Loe raamatut: «Последняя книга человечества»

© Александр N, 2022

ISBN 978-5-0056-9021-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Мне часто задают один и тот же вопрос: могу ли я сделать человека счастливым? Конечно, отвечаю я, это совсем не сложно. Помню, несколько лет назад я попал на некий форум, на котором кроме меня находилось еще десять человек совершенно мне не знакомых. И все мы по очереди представлялись: «Добрый день! Меня зовут Николай, мне тридцать три, я работаю менеджером по продаже бытовой техники. Женат, есть ребенок – Танечка. Живем всей семьей в оставленной нам моими родителями квартире, ремонт недавно сделали». – «Здравствуйте, мое имя Геннадий, мне двадцать восемь лет, по образованию я – экономист, но работаю переводчиком в одной небольшой переводческой фирме. Холост, есть подруга, живу с родителями, иногда с подругой». – «Здравствуйте, я Игорь, тридцать один. Я программист, пишу на Долфи и Яве, в ПэХаПэ, в принципе, могу. Со временем хочу основать свою компанию по разработке программ. Есть жена, детей пока нет. Снимаем вместе с женой квартиру на Петроградке». Когда дошла очередь до меня, я не знал что сказать и потому сказал правду: «Добрый день! Меня зовут Максим. Мне двадцать шесть лет. Я – птица. В жизни я счастлив». Все свернули головы в мою сторону и оглядывали меня с головы до ног, словно красотку в казарме. Создавалось такое впечатление, будто эти люди впервые видят счастливого человека. Или что? Их слово «птица» смутило? Птица как птица; счастлив и все.

И через какое-то время, постепенно, по одному, в глазах каждого начал тлеть огонек. Надежда? Так люди называют это, кажется? Я сидел в совершенно незнакомой мне компании счастливых людей! Почему? Потому что в этой компании стало так заведено, так было принято – чувствовать себя счастливым.

Мне кивают и переспрашивают: «Да, это все правильно, а по-настоящему сделать счастливым?» По-настоящему? Настоящее у нас одно, просто мы разглядываем его с разных сторон. Мы с вами все как раз и есть настоящее. И если на свете существует один счастливый молодой человек, значит, счастье существует само по себе, осталось только взять себе в моду держать его дольку за крыльями да мечтать о бескрайнем космосе.

Все птицы когда-то эволюционировали из пресмыкающихся.

1

День не задался с утра. Я опоздал в офис на полчаса, проторчав в пробке в полукилометре от работы. Пока сидел в машине, все вглядывался в небо: тяжелое низкое серое небо. Ветер стоял. С ним вместе тополиные хлопья летнего снега стояли в воздухе без движения, то и дело разгоняемые людьми и машинами в суете утреннего буднего города. Радио насвистывало что-то незапоминающееся, перемежая бестолковые песни еще более бестолковой рекламой. Утро как утро, только небо тяжелое.

Придя в офис, извинился перед секретаршей за опоздание. Она, как обычно в такие моменты, округлила глаза и протиснула: «Да ничего…» Затем проверил корреспонденцию: опять же, почти вся подшивка – реклама. Причем по большей части наивная и отталкивающая, не понимаю, неужели кто-то на это клюет?! Почитал новости в нескольких специализированных интернет-изданиях, посвященных медицине.

Мне позвонил друг детства, и мы с ним поболтали немного о бизнесе – его контора поддерживала нашу клинику по юридической линии. Голос моего друга был веселым и насыщенным жаждой общения. Буквально за несколько минут мы подняли много типично мужских тем: и про футбол успели поговорить, и про автомобили, и про его планы на летний отпуск. Мы с моим другом всегда будем вместе – были и будем! Сколько приключений уже пережили на пару! Ничто не сможет нас разлучить! Он повесил трубку, и комнату вновь наполнила тишина, лишь гудели сирен-органами машины за окном. Я встал, подошел к окну и вновь взглянул на небо сквозь современные офисные светло-серые жалюзи, те – слились в единую серость.

За спиной послышался тяжелый грубый топот не одной пары сапог, и резко открылась дверь в мой кабинет. Я обернулся. Одно мгновение на пороге стояли шесть крепких мужчин, одетые в полувоенную, полугражданскую форму, и, видимо оценив ситуацию, вошли внутрь.

– Вы – Максим Николаев? – без эмоций спросил один из них.

Я замер, оглядывая неожиданных посетителей, – на каждом висел автомат Калашникова, явно не подходящий к их одежде, будто взятый от какой-то чужой униформы, кивнул.

– Федеральная служба безопасности, – представился мой собеседник, – следуйте за мной.

Он отошел на шаг от двери в сторону, освобождая для меня проход.

Я не двинулся. Стараясь спрятать волнение, изо всех сил я пытался оценить ситуацию. Что происходит?! Даже на секунду задумался, пытаясь вспомнить, какое преступление я совершил за последнее время, но, конечно, ничего не вспомнил.

– А что, собственно, происходит?! – теряясь в мыслях и догадках, неуверенно промямлил я.

– Вам разъяснят позже, – не втягиваясь в подробности, сухо ответил все тот же мужчина, и как-то даже, мне показалось, агрессивно, настойчиво призвал жестом выйти в дверь.

Расспрашивать что-либо еще – смысла не было. Требовать ордеры и основания было как-то глупо. Никто даже не сказал, что я арестован! Вообще ничего не сказали. Я собрал дипломат и вышел. В приемной, слева, оторопевшая и перепуганная, застыла секретарша, рядом с ней располагалось еще несколько человек в милицейской форме. Все обступили меня, и только временами участливо расступались при проходе каждого дверного проема, пока мы покидали клинику. В светлых просторных коридорах все люди, с которыми проработал долгие годы, жались к стенам и смотрели растерянно мне вслед, когда мой эскорт проходил мимо, гремя тяжелыми военными сапогами. В голове носились мысли. То стаями, то по одной, но, не находя себе объяснения, менялись на другие, а после – исчезали.

Мы вышли на улицу. Перегородив тротуар, меня провели до черного «мерседеса». Просто «Матрица» какая-то! Вся улица пестрела бело-голубыми машинами ДПС. Я сел на заднее сиденье, справа и слева от меня разместились люди из ФСБ. Остальные так же быстро расселись по машинам, и кортеж тронулся, осветив всю улицу мерцанием красно-синих огней. Меня трясло от страха. Я обнял дипломат, будто закрывал им грудь, как щитом, и, судорожно озираясь, следил за тем, что происходит вокруг. Дороги перегородили. Мы неслись с огромной скоростью по улицам города, по прямому, как струна, Московскому на юг. Машины ДПС, что ехали впереди, то и дело отжимали на край дороги медленных участников движения, застигнутых кортежем врасплох, гудели сиренами и кричали на всю улицу через громкоговоритель. На каждом перекрестке стоял инспектор и приветствовал нас, прикладывая руку к виску. Страх мой перемешался с адреналином.

Мы даже не притормаживали на легких поворотах у Московских ворот, неслись со скоростью сто тридцать, меняя полосы движения вне всяких правил. Я крутил головой и старался сохранять спокойствие. Сердце бешено колотилось. Из рации, что находилась у водителя, то и дело доносились обрывки фраз – какие-то середины слов, как можно было понять, что там говорят?! Я тяжело дышал от этого безумия. Голова, окончательно осознав свою беспомощность, перестала воспринимать информацию совсем. Я надеялся только на одно: скоро мне все разъяснят!..

Пулей вылетев из города, кортеж свернул к аэропорту. Мое сердце подскочило. Значит, дело еще более серьезное, чем я себе представлял! Я глубоко вздохнул, пытаясь справиться с волнением, положил дипломат на колени, открыл его и вытащил мобильный телефон. Сидящий справа от меня молодой человек безо всяких вопросов взял у меня телефон прямо из руки и заявил: «Вам временно запрещены звонки!» Я растерялся от такой прямолинейности, поглазел немного на него, а потом спросил: «И на сколько долго „временно“?» Он не оценил остроумности вопроса и отвернулся, оставив телефон у себя.

Большая часть машин вереницы остановилась у парковки, а три автомобиля, в числе которых был и наш, миновав здание аэропорта, выехали прямо к самолетам, наконец-то поумерив скорость.

Все остановилось. Защелкали замки дверей, и оба моих соседа вылезли из машины, жестами увлекая за собой. Я выбрался вслед за ними, под пристальным вниманием шофера, который смотрел на меня с еще большим удивлением, чем я на него. Явно кто-то пересмотрел голливудских боевиков. Хотя я не чувствовал себя особенно смешно. Те же шесть человек, что наведались в мой кабинет, обступили меня вновь и проводили к небольшому самолету. Еще и самолет персональный! Я приостановился на мгновение перед входом, взглянул на серое небо, глубоко вздохнул в надежде поуспокоиться и шагнул на трап из четырех ступенек.

Изнутри самолет казался значительно большим, чем снаружи. В бордовом салоне размещалось где-то двадцать-двадцать пять кресел, а дальше был небольшой бар, и штора закрывала еще как минимум такое же по размерам помещение. Я постоял в проходе, осматривая салон, пока кто-то не подтолкнул меня к креслам. Я сел. Даже здесь меня окружили со всех сторон, рассевшись на свободные места. В моей голове гудел шок. Трап подняли, и самолет завелся, оглушая ревом турбин. Я вопросительно крикнул в этот рев, совершенно без надежды на ответ: «А куда мы хоть летим-то?», но тот мужчина, с которым я разговаривал утром, обернулся и вопреки моим ожиданиям кивнул: «В Москву!» Сначала я было обрадовался хоть какой-то информации, но, конечно, это новое знание нисколько меня не успокоило, происходящее оставалось для меня тайной, пугающей и восхитительной.

Мы летели полчаса, минут сорок. Я обдумывал происходящее, то и дело поглядывая на непроницаемые, недвижимые лица окружавших меня людей. Все время полета они провели так же, как и в машине: глядя перед собой и сохраняя полное молчание. До такой степени, что я чувствовал одиночество. Я слышал свое сердце сквозь гул турбин.

Самолет сел очень мягко, даже не заметно. Просто приземлился и затормозил одним движением. Этот получасовой полет вымотал до такой степени, что от напряжения затекла шея и болели глаза. Мы встали и вышли из самолета. Подтверждая мои предположения, у выхода нас ожидали несколько машин, люди в милицейской форме и низкое небо. Меня вели, как будто заключенного: едва ощутимо придерживали за локти и обступали со всех сторон. Аккуратно сопроводили процесс моего усаживания на заднее сиденье роскошного сильного автомобиля, сами расселись по машинам, и мы снова ударились в погоню. Дороги в Москве куда шире, и ехал эскорт с большей скоростью, и автомобили ДПС с еще более сильной агрессией и энергией очищали улицы, одним словом – сумасшествие усилилось. Не прошло и пятнадцати минут, как мы, сделав несколько медленных поворотов на узкие переулки, остановились возле какого-то здания. Старый еще фонд, где-то в центре Москвы. Меня быстро вывели и сопроводили внутрь здания, насыщенного просторными полутемными коридорами, которые, казалось, безо всякой логики меняли направление движения по нескольку раз в течение своего хода. Людей внутри было не много, но те, что были, не обращали на нас никакого внимания: поднимали глаза, только чтобы не столкнуться.

Наконец, взойдя по лестнице и совершив еще пару поворотов, мы проникли в кабинет с очень высокими потолками. На стене за креслом висел портрет президента, стеллажи завалены бумагами и папками, на столе четыре старых телефона разных цветов. Невысокий немного седой крепкий мужчина в очках и костюме стоял у стола и разглядывал процессию. Мы вошли внутрь, и в ту же секунду сопровождающие меня люди удалились из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я остался наедине с господином в очках.

– Здравствуйте, Максим Александрович! – сказал тот, протягивая мне руку.

– Здравствуйте, – несмело отреагировал я.

– Присаживайтесь, нам предстоит нелегкий разговор.

Я неудобно сел. За эти мгновения в моей голове пролетели еще несколько сумасбродных мыслей, касающихся секретных агентов, вербовок и шпионажа. Глупее ничего мне в голову не приходило лет с четырнадцати, но и умнее не приходило уже пару часов. Мой собеседник обошел стол, сел в свое кресло, снял очки и потер глаза руками, выражая собой усталость.

– Вы знаете, что случилось с динозаврами, Максим Александрович? – он посмотрел на меня.

У меня потемнело в глазах. Глупость выросла до размеров вселенной. Теперь в этой каше недостает только Деда Мороза в костюме сосиски в тесте.

– Вымерли! – с уверенностью сказал я, будто сам видел.

– Отчего, как вы думаете?

– Метеорит, – так же кратко и уверенно сказал я.

– Да, метеорит. Все динозавры, огромные, сильные, привыкшие выживать в невероятно тяжелых условиях. Великое разнообразие монстров, приспособленных к различным средам существования, вымерло за пару месяцев из-за столкновения планеты Земля с астероидом в тринадцать с половиной раз меньше нее!

Он замолчал. Мое внутреннее веселье испарилось в дым. Я ждал, он это видел.

– Планету Земля ожидает столкновение с небесным телом в девять с половиной раз меньше нее. А человечество ожидает участь динозавров.

Мое сердце остановилось. Я полностью молчал. Во мне молчало все.

– Вот это вот самое человечество совершило за свою жизнь много ошибок, – продолжил он, не глядя на меня, – войны, атомные взрывы, сколько тысяч видов животных было уничтожено, вся планета захламлена, придуманы деньги, нефть разливали по рекам и океанам. Но что-то хорошее все же осталось даже в этом мире. Последний шаг человечество хочет сделать навстречу чему-то святому, чему-то огромному и великому, как сама планета. Человечество хочет сохранить «человечество» всеми силами.

Я сидел и не слышал ничего, всем сердцем желая проснуться. Мужчина посмотрел на меня и продолжил уже совсем уверенно:

– Столкновение произойдет после послезавтра – шестнадцатого числа, примерно в районе Австралии. Более точно: вся Австралия целиком окажется в районе столкновения с метеоритом. За двенадцать часов до этого на Землю обрушится дождь из сопровождающего метеорит космического мусора и метеоров меньшей величины. Около семидесяти процентов этого мусора сгорит при входе в плотные слои атмосферы, остальные тридцать процентов сметут на своем пути все города и страны. Уже после столкновения метеорный дождь будет продолжаться шестеро суток.

Он остановился, заметив, что я почти не слушаю. Отвлекся от разговора, встал, подошел к шкафу, достал оттуда бутылку коньяка, сорвал пробку и глотнул из горла. Потом прикрутил пробку обратно и вернул бутылку на место.

– На Земле будет создано четыре экспедиции: две из США, одна из России и одна из Китая. В каждой группе по двое мужчин, по четыре женщины плюс пилот. Соответственно в американских группах пилот из США, в китайской и нашей из Китая и России.

Я посмотрел на него, отвлекшись от своих мыслей. Я не понимал сути.

– По счастливому совпадению, – он запнулся, – в Китае, оказывается, давно строилась своя орбитальная станция, которая уже сегодня выводится с космодрома в Хи Чанге. Еще неделю назад она была в разобранном состоянии. Но это ж китайцы! Если надо, то сделают невозможное. Надо добавить, что станция более совершенная, и внутри у нее больше пространства. Китайская экспедиция полетит на свою новую станцию, Российская – на МКС, а две экспедиции из Америки – одна на нашу, другая на китайскую. Им, на китайской, будет полегче, конечно – четырнадцати человекам на МКС’е почти не разместиться.

Мое безудержное волнение и опустошенность сменились на холодность и рассудительность.

– Ваша цель – провисеть в космосе, пока на Земле будет твориться вся эта небесная коллизия и, вернувшись на Землю, продолжить род человечества – каким-то образом основать колонию и заново Землю обжить.

Вот для чего, оказывается, столько женщин в экспедиции. Он говорил совсем простым языком, видимо, хотел, чтобы я все понял до последнего слова.

– А другого способа сохранить человечество не существует? – спросил я первое, что пришло на ум. – Спрятаться в шахтах, взлететь на самолетах в небо, просто выйти в пустыню, расставить палатки и переждать?

– Да, конечно, огромное число ученых будет собрано в самых безопасных районах планеты, вот в стратегических шахтах, как вы сказали, и другие меры тоже будут приняты, но вы не понимаете, мне кажется, глубины проблемы, – он приостановился, обдумывая следующие фразы, – в лучшем для нас случае Земля сдвинется с солнечной орбиты и вся планета либо превратится в глыбу льда, либо расплавится в лучах Солнца. Может измениться состав атмосферы, длины суток и лет. Может отколоться часть планеты.

– А в худшем? – не интересуясь ответом, спросил я.

– А в худшем, – он опять приостановился, – Земля сорвется с орбиты и улетит из Солнечной системы.

Мы замолчали. Не зная, куда девать глаза, я посмотрел на портрет президента. Мой собеседник снова встал, глотнул коньяка и сел обратно в кресло. Продолжил:

– Если планета останется на орбите, сама жизнь на Земле сохранится, конечно: микромир, какие-нибудь черепахи, например, глубоководные животные. Люди – маловероятно. Вот ваша задача: вернуть людей планете.

– Это будет непросто, – сказал я очередную глупость.

– Если честно, – он посмотрел на меня наполовину хитрыми, а наполовину безнадежными глазами, – это будет почти невозможно, но…

То ли он не знал, как закончить, то ли и не собирался заканчивать.

– А почему я?

– Вам тридцать два года. Вы доктор медицинских наук, главврач в крупной серьезной больнице, вы блестяще говорите по-английски, вы большой научный деятель и лечащий врач-практик, хирург, вы излучаете своим внешним видом и внутренним состоянием здоровье и силу, вы – идеальный кандидат в экспедицию.

– Думаю, при всей моей уникальности, из шести миллиардов человек у меня было все равно не много шансов попасть в число «тех двадцати».

– На вас выпал жребий, – не вкладываясь, сказал он.

– Но я никогда не летал в космос!

– Это неважно, главное, что вы можете зачать ребенка, построить хижину и вылечить человека.

Честно говоря, вопросы не имели смысла, ответы к ним тоже. Я спросил:

– Я могу отказаться?

– Нет, это приказ, если хотите, это ваш долг перед людьми.

Почему-то я ожидал подобного ответа. Я глубоко вздохнул и прошептал:

– У меня жена дома… и сын…

Он ничего не ответил. Я вспомнил родных: веселых и задорных. Мне было очень грустно, но… так повернулись звезды… Нет больше не только моих детей, нет больше ничего… Ничего, что меня окружало раньше…

– Могу я хоть позвонить им?

– Да, завтра сможете.

– Значит так, – сказал я самому себе, – пускай так…

Мы собрались и покинули кабинет. Пока шли по коридору в окружении представителей ФСБ, он рассказывал мне подробности полета, я не слушал, и он это видел – не привлекал к себе особого внимания, просто шел и что-то рассказывал. В моей голове мысли роились, а по-настоящему – я просто хотел отдохнуть. Это все было слишком сложно для меня, слишком значимо, слишком глобально. Я сильный, я на многое способен, но не в масштабах планеты, совсем не в масштабах планеты! Даже не в масштабах страны. Боюсь, они ошиблись со своим выбором. На меня вдруг навалились неистовая слабость и робость. Лидер по природе, я шел по извилистым коридорам и дрожал, словно мышь, ноги не слушались, пальцы разжимались под весом дипломата с бумагами. Мне захотелось лечь на кровать, уткнуться лицом в подушку и порыдать, поплакать. Я не хочу ни в какой космос! Я хочу к своей жене и ребенку! Я чувствовал себя одиноко. Одиноко.

Мы вышли из здания. На улице стоял все тот же черный тяжелый автомобиль с приоткрытой дверцей. Вокруг роились люди в милицейской форме, которые все как один расступились перед нами. Я остановился и посмотрел на небо. Оно все так же висело низко и давило невероятной унылостью и серостью. Я тяжело вздохнул, таков ритуал сегодняшнего дня.

– Ну, до завтра, – сказал мне мужчина в очках, – я присоединюсь к подготовке к полету завтра днем.

Я кивнул, не глядя ему в глаза. Он взял из моих рук дипломат:

– Вам он больше не понадобится.

Хотелось попротестовать, но ни сил, ни смелости внутри себя я не нашел и спросил, не особо интересуясь ответом:

– А куда я сейчас?

– На Байконур.

Я сел в автомобиль, немного сполз по сиденью и положил шею на подголовник. Закрыв глаза, слышал, как с обеих сторон подсели представители Службы безопасности страны. Я стонал про себя и ни о чем не думал. Связи в моем мозгу нарушились, и мысли перестали передвигаться совсем.

Снова улицы зажглись красным и синим, вокруг заверещали сирены, и, распугивая участников дорожного движения, мой эскорт двинулся к аэропорту. Машину бросало и трясло, а я лежал, закрыв глаза, и всеми силами хотел проснуться… или заснуть… Но только так, чтобы навсегда. Заснуть или проснуться – навсегда! Чтобы этот кошмар закончился. Одним щелчком. Но этот кошмар продолжался. Продолжался с такой непринужденностью, будто бы это был не конец света, а заурядный выезд врача к пациенту. Только очень шумный, быстрый. На «скорой помощи»! Я открыл глаза. Мы обогнали машину «скорой помощи». Я снова закрыл глаза и зарекся открывать их впредь.

Дорога обратно, казалось, занимала втрое больше времени. Я приоткрыл глаза вновь. Вокруг сновали люди, все спешили по делам. Школьники возвращались из школ, студенты из университетов, мамы бежали за продуктами, старушки шли на прогулки. Все эти люди в эти секунды планировали свое будущее, думали о завтрашнем дне. Влюбленные пары считали, что это – навсегда! Все эти люди начинали жить! Им, конечно, ничего не скажут. Не хватало еще и паники по всей планете. Просто они перенесут двенадцатичасовую агонию, полную смерти, боли, звериного страха и религиозной надежды, а потом просто умрут, все еще надеясь на что-то. Все вместе, даже не поняв, что происходит. Вот такое вот большое землетрясение. Двери школ так и не закроют, обеды так и не доготовятся на плитах, книги не будут дочитаны, телевизоры не будут выключены. Просто весь этот образ жизни остановится и забудется в одно мгновение. Не останется ничего! Больше не будет чемпионатов мира по футболу, рейтингов телепрограмм, концертов любимой группы, рисунков моего сына, ромашковых полян, горнолыжных курортов, передовых технологий, проколотых шин, веселых запуганных азербайджанцев в ларьках ремонта обуви, рекламных щитов в людных местах, серых карликовых кроликов, бликов на экране монитора, тополиного пуха. Даже бандитов, захватнических войн и голливудских певиц не будет. Ничего, что составляло мою жизнь. Ничего, что составляло жизнь на планете Земля. Мое сердце не двигалось уже давно.

Кортеж остановился у самолета, похожего на тот, на котором я уже летел утром. На этот раз со мной в самолет сели совсем другие люди. Тех, что сопровождали меня весь день, не было. И оружия никакого при них я тоже не обнаружил. Мы расселись по первым же попавшимся местам, какое каждому захотелось. Я прижался к иллюминатору и смотрел на улицу глазами, полными грусти. Я прощался со своей свободой.

Самолет подхватил нас и понес вдаль от дома. Вокруг было человек пятнадцать, но никто не ронял ни слова. Мы взмыли в воздух, и аэропорт скрылся за облаками. И тут я ощутил неудержимую, невыносимую тоску. Такую, какую испытывают дети в первую ночь пребывания в летнем лагере отдыха, будто тебя вырвали из твоего персонального мира и поместили в чужой – непонятный и злой. Совсем ненужный чужой мир. Я больше не вернусь. Мое сердце скулило.

Меня тронули за плечо. Я обернулся, симпатичная женщина, совсем без эмоций на лице, протянула мне поднос с едой. Я поблагодарил и начал вяло жевать кусок курицы, разогретый в микроволновке, и пюре. Осмотревшись, обнаружил, что вокруг все увлеченно ели, не поднимая глаз от тарелки, я тоже уставился в свою, есть не хотелось, отставил поднос и уткнулся в окошко, за которым до самого горизонта простирались облака.

Я закрыл глаза и задремал. Думать было не о чем, потому просто задремал, безо всяких дум. Меня вновь тронули за плечо. Та же женщина, держа в одной руке несколько подносов с пустыми после еды тарелками, говорила:

– Вот, видите? Занавеску задвиньте – свет не будет в глаза бить, поспите. Кресло откиньте, давайте я вам сделаю.

Она надавила на какую-то кнопку на ручке кресла, а другой откинула спинку. Я, не глядя на нее, кивнул головой. Затем она, вытянувшись в струнку через соседнее кресло, начала справляться с занавеской, но я, неожиданно для самого себя, стремительно приподнялся и взмахнул руками:

– Не надо, спасибо, пусть так.

– Ладно, – нисколько не озадаченно ответила она, подняла подносы и удалилась.

Я лежал. После откидывания спинки кресла моя голова оказалась на значительном расстоянии от окна. Я нажал на кнопку в подлокотнике и вернул кресло в прежнее положение. Затем облокотил голову на стекло иллюминатора и так и заснул, высунув нос к небу, словно волк, которого поймали в клетку.

Мне ничего не снилось. Просто все было черным-черно. Я забылся и отдохнул все время сна. Пролежал в тишине и темноте.

Меня разбудили. Я даже не сразу понял, что меня будят, лежал еще в полудреме какое-то время, пока не расслышал:

– Вставайте, Байконур!

Эта фраза одним махом развеяла мои надежды на то, что все произошедшие со мной приключения мне всего лишь снились. «Байконур, – сказал я про себя. – Все детство я мечтал побывать в космосе». Я открыл глаза. За окном было темно, вдалеке блестели огни. Шея моя затекла на пару с плечом. Я потер глаза руками, окинул взглядом салон – двое мужчин стояли в проходе и смотрели на меня, остальные, видимо, уже покинули самолет. Я привстал и, неуклюже перевалившись, выбрался со своего места. Меня легко подхватили за локоть и помогли найти баланс. Покачиваясь, я вышел на трап. Буквально в двадцати метрах стоял небольшой автобус. Все люди, принимавшие участие в перелете, уже сидели там и смотрели на нашу процессию через окна. Я взглянул на небо. Небо было темным и низким, я глубоко вздохнул, спустился на землю и направился к автобусу. Скучающий водитель взглянул на меня, зевнул и тронулся еще до того, как я нашел себе какое-нибудь место. Потеряв равновесие, я плюхнулся рядом с высоким, коротко стриженым парнем в старомодных очках, тот не отвлекся от своего окна.

Машина ехала по ухабистой дороге где-то с полчаса в полной темноте, освещая себе путь только лишь светом собственных фар. Я не оставлял надежды подремать все это время, но всякий раз, когда, кажется, проваливался в сон, автобус подбрасывало, я бился головой о поручень и просыпался.

Вскоре мы остановились у длинного здания, напоминающего своим видом построенный еще в советские времена пансионат. Несколько человек вышли из машины, пригласили выйти и меня. Я спустился. Двери захлопнулись за спиной, и автобус удалился, унося с собой людей, которые летели сегодня с нами. Как выяснилось, нас встречали.

– Здравствуйте, Максим Александрович, – протянул мне руку широкоплечий сильный мужчина, на вид лет пятидесяти, в белой рубахе, застегнутой не на все пуговицы. – Меня зовут Петр Евгеньевич. Сегодня вы ляжете спать, а завтра встанете с утра пораньше и потратите весь день на подготовку к полету.

Я ни кивал, ни отвечал ничего, просто шел рядом и слушал. Петр Евгеньевич улыбался и оживленно продолжал.

– Завтра у вас тяжелый день! Очень тяжелый! Все соки из вас выжмем, так сказать! Сколько теоретической информации придется запомнить, тестов массу пройти. Одним словом, присесть не удастся. Так что выспитесь сегодня хорошенько, отдохните. И с утра начнем, так сказать.

Сопровождавшие меня представители ФСБ отстали, а потом и вовсе исчезли куда-то. Мужчина провел меня по коридорам на второй этаж и открыл дверь в маленькую комнату, в которой стояла застеленная кровать, тумба, платяной шкаф и письменный стол.

– Вы, кстати, не голодный? – спросил Петр Евгеньевич. – Вас-то в самолете должны были кормить, но если вы еще хотите, так это, конечно, возможно, я договорюсь, вам Надя сварганит чего на скорую руку. Чай, может быть?

Я мотнул головой.

– Ну, ладно. Если что понадобится, вы говорите, не стесняйтесь. Вам сейчас все можно!

– Можно жене позвонить? – выдавил я из себя фразу без надежды на успех.

– Нет, вот только позвонить нельзя пока, – смутился он.

Я прошел глубже в комнату, сел на кровать и начал стаскивать с себя одежду.

– С комарами мы здесь справляемся, так сказать, космическими методами, – с легкой улыбкой, спокойно сказал Петр Евгеньевич.

Я посмотрел в его сторону. Он оживился моим вниманием:

– А вот вентилятор! Он просто будет сдувать с вас комаров. Ни один к вам и на метр не подлетит, вот увидите!

Он повернулся к невнятной конструкции, стоящей у изголовья кровати, и, ковыряясь в ней, продолжил:

– Вентиляторы у нас тихие очень, механик наш сделал – Левша! – многозначительно приостановился он, включая механизм. – Ну, не буду мешать. Мы еще завтра с вами наговоримся. Надоем еще! – Он необыкновенно по-доброму, даже несколько печально улыбнулся и, поклонившись, скрылся за дверью.

Я остался один. Мое сердце ныло, всхлипывая и прерывисто вздыхая. Я разделся до белья, откинул одеяло, лег и тут же уснул.