Loe raamatut: «Праздничный Коридор»

В оформлении обложки использована фотография с https://www.shutterstock.com по стандартной лицензии

«… Я сама создам праздничный коридор моей жизни. И сама решу, в какой из небесных миров он меня поведет…»

Предисловие

По окончании университета Николая Бражкина направили на работу в далекий сибирский город, даже не город, а рабочий поселок в таежной глухомани, где был расположен металлургический комбинат. Из западных окраин Советского государства он уезжал работать в далекую восточную глубинку своей необъятной Родины. По меркам сокурсников, в подобные места обычно отправляют лодырей и бездельников на перевоспитание суровой рабочей действительностью.

Целеустремленный и эрудированный Коля Бражкин знал спецпредметы и экзамены мог бы сдавать только на «отлично», но оценки за результаты его знаний преподаватели всегда сознательно занижали. Всему виной была история КПСС. Николаю история партии и другие политические дисциплины, как предметы, были неинтересны, и он прямо об этом заявил на общем комсомольском собрании университета.

Случай для университета был неординарный, и его внесли отдельным вопросом в повестку дня заседания партбюро университета, где и постановили обратить внимание университетских преподавателей на аморальный облик зарвавшегося студента. Преподаватели отреагировали, и в зачетной книжке студента прочно прописалась оценка «удовлетворительно».

С отрицательной характеристикой университета и фанерным чемоданчиком Коля Бражкин прибыл на металлургический комбинат, где был принят на работу экономистом в плановый отдел. В те времена металлургический комбинат остро ощущал нехватку специалистов с высшим образованием, а Николай не просто был дипломированным экономистом, но и обладал незаурядным талантом аналитика.

Директор комбината нарадоваться не мог на молодого специалиста и вскоре назначил его начальником планового отдела. Жил Николай в общежитии барачного типа, но после повышения в должности ему профком завода обещал отдельную благоустроенную жилплощадь. Администрация комбината предпринимала все меры для того, чтобы молодые специалисты после отработки положенного законом срока не уезжали в более теплые края.

Коля Бражкин привык к суровой красоте таежного края, и менять место работы в ближайшем будущем не планировал. Тем более, что ночами стала сниться кареглазая директорская дочка Даша, которая тоже получила экономическое образование и работала в его отделе. Вместе с Дашей они уже вели обратный отсчет дням, оставшимся до ввода в эксплуатацию дома, где Коля должен был получить квартиру.

Директор комбината, участник войны, коммунист с большим стажем, отличный производственник в это время упаковывал свои вещи и собирался переезжать в Москву – его должны были перевести на работу в ЦК КПСС, но Даша оставалась здесь, потому что свою дальнейшую жизнь видела только рядом с Коленькой.

Но случилось непредвиденное – комбинат завалил план текущего квартала и вопрос перевода директора комбината на Московскую должность мог надолго затянуться или вовсе не состояться.

Начальник производственного отдела комбината Матвей, он же лучший друг Николая, предложил директору искусственно улучшить производственные показатели комбината в текущем отчете, и пообещал, что в следующем квартале он предпримет все меры, и объемы выплавки стали подтянет.

Николая позвали к директору и при закрытых дверях попросили исправить отчет. Ответственность за последствия, стуча кулаком себе в грудь, взял на себя Матвей – три-четыре месяца, и он сумеет подтянуть фактические объемы к плановым. Бражкин упорно не соглашался приписывать в отчет несуществующие тонны стали, но посмотрел на мрачное лицо своего будущего тестя и пошел переделывать отчет.

Отчет подписали и отправили в столицу, а через две недели оттуда прислали проверку. Приписки были сразу обнаружены, а материалы проверки отправлены в прокуратуру. Кому-то в столице очень не хотелось, чтобы сибиряк-провинциал занял высокую должность в ЦК КПСС.

Коля Бражкин, на допросе у следователя прокуратуры заявил, что ответственность за достоверность отчетных данных несет он, начальник планового отдела комбината. Директор о приписках в отчете ничего не знает. Суд приговорил Николая Бражкина к четырем годам исправительно-трудовых работ, и его этапом отправили в лагерь, затерявшийся в болотистых лесах Лабении.

Николай Бражкин был грамотным специалистом, к тому же малосрочником, и начальник лагеря взвалил на него учет и систематизацию производимой спецконтингентом продукции. Лагерь получил отлично налаженную систему учета, а заключенный Николай Бражкин – отдельную комнату и некоторые послабления в тюремном режиме.

Директор комбината вскоре после суда уехал в Москву, забрал с собой и дочь, Дашу. Дочери он пообещал, что позаботится о Николае, но породниться им уже не придется – не может в родственниках у работника ЦК КПСС состоять бывший уголовник. Даша была согласна на любые условия отца, лишь бы он сдержал свое обещание и помог Коленьке.

Однако отец не торопился с помощью и через год сказал ей, что помощь действительно реально будет, но для этого ей нужно выйти замуж, чтобы у него была уверенность в том, что она порвала все отношения с Николаем. И она вышла замуж за партийного функционера, на которого указал пальцем ее отец.

Только за полгода до окончания срока, в лагерь был отправлен Матвей с новыми документами для Николая Бражкина и большой суммой денег. Матвей не мог смотреть в глаза своему другу, говорил, что это он во всем виноват, но сейчас ничего нельзя исправить. Коля хмуро улыбался и отвечал, что срок вот-вот заканчивается и все останется позади.

Новые документы были выписаны на фамилию Колиного отца Чарышева, погибшего во время войны под Сталинградом. Еще Матвей сообщил, что личное дело заключенного Бражкина будет уничтожено вместе с остальными личными делами некоторых заключенных, о чем уже есть некий приказ подписанный несколькими министрами. Это достоверно известно от ответственного работника министерства юстиции. После освобождения Николай должен остаться работать здесь, в республике Лабения, на химическом комбинате. На этот счет существует договоренность с местными партийными органами. Правда, о Даше лучше забыть, потому, что она давно вышла замуж и счастлива в браке. На прощание Матвей долго и виновато жал руку Николаю, а потом, уже ступив ногой на порог, сказал:

– Я тут подсуетился и прикупил для тебя деревенскую девочку. Соскучился, небось, по женской ласке? Завтра тебе один местный проходимец приведет молоденькую красавицу. Ни о чем не беспокойся, я все устроил и услуги оплатил. Прости меня, Коля! Даст Бог, еще увидимся.

Глава 1

Неудачный день назначила судьба началом жизни Зосеньки Ромашовой – 29 февраля 1968, високосного, года.

Святой Касьян отслужил на страже у ворот ада положенные ему три года и явился на землю на целый год – имеет право почести от народа принимать. Святым Касьян стал через свое предательство, за которое выпросил у Бога прощение, но сам остался прежним Касьяном – недоброжелательным, корыстным, скупым, завистливым, злопамятным. Это о нем легенды твердят – "Пришел Касьян, пошел хромать, да на свой лад все ломать".

День его памяти отмечается народом раз в четыре года и этот, четвертый год, названный високосным, очень часто повторяет все зловредные черты характера святого Касьяна.

Родиться 29 февраля, значит, дни рождения отмечать всегда в обществе святого Касьяна – раз в четыре года. Грустная история! Но астрологи, всем рожденным 29 февраля, пророчили богатство с ранних лет до глубокой старости и любящих родителей, старость которых эти дети сделают счастливой и обеспеченной.

Но у Зосеньки не было родителей от рождения. Она родилась и сразу стала сиротой.

Все мы приходим в эту жизнь в одиночестве, но редких детей не принимают сразу мамины руки.

А Зосеньку мама родила, но на руки взять не захотела.

Так осталась Зося без родительской любви и поддержки, а судьба назначила ей тернистый жизненный путь с темными переходами и крутыми обрывами.

Природа при рождении одарила нас по-разному: одному – здоровье и талант, другому – красоту и ветреность, третьему – и то и другое.

Но жизненную дорогу мы выбираем самостоятельно. Конечно, здорово, когда тебе надолго подставлено родительское плечо, но и у замечательных, умных и любящих родителей иногда дети становятся мелкими людьми и жизнь их – благополучная, скучная череда дней, без острых углов и эмоций.

Дети без родительской любви и поддержки, как тоненькие тростиночки в зимнюю вьюгу – одних жизнь подхватит и унесет в дурман загулов с алкоголем и наркотиками, а те, которые гнулись, захлебывались, однако, выстояли, выплывали в реку жизни израненными, но стойкими, смелыми и мужественными людьми.

В советском государстве были приняты законы и постановления, гарантирующие детям-сиротам образование и дальнейшее трудоустройство. Но детдомовский менталитет ориентировал сирот на рабочую специальность и койку в общежитии. Редкие детдомовцы стремились продолжить свое образование, хотя их принимали вне конкурса, по направлению воспитавшего их детского дома. Сразу выделяли места в учрежденческих общежитиях и гарантированную стипендию от государства.

А Зося никакими льготами не пользовалась, потому что документами ее сиротство не подтверждалось

На самом деле у Зоси были родители. Правда, не было отца, но были две мамы. Ее настоящая, биологическая мама, Анюта, принесла дочку «в подоле» в неполные шестнадцать лет. Зосина бабушка, Юлия Дмитриевна Ромашова, среди деревенского люда просто Юлька, узнала о беременности дочери только по явно обозначенному животу, когда предпринимать что-либо было поздно.

Анюта сама выросла без отца. Когда Анюте было три года, ее отец погиб на колхозном зернотоку. Тогда из армии на побывку к родителям приехал сосед Иван. Был самый разгар зерноуборочной страды, и в колхозе каждая пара рук была на учете. Семен, Юлин муж, просидел с Иваном за разговорами и банкой хлебного первача до утра.

А утром ушел на работу, на зерноток, где сушили сырой намолот, и больше домой не вернулся. Прилег на старый ватник, который расстелил на склоне бурта непросушенного зерна и заснул. Зерно, пригретое солнцем, потекло в бункер, вместе с зерном стек туда же и Семен. Затем в бункер добавили еще зерна. Мертвого Семена откопали только к вечеру.

Юля похоронила мужа на деревенском кладбище, а вместе с ним похоронила и свою молодость: надела черный вдовий платок и стала сторониться людей. Не смогла простить односельчанам, что не заметили Семена и засыпали зерном. Может, кто из сельчан и захотел бы на ней жениться, но подступиться к мрачной, озлобленной женщине было невозможно.

Сруб для нового дома, который успел Семен поставить невдалеке от старенького Юлиного дома, где они жили, стал чернеть и подгнивать. Юля понимала, что закончить строительство дома ей не по силам, а потому продала сруб дальнему соседу, чтобы глаза не мозолил и сердце не рвал. Сама пошла работать на ферму, а маленькую Анютку дома оставляла одну. Но дочку любила и как могла, баловала. Это был ее капитал, от которого она в скором времени надеялась получить дивиденды.

Мечтала, измученная непосильной работой, без выходных и праздников колхозная доярка, что дочь подрастет, получит образование, выйдет замуж, в семье появится мужчина и их жизнь изменится: из старой, дедовской хатки они переедут жить в город, в новый дом с красивой мебелью и непременно нейлоновыми занавесками, в семье будет достаток и покой. Они навсегда забудут свою окруженную лесами и болотами глухую деревеньку с жутким названием – Чертовщина.

И вдруг все рухнуло. А сколько пересудов было в деревне. Вот уж почесали языки деревенские кумушки! Всех мучил один вопрос: а кто ж отец ребенка?

– Доченька – уговаривала Юлия Дмитриевна – скажи от кого забрюхатела, мы его заставим жениться. Не сами, так председатель поможет или в райком поедем. Одной-то тяжело ребенка поднимать. Да если и не женится, то хоть алименты будет платить. А-то и дите, попросим взять на воспитание, а ты подрастешь, выучишься, выйдешь замуж и потом, может, заберешь ребенка. Ведь ты сама малая еще, школу вон не закончила, а погулять успела.

Но Анюта хранила молчание. Юлия Дмитриевна сначала уговаривала, затем начала ругать и упрекать дочь. Даже вожжами перетянула пару раз по спине, но все безрезультатно. Имя героя романа осталось под семью печатями. И ведь никто в деревне никогда не видел Анюту в мужском обществе. Долгими бессонными ночами Юлия Дмитриевна прикидывала самые разные варианты Анютиного падения.

Первым претендентом на отцовство был учитель сельской восьмилетки по физкультуре. В деревне его особенно не уважали и за глаза звали Колькой-приблудой. В деревне он действительно был человеком пришлым. Года три назад Колька освободился из заключения, женился на местной деревенской девушке Лене и устроился на работу в сельскую восьмилетку. Познакомился Колька с Леной в исправительно-трудовом лагере. После окончания кулинарного профтехучилища Лена возвратилась в родную деревню и устроилась на работу в лагерь, помощником повара.

Лагерь, в котором Колька отбывал наказание, находился в трех километрах от деревни, а если идти через лес, а не по шоссейке, то и двух километров не наберется. В лагере работали многие деревенские – все-таки не коров доить, и не в поле горбатиться над картошкой и капустой. Да и зарплату там по местным меркам платили немаленькую и, что очень важно для деревенского житья-бытья, деньги выдавались регулярно, один раз в месяц.

Этой весной Лена, жена Колькина, предложила и Анюте временную работу в лагере с весны до поздней осени. Работа не тяжелая, овощи почистить, на кухне прибраться, а за лето девчонка заработает приличную сумму, хватит на одежки-обувки к новому учебному году. Юлия Дмитриевна с радостью согласилась, какая-никакая, а помощь. Она даже сходила в школу и договорилась с директором школы, чтобы Анютке разрешили на пару недель пораньше уйти на каникулы. Девчонка училась хорошо, а лишние дни обещали прибавку к заработанным деньгам.

Лена на работу уходила затемно, чтобы успеть нехитрый завтрак для заключенных приготовить. В основном-то это каша-размазня, но и та требует времени в приготовлении. Поэтому Анюту в первый раз на работу Колька повел через лес, дорогу показать и в лагерь провести.

– Может, и испоганил в лесу девчонку паршивец? – гадала Юлия Дмитриевна.

Анютка была в самой поре формирования девичьей красы. Длинные, не стриженные от рождения и заплетенные в толстую косу волосы, какого-то странного, необычного цвета гречишного меда и голубые, а иногда темно-серые глаза в обрамлении густых и длинных ресниц. Цвет Анюткиных глаз менялся в зависимости от смены ее настроения. Мать давно приметила, что если при разговоре внимательно смотреть в ее глаза, то всегда можно узнать, правду дочь говорит или виляет, запутавшись в лабиринтах лжи, и от этого сильно волнуется. Угловатая, по-детски тоненькая фигурка Анютки только-только начинала принимать женское очарование – появились остренькие грудки, округлилась попа.

Всю весну и летние каникулы Анюта работала в лагере. Первые две-три недели возвращалась домой хмурая, осунувшаяся и сразу пряталась в свой закуток за занавеской.

– Наверное, сильно устает – думала мать, – не так-то там легко работать, как Ленка рассказывала. Может, сказать Анютке, чтобы завтра не ходила в лагерь, пусть по двору поработает, огород присмотрит.

Но Анютка вдруг повеселела. С вечера готовила себе какие-то вещички. Утром долго расчесывала волосы и заплетала их в косу, ныряла в чистенькое платьице и убегала из дома. Именно убегала, даже не завтракала.

– На кухне поем, – успокаивала девчонка мать, – там Ленка уже что-нибудь приготовила.

Так и пробежало лето. Анюта действительно заработала деньги. Может, не так уж и много, но для Юлии Дмитриевны это было целое состояние. В конце августа они с Анютой выбрались в райцентр, спасибо председатель разрешил поехать на молоковозе. И пока водитель сдавал колхозное молоко районному молокозаводу, успели в городском универмаге накупить целое приданое для Анюточки и кое-что для Юлии Дмитриевны. Анюта примеряла юбочки и кофточки, раскраснелась, по вискам закучерявились колечки волос. Красавица.

Через пять, шесть лет можно замуж отдавать – любовалась и гордилась дочкой мать.

«Попрошу сестрицу, Василину, подыскать Анютке городского жениха. Замуж выйдет по знакомству – жить хорошо будет, в согласии и богатстве. Мужа-то надо будет подбирать не по красоте, а по уму и ловкости в работе. Да и родители, чтоб были оба, небось, помогут молодой семье и с жильем, и с работой. А уж поднимать малых детей, своих внуков, и я пригожусь. А Анюточка моя работать будет в городе, непременно бухгалтером, на большом заводе или фабрике».

Но не суждено было сбыться материнским мечтам.

В ноябре, на праздник октябрьской революции в гости к Юлии Дмитриевны из райцентра приехала младшая сестра Василина с мужем Олегом. К приезду родственников был забит кабанчик и несколько курочек. Домашние колбаски, кровянка и сало свежего засола наполнили чесночно-кориандровым запахом весь дом.

В былые времена это был любимый запах и Анютки, и Юлии Дмитриевны. Но в этом году Анютка, скорее всего, чем-то отравилась. Ее мутило и подташнивало, а к домашним деликатесам она даже не притронулась. Василина долго и внимательно присматривалась к племяннице, а потом неожиданно спросила сестру:

– Юль, а часом Анютка не беременна?

– Типун тебе на язык, – рассердилась Юлия Дмитриевна, – откуда? Ей ведь только пятнадцатый годочек минул. Да и не тебе знать-то, сама ты пока не рожала, и не знаешь, что это такое!

– Да, не рожала, – не унималась Василина, – но беременна была. Забыла что ли, что я в девичестве аборт сделала?

Василинин муж Олег был срочно отправлен за два километра в сельмаг за вино-водочными покупкам, а женщины вызвали на допрос бледную Анюту.

– Рассказывай, с мужиками миловалась, целовалась, подол задирала? – в гневе мать не соображала, что Анюта могла просто не понимать смысл ее вопросов.

Тетка Василина была мудрее.

– Юля помолчи, – попросила она разгоряченную сестру, – Анюточка, детка, скажи, когда последний раз у тебя были месячные? Подумай, посчитай и скажи точную дату, это очень важно.

Анюта нахмурила лобик, подумала и сказала:

– В конце мая, а потом мазня эта прекратилась – я и обрадовалась, все лучше, когда ничего не болит и все чисто. А сейчас я заболела животом – он распух и в нем что-то шевелится.

Юлия Дмитриевна вцепилась побелевшими пальцами в спинку стула. Допрос был продолжен, но уже на другую тему – с кем из мужиков Анюта завела любовь? Девочка опустила голову, закусила губу и молчала. Ясно было одно – скоро Юлия Дмитриевна и Василина станут бабушками. Уже совсем скоро.

Василина как могла, успокоила сестру, мол, утро вечера мудрее, что-нибудь придумается. Аборт делать поздно, пусть рожает, а там видно будет.

На следующий день Василина вместе с Олегом уехали из деревни в город, а Юлия Дмитриевна осталась со своими мыслями одна. В общем-то, не одна – рядом как тень мелькала беременная девчонка.

Что теперь делать, как дальше жить, чем оправдаться в дочернином беспутстве перед скорыми на язык односельчанами?

Конечно, от ребенка нужно избавиться – многие отдают детей на воспитание бездетным семьям или сдают в детский дом, а проще всего оставить ребенка в больнице, а уж там врачи разберутся, куда его пристроить.

В школу Анютка перестала ходить, все больше сидела дома – прятала от людей свой выросший живот. Хорошо, что хоть восьмилетку успела закончить, иначе бы затаскали мать по сельсоветам и райкомам партии за то, что не получила девочка обязательное по советским законам восьмилетнее образование.

А ведь и на партийную комиссию могут в райком партии вызвать. Вот сраму-то будет – Юлия Дмитриевна, передовая доярка и коммунистка, дочь не усмотрела! Если вызовут сейчас, то и из партии исключат.

Года два назад Юлию Дмитриевну вместе с председателем колхоза вызывали на заседание партийной комиссии. Тогда разбирались, почему колхозная рекордсменка корова Зорька не смогла растелиться и погибла. Пенсионеры-коммунисты долго допытывались у доярки, по какой причине колхоз не уберег корову, известную своими высокими надоями не только в области, но даже и в республике. Ведь председатель колхоза уверял, что для коровы созданы особые условия содержания, и зоотехник ежедневно, самолично, проверяет ее кормовой рацион. Юлия Дмитриевна долго убеждала дотошных старичков, что корова не смогла растелиться по простой причине – теленок неправильно шел, а ветеринар уехал в район к сыну, дело-то было ночью в субботу. Надо же и ветеринару когда-нибудь отдыхать.

Промолчала она тогда по просьбе председателя колхоза, что корова Зорька никогда не была рекордсменкой. Это была обычная колхозная корова со средним удоем молока. А рекордсменкой она стала бумажной, когда в группу Юлии Дмитриевны добавили одну, неучтенную корову. Доились две коровки, а молочко записывали на Зорьку. Эта неучтенная коровка принесла славу колхозу, а доярке – почет и уважение. Именно из-за рекордных надоев коровы Зорьки Юльку в деревне стали уважительно величать Юлией Дмитриевной.

– Какая она вам Юлька? – урезонивал председатель колхозных доярок, – с ней секретарь райкома за ручку здоровается, за работу благодарит и Юлией Дмитриевной называет, а вы тут Юлька да Юлька, чтобы больше этого не слышал.

А слово председателя колхоза в деревне покрепче государственного указа будет.

Наказали ее тогда за нерасторопность при отеле ценной для района коровы. Вынесли партийный выговор с занесением в учетную карточку и предупредили, что за следующее нарушение партийной дисциплины она будет исключена из рядов партии. Председатель колхоза утешал, что пройдет год, и выговор снимут, а если бы в райкоме партии узнали правду, то его, председателя колхоза сняли бы с работы.

Она бы этого хотела? Нет, Юлия Дмитриевна считала, что старый друг лучше новых двух, не нужен им новый председатель. Да и свою славу передовой доярки губить не хотелось. Теперь история с Зорькой стала забываться, а партийный выговор с Юлии Дмитриевны через год по ходатайству колхозной парторганизации действительно сняли.

Конец осени и почти всю зиму Анюта не выходила из дома. Слонялась по углам, с матерью почти не разговаривала. На вопросы отвечала кивком головы или кратким «да» и «нет». Про пеленки-распашонки никто не думал, словно этот вопрос мог разрешиться самостоятельно.

Двадцать девятого февраля у Анюты начались схватки. Мать запрягла в сани старую кобылку, приписанную к ферме на подвозку кормов, кинула туда же соломки, усадила стонущую Анюту, прикрыла дерюжкой и повезла в сельский фельдшерско-акушерский пункт за пять километров.

По дороге Анюта уже протяжно кричала, но Юлия Дмитриевна кобылку не подстегнула. Лошаденка плелась по укатанной лесной дороге тихим уставшим шагом – намаялась за день на ферме.

«Покричи, покричи, – злорадно думала мать, – может, нагорюешься, так и скажешь имя своего кавалера. А мне сейчас спешить некуда».

К акушерскому пункту они подъехали в сумерки, там уже никого не было. Старая уборщица открыла им дверь и побежала за деревенским фельдшером, которая жила на другом конце деревни.

Когда фельдшер появилась в маленьком приемном отделении пункта, Анюта уже родила. Юная мама лежала на кушетке, в ногах у нее копошился ребенок. А под кушетку ручейком стекала кровь.

Старая акушерка поняла, что роды были быстрые, неуправляемые. Хрупкое детское тельце не было развито и подготовлено к родам, скорее всего, порвалась матка. Нужно в первую очередь, срочно вызвать из Горевска скорую помощь, чтобы успели спасти роженицу, а потом самой попытаться чем-то помочь истекающей кровью девчонке и ее родившемуся дитю. Анюту и, завернутую в старый белый халат родившуюся девочку, вскоре отправили в Горевскую больницу, а Юлия Дмитриевна возвратилась домой. По дороге она думала о том, что может, бог приберет к себе ее непутевую дочку и нежданную, нелюбимую внучку. А ей бы не проспать утреннюю дойку.

В областную больницу Анюту скорая помощь успела доставить живой. Ей срочно была сделана операция по удалению разорванной матки и переливание крови. Затем Анюту перенесли в маленькую одноместную палату и посадили возле ее кровати медсестру. Врачи искренне жалели эту красивую деревенскую малышку. Каким же кнутом ее ударила жизнь и где в это время были взрослые, близкие ей люди?

Родившаяся девочка была отправлена в детское отделение. Это был здоровый и вполне развитый ребенок. Ребенка вымыли, завернули в больничные простынки и положили в кроватку. Утром медсестры удивлялись – девочка за ночь ни разу не заплакала и только утром закряхтела и заворочалась. Отдохнула и запросила сухие пеленки и молоко.

Прошло четыре месяца. Анюту готовили к выписке из больницы. Физически она была здорова. Правда, стала бесполым существом, хотя сама этого не осознавала. Выписывалась Анюта одна, без дочки. Пару раз врачи пытались ей показать ребенка, но хмурая и растрепанная Анюта отворачивалась к стене и отказывалась взять тугой кулек в руки. Пытался поговорить с ней главврач и тоже безрезультатно. Дочь ей была не нужна!

Тогда Анюту перевели в общую палату к другим роженицам. Расчет был простой и наивный – девочка увидит, как другие мамочки кормят и нянчат своих крох и попросит принести свою малышку. Но и этот маневр врачей результата не принес.

– Анютка, – спрашивала соседка по палате юную мамашу, – а ты ребенку имя уже придумала?

– Нет, пусть врачи придумают.

– А зачем врачам заморачиваться с чужим ребенком? Скажи им спасибо, что тебе жизнь спасли. Ходят слухи, что тебя в больницу чуть живую привезли. Вот выходили, да еще и с ребенком нянчатся, пеленают, кормят, медсестры по детскому отделению на руках носят. Ты ведь грудью дочку не кормила?

– А лучше бы я умерла. И девчонку пусть не кормят, мне ее забирать некуда. Мать домой с ребенком не пустит и деревенские засмеют, скажут, байстрючку принесла.

– Ты, Анюта, не торопись от дочки отрекаться. Жизнь у тебя только начинается, детей больше не будет, а эта подрастет, ты и не заметишь, потом подругами будете. И мама твоя еще, может, передумает, и любить внученьку будет.

– Мамка не передумает. Партийная она, и боится, что из-за меня, ее из партии исключат. А мне никакие дети не нужны, да и жизнь мне тоже не нужна.

После таких аргументов обитательницы палаты затихли, а потом и вовсе боялись с Анютой говорить, мало ли, что придет девочке в голову – покончит жизнь самоубийством, а они будут виноваты. Нет, пусть лучше с ней врачи беседуют.

Анюта хотела домой. Не к мамке, а просто вернуться в свою деревню, на огороде посмотреть какие огурцы выросли, корову свою потрогать, из цветов в поле венок сплести. И обязательно в лагерь сходить. При мыслях о лагере перед Анютой сразу всплывало мужское небритое лицо с хмурыми карими глазами и жесткими черными волосами. Лицо, вроде, как и красивое, но неприятно-пугающее из-за постоянного угрюмого выражения, но … Анюта запомнила, тонкие желтые очки и такого, же цвета блестящий зуб во рту. Она была просто поражена: как же это красиво – желтый зуб во рту. Золотого зуба в деревне ни у кого не было. Такое лицо можно запомнить и полюбить только за очки и диковинный зуб! А мамка – ей она припомнит, что вожжами ее хлестала, ругала и пилила, хотела узнать ее, Анютину, тайну. Вот и в больницу ни разу не приехала. К соседкам по палате каждый день кто-нибудь приходит и гостинцы приносят. Особенно стараются мужья и матери. Ну, хорошо, у Анюты нет мужа, но мамка могла и должна была приехать. Не приехала, все ругается, что Анюта ее опозорила. Что ж, и Анюта с ней так же поступит – тот человек из лагеря купит ей машину красную и дом в городе. Колька об этих подарках ей все уши прожужжал, значит, так оно и будет. Вот она одна и уедет в город, а мамке там не место.

«А может мне лучше совсем мамку добить, – думала Анюта,– не буду ждать машину и дом. Приеду домой, обойду все места любимые, а потом выпью уксус, что на припечке стоит. Мамка говорила, что это очень крепкий уксус, им можно обжечься и умереть. Вот и хорошо, выпью и сожгу себе все нутро. Тогда врачи уж точно не спасут. Пусть мамка плачет на моей могиле. Наверное, похоронит меня рядом с отцом, и будет выть над двумя могилами».

А как же маленькая, рожденная девочка? Это было что-то лишнее, ненужное, выросшее в ее животе и мешавшее ей жить. Она не хотела ребенка, не была готова к такому раннему материнству. Сейчас у Анюты снова плоский живот и никто там не шевелится. Ну и, слава Богу, поскорее уехать домой и все забыть. А уж дома она разберется, как ей дальше жить. Девочку она решила оставить здесь.

Анюта верила, что девочке здесь будет лучше, чем в деревне – кругом чисто, и харчи бесплатные. А дома жизни не будет от насмешек односельчан и презрения родной матери.

Но была еще одна проблема, мучившая Анюту и днем и ночью. Ей скоро можно будет возвратиться домой, но как она туда доберется? До родной Чертовщины нужно ехать автобусом сначала в райцентр, а там пересесть на другой автобус. Денег на билет у Анюты не было! Она бы пошла пешком по шоссе, ночи сейчас теплые, можно и под кустом в траве отдохнуть. Но вот беда – в больницу везла ее мать зимой, в зимних ботинках и тулупчике. А сейчас ей одеть совсем нечего. Мучилась неизвестностью Анюта, потихоньку плакала в подушку, а соседки по палате думали, что переживает девочка, жалко ей своего ребеночка оставлять в больнице, значит, не совсем еще совесть потеряла. Может, одумается и заберет ребенка из больницы. Поэтому с разговорами не навязывались, у каждой своих забот хватало.

Однажды Анюта увидела во сне, как она идет пешком в зимних ботинках ночью по шоссе, и до Чертовщины осталось идти всего ничего, деревня где-то рядом.

Анюта проснулась и потихоньку рассмеялась.

– Ты чего среди ночи смеешься? – спросила женщина с соседней койки – может тебе нехорошо и нужно врача позвать?

Койки в палате стояли парами. Соседкой по койке у Анюты была кругленькая, общительная Тамара, которая тоже родила девочку.

Тамара, взрослый, состоявшийся человек, по-матерински жалела забытую родственниками Анюту и каждый день подкармливала ее, то конфеткой, то печенюшкой или вареньицем. Анюта привязалась к Тамаре и иногда вздыхала: «Мне бы такую мамку»

– Нет, врача не нужно. Смеюсь я над собой. Столько думала, как мне в свою деревню добраться и ничего не придумала. А вот во сне приснилось, что идти-то нужно ночью, а днем отдыхать, чтобы перед людьми не было стыдно.