вынырнул справа от разъяренного Узня и, раньше чем тот успел что-то предпринять, подпер отроку подбородок лезвием его собственного засапожника.

В трапезной к этому мигу уже оборвались все разговоры, а многие дружинники даже повскакивали с мест, чтобы лучше видеть. Так что сказанное Ильей смогли услышать даже в тридцати шагах, за княжеским столом.

– Надо тебе кровь пустить за такие слова! – выкрикнул Илья. – Но ты, не знаю, как тебя звать, – в дружине моего брата, и вежеству тебя учить – его забота! Когда я сам стану князем, то уж постараюсь, чтобы мои отроки были – не тебе чета и крепко помнили, что, оскорбляя моих гостей или родичей, они оскорбляют меня! А уж таких неуклюжих и криворуких, как ты, я даже в дворовые холопы не возьму!

– А ведь он прав, брат твой, – негромко произнес Лузгай. – Гнать надо Узня. Я в отроках лучше б себе горло перерезал, чем такое слушать. А он, вишь, стоит не шелохнется.

– В бою он не трусил! – вступился за дружинника Крутояр.

– Воин, который выбирает, когда ему трусить, а когда храбриться? Ха! – развеселился Борх.

– Нет, Свенельдич, так не бывает, – поддержал хузарина Лузгай. – Ты или хоробр, или раб.

– Илья! – прервал Артём философский спор старшей гриди. – Отпусти его, Илья! И верни нож. А ты, Узень – бегом сюда!

– Крутояр. – Уличский князь повернулся к сотнику. – Это твой человек. Накажи его сам. А потом убери его с моих глаз и с моей земли.

– За что, княже? – не выдержал Узень. – Ты же сам позволил! Я – в своем праве! Против своего слова идешь!

Крутояр, не вставая, метнул кинжал, которым резал мясо. Серебряное навершие рукояти ударило отрока в зубы. И тут же вскочившие гридни схватили Узня, поставили на колени, оттянули голову назад. Кивнет князь – и перережут горло своему выкашливающему кровь и зубное крошево соратнику. Бывшему соратнику, обвинившему батьку-князя в клятвопреступлении.

– Брат! Да ну его! Он же дурачок! Прости! Ну его к лешему!

Артём перевел взгляд на Илью, спросил строго:

– Ты его пожалел, значит, и я – должен?

Илья смутился, а взор уличского князя вновь обратился к провинившемуся дружиннику.

– Мой младший брат юн, – сказал он, – а потому добр. Но ради него буду добрым и я. Тебе, изгой, будет подарено право умереть не овцой, а воином. От клинка того из моих гридней, на кого укажешь. Отпустите его!

Узень поднялся с колен, сплюнул на пол кровавый сгусток. Действительно, дурень. Взял и вдобавок ко всему еще и дом, и тех, кто в нем живет, оскорбил. И сам не понял, что оскорбил, хотя обычаи ведал.

– Пощади меня, кн… мой господин! Отпусти!

Артём скривился, как от кислой ягоды. Узень больше не его человек. Но был им. А значит, он, князь уличский, взял в дружину неподходящего человека. Еще б Узень, аки смерд, снова на колени бухнулся…

– Крутояр, – брезгливо процедил Артём. – Не здесь, во дворе.

Сотник понял. Вытянул из ножен лежавший на лавке меч, кивнул гридням…

И Узень понял, что выбора у него нет, и наконец повел себя как воин.

Меча при нем не было (отрокам на пиру, за столом, – не положено), но на полу лежал Крутояров кинжал. Вот его-то Узень и подхватил. Шуйцей выхватил из кармашка засапожник и приготовился умереть.

В поединке с сотником у него не было ни малейшей надежды, даже будь у Узня меч, а у Крутояра – засапожник.

Сотник неторопливо обогнул стол и – стремительный выпад, а затем падение тела. Оглушенный «плоским» ударом Узень завалился навзничь.

– Во двор его, – скомандовал Крутояр. – Очухается – пятьдесят плетей и прочь из города!

Беспамятного Узня выволокли из трапезной.

Артём одобрительно кивнул. Настроение его улучшилось. Все же не овцой оказался Узень. Зубки-то показал.

Однако в дружине уличского князя ему уже не было места.

А вот подобранному Артёмом когда-то смердьему сыну Гошке, которого теперь зовут Ильей, – есть. Но служить Илье лучше в Киеве. К бате поближе. И к столу великокняжьему.

– Что смотришь обиженно? – бросил он названному брату. – Это и есть княжья доля: знать, когда надо карать, а когда можно и помиловать. Когда-нибудь и тебе придется.

– Тогда я не хочу быть князем, – мрачно проговорил Илья.

– А кем хочешь? – Артём скрыл улыбку в густых варяжских усах.

– Воином буду, – заявил Илья. – Великим хоробром. Тем, кто славу стяжает, убивая врагов, а не казня своих!

Будь на месте Ильи кто-то из Артёмовой дружины, не избежать бы ему наказания. Но к родне уличский князь был снисходителен. Потому что – любил.

Еще он мог бы напомнить, что наказывает сейчас не он, а Крутояр, и не своего дружинника, а изгоя, но сказал иначе:

– Свои, брат, могут быть опаснее самых страшных врагов. Если вдруг окажутся такими, как этот. Иди и ешь впрок. Завтра у тебя будет трудный день. В поход пойдете. Вот он, – кивок в сторону Борха, – согласился лично проверить, как тебя научили у его родича Машега.

– О! – Обрадованный Илья моментально забыл об Узне и о неприятных обязанностях князя. – Правда? Вот здорово! В Дикое Поле пойдем? Копченых бить?

– Кого найдем, того и побьем, брат Илья, – пообещал Борх. – Время нынче хорошее – в поле разбойников на всех хватит…

Часть первая
Калека

Глава 1

Моров. Илья Годун, названный сын князь-воеводы Серегея

Илья открыл глаза. Над ним – тот же постылый потолок. И вместо ног – уже привычная пустота.

Сон. Из прошлого. Год назад это было. Будто вечность минула. Вечность – с той поры, как он был человеком. Воином.

Разбудили Илью звуки снаружи. Людей, коней, железа… Большой отряд, копий на тридцать, не меньше.

Батя приехал.

Дверь в комнату распахнулась. Нагнувшись, чтобы не зацепить головой притолоку, в спаленку вошел князь-воевода моровский Серегей.

– Здравия, сынок! – пробасил он. – Не ждал?

– Не ждал, батюшка, – проговорил Илья равнодушно.

Даже не пошевелился. Как лежал, так и остался лежать, глядя, как роятся под потолком мухи.

– Ты б хоть привстал, что ли, сын? – с укоризной произнес Духарев.

Илья вздохнул, уперся руками, поднял тулово, прислонился к пахнущей свежим деревом (дом всего неделю назад как достроили) стене.

– Испей с дороги, господин! – Босая девка, появившаяся из клети, подала Сергею Ивановичу ковшик с пивом. – Холодненькое, с ледника!

Духарев с удовольствием опростал ковшик, отер усы рушником, ущипнул девку за ягодицу и подмигнул названному сыну.

Илья не отреагировал. Ни на девку, ни на подмигивание. Что ему теперь девки…

– Эх, сынок, сынок… – Духарев присел на жалобно заскрипевшее под его немалым весом ложе рядом с Ильей. – Ты же – воин! Варяг! Пропустил удар – поднимись! И дерись! Ты ж моего рода! Ты жив! Не смей сдаваться!

– А что мне такая жизнь, батюшка… – тусклым голосом пробормотал Илья.

Он устал. Он держался, сколько мог. Он боролся с болью, пока была боль… Теперь боли почти не осталось, и бороться стало не с чем. И не с кем. Он – калека. На всю жизнь. Хочется надеяться, что недолгую.

– Какой я теперь воин, батюшка. Что за воин – без ног?

– А воин – это не ноги, – строго произнес Духарев. – И не руки. Воин – это дух воинский. Вот здесь! – Сергей Иванович чувствительно ткнул кулаком Илью в грудь. – И здесь! – Твердый, как сучок, палец постучал Илью по лбу. – Я – глава рода! Я тебе сказал, мальчишка, встань и иди! Значит, встал и пошел!

– Ты – старший, – согласился Илья. – Но ты не Иисус. Нет у тебя такой власти – расслабленных исцелять.

– Уже хорошо, – похвалил Духарев. – Не забыл, значит, Святое Писание. Ты прав, сын. Исцелить тебя я не могу. А вот помочь – обязательно. – Улыбка приподняла толстые, стального цвета усы воеводы. – Эй, там! Вносите!

Пара отроков, сочувственно косясь на калеку, внесла в комнату странную штуковину: деревянную раму на четырех опорах высотой локтя в три. Внутри рамы болтались ремни, похожие чем-то на корзинку боевой машины для метания камней.

– Ну-ка! – Неожиданно Духарев подхватил Илью, поднял высоко и, рявкнув отрокам: – Примите! – опустил внутрь непонятной штуки. Бесчувственные ноги Ильи повисли между ремней. Еще один ремень, широкий, пошире боевого, Духарев затянул на талии Ильи. – Отлично сел! Точно по мерке! А теперь гляди! – Сергей Иванович взял у отрока и подал Илье еще две непонятные штуковины, похожие на костыли, только не с одной, а с тремя ножками, растопыренными, как паучьи лапки.

– Значит, это – подмышки, вот за эти перекладины берешься, толкаешься… Ну, чего ждешь? Или руки у тебя тоже отнялись?

Повинуясь не столько собственному желанию, сколько сердитому голосу отца, Илья сделал, что требовалось, и повис на костылях.

– Уже лучше! – похвалил Духарев. – А теперь – иди!

– Как? – не понял Илья.

– А вот так!

И показал.

И у Ильи не сразу, но получилось. «Походил» по комнате туда-сюда, наловчился немного. С непривычки руки и плечи заболели, но на такую ничтожную боль Илье – наплевать. Он даже порадовался ей. Потому что это была хорошая боль. Знакомая.

– Ну давай-ка в сени! – распорядился батя.

Илья неловко запрыгал к двери.

– А теперь на выход!

На крыльце Илья замер. Полдесятка ступенек казались неодолимым препятствием.

Илья глядел на двор, на суету в нем, на дружинников, что расседлывали коней. Всё будто незнакомое. Сколько он пролежал? Сколько не смотрел на мир с высоты собственного роста? Месяц? Два? Больше? Осень уже. Вон – листва желтеет…

Вспомнилось прошлое. Вот бы сейчас разбежаться, на коня взлететь…

Илья сцепил зубы, чтоб не расплакаться. Но слезы так и так на глаза навернулись.

Рука легла на плечо. Батюшка угадал мысли:

– Не жалей себя, сын. Стыдно. – Заглянул, наклонившись, в глаза: – Ты – жив, Илья! Вот так! Сцепи зубы и живи, ясно?

– Зачем так жить, батя? – выдохнул Илья. – Что в такой жизни проку?

– В самой жизни прок, сын. Бог тебе жизнь оставил, а это не зря. Сцепи зубы и живи, ясно? Ты – воин! Ты – в роду нашем! Не посрами его! Не дай пожалеть, что сыном тебя назвал! Ног нет, рук нет – зубами вцепись, не отпускай! Верь: и похуже бывало! Сдашься – позор всем нам. Мне, Артёму, Славке. Женам нашим, что у смерти тебя отбили. Глянет на тебя старый Рёрех из-за Кромки – сплюнет и отвернется. Позор ему тебя, сдавшегося, видеть.

– Так уж и сплюнет, – пробормотал Илья. – За Кромкой-то…

– Много ты о Кромке знаешь, юнец? – одернул батюшка. – Слушай, что говорю!

«А ведь знает, – подумал Илья. – Он же – ведун».

Представилось вдруг, как смотрит на него дедка Рёрех, видит, как он, уткнувшись в стенку, лежмя лежит и себя жалеет… Ух и взгрел бы он Илью палкой за такое в старые времена…

И тут вспомнилось: а ведь и батя в такой же беде был. Когда его, израненного, с Хортицы привезли. Шевельнуться не мог. Рёрех сказывал: другой бы умер, а батя – удержался. Считай, из-за Кромки его вытянули. Да разве вытянешь того, кто сам не тянется? Зубами, если больше нечем…

Вот и Илья сцепил зубы и толкнулся костылями от крыльца…

Так и грохнулся бы головой вниз, кабы батя не подхватил, не выправил. Ходунцы ударили в землю, заскрипели, но не сломались. Илья тоже заскрипел. Зубами. Потому что боль спину рванула – как в худшие времена. Илья еле крик сдержал, сжался весь… Ну, как не отпустит теперь?

Отпустило.

Батя тоже вздохнул облегченно: угадал, что полегчало.

– Что ж ты так неосторожно, парень? На руки вес принимать надо, понял? И спину упражнять, чтоб сила вернулась. Тебе теперь много силы понадобится. В руках, в спине, в животе, чтоб ноги тебе заменить.

– Я буду, батя, – пообещал Илья. – Буду упражнять. Научи как.

– Да уж научу, – проворчал Сергей Иванович, стараясь не показать, как всё внутри ликует: вытащил парня из депрессии. А ведь и не сложно было. Такому только цель покажи – попрет, не остановишь.

– Давай, не стой. Замерзнешь с непривычки.

И то верно. Илья – в одной рубахе, а лето давно кончилось. В прежние времена Сергей Иванович не побеспокоился бы: закалка у гридней – на высшем уровне. Но нынче такой уверенности нет. Ослабел парнишка.

Дважды повторять не пришлось. Илья толкнулся и запрыгал по двору. Неловко, но энергично.

Ему уступали дорогу, но помочь не пытались. Кто-то здоровался, Илья отвечал не задумываясь.

Духарев шел позади. Илья его не видел, но знал: тут. Если надо, поможет, поддержит. Если надо.

Конюшня.

Внутри – тоже суета. Запах такой знакомый, даже голова закружилась. И…

– Голубь! – Илья прижался щекой. – Голубь…

Как же он мог забыть о друге?

– Он в порядке, – негромко произнес за спиной отец.

Илья и сам видел, что жеребец здоров, силен и ухожен. Это Илья о нем забыл, а отец – нет. Он ничего не забывает, батя.

На глаза навернулись слезы. Нет, он не сдастся. Не опозорит род свой. Никогда.

«Бедный ты мой», – думал Сергей Духарев, глядя на сына, обнимающего коня, на котором ему никогда не скакать. Хотя…

Почему – никогда? Можно же и тут что-то придумать. Такой же каркас вместо седла… Не можно – нужно!

– Пойдем, Илья, – сказал он, кладя руку на согнутую спину Ильи. – Делом займемся. Хватит тебе дохлым червяком валяться. Пора снова стать сильным.

Показать плотникам, что именно требуется, оказалось несложно. А вот придумать полный тренажерный комплекс – это да. Хотя для начала Сергей Иванович ограничился несколькими перекладинами для подтягивания-отжимания и подобием штанги – для жима лежа. Все упражнения Илья мог делать, не вставая с кровати. Еще – ремень, чтобы застегивать поперек бедер: качать пресс и спину. Пока довольно. Об остальном надо будет со Сладой посоветоваться: не повредить бы.

Собрали всё к вечеру. Духарев самолично показал, как подтягиваться, качать пресс, как отжиматься на брусьях, закрепленных в углу. К брусьям Илью должны были приносить, но это – поначалу. Потом Илья должен был «подходить» к ним сам. С помощью ходунков, разумеется. Ответственным за лечебную физкультуру назначил Яроша. Если сам занят будет, подыщет толкового холопа.

Отдельно Духарев потолковал с девкой, которая делала Илье массаж и помогала во всяких естественных надобностях. Особо наказал следить, чтоб не было потертостей и ссадин на парализованных частях тела. Впрочем, она бы и без указаний Сергея Ивановича обошлась. Слада проинструктировала ее подробнейшим образом и всей необходимой фармакологией снабдила.

Глава 2

Моров. Илья Годун, безногий воин

Боль – это хорошо. Матушка сказала: «Заболит внизу – Богу свечку поставь, – это он ноги тебе возвращает».

Болели не ноги. Ног по-прежнему не было – видимость одна. Болели плечи, спина, живот. Боль – радовала. «Боль – спутник воина, Годун!» Так Рёрех говорил. И лупил Илью беспощадно. Сейчас у Ильи болело так же, как в прежние времена. Правильно болело. Добрая боль. Она хороша. А раньше боль злая была. Хуже пытки.

Боль – маковый отвар – забытье – боль – отвар…

Потом просто боль – без спасительного забвенья. Так решила матушка Сладислава. «Нельзя. Привыкнешь – и мак сделает тебя слабым. Терпи!»

Что-что, а терпеть Илья умел. Было бы ради чего.

Теперь – было. Род не посрамить!

Илья принял рушник из рук девки, обтер лицо. Вернув, поймал девкин взгляд: другой, не тот, что пять седьмиц назад, когда лежал Илья влежку, не в силах даже малую нужду сам справить. Другой взгляд. Так на него девки смотрели прежде, до роковой стрелы, обратившей княжьего гридня в калеку.

Илья усмехнулся. Зря смотрит. Нет в нем ныне мужской силы.

Но все равно приятно.

Илья вдел руки в ременные петли, подтянулся раз-другой… Ноги по-прежнему висели, будто мертвый груз, но зато всё остальное вновь налилось силой. Настоящей, воинской. Теперь Илья может и лук натянуть, а то и на коня сесть…

Нет, на коня не сможет. Всаднику ноги нужны не меньше, чем пешцу.

Опять ворухнулось в сердце нехорошее… но Илья прогнал. Справился. Вверх! Еще раз – вверх! До хруста в суставах, до доброй боли в мышцах. А когда измученное тело перестает слушаться, надо заставлять его, принуждать. Через добрую боль, через вялость, усталость, слабость. Всё это Илья умел очень хорошо.

Батя приезжал каждую седьмицу. Хвалил. Каждый раз придумывал что-то новое. Вот в прошлый раз доску приспособил, чтобы Илья мог по ней в ходунки съехать. Веревки по всей комнате протянул. Теперь Илья способен сам и до стола добраться, и в кресле устроиться. И в другое кресло, которое – по нужде. Кресла тоже батя привез: на скамье ныне Илье сидеть трудно.

Старался батя.

Илья тоже старался. С утра до ночи трудился. Вместо отдыха с Кулибой разговаривал. Полочанина Илье отец дал. Сказал так:

– Сотник Кулиба наместником моим в Морове будет, пока что. Человек верный, и поучиться у него есть чему, и смерды наши у него не забалуют. Хоть пахари, хоть лесовики.

Так что в моровском княжестве пока что Кулиба и заправлял.

Но обо всем Илье рассказывал. Где кто живет, какие деревеньки по реке и в ближних лесах, кто какую дань платить может. Что построили, что построят, что еще строить будут. Батю Кулиба очень хвалил. За толковую щедрость. Вот, к примеру, постоялый двор при пристани построили – уже окупился. И мельница.

Илья потом по памяти записывал. О Морове – словенским письмом. Об упражнениях своих – два раза: по-латыни и по-ромейски. Писать отец велел. Всё, что за день сделал. Что и сколько. Арабскими цифрами. И каждый день прибавлять понемногу.

Сказал: сам увидишь, сын, как сила растет.

Илья видел. Теперь он может по сто раз подтягиваться без передышки. А чтоб за предел сил выйти, приходится груз пудовый цеплять. С грузом тоже батя придумал. И все упражнения, что Илья сейчас делает, – тоже он. И толкаться, и подтягиваться, и тулово во все стороны гнуть, тянуть, трудить.

Ну, довольно. Илья взялся за перекладину в последний раз, перехватился, завис над доской и медленно сполз прямо в ходунки. Расправил ремни, затянул пояс. Скоро Илья и без доски сможет. Тут главное – одной рукой тело вверх подтянуть, а другой – ноги в ременные петли заправить. У Ильи уже выходит раз-другой на одной руке подтянуться. Так что скоро он сам в ходунки влезать сможет. Илья кликнул девку – чуни меховые обуть. Добрался до стола, записал, что сделано. Девка тем временем покушать собрала. Творог с орехами, зелень, белки яичные. С белками – это батя велел. Они с матушкой на каждый день все трапезы определили. Илья съедал, что велено. И сверх того. Живот требовал.

– Раздеться помоги! – скомандовал Илья девке.

Оставшись в одних лишь исподних портах, Илья двинул во двор. Подцепил крюком, приделанным к костылю, входную дверь, выбрался на крыльцо. Примерившись, толкнулся посильнее и махнул вниз, минуя лестницу. На землю упал не ходунками, а на костыли. Спружинил лихо, будто на ноги пришел. Прав батя, сказавши: руки у Ильи должны быть вместо ног. Должны и будут.

– Княжич!

Ярош. Староста моровский. А еще – военный вождь смердов здешних. Илья Яроша побил в священной роще. Теперь Ярош ему служит.

Спросил, как обычно:

– Не застудишься, княжич?

– Ништо! Поливай!

Могла бы и девка-холопка, да она из ведра поливать будет, а Ярош – могуч. Ему кадушка пятиведерная – не тяжесть.

Ледяная вода обожгла разгоряченное тело.

– Еще!

Хорошо. Батя сам так обливается ежеутренне и сыновей приучил. Еще одна из прежних привычек вернулась. Любо!

Илья огляделся. На подворье жизнь кипела вовсю. Артель присланных батькой из Киева мастеров вешала на железные петли новые ворота. Ворота – тоже из Киева. Настоящие, против осады.

«Будет в Морове не сельцо, а острог, – сказал Илье батя. – И быть тебе здесь – воеводой».

Илья бате не поверил тогда. Воевода – без ног. Смеху-то!

Может, зря не поверил?

Девка подскочила, принялась воду обтирать. Ей-то и в платье шерстяном, в меховой безрукавке зябко, а он – голый да мокрый. Застудится – ей перед княгиней Сладиславой ответ держать.

– Кулиба здесь? – спросил Илья.

– Нет его, – доложил Ярош. – Со вчерашнего. Как уехал, так и не возвращался.

Ярош Кулибу не то чтобы не любил – ревновал к нему. Считал, что он сам должен здесь распоряжаться. Не спорил, но… Не одобрял. Кулиба видел недовольство, но в голову не брал. Кулиба – гридень, да не просто гридень – сотню водил. А Ярош, хоть и бывший вождь военный радимичский, а всё равно смерд. Хоть телом велик и силой изряден, а Кулибе – не соперник.

Илье вспомнилось, как сам он когда-то сошелся с Ярошем в священной роще.

Тогда Илью радимичи врасплох застали. Может, в священной роще дело было, а может, и ведун радимичский Сновид постарался. Драться с радимичами в открытую Илья не рискнул. Не за себя испугался – за коня своего, Голубя. Вдруг побьют его лесовики стрелами, когда за хозяина вступится? И вспомнилось ему тогда вдруг, но к месту, как решают споры лесовики. Брат Артём рассказывал, как они, еще при Святославе Игоревиче, примучили¹ вятичей. По старинному языческому праву. По праву этому если спорили меж собой племена, то чтоб крови зряшней не лить, выставляли безоружных борцов-силачей. Кто победит – того и земля будет.

Вот и бросил Илья радимичам вызов по старинному обычаю. И главный меж ними, Сновид-ведун, вызов принял. И выставил против Ильи Яроша.

– Задавлю! – с ходу пообещал лесовик Илье.

Могуч Ярош. Телом велик. Едва не с батю, князь-воеводу Серегея, ростом. Но батя – варяг. И сила его – воинская, великая. Глянешь на него – и видишь всю славу его. Будто корзно² распахнул за князь-воеводой. Корзно, из перуновых молний сотканное. А Ярош – кто? Охотник-смерд. Ликом космат, силой изряден. Однако быстр оказался – на удивление. Илья против него – как соболь против росомахи. Но это – размером. А по сути Илья – воин. А воина сама земля ввысь подымает.

– Ты, – сказал Илья косматому лесовику, – задавить меня хотел. А сам в землю врос, аки дуб. Ждешь, когда желуди народятся?

– Счас ты у меня по-другому запищишь! – пообещал космач.

У лесовиков-радимичей как: вождь – он не правит. Правят старейшины да волохи. Вождь – воюет. Ярош оказался хорош. Для смерда. Не зря его вождем выбрали.

Могуч Ярош, быстр, опасен…

Но подлинного воинского обучения не прошел. А Илью варяги учили. И нурманы. И хузары. Рука у Яроша много сильней, чем у Ильи была, а побил всё равно Илья. Ему сызмала с теми бороться приходилось, кто вдвое крупней. Нос Ярошу разбил, ногу попортил, а потом и вовсе завалил наземь. Мог бы и убить – пяткой кадык расплющить, но пожалел.

– Моя сила взяла, – сказал Илья побежденному и убрал ногу с Ярошева горла.

Великан поднялся. Глянул свирепо, сверху вниз…

«Может, зря я ему кадык не разбил? – забеспокоился тогда Илья. – Вдруг тут до смерти положено биться?»

И на всякий случай приготовился увернуться, если лесовик попытается его схватить…

Не попытался. Прокосолапил к ведуну своему, Сновиду, который Яроша на бой благословил…

И остался Илья в священной роще один.

Ушли радимичи. Однако право на землю моровскую теперь было – Ильи. Вернее, отцово, потому что он, как и Ярош, был не старшим в роду, а выставленным бойцом. Ну да будь на месте Ильи батя, исход поединка не изменился бы. Пусть батя сед и изранен, а быть бы Ярошу биту. Батя небось и возиться не стал бы. Опрокинул одним ударом. Могуч потому что. А Илья что? Илья из трех сыновей князь-воеводы слабейшим был. И есть. И таким останется…

Илья нахмурился, гоня смурные мысли.

Что было, то и осталось. Ярош закон блюдет и служит победителю честно. Кулиба при княжиче моровском – вместо воеводы. А Ярош – староста. И это под его приглядом Моров нынче вырастает из обычного селища в крепкий городок с надежной крепостью и своей церковью на высоком холме. Строят, ясное дело, не здешние смерды, а присланные батей умельцы, но и у Яроша задача важная: дать зодчим всё, что может дать радимичская земля. И Ярош с этой задачей справляется. И смерды моровские – тоже под ним. И всё, что в Морове происходит, тоже Ярош ведает. И Илье верен, хотя нынче Илье Яроша нипочем не победить. Без ног-то.

– Ярош, гости на дворе постоялом есть?

– Есть, – кивнул здоровяк-радимич. – Торговые. Немцы. По-нашему не говорят, толмач при них. Поедешь, глянешь, княжич?

– Поеду. Оденусь только.

Ехал Илья в особом возке. Его Илья сам придумал: с ручками удобными, чтоб с ходунков внутрь залезать. Подушку подложишь – и вообще сидеть хорошо. Илья мог бы сам и с лошадью справиться, но княжичу – негоже. Для этого холоп есть.

От острога до пристани – четыреста шагов. В прежние времена Илья добежал бы вмиг, не запыхавшись. Сейчас не ноги упражнял – руки. Пока ехали, гнул через спину древко простого охотничьего лука.

Десна – река важная. Судоходная. Потому и пристань в Морове красивая, удобная. Дерево на четырех новых причалах светлое еще – недавно ставлена пристань. А причалы – хороши. Высокие, широкие. С надежными столбами для крепления концов. У таких даже большим морским кораблям и встать удобно, и грузиться-разгружаться – милое дело. Люди для этого дела в Морове имеются. Примут, подтянут, мешки с шерстью подложат, чтоб борт к причалу мягко встал. Надо – примут груз и на склад унесут, под сторожу, чтоб гости торговые о сохранности не беспокоились и отдыхали в свое удовольствие. Надо – ремонт произведут. Хоть здесь, у причала, хоть на сухом берегу. И древесина добрая, сухая есть, и ткани для парусов.

Всё это батя придумал и денег вложил немало. Но выгода уже видна. Даже Илье. За всякую работу торговые гости платят, не скупясь. Медью – грузчикам, серебром – за ремонт. А уж за яство-питье на дворе постоялом – и вовсе щедро. Купцы повеселиться любят. Жизнь у них такая. Не всякий домой возвращается, но если уж возвращается, то непременно с великой прибылью. Вот и думает купец: если уж жив остался да при деньгах, так живи весело.

Они и жили. Пили, ели, песни пели. С девками вдоволь валялись, но и умных бесед не чурались. И беседы умные Илья любил. Ему, привязанному ныне к Морову, очень интересно было, что в большом мире происходит.

Гости ныне в Моров пришли не из бедных.

У пристани – насады большие, числом пять. И два корабля-кнорра нурманской работы. Надо думать, на них гости торговые и пришли.

Постоялый двор над пристанью – хорош. Просторный, в два этажа, с тыном высоким. За тыном – склады, конюшня. Захочет, к примеру, какой-нибудь купец верхом прогуляться – пожалуйста. А пожелает дальше не водой, а сушей идти – тоже легко. И лошадки есть, и возы.

Лошади у отца тоже свои. И для рабочих нужд, и для воинских. А хочешь – никуда не ходи. Здесь товар отдай за справедливую цену. Или купи, что нравится.