Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

Литературный журнал — словно большая ярмарка, где можно ходить и выбирать, что приглянется. Есть шанс, что не один, так другой автор окажется по душе. Раскрыв четвертый выпуск журнала, прогулявшись первым делом по «рядам» прозы и оценив в целом высокий уровень, я нашла для себя два рассказа — два имени, ради которых номер стоило читать.

В последнее время мне нравятся две противоположные вещи: когда автор здорово врет — так, что окажешься в выдуманном мире и обо всем забудешь. И когда видно: не врет. Не актерствует, не бьет на эффект, не говорит красиво. А старается донести свою главную правду и сосредоточен только на ней. Оба рассказа из второй категории.

Ольга Боочи Анна

Честный, пронзительный рассказ молодой женщины о своем духовном пути, о попытке стать частью Церкви. Благодаря тому, что он ведется от первого лица, достигается эффект исповедальности.

Тридцать лет назад, начиная с празднования тысячелетия крещения Руси, начался духовный подъем, когда христианство и церковь получили неслыханный кредит доверия, когда множество людей пошли в храмы, ожидая увидеть там нечто противоположное тоталитаризму, формализму, лицемерию и подавлению личности. И для многих стало ударом то, что церковь оказалась не Царством Божиим, а частью современного общества, и состоит, в общем, всё из тех же самых нас с вами.

За 30 лет накопился большой багаж самых разных личных историй воцерковления-расцерковления, монашеского пути. Полученный опыт требует осмысления, и литература на это требование откликается, недаром в каждом киоске «Печать» маячат «Несвятые святые», а интернет периодически взрывается какой-либо «Исповедью бывшей послушницы».

Анна, героиня рассказа, четыре года, с 23 лет работает «вместе с сестрами милосердия в неврологическом отделении одной из городских больниц». К Христу можно прийти путем волхвов (через богословие, Библию) и путем пастухов (простодушная вера). Но есть еще и третий путь — служения ближнему, милосердия, подвижничества. То, что девушка выбрала именно его, много говорит о ее характере и умонастроении. Это цельная натура, служение составляет всё ее существование, и хотя Анна не монахиня, у нее нет личной жизни. Рядом с ней нет ни одной близкой любящей души.

Вот в этом и трагедия.

Здесь заканчивается благочестивая лицевая сторона ее жизни и начинается чудовищная изнанка. Это рассказ о вселенском одиночестве.

Формально Анна с Христом и с сестрами. Она среди своих — тех, кто, казалось бы, должны понимать и чувствовать друг друга, быть единым организмом. К тому же это больница, здесь персонал заточен на то, чтобы ощущать чужую боль. Но никто из сестер не замечает (!), что у девушки началось профессиональное выгорание и духовный кризис, который всё углубляется, что ей нужна психологическая помощь и элементарное дружеское участие. Она в человеческой пустыне. И не у кого просить помощи, не к кому обратиться.

«Я была одинока. Вряд ли я смогла бы рассказать кому-то о том, что чувствую. Не знаю, как подобную усталость переносили другие, мне казалось, никто больше не чувствует того же, что чувствовала я. Между сёстрами было не принято говорить о таких вещах. В лучшем случае мне посоветовали бы сходить к духовнику. Но и с духовником я не знала, как об этом говорить. Я видела, что он сам, как настоятель больничного храма, и многие из его «духовных детей» делают куда больше меня и не жалуются. Кроме того, меня должно было поддерживать сознание того, что я делаю нужное и высокое дело».

Однако Анна борется. Она просит помощи у Бога.

«...я никогда — ни до, ни после, — не молилась так горячо и искренне, как тогда. Я молила Бога о том, чтобы он дал мне силы. Часто я думала о том месте из Библии, где рассказывается, как Господь дал Саулу новое сердце, когда призвал его стать царём Израиля. Я молилась о том, чтобы Он дал новое, сильное сердце и мне, потому что чувствовала — силы мои на исходе».

Наконец она решает ехать

«в один из самых знаменитых монастырей России. Наверное, я надеялась, что там Богу будет проще услышать меня».

Собственно, рассказ об этой поездке и составляет сюжет. Я удивлю вас тем, что в паломничестве не произошло чуда? Вырвавшись из убивавшего ее больничного мира, Анна оказалась в точно таком же, только за каменной стеной. Где человек человеку — пустое место. Где ты со своей душевной болью никому не интересен, и было бы только лучше, если бы тебя совсем не было. Где христианство понято как комплекс ритуалов, и монастырь трудится, их выполняя, а маленький человек, приехавший за тридевять земель, на каждом шагу чувствует, что только мешает всем заниматься важными делами.

Вот это непобедимое язычество, помноженное на фарисейство, и является лейтмотивом рассказа. А самая мощная метафора — кошка в подполе у старухи, к которой Анну определили на постой. Старуха НИКОГДА не выпускает кошку, чтобы «не гуляла», и та живет, не видя дневного света и только кричит во тьме. А старуха утром идет вместе с Анной в храм и благочестиво молится. Вокруг — такие же старухи.

«Знают ли в монастыре о кошке в ее подполе?»

Знает ли кто-нибудь о человеческой душе, замученной, заточенной в подземелье? То, что мы делаем со своей душой — это действительно путь ко Христу? Или мы что-то не так поняли?

И все-таки паломничество оказалось не напрасным. Анна не начала враждовать с Церковью, не потеряла веру. Напротив, она спаслась, спасла свою живую душу. А ее история подтверждает то, что путь спасения немыслим без абсолютной честности с собой.

«Не знаю, но всё чаще мне кажется, что, только теперь, окончательно уйдя от Бога, я впервые встала на путь, который ведёт к Нему. По крайней мере, ощущение беспричинной радости посещает меня теперь всё чаще».

Я верю в несвятых святых. В то, что в Церкви во все времена есть истинные подвижники, на которых она и держится. Но почему я еще так верю Анне?

Иван Евсеенко-старший Петька

Мальчик строит на лугу аэродром — он верит, что отец вернется с фронта именно сегодня. И пока он засыпает яму песком и гоняет ворону, мы узнаем о том, что брат и сестра, Маруся и Петька, живут одни, со старым дедом. Мать убило, когда фронт проходил через их село.

Чем-то они напоминают Митрашу и Настю из пришвинской «Кладовой солнца» — сироты, выживающие во взрослом мире, полном трудностей и опасностей. Только трудности эти настолько привычны, что воспринимаются как норма: и то, что хлеба надо кусать поменьше, чтобы не съесть слишком быстро, и то, что с раннего утра придется идти в поле «по колоски», и то, что девочка работает в колхозе и сама ведет хозяйство. А в то, что в книжке говорится, будто раньше голода не было, Петька не верит: как поверить в то, чего просто не может быть.

И очень даже понятно, почему рассказ, написанный в 70-х годах, впервые публикуется в ХХI веке. Слишком уж неприглядно то, что после Победы страна не слишком заботится о детях фронтовика, и Петька, кстати, тоже работает — заготавливает веники.

«В городе за них платят деньги. По тридцать копеек за штуку».

И это называется:

«Живут они хорошо».

Петька один раз в жизни даже сахар пробовал. Казалось бы, печальный реализм. Реалистичнее некуда. И стиль повествования — ясный, прозрачный, как детский взгляд — собственно, мы и видим все события глазами маленького Петьки. Фразы короткие, как в азбуке. И метят прямо в сердце.

Но постепенно бесхитростная история сплетается в сказ, в сказку. И как устроено это волшебство? Вроде бы всё как на ладошке, действие разворачивается на глазах у читателя — только поверх всей этой горькой правды и беспощадной реальности вырастает другой мир, добрый и чудесный. Где отец жив и скоро прилетит на самолете. И привезет велосипед. А вокруг хорошие люди: сапожник дядя Шура дарит пилотку, а тетя Анюта зовет жить к себе, только они сами не хотят.

Даже когда наступил вечер, а отец так и не прилетел, Петька не плачет. Он продолжает верить в то, что тот вернется — не на самолете, так другим видом транспорта, — и отправляется встречать его за край села.

И здесь рассказ переходит уже в метафизическое измерение: несокрушимая вера, уходящая вдаль дорога и сын, который упорно идет и идет навстречу невидимому отцу.