Loe raamatut: «Сын за отца отвечает», lehekülg 3

– И вот, знаешь, были в революционные и потом годы такие особые боевые отряды ЦК, – с насторожившей Алексея ленцой сказал Тихон. – Наряду с ЧК, с частями особого назначения, всякими прочими структурами. Такой как бы личный резерв партии.

Чего этот личный резерв всего делал, – вряд ли и историки знают. Скорее всего, засекречено и по сей день. Но сам понимаешь, если есть потребность, то появится и функция. Вот мы подчас этой функцией и выступаем…

– А кто сейчас ЦК? – спросил Алексей.

– Тебе поимённо состав назвать? – ухмыльнулся Тихон. – Всё просто, капитан. Кто империей управляет, тот и ЦК.

– Парадоксальненько, – протянул Алексей. – Империя – и ЦК? Не ЦК ли и разрушил империю?

– Плюнь, – посоветовал вдруг очень серьёзно Ященко. – Одну разрушил, другую построил… Это игры политиков. А Россия – всё равно империя. Только не империалистическая. То есть построенная не за счёт ограбления колоний, а соборная.

– Православная? – хмыкнул Кравченко.

– Соборная. Общий дом. Иначе в ней жить не получается. Как только кто отдельную квартиру заводит, тут и жди гражданской войны. Холодной или горячей.

Алексей повертел эту мысль в голове. В госпитале Тихон об этом не рассуждал. А уж какие по политике разговоры вели! Опасался, а теперь нет? Вряд ли. Ведь в госпитале-то свеженького ещё, неизвестного и непонятно куда нацеливающегося Путина тот же Ященко куда как критически обсуждал! Алексею приходилось даже защищать президента, всё ж под его управлением вторая чеченская победной оказалась. Смыли позор Хасавюрта…

– Вот сильный был политик Ленин, – продолжал между тем Тихон, держа на вилке обречённо повисший солёный огурчик. – Ладно, признаем: в октябре семнадцатого он поднял власть, валяющуюся под ногами. Хотя если бы не он, большевики её не подобрали бы. Просто потому, что остальные главные лица в партии особо в восстание не рвались.

Но! Потом-то надо было победить в такой гражданской, которая потом случилась! И победили! И вот это – мирового уровня политика. Самому Наполеону меньше трудиться пришлось ради власти!

Чокнулись, закусили.

– Но Ленин был доктринёр! – Ого, какими словами оперирует казачина сошный-почвенный! – Потому настоял на совершенно дурацком и, как показала история, преступно-идиотском решении разделить империю на союзные республики. Единое тело, на несамостоятельные огрызки. Пока Сталин правил – это не имело большого значения. А как только инерция его правления закончилась, всё и развалилось. Ибо – можно! КПСС разрешила!

Вот только история последних двадцати лет доказала, что самостоятельными отвалившиеся куски империи быть не могут. И не потому что не умеют – в конце концов, в подавляющем большинстве бывших республик у власти бывшие коммунисты остались, даже в Прибалтике. А где-то, как в Казахстане или Узбекистане, и вовсе прежние члены политбюро. В непрофессионализме политическом не упрекнёшь. А кого? Ислам-акэ Кяримовэ? Нурсултан-ата Назар-бая? Гейдар-муаллим Алиева, покойничка? Те ещё монстры политические! А вот не выходит ни у кого каменный цветок!

– Прибалтика хорошо живёт… – попытался возразить Алексей.

– Да брось! – поморщился Тихон. – Только за счёт перевалки наших грузов. Порты убери – империей, кстати, построенные, – и амба всей твоей Прибалтике. Да все, все бывшие республики живут только за счёт остающейся привязки к России. А кто отвязался, тот не живёт, а телепается. Вон как Грузия или Молдавия. Казахстан хорош, не спорю, но опять-таки на три четверти жив за счёт неразрывной привязки к Уральскому экономическому району. Туркестанские малыши, сам видишь, наполовину в феодализм вернулись, а второй половиной опять-таки за Россию цепляются. Туркмения разве что на газе своём вполне самостоятельна. Но только до тех пор, покамест в мире существует негласное признание: что в пределах границ Союза зона исключительных интересов России. Или, думаешь, отчего иначе Запад подёргался, да бросил Грузию после Пятидневной войны? Потому что Путин зубы показал: моё, мол, не нарушай установленного порядка.

Я, кстати, с тобой эту тему не зря обсуждаю, – подхватив на вилку шматок капустки, заметил Ященко, совершенно трезвыми глазами глядя на собеседника. – Нам в том числе и в этих вопросах приходится иногда работать. Поэтому ты про газетки и телевизор забудь, а мыслить начинай реально.

– Да я и так, – пожал плечами Алексей.

Газеты он действительно не читал ещё с армии, а по телевизору смотрел в последнее время только «Интернов».

– Вот и правильно, – одобрил шеф. – Кто у нас ещё? Азербайджан ничего, тянет. Ильхам хотя и шалопаем был в юности, оказался достойным сыном своего отца. Да и школу МГИМО не спрячешь…

– Шалопаем? – не сразу догнал Алексей. – Я слыхал, что он даже преподавал в МГИМО…

– Дамы, ваше высокоблагородие, дамы, – ухмыльнулся Тихон. – Хороший, наш человек. При том что жена у него – ой, красавица! Мехрибан Ариф Кызы…

Он поднял глаза к потолку.

– Подожди, когда же я её в первый раз видел? А! В девяноста четвертом году. Я ещё молодой, а ей было тридцать лет тогда. Так я сомлел, как мальчишка, когда её увидел! Но дело не в этом! – Позже Алексей убедился, что это была одна из наиболее часто употреблявшихся присказок шефа. – У Азербайджана проблема в том, что ресурсов – нефти и газа – не так много осталось, как про то в Баку говорят. Европу запитать не хватит. Потому Ильхам, при всех тёрках с Арменией, чётко оглядывается на Москву и не дёргается.

Заметь себе: не потому что боится не справиться, хотя этого боится тоже. Азеры – не воины, я это ещё в армии увидел. Это не мешает им быть хорошими людьми. Торговцы вон замечательные. Ну, вот специализация такая, что поделать. Армяне тоже большими победами не знамениты, но это куда больше бойцы. Особенно карабахские.

А потому умница Ильхам резких движений не совершает, что знает: негласно международно-правовая система поддерживается на всей системе прежних договоров. Понимаешь? Не на свеженьких, а на тех, что по результатам войн заключены были. И отменяют их только результаты новых войн. Или ликвидация правосубъектности соответствующего государства…

«Нет, непростой Тихон казачок, ой, непростой!» – ещё раз подумал Алексей.

– Потому Азербайджан у нас продолжает находиться «под крышей» Гюлистанского договора, то есть по-прежнему считается российским правовым пространством, – продолжил Тихон. – По той же причине никто не хватал Армению или Молдавию после развала Союза. Другие договоры, но принцип тот же. А Прибалтику пиндосы забрали, потому что Россия от неё в 1920 году сама отказалась. Как от Финляндии и Польши.

Словом, экономически и политически все к России привязаны. И отделиться от неё окончательно могут только с её согласия. Скажем, договориться о каком-то разумном процессе развязывания экономик. А что ты сделаешь, коли все друг к другу намертво привязаны? Экономически-то республика всё равно остаётся частью организма России. Пусть большой России, Российской империи. Но остаётся.

А без согласия… Не, даже и думать страшно. Гражданская война как минимум…

Ох, как прав был тогда шеф! Вот она, гражданская война…

* * *

Дальнейшие годы были интересным временем. Разумеется, задачи перед Алексеем Кравченко поначалу ставили несложные. Навести справки о человеке. Проследить за его «лёжками». Поработать в силовом прикрытии.

Алексей исполнял всё старательно и вдумчиво, даже предусмотрительно. Ему всегда по жизни хватало одного урока для продуктивных выводов. А шатойский урок был весьма действенным.

Наряду с вполне рутинной для любого ЧОПа деятельностью – «Антей», конечно, овощебазы не охранял, но эскортные и подобные услуги оказывал, – кое в каких делах он был полезен людям весьма влиятельным, выступавшим как от своего имени, так и от имени государства. В последнем случае, конечно же, сугубо неформально.

В политику, впрочем, «Антей» не вмешивался: «мозгов у нас мало для политики», говаривал Ященко. Но поучаствовали в дискредитации «белоленточных» протестов: посодействовали минимизации их финансирования, проследили и частично пресекли ряд схем взаимодействия между политизированными НКО и заграницей. Пару раз Алексей в группах туристов выезжал за границу. Ничего незаконного, только встречи и договорённости с некими «коллегами», указанными «в ЦК». Чисто гражданская работа. Ну, разве что один раз вытаскивали двоих неких с сопредельной территории Грузии. Прошли, как по ниточке. Причём операцию планировал и проводил как раз Алексей.

Старания нового сотрудника не остались незамеченными. Уже через год Кравченко стал десятником – в «Антее» была собственная «табель о рангах», взятая, впрочем, явно от казачьей. Ещё через два – полусотником. За ту самую операцию на абхазо-грузинской границе. Это означало уже принадлежность к штабному звену, тому, которое планировало операции.

В бытовом плане во время работы в «Антее» тоже было благополучно. Жалованье платили весьма сытное, особенно при непритязательности запросов самого Алексея. Кроме того, регулярно капали премии – в основном, за операции, в которых он участвовал.

Ященко посодействовал с жильём и полной регистрацией в Москве. С учётом денег за ростовскую квартиру и вспомоществования со стороны Ященковского друга – в долг, но зато без процентов, – удалось приобрести прекрасную трёшку. В авторитетном сталинском доме на улице Куусинена, построенном после войны для лётчиков. По слухам, кто-то передачу, что ли, по телевизору видел, здесь ещё даже жила жена какого-то «сталинского сокола», Героя Советского Союза.

Светка была счастлива, дети – сверхсчастливы. Москва! Как много в этом звуке… для женщины из провинции! А для ребёнка!

Юрку удалось устроить в весьма приличную даже по московским меркам 141-ю школу. Маринку же через два года отдали по настоянию жены во французскую спецшколу. Аж имени Шарля де Голля!

Правда, Алексей выказал некие опасения: знаем мы эти именные спецшколы! Тянутся за формой, да незаметно втягиваются и в содержание. А на хрена в собственной семье человек, с придыханием относящийся к Западу? Ребёнок ведь! Он не умеет ещё отделять зёрна от плевел и видеть разницу между красивой внешностью и, мягко говоря, вонючим содержанием. И не свою страну поднимать захочет, как взрослым станет, а к чужой приникнуть. А та свою цену за это тоже рано или поздно запросит.

Но Светка настояла, победив мужа одним соображением: да ты ли не сможешь повлиять на собственного ребёнка так, чтобы тот всё правильно понимал?

В общем, жизнь была интересной. И по-хорошему сытой. В смысле, когда о зарплате не думаешь, ибо её хватает. В том числе и на всякие духовные и душевные потребности. Скажем, обойти все московские театры. Так, из полуспортивного интереса. Потому как Алексей не только не был завзятым театралом, но в принципе недолюбливал этот убогий и отсталый, по его офицерскому мнению, вид зрелищ.

Но Светка таскала его с собой, и он ходил. Тоже, по-своему, любопытно. Столица! Иногда представлялся сам себе неким персонажем из прежних советских фильмов: простой человек, а вокруг мэтры, мэтры…

С детками обошли все интересные им заведения от цирка и зоопарка до аквапарка и аттракционов в Парке Горького.

Единственное, что доставляло забот, – Светка. Алексей сам, естественно, не чувствовал себя прирождённым москвичом, но в жене открылась просто бездна каких-то комплексов. Или, может, одного: провинциальной бабы, вдруг полноправно прописавшейся в Москве.

Обойти все театры – это была одна из самых невинных её причуд. Но ей хотелось ещё непременно одеться, как дамы света, которых она видела в телевизоре. Её тянуло на какие-то тусовки, где можно было увидеть какую-нибудь попсярную знаменитость. Она влезла в массу телевизионных шоу – в качестве зрительской массы, конечно, но ей и это нравилось. А познакомившись как-то на даче у Ященко с женой того его друга, что помог им с приобретением квартиры, она едва ли слюнки не пускала, когда вспоминала, какая Анастасия простая, демократичная, но умопомрачительно стильная! Как парижанка! Хотя в Париже Светка, естественно, никогда не была.

Алексей когда посмеивался, когда порыкивал на жену. Было это как-то неприятно такое её поведение.

С другой стороны, это была жена. И можно было, вернее, надо было, её понять, когда вокруг неё соблазнительно хороводилась Москва во всём её бурном блеске и порочном гламуре.

Так что он просто положился на время. Оно всё превращает в привычку. И Светка тоже когда-нибудь насытится Москвою, верил Алексей. И станет прежней нормальной девчонкой.

Так всё и шло – разнообразно, но в то же время размеренно. Росли дети. Учились. Жена устроилась работать в рекламную фирму. Каким-то менеджером.

Через пару лет похоронили деда в Алчевске. Хорошо ушёл: тихо и в родном доме. Просто лёг вечером, а утром не проснулся.

После его смерти бабушка в Брянск к отцу переезжать отказалась: куда, мол, я от могилки старика моего. Она по-прежнему бодро пыхтела в свои почти восемьдесят лет, неплохо выживая на пенсию и вспомоществования со стороны дочери и зятя. В свою очередь, Алексей каждый месяц переводил отцу с матерью по тридцать из своих ста двадцати. Настоял, как те ни отказывались.

Не особенно повлияли на ход жизни и события на Украине. Кравченко, конечно, следил за ними – и по работе, да и родная всё-таки земля. Корни в ней. Но особенным, каким-то рабочим образом в тему не углублялся. За ходом боевых действий следил, конечно. Но как профессиональный военный вполне представлял себе истинное содержание столкновений малых вольных отрядов и армии, не понимающей, за что воюет, но однажды обречённой начать воевать хотя бы за саму себя.

И конечный несчастливый итог для отрядиков прогнозировал вполне. Если им никто не поможет.

Интереснее была политическая подоплёка происходившего. Но тут судить оставалось только по интернету да новостям. Никто отставному капитану на эту тему, естественно, ничего не рассказывал. А вопросы, способные вызвать «недоумение» Ященко, ни он, ни кто другой в их офисе задавать не собирался. Пару раз на памяти Алексея Ященко высказывал недоумение, после чего сотрудники, которых оно коснулось, быстро и позорно были уволены. В итоге излишне любопытных просто не осталось. Даже в курилке не особо обсуждали. Люди все военные, хоть и бывшие…

Шеф исчезал пару раз – то ли туда, то ли ещё по каким делам. Ничего не говорил, естественно. К Алексею по украинским поводам не обращался. Тем более что за Кравченко уже сложилась специализация. Кавказ, естественно, будь он неладен…

Жизнь поменялась в одночасье.

* * *

…Те несколько дней были самыми чёрными в жизни Алексея. Он и вспоминать их боялся. Ощущение сплошной темноты со спорадическими проблесками зацепившихся за сознание сцен.

Ященко оказался… Ященко. Без его помощи ничего с розыском, эксгумацией тела отца и вывозом его в Брянск не вышло бы. Не то время и не то место было в Донбассе во второй декаде июля 2014 года, чтобы даже подготовленный военный мог в одиночку справиться с таким делом.

Во-первых, шеф организовал всё с документами, билетами и прочими бумагами, необходимыми для вывоза умершего с сопредельной территории. Во-вторых, он связался по своим каналам с активистами. Ну, назвал он их так, а в остальное Алексей не вникал. Не до того ему было. Те дали связь с министром обороны ЛНР Сотницким, а тот, в свою очередь, выделил людей из прежнего своего батальона «Заря». Те и встретили Алексея на «нуле» возле Изварино, докуда его доставили трое молчаливых ростовских ребят. Сильно похожих на бандюганов из 90-х годов. Да, может, они ими и были – связи шефа и ЦК неисповедимы. Скорее всего, участием шефа объяснялось и то, что главный из «бандюганов» переговорил тихо о чём-то с пограничником, после чего перед ним подняли шлагбаум, велев выходить здесь же не позднее послезавтра.

От Изварино укров уже отогнали и где-то в стороне дожёвывали огнём. Проезд на Луганск по прямой был, однако, очень рискован. Из-за укров, которые давят на этом направлении, периодически вываливаются на саму дорогу, и тогда расстреливают там машины из пушек. Всё равно какие, хоть гражданские, хоть коммерческие. Впрочем, в Луганске и делать было нечего. Целью Кравченко была дорога недалеко от Новофёдоровки.

Хотя в Луганск всё равно заехали – всё ж не на частном уровне вопрос решался…

Вынимали тело папки из земли под звуки недалёких разрывов, как под звуки салюта. Укров отогнали, но те продолжали давить. Так что, по мнению сопровождающих из «Зари», Кравченко вовремя успел со своим печальным делом. Ибо не ровен час укропы снова сюда сунутся.

Выяснилось тогда же, что само пребывание здесь украинских военных в день гибели отца было не закономерным. Формально эта территория находилась под контролем ополчения. Но… Это же гражданская война. Слоёный пирог, причём всё в движении и перемешивании. Может, это украинские окруженцы какие пробивались. Из-под Изварина, к примеру. Хотя вряд ли: те через север отходили. Может, подразделение какое заблудилось: добровольцы-каратели из нацгвардии подчас странные чудеса в этом смысле творили. Может, ДРГ укропской армии поработала. Что скорее всего, ибо гражданских отпустили, а российского офицера-отставника казнили. Для полезной отчётности…

То есть отец натолкнулся на карателей и погиб случайно.

Бабушка, естественно, не знала, кто были его убийцы. Да даже, похоже, и не понимала, что это были за люди и почему убили её сына. То есть, видела и знала, конечно, что это украинские солдаты. Но так и не сумела понять, отчего и зачем им, своим солдатам, было убивать её своего же Сашку.

Таксиста Алексей расспросил более детально. Было у него поначалу подозрение, что тот нарочно повёз россиянина той дорогой, где был шанс наткнуться на укров.

Но нет, в этом водитель был не виновен. Хитрый и битый шоферюга, как все таксисты, он – видно было – на сей раз переживал искренне. Мать довёз потом до дома бесплатно. Завозил по пути в больницу, где ей вкололи чего-то укрепляющего-успокаивающего. Соседей нашёл, передал им бабушку под опеку. Позвонил Алексею. И сейчас был готов на всякую помощь.

Иное дело, что помочь он мог немногим. Укропы ему, естественно, не представлялись. На вид, по его, шофёра, мнению, были это не срочники. «Не зачуханные», – как определил таксист. Какой-то из нацбатов, скорее всего. Но какой, этого дядька не понял. «Тризуб, палки какие-то перекрещенные, да узор внизу, на свастику похожий», – вот и всё, что он мог описать.

Как везли тело, от которого ощутимо уже попахивало сладко-приторным, как покупали гроб, как собирали бабушкины вещи, как ехали потом на «ноль», это Алексей помнил лишь как внешнюю картинку. Как будто кино смотрел. И даже не с собственным участием. Ибо ходил, разговаривал, расспрашивал, распоряжался – не он. Некий человек в его образе. А он как бы висел рядом и наблюдал за всем происходящим.

Потом была граница. И неприятные формальности на границе. Потом – дорога до Брянска и неприятные формальности в Брянске. Потом – похороны. И скорая для бабушки. И неприятные формальности с нею в больнице.

И страшное, безбрежное горе матери.

В общем, много было всего неприятного помимо самого главного… Помимо самого главного горя.

У него больше не было отца…

Но когда схлынула суета похорон, поминок и девяти дней – которые наступили вскоре после запоздавшего погребения, – Алексей задумался о том, что должно быть дальше. Именно так: должно быть.

А должно – понятно, что. За отца нужно отомстить. Ибо так не делается. Не имеет права какая-то нацистская мразь, выскакавшая на майдане последние мозги, вот так просто расправляться с советским офицером.

Погибни отец в бою – всё было бы понятно. И ни о какой мести речи бы не было. Погиб – ну, не повезло. Но погиб в поединке равных, погиб за что-то, ради чего вышел на бой.

А здесь… Какая-то банда нацистских отморозков просто походя прихлопнула боевого офицера только за то, что он не захотел думать, как они!

Это не может, не должно оставаться безнаказанным!

* * *

Отомстить за отца – эта мысль молотком била по мозгу, когда Алексей выслушивал рассказ таксиста о последних минутах отца. Как бабушка бросилась к упавшему телу сына, как враз чего-то испугавшиеся украинские воины оттаскивали её, как орали на водилу, чтобы быстрее увозил старуху, пока её и его не завалили здесь же. Как буквально заталкивали их в его машину. И кто-то кричал, чтобы он, водила, делал быстрее ноги вместе с бабкой и чтобы забыл о происшедшем!

Алексей слушал всё это, слушал, как таксист полуоправдывается-полуобъясняет, отчего побыстрее смылся с места убийства, пока укропы не передумали. Не хотел, дескать, чтобы и старушку там же порешили. Да и его как явно лишнего свидетеля. Повезло ещё, что среди укров нормальные мужики были, что не все на голову отмороженные там оказались. Хорошо даже, что тело никуда не увезли и не утопили где-нибудь, а прикопали здесь же. Так что нашли, вот видишь, почти сразу захоронение-то…

Всё это Алексей слушал, но в голове метрономом стучало едва ли не одно лишь короткое слово: «Мстить… мстить… мстить!»

Но главное даже не это. Не просто месть. И не просто за отца. Нет, это должна быть ещё и кара.

Когда проехали с бойцами, его встретившими, по Луганску, когда остановились перед суетой на перекрёстке, когда своими глазами увидел гражданских двухсотых, разорванных, с оторванными руками-ногами. И по рассказам бойцов, это было каждый день: каждый день укропы лупили по городу, не выбирая цели, даже не задумываясь о ней. За хлебом вышел, на остановке автобус ждёшь, на рынке покупаешь что-то – и тут прилетает! И нет страшнее той жути, когда посреди мирно функционирующего города, возле открытого магазина, просто так люди с выпущенными кишками на улице лежат. С оторванными ногами.

Или вот девушка запомнилась. Совсем как живая, будто просто споткнулась. Только маленькая ранка в виске. И всё! И парамедики – опытные уже! – кричат своему парню, чтоб мобильный телефон ей поглубже в карман засунул, чтобы тот не выпал и можно было из морга позвонить родным, определить личность убитой…

Тогда Алексей и решил вернуться сюда после похорон отца. Не столько чтобы мстить, сколько карать всех этих нелюдей. Которые из-за своей поганой, ненавистнической идеологии обстреливают мирные города из пушек. Именно карать! Чтобы защитить всех этих людей, виноватых только в том, что хотели говорить по-русски и не хотели скакать с присказками про москалей.

Святая кара положена за всё то зло и горе, которое принесла эта нацистская сволочь людям в его стране! В его, Алексея Кравченко, стране! И эта страна не Украина. Хотя она – его родина. И не Российская Федерация. Хотя она – тоже его родина. Это глупое деление на нелепые куски его одной большой родины – это наносное. Преходящее. Временные мелочи в историческом масштабе.

А есть настоящая родина. Большая, настоящая страна без нелепых внутренних границ. Страна всех людей, неважно, какой национальности. Страна большого общего народа. Великая страна великого общего народа. Где все равны. И закон един для всех.

И уже иначе встаёт вопрос о том, кто сепаратист! Не тот ли на самом деле, кто выделился из этой базовой, основной, природной страны, создав больную, неспособную ни на что, кроме нацизма, убогую территорию? Не тот ли, кто отнял её у всего народа, чтобы устроить на ней дебильные попрыгушки и отдать её заокеанскому врагу? Это ведь они сепаратисты? Да больше: оккупанты! Захватили часть территории твой родины и теперь карательствуют на ней. И надо выходить на бой, чтобы защитить и спасти её, жестоко отрываемую от общей родной страны землю…

* * *

После этого и произошёл основной разговор с шефом. Кравченко вошёл в кабинет Ященко и после рукопожатия молча положил на стол начальнику заявление об увольнении. В обосновании значилось: «В связи со сложившимися семейными обстоятельствами».

Шеф спросил:

– А если не пущу?

Алексей пожал плечами:

– Я просто прошу. Но решение окончательное.

– Ты же там никого не знаешь, – возразил Ященко.

Алексей снова дёрнул плечом – теперь одним:

– Другие как-то входят. Да и бойцы знакомые. С которыми отца вытаскивал…

Помолчали.

Затем Тихон тяжело, грузно поднялся с кресла. Прошёл до шкафчика с баром, достал бутылку коньяка. Разлил. Молча пододвинул рюмку Алексею. Сказал:

– За невинно убиенного раба Божия Александра. – Опрокинул коньяк в рот. Кравченко сделал то же. Но продолжал неотрывно смотреть на шефа.

– Что конкретно намерен делать? – спросил тот.

– Буду разыскивать тех, кто это сделал.

– Убьёшь… – не спросил, а констатировал Тихон.

– Да, – кратко ответил Алексей.

Пауза.

– Та-ак, – протянул затем шеф. – Первое – безусловно. Имеешь право. Второе – против. Там война пошла настоящая. А ты там ничего не знаешь. И в одиночку ничего не сделаешь. Завалят тебя запросто. И всё. А ты мне здесь нужен.

Алексей непроизвольно сжал кулаки. Положил себе на колени.

– Вопрос даже не стоит, – набычившись, проговорил он. – Так будет. Так или никак.

Ященко посмотрел на него хмуро, даже зло.

– Помню я про выход отсюда, – хмуро, но по-прежнему решительно проговорил Алексей. – Просился бы в отпуск, но не прошусь. Потому что не знаю, как что будет. Но не считай это… м-м-м… жёстким увольнением, – он не смог найти более подходящего слова. – Подписки все остаются. И слово моё. Не уходил бы, если б не известные тебе обстоятельства.

– Дурь это, а не обстоятельства, – отрезал Ященко. – Мальчишество. Романтика. Можно было бы действовать и отсюда. И не таких устанавливали. И ликвидировали бы порядком, как положено…

– Дело не только в отце, – покачал головою Алексей. – Знаю: ты бы помог. И тогда за него даже легче было бы отомстить. Через возможности нашей конторы. Но не в отце только дело, понимаешь? Я всю мразь эту фашистскую с земли моей вычистить хочу!

Ященко усмехнулся:

– Они считают эту землю своею…

– Они могут считать что угодно! – прошипел, не сдержав ненависти, Алексей. – Когда человека убивают только за то, что он думает иначе, – это фашисты. А фашистам в принципе нет места на земле. Не должно быть! А тем более, чтобы они на нашей земле злодействовали!

Он оборвал себя. Ему вдруг стало стыдно за пафос, который Ященко мог найти в его словах.

– В общем, решил я, – глухо проговорил Алексей. – Или отпускай, или увольняй. Какие надо бумаги по секретности подписать, всё подпишу…

Ященко смотрел на него остро, пронзительно. Алексей ответил прямым, упрямым взглядом.

– Ладно, – помолчав, пришлёпнул шеф ладонью по столу, спрятав взгляд свой словно в ножны. – Слушай моё решение.

И задумался.

– Намерение твоё мне не по нраву, но я его одобряю, – высказался он парадоксально после паузы. Впрочем, тут же пояснил свою мысль: – Не по нраву потому, что ставишь свой вопрос против моего. Грозишь увольнением, хотя ты мне нужен. И хочешь ехать на войну, хотя я тебя не пускаю. Но одобряю, потому что иначе я и сам бы не поступил. И тебя бы перестал уважать, послушайся ты моего запрета. Но я знал, что ты его не послушаешься, – совсем уж нелогично закруглил Ященко.

Ещё один испытывающий взгляд на Алексея.

– Завтра приходи, – наконец, бросил шеф. – С «бегунком». Тогда и завершим тему.

И размашисто написал на заявлении Алексея: «Согласен». Поставил дату и расписался.

По душе резануло. Всё же с Ященко, «Антеем», работой Алексей как-то сроднился. И сейчас разрыв, вдруг ставший фактом, оказался болезненным.

Но и вариантов иных не было.

Ибо он всё решил.