Loe raamatut: «Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни», lehekülg 6
Я бы отметил также активную роль в Штутгарте польских ученых. Это было связано, во-первых, с общим подъемом исторической науки в Польше, а, во-вторых, с ролью Александра Гейштора, которого в Штутгарте избрали президентом Международного комитета исторических наук. Кроме того, полякам (как и французам, да и другим европейцам) было очень удобно приехать в Германию.
Избрание А. Гейштора президентом стало его настоящим триумфом, хотя он и прежде был широко известен в кругах историков Европы и всего мира. В Штутгарте А. Гейштор произнес блестящую речь при закрытии Конгресса, на котором его провозгласили президентом МКИНа. Он повторил свою речь на трех языках (немецком, английском и французском), сказал несколько слов на русском, польском, испанском и итальянском. Он словно хотел показать себя президентом организации, объединяющей историков Европы и всего мира.
В Москве к Гейштору относились с уважением и дружественно. Но одновременно в инстанциях и в кругах, активно исповедующих более ортодоксальные взгляды, с подозрением и неодобрением воспринимали приверженность Гейштора к европейским и (как они это называли) космополитическим взглядам. Но Советский Союз уже стоял на грани кардинальных перемен.
Кроме того, в Москве с беспокойством следили за ростом «ревизионистских» настроений среди историков и в кругах общественности стран социализма, среди которых Польше (как, впрочем, и Венгрии) принадлежала явно немаловажная роль.
Конгресс в Штутгарте для меня имел большое значение. Как я уже писал, в качестве заместителя председателя Национального комитета историков я участвовал во всех международных Конгрессах с 1965 года и был вторым делегатом на заседаниях Генеральной Ассамблеи, проходивших во время Конгрессов, и один раз между ними (регламент разрешал каждой стране посылать на заседание Ассамблеи одного делегата с решающим голосом и еще одного – с совещательным).
С 1970 по 1980 год я сопровождал на заседания бюро академика Е.М. Жукова, который до 1975 года был президентом, а следующие пять лет был советником МКИНа (по регламенту бывший президент имел право быть на следующий срок советником МКИНа). Кроме того, с 1975 года я сопровождал советских представителей почти на всех заседаниях бюро МКИН, которые собирались каждый год.
С 1975 по 1985 год нашим представителем в бюро был академик С.Л. Тихвинский. Несмотря на свой известный на Западе статус и дипломатическое прошлое, он пользовался большим уважением членов бюро. Он производил впечатление своей интеллигентностью, доброжелательностью, умением тактично вести переговоры и конструктивно работать вместе с членами бюро.
В Штутгарте закончился срок представительства в бюро для С.Л. Тихвинского. На заседании Генеральной Ассамблеи в заключительный день Конгресса я был единогласно избран членом бюро главной международной организации историков по крайней мере на следующие пять лет. Разумеется, по заведенному порядку моя кандидатура должна была быть одобрена в «инстанциях». При поддержке С.Л. Тихвинского и, видимо, учитывая, что я уже более 10 лет был связан с МКИН, в Отделе науки ЦK КПСС против моей кандидатуры не было возражений.
Для меня, естественно, это было большим событием. Во-первых, я представлял нашу страну в главной международной организации историков. Во-вторых, я получал возможность уже на равных основах сотрудничать с членами бюро от разных стран.
Избрание меня на тот же срок, когда президентом был избран А. Гейштор, с которым у меня уже были хорошие контакты, обещало конструктивный характер моей будущей деятельности в составе бюро. Кроме того, генеральным секретарем МКИН на том же Конгрессе была избрана француженка, профессор Элен Арвайлер, крупнейший специалист по истории Византии. Она получила известность как ректор Парижских университетов. Я уже был знаком с ней и с удовольствием ждал совместной работы в бюро МКИН. Арвайлер была сильной авторитарной личностью, с большими амбициями; я напишу о ней в разделе о моих связях с Францией, и здесь лишь повторю, что она очень дружественно относилась к нашей стране – я не помню ни одного факта каких-то действий или просто заявлений не в пользу нашей страны.
Конгресс 1990 года проходил в Мадриде. В общественно-политическом плане это было прежде всего иберо-латиноамериканское мероприятие, как по составу участников, так и по содержанию.
Наш Национальный Комитет историков имел постоянные и дружеские контакты с испанскими историками; мы проводили каждые два года двусторонние коллоквиумы, имели в Испании надежных партнеров, и вот теперь, по крайней мере, двое испанских грандов Эспадас Бургос и Бенито Руано открывали Конгресс в красивом дворце в центре Мадрида, недалеко от знаменитого музея Прадо.
Внимание к латиноамериканскому миру выражалось и в том, что новым президентом МКИН был впервые избран историк из Латинской Америки.
Вообще, в принципе, от президента не так много зависит в конкретной организации работы историков, но его роль имеет значение как фактор престижа и имиджа МКИНа. Во всяком случае, в историческом сообществе американского континента факт избрания президента из Латинской Америки был встречен с явным удовлетворением.
По традиции на заключительной фазе Мадридского Конгресса решался вопрос о выборах новых или переизбрании старых членов бюро. И на следующие пять лет я был избран уже как вице-президент МКИНа, что, несомненно, укрепляло мои связи с учеными других стран. Кроме того, это имело для меня особое значение, поскольку в 1988 году я стал директором Института всеобщей истории, избрание меня вице-президентом МКИНа укрепило мое положение и в России.
Конгресс 1995 года состоялся в канадском Монреале. Этот город как бы символизировал соединение англо-американской и французской культуры. По общему мнению, Монреальский Конгресс был прекрасно организован, и как бы в награду за это и как выражение признательности стало избрание в последний день Конгресса на заседании Генеральной Ассамблеи на пост генерального секретаря МКИН руководителя канадского организационного комитета по подготовке Конгресса Жан Клод Робера. Это нарушало давно сложившуюся традицию, когда генеральным секретарем МКИНа избирали француза, а штаб-квартирой МКИНа был Париж.
На Монреальском Конгрессе снова выявился один из главных недостатков предыдущих международных конгрессов – крайне незначительное число участников из стран Азии и Африки. Не помогали ни льготные условия проживания, ни дотации МКИНа, видимо, дело было и в уровне развития исторической науки в Африке, как и в большинстве стран Азии, кроме, разумеется, Китая, Японии и Индии.
С Конгрессом в Монреале у меня было связано еще одно воспоминание. По заведенному порядку в конце Конгресса на заседании Генеральной Ассамблеи должен был решаться вопрос о месте проведения будущего Конгресса. Обычно этот вопрос считался предрешенным в результате предшествующих согласований. Но на сей раз столкнулись две кандидатуры. Это были Китай и Норвегия.
Помню, как активно лоббировались обе стороны. Делегации устраивали приемы, демонстрировали фильмы; они организовывали яркие выставки. Вопрос должен был решаться на заседании Генеральной Ассамблеи. Для меня выбор был довольно сложен. С одной стороны, я не мог не учитывать позиции моего коллеги академика С.Л. Тихвинского, с которым мы оба представляли нашу страну. Тихвинский имел право голоса как председатель Национального Комитета российских историков, а я имел голос как член бюро МКИНа. Я знал, что Тихвинский – один из самых известных и влиятельных китаистов нашей страны, и был, конечно, за проведение Конгресса в Китае.
Но с другой стороны, у меня к этому времени сложилось очень тесное и конструктивное сотрудничество с историками Норвегии. Мой давний коллега, профессор Олаф Ристе, директор Института оборонных исследований Норвегии – нашего основного партнера, вел себя тактично и ни разу не обратился ко мне за поддержкой.
Следовало иметь в виду, что советское время закончилось, никаких партийных инстанций и указаний больше не было, и наше голосование было делом личного выбора. В итоге голосования большинством голосов право проведения следующего Конгресса в 2000 году получил Осло.
Конгресс 2000 года, проходивший в норвежской столице, оставил у меня противоречивые чувства и впечатления.
Прежде всего, конечно, Осло был для меня уже в течение многих лет знакомым городом. Я имел связи с Нобелевским Комитетом, с университетами в Осло и в Тромсё. Я был хорошо знаком с ректором университета Осло профессором Люси Смит, и уже был избран иностранным членом Норвежской Академии наук. Поэтому проведение Конгресса в Осло было для меня очень интересно. Я снова встретил много старых знакомых. Председателем Норвежского Организационного Комитета был известный специалист по экономической истории Эве Ланге. В преддверии Конгресса я несколько раз посещал Осло и встречался с ним.
Сам Конгресс проходил в помещении Норвежского университета. Церемония открытия была довольно скромной, что вообще свойственно для этой маленькой страны, где преобладали скромность и сдержанность. На Конгрессе было довольно много молодых историков из разных стран. Все было организовано четко и удобно.
Для меня Конгресс был примечателен еще в одном отношении. Я словно прощался с двумя моими давними и старыми друзьями. Помню, мы ужинали в известном в Осло ресторане на набережной в районе главного фьорда. Со мной были Александр Гейштор и бывший президент МКИНа англичанин Тео Баркер. Оба выглядели неважно. Гейштор тяжело дышал, дома у него продолжались неприятности: многие годы физически и психически болела жена, а дочь жила далеко от них – в Канаде. Гейштор был не похож на себя, он мало шутил, был усталым и каким-то погасшим.
Не похожим на себя был и Тео Баркер. Он прилетел в Осло один. Хотя обычно с ним всегда ездила его супруга. Но на этот раз она осталась дома, по словам Тео, ей нездоровилось. А сам Тео, этот живой и жизнерадостный английский джентльмен с аристократическими манерами, трудно ходил (у него, как он сказал, очень болели ноги). И он, как и Гейштор, выглядел погасшим и уставшим от жизни. Мне тогда показалось, что мы теряем их. Так и случилось. Довольно скоро Александр Гейштор и Тео Баркер ушли из жизни. В этом смысле Конгресс в Осло завершался для меня на грустной ноте.
А в целом считалось, что Конгресс прошел скромно, но с большой пользой для науки. Следующий Конгресс 2005 года проходил в далекой Австралии, в Сиднее. Это был единственный за 35 лет Конгресс, в котором я не участвовал. Как мне было известно, в далекую Австралию съехалось не так уж много историков; все-таки сказывались сложности и финансовые трудности с поездкой на столь отдаленный континент. И наконец, в 2010 году историки снова вернулись в Европу, на этот раз в Амстердам.
Хотя для европейцев практически не было проблем с участием в мировом Конгрессе, Амстердам ясно указывал на снижение интереса историков (в том числе и в Европе) к самим мировым конгрессам. Тенденция, заметная за последние 10–15 лет, не только продолжалась, но все более набирала силу. По-прежнему на мировые конгрессы приезжало небольшое число ученых из Африки и Азии. Было много китайцев, явно меньше японцев и совсем мало ученых из Индии, не говоря уже об историках из других азиатских и африканских стран.
В историческом сообществе наблюдалось снижение влияния французской историографии. Новые идеи в Амстердаме, как и на некоторых последних конгрессах, как, впрочем, и в мировой историографии в целом, во многом шли из Англии и особенно из Германии.
Специалисты отмечают, что в современной физике и биологии, так же, как и в использовании современных технологий, много новаций по-прежнему идет из Соединенных Штатов Америки. Но в гуманитарных и социальных науках, как и в современной политологии, большое место принадлежит исследовательским центрам Германии, Англии и ряда других европейских стран.
Бурными темпами идет развитие гуманитарного и социального знания в Китае. Сохраняя «идеологическую чистоту» и приверженность идеям коммунизма, китайцы стремятся максимально поощрять у себя западные технологии и содействовать командировкам своих ученых в США и в Европу.
Говоря в этой связи о международных конгрессах, следует отметить, что многие представители китайской научной элиты прошли учебу, стажировки или имели длительные научные командировки, главным образом, в американских университетах. В последние годы китайских ученых становится все больше в университетах и научных центрах Германии, Англии, Франции и других стран Европы.
В Амстердаме уже с новыми руководителями МКИНа – президентом профессором Марьяттой Хиеталой из Финляндии и генеральным секретарем французом Робертом Франком – я установил рабочий контакт. По нашему приглашению проф. Хиетала посетила Россию, ее принял Председатель Государственной Думы, председатель Российского исторического общества С.Е. Нарышкин. Хиетала проинформировала о структуре МКИНа и о следующем всемирном конгрессе, который должен был состояться в 2015 году в Китае. С.Е. Нарышкин предложил следующий конгресс провести в России, но Хиетела сообщила, что скорее всего он будет в другой стране. Тогда встал вопрос о том, не провести ли следующее заседание Генеральной Ассамблеи, которое должно было быть в 2017 году, в Москве.
8 ноября 2014 года в Париже было заседание бюро МКИНа. Я в те ноябрьские дни находился в Лондоне на встрече российских и британских историков и утром в день заседания бюро поездом «Евростар» приехал из Лондона в Париж. С собой у меня было официальное предложение Национального Комитета историков России о проведении заседания Генеральной Ассамблеи МКИНа в 2017 году в Москве. Направляясь в Париж, я испытывал смутные чувства; в это время Россия находилась под жестким прессом санкций; помимо экономических и политических санкций отменялись и некоторые научные и культурные мероприятия. Этого нельзя не было не учитывать, потому что членами бюро МКИНа являлись историки США, Франции, Англии и других стран. Наш посол во Франции А.С. Орлов по моей просьбе, согласованной с руководством МКИНа, пригласил всех членов бюро на обед, который прошел в дружеской обстановке.
И уже спустя три часа мне сообщили в гостиницу, что на закончившемся заседании бюро МКИНа единогласно приняли решение о проведении заседания Генеральной Ассамблеи МКИН 2017 года в Москве.
Любопытно, что во время обеда с членами бюро МКИНа они проявили интерес к 2017 году, как ко времени, когда будет отмечаться 100-летие русской революции. Они попросили меня провести в период заседания Генеральной Ассамблеи конференцию, посвященную этой годовщине. Членам бюро, как они заявили, было бы интересно узнать, как российские историки сегодня оценивают русскую революцию. Естественно, я обещал, что Национальный Комитет историков России такую конференцию проведет.
Решение бюро МКИНа было важным еще в одном отношении. Оно показало мне, что сфера науки и культуры, интернациональные по своей сути, должны быть выше политических страстей, противоречий и санкций. И я был очень рад, что мои коллеги из бюро МКИНа это понимали и принимали.
Для меня, связанного с этой организацией десятки лет, решение бюро МКИНа в такой трудный и переломный период для России было неким знаковым событием, показывающим, что представители нашей страны не зря так много лет поддерживали связи и контакты и имели конструктивные отношения с теми, кто на разных этапах истории руководил этой, самой влиятельной и крупной международной организацией мирового сообщества историков
Бюро МКИНа (Англо-французское напряжение)
Я уже отмечал, что в течение 10 лет я официально был сначала членом бюро МКИНа (1985–1990), а затем и вице-президентом этой организации (1990–1995). Кроме того, и многие предшествующие этому периоду годы я неоднократно присутствовал на заседаниях бюро МКИНа, сопровождая академика Е.М. Жукова, а затем С.Л. Тихвинского.
В состав бюро входили представители разных стран и континентов. Их состав менялся, но фактически постоянно в бюро входили историки России и США, а также очень часто Франции, Германии и Англии. В ходе этих заседаний бюро я мог видеть основные тенденции развития мировой историографии, почувствовать ее приоритеты и национальные особенности.
Бюро МКИНа не было политизированной организацией, его члены избегали вовлечения в идеологическое противостояние, которое во многом определяло общее положение тогдашнего мира. Но все же ветры холодной войны не могли обойти и МКИН. В программу конгрессов, которая утверждалась на бюро и на Генеральной Ассамблее, включались острые политизированные темы. Особенно остро влияние политики я ощущал в деятельности МКИНа несколько раз.
В 1970 году при подготовке Конгресса историков в Москве сложилась ситуация с так называемым делом известного чешского историка академика Мацека. Во время чехословацких событий 1968 года Мацек был в числе тех, кто выступал с критикой советского вмешательства. И вот теперь в 1970 году Мацек решил участвовать в Московском Конгрессе. Он обратился в советское консульство в Праге за визой, в которой ему было отказано. Мацек информировал об этом западные средства массовой информации, и последовали письма и протесты многих западных историков и общественных организаций.
Эта ситуация стала темой и заседания бюро МКИНа. Члены бюро выразили озабоченность сложившейся ситуацией и обратились к советским представителям с просьбой пересмотреть советскую позицию. Помню, что тон заседания был довольно сложным. Теперь, спустя почти полвека, я понимаю, что руководство МКИНа хотело продемонстрировать западной общественности свою поддержку чешского диссидента и его право на участие в научных конференциях.
С другой стороны, было совершенно очевидно, что руководители МКИНа не хотели международного скандала и осложнений с советскими властями и организациями накануне Московского Конгресса. Эта двойственность предопределила «спокойную» позицию бюро МКИНа. Ситуация была понята в Москве, и инцидент был улажен через чешские власти в Праге. Они сделали какие-то примирительные шаги в отношении Мацека, и в итоге он согласился не настаивать на поездке в Москву.
Другой случай был уже связан с прямо противоположным случаем. После объединения Германии в 1989 году власти в Бонне начали чистку в рядах историков ГДР. В это время членом бюро МКИНа от Германии был директор Института древней истории ГДР Йоахим Херрманн. Новые общегерманские власти отстранили Херрманна с поста директора и поставили перед бюро МКИНа вопрос о замене Херрманна в качестве члена бюро. Президентом МКИНа в тот период был англичанин Тео Баркер, а генеральным секретарем – француженка Элен Арвейлер. Вопрос о судьбе Херрманна приобрел принципиальный смысл. Демонстрируя «западную» солидарность, руководители МКИНа одновременно заняли единодушную позицию защиты своего коллеги. Они твердо заявили, что Херрманн останется членом бюро до конца своих полномочий, а затем можно будет рассмотреть вопрос о новом члене бюро от объединенной Германии.
Пребывание в бюро МКИНа дало мне возможность не только улавливать направления и тенденции развития исторической науки, но и воочию увидеть расстановку сил и взаимоотношения между представителями разных стран. Общее единство не исключало человеческих страстей и исторических наслоений. Одним из проявлений этого были порой довольно острые разногласия (иногда в весьма раздраженной форме) между тогдашними президентом МКИНа англичанином Тео Баркером и генеральным секретарем Элен Арвейлер.
В разделах воспоминаний о моих контактах с британскими и французскими историками я рассказываю об этих видных представителях мировой исторической науки. Но здесь все же упомяну, что англичанин Баркер был человеком весьма уравновешенным, спокойным и хладнокровным; в то время как француженка Арвейлер отличалась нравом весьма эмоциональным и порой взрывным. Разногласия между ними возникали довольно часто и иногда в острой форме. Конечно, было бы преувеличением связывать это с историей взаимоотношений между Англией и Францией с древних времен. Но все же во время этих «дискуссий» меня не покидала мысль, что англо-французская напряженность, возникшая еще в раннее Новое время, продолжается в какой-то форме и поныне.
Разногласия между президентом и генеральным секретарем возникали по разным поводам, иногда и по второстепенным организационным вопросам. В некоторых случаях члены бюро МКИНа были вынуждены искать какие-либо согласительные формулы и слова, чтобы смягчить или сгладить противоречия. Помню, что в качестве медиаторов обычно выбирали А. Гейштора и меня.
Вообще опыт общения с членами бюро, особенно в конфликтных ситуациях, был для меня чрезвычайно полезен и интересен. Англо-французские отношения, даже на личностном уровне, видимо, имели длительную историю и традиции. В нашем случае англичанин Тео Баркер и француженка Элен Арвейлер были представителями интеллектуальной элиты обеих стран, они были неизменно вежливы; мы вместе обедали, говорили о разных вещах, смеялись и прочее, но за этими вполне жизненными и обыденными проявлениями чувствовалось явное напряжение. По деловым вопросам обычно спокойный и уравновешенный Тео Баркер спорил со своим генеральным секретарем с плохо скрываемым недовольством, а эмоциональная Элен Арвейлер внешне также была предельно вежлива, но за этим чувствовалось эмоциональное напряжение, проявляемое в горячности тона и возражений.
Разногласия между ними касались различных аспектов деятельности бюро МКИНа, иногда весьма незначительного свойства. Для членов бюро часто складывалась неловкая ситуация. Мы уважали обоих наших коллег, совместно работали несколько лет, и нам было далеко не так просто занять чью-либо сторону, тем более что часто разногласия между ними касались второстепенных проблем.
Для меня, во-первых, было хорошей школой видеть наяву «западные» способы дискуссий и методы выдвижения конфликтных вопросов и их разрешения. Во-вторых, не скрою, для меня было приятным, что я рассматривался моими коллегами, весьма уважаемыми в их странах, как медиатор, как посредник в разрешении споров во влиятельной международной организации.
Говоря в более широком контексте, хочу отметить, что хотя формально бюро МКИНа в основном занималось подготовкой и проведением международных (всемирных) конгрессов, но члены бюро были хорошо осведомлены о состоянии исторических исследований в различных странах. Кроме того, бюро уделяло большое внимание деятельности международных комиссий и комитетов, аффилированных с МКИНом.
Формально бюро МКИНа собиралось один раз в год, но мы довольно часто общались между собой либо по телефону, либо путем переписки. Я пишу об этом, потому что, как мне кажется, в последние годы активность, да и в целом роль МКИНа, снизилась. По крайней мере, я это вижу из опыта своего общения с некоторыми нынешними членами бюро.
