Пучина

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Боровцов, Боровцова, Глафира и Кисельников.

Глафира

 (

тихо Боровцовой

). Вчера мои серьги заложил.

Боровцов

. Здравствуй, Кирюша! С именинницей! Рад ли гостям-то?

Кисельников

. Здравствуйте, папенька! Здравствуйте, маменька! Как же, помилуйте! И вас также с именинницей.

Боровцов

 (

ероша ему волосы

). Эх ты, простота, простота! Любишь жену-то?

Кисельников

. Как, папенька, не любить!

Боровцов

. Люби, Кирюша, люби. Поцелуй ее, сейчас поцелуй, чтоб я видел.

Кисельников целует.

Вот так. Вот теперь вижу, что любишь.

Боровцова

. Да, как же! Любит он ее! Поцеловать-то всякий сумеет; а ты спроси, куда он ее серьги дел.

Боровцов

. Какие серьги?

Боровцова

. Да наши серьги, что мы за ней дали. Заложил ведь.

Боровцов

. Уж ты до жениного приданого добрался. Выкупи. С себя хоть все заложи, а приданого не смей трогать.

Кисельников

. При первых деньгах, папенька, выкуплю.

Боровцов

. У кого заложены?

Глафира

. У Турунтаева.

Кисельников

. Десять процентов в месяц берет.

Боровцов

. А что ж не брать, коли дают. По его век дураков хватит. Эх, зятек! Я думал, что из тебя барин выдет, ан вышла-то грязь.

Кисельников

. За что же, папенька…

Боровцов

. За то же, что ты для семейства ничего не стараешься. Ты в каком суде служишь? Кто у вас просители?

Кисельников

. Купцы.

Боровцов

. То-то «купцы»! Ну, стало быть, их грабить надо. Потому, не попадайся, не заводи делов. А завел дела, так платись. Я тебе говорю, – я сам купец. Я попадусь, и с меня тяни. «Мол, тятенька, родство родством, а дело делом; надо же, мол, и нам жить чем-нибудь». Боишься, что ль, что ругать стану? Так ты этого не бойся. Кому надо в суд идти, тот деньги готовит; ты не возьмешь, так другой с него возьмет. Опять же и физиономию надо иметь совсем другую. Ты вот глядишь, словно мокрая курица, а ты гляди строже. Вот как гляди. Так всякий тебя опасаться будет. Потому кто в суд пришел, он хоть и не виноват, а ему все кажется, что его засудить могут; а взглянул ты на него строго, у него и душа в пятки; ну и пошел всем совать по карманам – перво-наперво, чтоб на него только ласково глядели, не пужали его; а потом, как до дела разговор дойдет, так опять за мошну, в другой раз.

Глафира

. Охота вам, тятенька, с ним слова терять.

Боровцова

. Молчи, Глаша. Может, он, Бог даст, и в разум придет. Откроется в нем такое понятие, что отец его добру учит. Слушай, Кирюша, это тебе на пользу.

Боровцов

. Да и жить-то надо не так. Ты сразу поставь себя барином, тогда тебе и честь другая, и доход другой. Заломил ты много с купца, он упирается – ты его к себе позови да угости хорошенько; выдет жена твоя в шелку да в бархате, так он сейчас и догадается, что тебе мало взять нельзя. И не жаль ему дать-то будет, потому он видит, что на дело. Всякий поймет, что ты барин обстоятельный, солидный, что тебе на прожитие много нужно.

Кисельников

. Я, тятенька, не так был воспитан; оно, знаете ли, как-то совестно. Думаешь: «Что хорошего!» Грабителем будут звать.

Боровцов

. Грабителем! А тебе что за дело! Пущай зовут! Ты живи для семьи, – вот здесь ты будешь хорош и честен, а с другими прочими воюй, как на войне. Что удалось схватить, и тащи домой, наполняй да укрывай свою хижину. По крайности, ты душой покоен; у тебя семья сыта, ты бедному можешь помочь от своих доходов; он за тебя Бога умолит. А теперь ты что? Мотаешься ты на белом свете без толку да женино приданое закладываешь. То тебе совестно, а это не совестно? Там ты чужие бы деньги проживал, а теперь женины да детские. Какая же это совесть такая, я уж не понимаю.

Глафира

. «Женины да детские», слышишь. Как же вот мне не плакать-то?

Боровцова

. Молчи, молчи! Ты вот запомни, что отец-то говорит, да и тверди ему почаще, а то он засуется в делах, из головы-то у него и выходит, он и не помнит.

Кисельников

. Маменька, я помню, да только…

Боровцов

. Ну, где помнить! Ты и по лицу-то такой растерянный. А вот, как ты в суд-то пойдешь, она тебе и напомнит, да, дорогой-то идя, все тверди.

Кисельников

. Что мне твердить! Это смешно даже. Понятия у меня, маменька, другие.

Боровцова

. Какие же это могут быть понятия, что женины деньги закладывать?

Боровцов

. Дурак ты, братец. Никаких у тебя понятий нет. Кабы у тебя были такие понятия, так ты бы не женился да не развел семьи. Я не глупей тебя, я, может быть, не один раз видал таких-то людей, что не берут взяток, и разговаривать как-то раз привел Бог, так уж они и живут, как монахи. Далеко тебе до них! Что ты нас обманываешь! Те люди почитай что святые! А то вот еще масоны есть. Ты уж живи хоть так, как все мы, грешные. Ты разве бы не брал, – да не умеешь – вот что надо сказать.

Кисельников

. Я уж теперь и сам понимаю, что я ничем не лучше других, а ведь мне хотелось-то быть лучше.

Боровцов

. Ну мало ль что хотелось.

Кисельников

. Как вспомню я свои старые-то понятия, меня вдруг словно кто варом обдаст. Нет, стыдно мне взятки брать.

Боровцов

. Конечно, стыдно брать по мелочи да с кислой рожей, точно ты милостыню выпрашиваешь; а ты бери с гордым видом да помногу, так ничего не стыдно будет.

Боровцова

. И что это за стыд такой? Нешто у вас другие-то в суде не берут?

Кисельников

. Все берут, маменька.

Боровцова

. Так кого ж тебе стыдно? Нас, что ли, или соседей? Так у нас по всему околотку, хоть на версту возьми, никто об этом и понимать-то не может. Берут взятки, ну, значит, такое заведение, так исстари пошло, ни у кого об этом и сумления нет. Это ты только один, по своей глупости, сумлеваешься.

Боровцов

. Что ты толкуешь: «Стыдно!» Ведь я тебе не говорю: «Возьми дубину да на большую дорогу иди». А ты подумай-ка хорошенько да брось свой стыд-то.

Кисельников

. И то, папенька, надо бросить.

Аксинья входит.

Аксинья

. Гости идут, офицер да барин.

Глафира

. Это Луп Лупыч с Ионом Ионычем. Скажи маменьке, чтоб чай наливала, да не очень там с ней копайтесь, а то вас не дождешься.

Аксинья уходит. Входят Переярков и Турунтаев. Турунтаев расшаркивается и целует руку.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Кисельников, Глафира, Боровцов, Боровцова, Переярков и Турунтаев.

Переярков и Турунтаев

 (

Глафире

). С ангелом. (

Кисельникову

). С именинницей.

Кисельников и Глафира

. Покорно благодарим.

Боровцов

. Садитесь, приятели, садитесь! Вот теперь вся наша компания в сборе.

Переярков

. А мы вот с полковником шли да спорили.

Турунтаев

. Да, ну вот расскажи, вот все теперь и рассудим.

Переярков

. Как правильнее судить дело: по закону или по человечеству?

Турунтаев

. Ну, да какое бы там ни было. Я говорю, что по закону, а он говорит, что по человечеству.

Боровцов

. Да к чему же это клонит, ты хоть намекни.

Кисельников

. Ежели вы насчет уголовных дел…

Переярков

. Ну вот, очень нужно! Кто виноват, тот виноват, как его ни суди.

Турунтаев

. И пори его, анафему; а не виноват, ну и отпустить можно.

Переярков

 (

Боровцову

). Ну, как же по-твоему?

Боровцов

. Да ты пример скажи.

Переярков

. Вот тебе пример: положим, у тебя на опеке племянник; ты – человек хороший, состоятельный, торговые дела делаешь, а они вышли ребята так себе, ни то ни се, к торговле склонности не имеют, а готовое проживать охота большая; ну, ты и попользовался от них сколько мог, видимо попользовался; а отчеты представлял безобразные и все такое; то есть не то что ограбил, а себя не забыл. Виноват ты или нет? Вот тебе и задача. По закону ты виноват!

Турунтаев

. А по человечеству – нет.

Боровцов

. Рассудить вас или нет?

Переярков

. Рассуди.

Боровцов

. Ты говоришь, что я – хороший человек, обстоятельный, так за что ж меня судья под закон подведет? Ну и значит, я буду прав. Настоящий-то судья должен знать, кого подвести под закон, кого нет. Если всех нас под закон подводить, так никто прав не будет, потому мы на каждом шагу закон переступаем. И тебя, и меня, и его, надо всех в Сибирь сослать. Выходит, что под закон-то всякого подводить нельзя, а надо знать кого. Так и этот опекун. Как ты его осудишь? Каким манером? За что?

Переярков

. Осудить не за что; и я бы не осудил, я только говорю про закон.

Боровцов

. Да что ты наладил: «Закон, закон!»

Переярков

. Так для чего же они писаны?

Боровцов

. Известно для чего – для страха, чтоб не очень забывались. А то нешто мы так живем, как в законе написано? Нешто написано, что на улице трубку курить, а ты за воротами сидишь с трубкой. Нешто писано, что по десяти процентов в месяц брать, а он берет же.

Турунтаев

. Нешто писано, что гнилым товаром торговать, а ты торгуешь же.

Боровцов

. Да, и торгуем.

Боровцова

. Нешто писано, что по пятницам скоромное есть, а ведь люди едят же. Уж коли судить, так всех судить: нас судить за товар, и их судить за молоко.

Переярков

 (

Боровцову

). Эка у тебя голова-то на плечах золотая, как раз дело рассудил.

Боровцов

. А не так, что ль?

Переярков

. Так, верно.

Боровцов

. Зятек, Кирюша! Так ведь?

Кисельников

. Должно быть, папенька, так-с. По практическому-то смыслу оно так выходит.

Переярков

. Да вот мы еще с полковником спорили, что лучше: ум или практика. Ну, да это после, а теперь бы в карточки.

Турунтаев

. Сразиться не мешает.

Боровцов

. Есть, что ли, карты-то какие-нибудь старенькие? А коли нет, так к нам послать.

Кисельников

 (

приготовляя стол

). Есть, папенька, садитесь.

Садятся Боровцов, Переярков и Турунтаев. Входит Анна Устиновна с чаем на подносе.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Кисельников, Глафира, Боровцов, Боровцова, Переярков, Турунтаев и Анна Устиновна.

Глафира

. Что вы там провалились с чаем-то! Ждешь вас, не дождешься.

Анна Устиновна

. Не торопись, матушка, поспеешь.

Глафира

. Топчетесь только в доме, а толку нет.

Боровцова

. Ну, ты потише, потише! А ты при людях-то не кричи! Нехорошо. Здравствуйте, сватьюшка!

Анна Устиновна

. Здравствуйте, матушка. (

Подает чай

.) Кирюша, бери чай-то. Гости дорогие, пожалуйте.

Боровцов

. А, старушка Божья! На свет выползла? Погоди, мы тебе еще жениха найдем.

Переярков

. Да вот Ион Ионыч холост гуляет.

Анна Устиновна

. И на том спасибо, Пуд Кузьмич.

Глафира

. Что ж вы, маменька, тут стали, как будто вам дела нет.

Анна Устиновна

. Пойду, матушка, пойду. Ах, я и забыла! Кирюша, тебя какой-то человек спрашивает. Знаю, что товарищ твой, и видала его, а как звать, забыла. (

Уходит

.)

Глафира

. Поди! Кого там еще к тебе принесло? Если из ваших служащих, так ты знай, что ему с моим тятенькой не компания.

Кисельников уходит.

Очень у меня муж непризнательный.

Боровцов

. Что ж так?

Глафира

. Видимое дело, что он глупее меня, а признаться никак не хочет.

Входят Кисельников и Погуляев.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Боровцов, Боровцова, Глафира, Переярков, Турунтаев, Кисельников и Погуляев.

Кисельников

. Гостя веду, гостя!

Глафира

. Что это ты уж очень обрадовался?

Кисельников

. Шесть лет не видались. Поздравь жену-то, братец, сегодня она у меня именинница.

Погуляев

 (

Глафире

). Честь имею вас поздравить. (

Кланяется всем

.)

Глафира

. Благодарю покорно. Только нынче мы чужих не ждали, промежду своих хотим время провести.

Кисельников

. Садись, братец, садись, потолкуем.

Погуляев

. Ну, как же ты живешь? Семья велика?

Кисельников

. Порядочная, трое детей теперь живых, да двоих, слава Богу, схоронил.

Погуляев

. Как «слава Богу»? Разве тебе их не жаль?

Кисельников

. Уж очень, брат, тягостно.

Погуляев

. Да ты служишь?

Кисельников

. Какая моя служба! Неспособен оказался, совсем неспособен. И туда совался, и сюда, и в надворном служил, и в сиротском, теперь в магистрате. До столоначальников не добьюсь никак, глядишь, семинарист какой-нибудь и перебьет; дельней нас оказываются, много дельнее.

Погуляев

. А жалованья много ли?

Кисельников

. У нас ведь не из жалованья служат. Самое большое жалованье пятнадцать рублей в месяц. У нас штату нет, по трудам и заслугам получаем; в прошлом году получал я четыре рубля в месяц, а нынче три с полтиной положили. С дому сто рублей получаю. Кабы не дележка, нечем бы жить.

Погуляев

. Какая дележка?

Кисельников

. По субботам столоначальник делит доходы с просителей, да я посмирнее, так обделяет.

Погуляев

. Вот как! (

Задумывается

.)

Переярков

 (

за столом

). Проходимец какой-нибудь; вижу, насквозь его вижу.

Турунтаев

. Мошенник!

Погуляев

 (

кивая головой на играющих

). Что ж, это все те же гуси-то?

Кисельников

. Да, мы всё своим кружком, – так смирненько, ладненько, – слава Богу.

Погуляев

. Ну, а деньги твои?

Кисельников

. Ты потише. Тысячи две прожил сначала-то, а остальные у тестя.

Погуляев

. Отчего же тише? Разве не отдает или процентов не платит?

Кисельников

. Да не то чтобы он совсем, а все как-то, знаешь, туго, с большим трудом. Вот и дом наш он тоже в залоги представил. Он мне за это пятьдесят рублей заплатил. Нельзя отказать, – родня.

Погуляев

. Ох, уж эта родня!

Боровцов

 (

за столом

). Надо быть, от семьи отбивает.

Турунтаев

. Гляди, он его в трактир уведет да напоит.

Переярков

. А вот дайте мне срок, я с ним поговорю. Я с ним по-своему поговорю.

Кисельников

. Ну, а ты как?

Погуляев

. Я тоже, брат, плохо: и без денег, и без места.

Турунтаев

 (

за столом

). Говорю, что мошенник.

Погуляев

. Теперь уроков ищу. За границей был три года.

Переярков

. Вон куда пошло!

Погуляев

. Ездил с одним богатым семейством в учителях. Мальчик-то в университет поступил, я и остался без места.

Кисельников

. Что ж, хорошо за границей-то?

Погуляев

. Еще бы! И жить хорошо, а учиться, так раздолье; просто кабы деньги, опять бы поехал.

Переярков

. Сейчас я его. (

Погуляеву

.) Да-с! За границей! Что же там, реки сытовые, берега кисельные?

Погуляев

. Нет, этого нету. И птицы Сирен не видал.

Переярков

. Вы говорите, что там хорошо; значит, нам надобно ехать туда. Поедемте, господа.

Боровцов

. Поедем; и я с женой поеду.

Глафира

 (

Погуляеву

). Это должно к стыду к вашему приписать, что вы семейных людей, обязанных, смущаете.

Переярков

. Да-с, а мы вот не поедем.

Погуляев

. И прекрасно сделаете.

Переярков

. И почему мы не поедем, вам этого не понять-с. Вот почему-с: во-первых, Замоскворечье – моя родина, а во-вторых, у нас промежду собой нежность есть; все мы всегда вместе, вот и теперь – сидим, играем, чаек пьем, а может быть, и ромцу подадут, дружески, приятельски, – вот где рай-то! а не за границей. Тихо, смирно, благодушно, душа в душу.

Турунтаев

. А ты что к нему в карты-то смотришь! Вы и так прошлый раз меня ограбили, восемь гривен кровных отняли. Ты что ему больно подслуживаешься, уж не банкротиться ль он задумывает?

Боровцов

. Ты очнись. Типун бы тебе на язык-то. Я с тебя за эти слова бесчестье потребую.

Турунтаев

. Держи карман-то! Велико тебе бесчестье! Вам, аршинникам, обанкрутиться-то, что нашему брату рюмку водки выпить.

Переярков

. Говорил бы кто, да не ты. Кашей бессмертный! Ты сирот грабишь, закладами только и живешь; по десяти процентов в месяц берешь. У тебя и квартиры-то нет, чулан один для складу вещей, – ни ложки, ни плошки нет, – ты по должникам пить-есть ходишь.

Турунтаев

. Хожу. А ты конкурсами только и живешь, – день-то плутничаешь да фальшивые документы составляешь, а вечером собираешь к себе несостоятельных �