Мечты о прошлом

 
В Душе достаточно царапин
И росчерков прошедших лет,
Печатей, оттисков и вмятин;
И от пирушек жирных пятен
Нигде живого места нет.
 
 
Но нарисован где-то с краю
Иероглиф зыбкий «Ты и Я»!
Я этот знак оберегаю
И даже пыль не вытираю
На этом месте никогда.
 
 
Печаль, умноженная знаньем,
И дни безликой суеты
Не зачеркнут в моём сознанье
Прекрасные воспоминанья
И белоснежные мечты!
 

© Парфёнов А., текст, 2023

© «Геликон Плюс», 2023

Часть I
Чайка

Нет, только не здесь. Тут, где лицо обглодают лисы или крысы, прежде чем труп найдут люди. Не-е-т… где угодно… где угодно, только не здесь! Однако сколько разной мелочи всё ещё ползает в траве! Октябрь месяц, а они всё ещё суетятся. Третий день тепло, как летом, вот они и радуются. Есть ли им всем место в обширных реестрах энтомологов? Господи, о какой же ерунде я думаю! Ведь я сейчас запросто могу умереть тут!

Прямо перед глазами тоненькая травинка, по которой деловито ползёт крошечный муравей, а чуть дальше спешит куда-то по земле неизвестной породы козявка. Неужели этот игрушечный лес – последнее, что увижу в этой жизни? Вот ещё какая-то букашка ползёт, и ещё.

А может, смириться, закрыть глаза и… Интересно, чем всё закончится? Вероятно, тем же, чем и начиналось – тьмой. И пора бы уже, но кто-то или что-то твердит: рано, рано, рано. Сын с дочкой огорчатся, но утешатся своими семьями… Любушка опечалится. Кто утешит её? Разве что внуки. Читал где-то или слышал, что у человека перед смертью за мгновение в голове прокручивается вся его жизнь. А у меня не так, у меня не вся жизнь, а какие-то её кусочки. Нет, рано ещё умирать. Сейчас встану, закину на спину рюкзак и пойду. Всего в трёх километрах отличный дом, который был когда-то конторой лесничества. Потом его негласным хозяином стал старик Степаныч. Он следит не только за домом, но и за щуками в озере, что под горой. Летом и зимой дом почти всегда занят, а сейчас межсезонье – как говорится, ни рыба ни мясо. Там печка, там целых три кровати… Чтобы попасть туда, надо просто встать и идти, но крутой, почти вертикальный подъём из широкой долины маленькой реки отнял все силы для движения. Зато остались ещё силы для того, чтобы думать. Лежи вот, думай, вспоминай. Свою жизнь вспоминай. Вернее, её кусочки, отрывочки, сюжетики.

А первым сюжетиком была тьма. Вернее, даже не тьма, а ничто. Как объяснить не кому-то, а самому себе, что такое «ничто»? Очевидно, что «ничто» – состояние, которое было до того, когда пришла тьма. И вот когда я почувствовал тьму, когда понял, что это тьма, вспыхнул яркий свет и стало страшно. Наверное, было ещё и больно. Боль стёрлась временем, а страх запомнился навсегда. Но когда я говорю кому-нибудь, что помню момент рождения, меня выслушивают, вслух удивляются и молча не верят. Краски этого события с годами потускнели, и я уже сам начал сомневаться в его реальности.

Потом детство. Счастливое, солнечное детство. Тропинка, по которой бегал к речке. Вдоль картофельного поля эта тропинка была протоптана по чёрной земле и летними жаркими днями так нагревалась солнцем, что обжигала голые ступни, и надо было бежать по ней быстро-быстро, чтобы добежать до места, где тропинка заросла подорожником и была прохладной и ласковой. А зимой по этой тропинке можно было дойти на лыжах до реки и съехать с пологого берега на речной лёд.

Странно, но школьные годы, армейская служба потихоньку переместились на дальние полки памяти и теперь, чтобы достать их оттуда, нужны некоторые усилия. Зато всё, что случилось потом…

Хорошо, что тут прохожих нет. А если бы и были? Ну лежит человек на обочине, отдыхает, насекомых разглядывает. Букашка поползла по травинке вверх, но на полпути остановилась и поспешила к земле.

Так и я развернулся однажды на полпути, когда на Невском проспекте, около улицы Восстания, сбежал от Ларисы. А до этого разворота была красавица с большими сказочными глазами. Когда я впервые увидел её, она, при моде на сверхкороткие юбки и платья, была в чём-то длинном, гораздо ниже колен. На школьницах младших классов коротенькие юбочки выглядят вполне гармонично, а у взрослых девушек и женщин такие наряды отнимают самое прекрасное, что они имеют, – женственность.

О чём это я? Только что думал о смерти, а свернул на длину женских юбок. Значит, не скоро мне туда, где вообще одежды не будет.

Итак, она звалась… У неё раньше было имя, а теперь мне не хочется его произносить, теперь она просто «та, другая». Кстати, длинное платье, в котором она мне так понравилась во время первой встречи, принадлежало её сестре, которая была выше ростом и на которой платье это выглядело, конечно, короче. Так что впоследствии я часто видел свою избранницу в коротеньких юбочках для младших школьниц. Мне это не очень нравилось, но загадочный, тайный механизм обольщения был уже запущен. Как большинство красавиц, она была капризна и непонятна. Удивительно, но именно эти её качества сильнее всего разжигали во мне страстное желание угождать ей, для того чтобы безраздельно, единолично и вечно владеть этой красотой. Может быть, от того, что я не скрывал своего желания, мы часто ссорились. Ссорились, мирились, потом опять ссорились… а однажды рассорились, как казалось, навсегда. Тогда и появилась Лариса. Друзья, желая отвлечь меня от печали, как бы ненароком познакомили нас. Лариса была полной противоположностью той, другой. Глаза её нельзя было назвать большими и красивыми, но они были… они были безмерно добры и понятны. Лёгкость, простота и искренность были в каждом её движении, в каждом слове, в каждой улыбке и даже в молчании. Если высмеивала меня за пижонство, не обижался; когда укоряла за что-то, искренне соглашался, что это справедливо; когда хвалила, не зазнавался. И главное, мы друг друга понимали. Эх, если бы не та, другая, с большими красивыми глазами… если бы не обида отставленного ухажёра, которая всё тлела и тлела в душе…

Молодость, молодость! Ну почему эффектная, смазливая и загадочно-капризная красота милее тебе, чем красота светлая, ясная и простая?

Во время службы в армии я получил шофёрские права, которые впоследствии неожиданно пригодились для того, чтобы очень своевременно пристроиться шофёром на полевой сезон в лесоустроительную экспедицию. Машина не всегда была нужна, и мне предложили поработать в лесу рабочим. Согласился. Понравилось. Научился топором кое-что делать. В общем-то всё было хорошо. Но и среди щедрой сибирской природы обида моя не исчезала. Переписывался с Ларисой и страдал от разрыва с той, другой. Печаль моя жила, а в мозгу зрела глупая мысль, что я слишком плох для такой девушки, как Лариса, что я испорчу ей жизнь. Хитро придумал? Хитро. Нет обыкновенного влечения к той, другой, недоступной и загадочной, а есть необыкновенное благородство по отношению к понятной и явно ожидающей меня Ларисе!

Полевой сезон закончился, я вернулся в Ленинград и продолжал встречаться с Ларисой, храня в душе тайную надежду на возобновление отношений с той, другой.

Никогда не забуду, как осенью мы с Ларисой побывали в театре, и я проводил её до дома. Было довольно поздно, бабушки её дома не было, и Лариса предложила переночевать у неё. Я согласился. Мне было постелено на кровати (видимо, бабушкиной), а Лариса легла на диване, где она, вероятно, всегда и спала. Сначала в темноте поговорили немного, а потом замолчали, пытаясь заснуть. О чём я думал тогда? Помню! Помню дословно, «домысленно», в красках и мельчайших деталях! Как же такое не помнить? Думал я о том, что моё перемещение к Ларисе на диван было бы совершенно естественным. К сожалению, кроме этих естественных мыслей были и трусливые, искусственные, так сказать, ненатуральные мыслишки, которые взлелеял в себе ещё в сибирских лесах: слишком она хороша для меня, а я слишком несерьёзен и плох для неё. Но это было обыкновенной ложью. На самом деле я отчётливо понимал, что с такой, как Лариса, нельзя играть, с такой искренней и проницательной можно только, как говорится, по-взрослому. Но женившись на этой замечательной девушке, я потерял бы надежду на ту, другую. Под этим флагом утром на Невском проспекте, около улицы Восстания, я, собравшись с духом, сказал Ларисе, что люблю другую и нам нужно расстаться. Она растерянно выдохнула: «Конечно, конечно», а я быстрым шагом, почти бегом, обгоняя попутных прохожих и уворачиваясь от встречных, помчался по Невскому. Острые иголочки впивались в лицо, в шею, в руки, бешено колотилось сердце. Словно боясь, что Лариса догонит меня, шагал и шагал, не сбавляя шага. Даже не помню, как переходил пересекающие Невский проспект улицы. Притормозил только на Аничковом мосту, где отдышался и немного успокоился. Постепенно исчезли иголочки и унялось сердцебиение, и потом много лет ни стыд, ни сожаление о тех словах и моём побеге не посещали меня. Даже когда узнал, что Лариса умерла, подумал только, что мог бы стать вдовцом. Вот, казалось бы, и всё. Но оказалось, что не всё.

Спустя год после этого побега женился на вожделенной и непонятной, ради которой даже в экспедицию на ещё один полевой сезон не поехал, хотя мне там очень нравилось. Ради неё осел в городе. Устроился было водителем в таксопарк, но эта работа мне не понравилась. Повозил пассажиров три месяца с небольшим и уволился. Каким-то чудом, случайно попал в автотранспортный цех большого завода, где из шофёра без особых стараний и как-то безрадостно дорос до начальника этого цеха.

И с той, другой, всё было как у всех: объятия, поцелуи и прочие нежности. Но сколько времени на это уходит в сутки? Час, два… неужели три?! Пусть три, но для чего остальное семейное время? Очевидно, что для трепетной заботы друг о друге, о доме, о детях. И это в некоторой степени у нас было, не было только радости понимания.

Ах, Любушка, Любушка! Встретил Любушку в заводской медсанчасти, поговорил с ней раз, другой и… почувствовал, что пропадаю. Потянуло меня к ней немыслимо. И тогда, чтобы не рушить семью, решил я сбежать из города. Вместе с семьёй, конечно. Предложил обменять нашу квартиру на дом за городом, в котором когда-то жил с родителями. Мне всегда хотелось жить на природе, а тут представился случай и семью сохранить, и мечту свою осуществить. Никаких меркантильных мыслей на этот счёт у меня не было. Тогда деревня рвалась в город и приличный дом с землёй, на берегу реки, рядом с хорошим лесом можно было обменять даже на не очень приличную квартиру в городе. Это потом всё потекло вспять и приличный дом с землёй, да ещё и возле речки, и чтоб лес хороший вокруг, стал стоить как две хорошие городские квартиры. Но тогда мы такого поворота и предположить не могли. Вот и случилась у той, другой, истерика.

Квартиры, квартиры… жилплощадь. Моя квартира, её квартира… Квартирный вопрос не только москвичей испортил, этот вопрос испортил подавляющее большинство жильцов во всех городах.

А та, другая, была не хуже и не лучше подавляющего большинства. Она просто хотела жить со мной в городе, она не хотела жить с «удобствами» на дворе и гневно обличала меня в эгоизме. Такая уж она была. И она была права. Я хотел жить с ней за городом. Такой уж я есть. Может быть, спроси она об истинной причине моего желания уехать в деревню, я бы признался во всём и всё вышло бы по-другому. Она не спросила, я промолчал. Промолчал, смирился, но именно тогда начал понимать, что мы разные люди.

Да-а-а. Такие вот вышли дела. Любушка, словно чувствуя, что может разрушить мою семью, исчезла из заводской медсанчасти. Некоторое время смиренно жил я с той, другой, по инерции, а потом мы начали друг от друга уставать и удаляться. В какой-то момент пришло понимание, что не было у нас родства душ. А к Любушке тянуло всей душой.

«Не было родства душ? Тянуло всей душой?» Да. С одной не было родства душ, а к другой тянуло всей душой, и я подтверждаю этим существование Души как таковой. Ведь если нет родства душ, значит, есть Души! И значит, слово это следует писать только с большой буквы.

И действительно, почему некоторые люди, прожив друг с другом два-три десятка лет, вдруг расходятся? И почему если и не расходятся, то грызутся беспрестанно? А о других говорят, что живут они Душа в Душу? Жаль, что я поздно понял почему. Очень часто сбивает нас с толку красивое хранилище Души. Ничего не поделаешь, так создал нас Господь, чтобы не прерывался род человеческий! А уж что касается счастья да переживаний всяких о родстве Душ, то тут каждый решает сам. Ведь создал то нас Творец прежде всего по образу и подобию своему, то есть творцами! Так что у всех всё по-разному, и у каждого всё правильно. А для меня оказалось важным не только слышать друг друга, но и понимать. Вот так. И поэтому та, другая, никогда бы не разглядела в каракулях на полях вчерашней газеты мои стихи, а Любушка моя разглядела. И Лариса разглядела бы. Какими извилистыми оказались пути у судьбы моей! В молодости упустил своё счастье, польстившись на красоту с Душой, мне непонятной, зато к старости, словно в награду… нет, не в награду, а в подарок, нашла меня Душа родная. Ведь наград не заслужил я своей бестолковой жизнью, а подарок можно получить просто так, как саму жизнь. Или смерть.

А букашка так и бегает перед глазами. Что она тут ищет?

А я что искал всю жизнь? Такую, как Любушка, и искал. Однако холодновато на земле лежать. Вставать ни сил, ни желания нет, а вот привстать, чтобы подстелить под себя мой походный коврик, и желание, и силы найдутся. Вот так.

Коврик этот Любушка моя подарила и не разрешает без него по лесам, как она говорит, шляться. Нашёл я её, а с той, другой, расстался навсегда. Ах, Любушка, поздняя любовь моя! Легка, проста, и искренность в каждом движении, в каждом слове, в каждой улыбке и даже в молчании. Если высмеивает меня за пижонство, не обижаюсь; когда укоряет за что-то, соглашаюсь, что это справедливо; когда хвалит, не зазнаюсь. И главное, мы друг друга понимаем. И я не мечтаю безраздельно и вечно владеть ею, а просто хочу всегда быть моей Любушке нужным.

И жить бы мне спокойно, жить да радоваться, что рядом есть моя Любушка, но неожиданно явилась ко мне из прошлого Лариса. О! Это особая история. На этом я и свихнулся. Это сейчас я понимаю, что сошёл с ума, а тогда был уверен, что всё в порядке. Началось же всё с ерунды – с обычного футбольного матча за Кубок европейских чемпионов.

Не помню уже точно дату, но однажды после работы не хотелось идти домой, потому что моя дорогая и несравненная улетела по горящей путёвке в Турцию, а дом без неё пуст и скучен. Рабочий день я слегка продлил занудными, но нужными отчётами, однако как ни бесконечны были простые арифметические задачи, они в конце концов решились и пришлось уходить. Куда? К детям? У взрослых детей свои заботы. Зачем им мои печали? Сам собой напрашивался вариант зайти к Чаевым. Как хорошо, что есть такие друзья! В любую погоду и в любом настроении хорошо, как говорится, завалиться на чай к Чаевым. Что я и сделал. Вот там в тот вечер и случился переворот в моей жизни. Потому и помню до сих пор всё дословно.

* * *

– Андрей! Заходи! У нас, как всегда, беспорядок, но ты пристрой своё пальто куда-нибудь. Толик футбол смотрит, а я котлеты жарю. Извини! А ты почему один, без Любушки? Поссорились?

– Это молодые ссорятся из-за несбыточного желания перевоспитать спутника жизни, а мы с Любушкой давно такие, какие есть, и перевоспитывать друг друга поздно. Она в Турцию греться полетела.

– А ты что же?

– А я остался и тут радуюсь за неё.

Настя приобняла меня и, ловко прихватив принесённую «к чаю» бутылочку, метнулась на кухню, а из комнаты мужественный бас пропел: «Скажи, скажи, Анастасия, пришла ли женщина ко мне или к тебе пришёл мужчина?» Я не стал ждать, что Настя запоёт в ответ.

– Я, это я пришёл, Отелло недорезанный. Голодный пришёл, съем сейчас все котлеты.

В прихожую вышел сам хозяин.

– Андрюха, привет! Как хорошо, что решил зайти. Кушай на здоровье, а у меня, извини, футбол.

– И кто там с кем на этот раз?

– Милиция московская с «Ларисой» играет.

– С кем?

– «Лариса», клуб такой футбольный… греческий.

– Странное какое-то название для футбольного клуба.

– Да, действительно. Но в Греции город есть такой…

Настя, слышавшая наш разговор о греческой футбольной команде, перевернула на сковороде котлеты и вышла в прихожую.

– «Лариса», граждане, в переводе с греческого – чайка. День ангела^[1]… точно не помню… в апреле… в начале апреля.

От Анатолия слова жены отскочили как от стенки горох, а у меня в груди, в животе, в голове и ещё чёрт знает где что-то зашевелилось и зачесалось.

С этого-то всё и началось.

Я тогда засуетился, засобирался и, сказав, что вспомнил про обещание обязательно зайти сегодня к маме, начал одеваться. Помню, как смотрела на меня Настя, и знал, о ком она думала. Она думала не о греческой футбольной команде, а о давно ушедшей из этого мира своей лучшей подруге Ларисе. Так Лариса стала для меня Чайкой. И тогда же, в тот же вечер я неожиданно понял, почему бросил всё и ушёл к Любушке. Потому что характером, походкой, манерой говорить, смеяться она похожа на Чайку. Когда-то испугался такой, как Любушка, а с возрастом стал смелее или… поглупел. В смысле, что умничать стал меньше.

Совсем рядом с лицом произошла трагедия – здоровенный чёрный муравей напал на мирно пасущуюся букашку. Агрессивный какой! Жизнь кипит повсюду, и тут маленькая, но жизнь. И большая трагедия. Перевернусь-ка я на спину. Буду смотреть на кроны берёз, летящие на землю жёлтые листья и во всех подробностях вспоминать свой путь из квартиры Чаевых на эту тропу, под эти берёзы. Кажется, что сорвавшийся с ветки листик летит прямо мне на лицо, но буквально в полуметре почему-то сворачивает и с едва слышным шорохом ложится где-то рядом. Эти листья словно хотят отвлечь меня от воспоминаний, но им меня уже не остановить.

Через несколько дней после футбольного матча «Динамо»-«Лариса» я увидел Чайку во сне. Она не разговаривала со мной, не укоряла и не прощала. Я и сна-то толком не помню. Чайка просто прошла мимо, и видел я её лишь мельком, самую малость. Но эта малость что-то разбудила в моей Душе. Я не только начал всё чаще и чаще вспоминать наши встречи, разговоры, переписку, но совершенно неожиданно начал чувствовать боль от этих воспоминаний. Ко мне вернулись не просто воспоминания о событиях тех лет, ко мне вернулось нечто большее. Не знаю даже, как это назвать. Но самое невероятное и непонятное то, что я начал чувствовать свою вину в её смерти. Почему? Сам не знаю!

Чувство это появилось не сразу. Если бы сразу, то был бы я им просто-напросто оглушён, но оно росло постепенно, и я постепенно к нему привыкал.

До дома на северной окраине города, где живёт моя мама, которую я часто навещаю, от станции метро «Озерки» я дохожу пешком за 20 минут. От Озерков до дома, где я живёт моя Любовь, ехать на метро 40 минут и идти пешком 15. От дома Любушки до станции «Электросила», где я работаю, 15 минут езды, а потом 20 минут ходьбы до рабочего места. А я, где живу я? Мне иногда кажется, что в метро да на улице я и живу. Зато есть время и для размышлений, и для знакомства с газетами, и для чтения сбережённых в памяти чужих стихов, и для придумывания своих.

Раньше я этим и занимался: читал спортивные газеты, с удовольствием читал в уме любимые чужие стихи да пытался свои сочинять. Но после того как во сне прошла мимо меня Чайка, все мои дорожные мысли стали сами собой сворачивать к ней. Воспоминания сначала грели, а потом начали обжигать. Было больно, очень больно. Нечаянно прикоснувшись к горячему, инстинктивно отдёргиваешь руку, чтобы прекратить боль, избежать страдания. Тут всё естественно, просто и понятно. А куда же отдёрнуть Душу от этих жаром пышущих углей? Куда деть её от боли, даже если водка не помогает? Вот и начал я прятать Душу свою там, где причины боли ещё не было – в прошлом. То есть я начал размышлять о том, как бы всё перевернулось, если бы тогда на Невском не сказал Чайке тех трусливых слов. Но надо признать, что в моих фантазиях было маленькое, но очень существенное лукавство: в них я чаще всего вёл себя не как самовлюблённый юный зазнайка, а как молодой человек с опытом шестидесяти прожитых лет. Ну никак не мог я скинуть с себя своих лет и думал теми мозгами, которые имел в настоящее время. Зато я знал, что нужно было делать и что говорить. Что не нужно было говорить и делать, я тоже знал. Но самое главное, я узнал, как можно было её спасти.

К великому сожалению, истина, открывшаяся слишком поздно, бесполезна, но не перестаёт быть истиной. Вот почему болела Душа, вот почему изводило меня чувство вины за смерть чужого, по существу, человека.