Loe raamatut: «Воспоминания о семьях Плоткиных и Эйзлер»

Font:

ISBN 978-5-4493-3502-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Однажды, рассматривая старые фотографии семьи Плоткиных и Эйзлеров, я подумал: может быть, стоит записать то немногое, что сохранилось в моей памяти о людях, составляющих эти семьи. Ведь семья Плоткиных и Эйзлеров – это семья моего отца и матери, и вспоминать о них – значит прикоснуться к моей родословной. Наверное, это небезынтересно для последующих поколений. Стал писать – и оказалось, что интересно моим родным и знакомым, да и мне самому. Пусть их немного, но ради них я это сделал. Конечно, по мере вспоминания о тех или иных родственниках возникали вопросы, но, увы, спросить уже не у кого.

Следует высказать слова благодарности моим родным: жене Надежде, сыну Борису, его жене Татьяне за помощь в работе над этой книгой. А также поблагодарить моего венского родственника Аркадия Эйзлера за присланные материалы протокола допроса и многие другие сведения о семье Эйзлер.

Плоткины

Мой отец
Григорий Михайлович Плоткин

Мой отец родился в Москве в 1891 году. Семья Плоткиных из Вильно (Вильнюс). В царское время Вильно был истинно еврейским городом (около 50 процентов населения составляли евреи). Об истории семьи Плоткиных я знаю только начиная с моего деда, Моисея (Моше) Плоткина. Знаю, что Плоткины жили в еврейской части Вильно и что дед занимался какой-то коммерческой деятельностью, но в то же время тяготел к художественным занятиям – рисованию.

Насколько это соответствовали еврейскому религиозному образу жизни, не знаю. Но пример у него был. Ближайший родственник его жены, моей бабушки Баси, был Антокольский. Я помню, что, когда мы с папой посещали в Ленинграде еврейское кладбище (моя мама там похоронена в 1940 году), папа говорил: «Вот это памятник хоть и далекому, но нашему родственнику». Этот памятник, возле синагоги, из красного гранита, красивый и впечатляющий.

В какое-то время (не знаю точно, какое) дедушка был приглашен в Москву для обслуживания мастерской по изготовлению памятников на еврейском кладбище. Семья Плоткиных поселилась в Москве, в Замоскворечье, и жила в еврейской части квартала. Дедушка не только создавал эскизы памятников, но и организовывал покупку мрамора для них через Пизанскую еврейскую общину. Это сказалось в дальнейшем на судьбе семьи Плоткиных. К моменту приезда в Москву в семье уже был ребенок, Теодор – Федя. Мне рассказывали, что он ходил в хедер в Москве, изучал еврейский язык и Тору. Сохранился его маленький молитвенник 1881 года издания (он хранится у Бори) с надписью «Плоткин Федя».

Вот в 1891 году в Москве и родился мой отец. К тому времени губернатором Москвы был назначен дядя царя Сергей Александрович, непримиримый антисемит. Он приказал очистить Москву от евреев в течение года. Разрешение на жительство получили только врачи, юристы и купцы Первой гильдии. В связи с этим семье Плоткиных пришлось выбирать место для переезда. Они выбрали Одессу. Когда папе был год, в 1892 г., они переехали.

Дедушка Моисей. Одесса

В Одессе дедушка занялся коммерческой деятельностью, в частности, продолжал покупать пизанский мрамор, который привозили из Италии в одесский порт. Папа рассказывал, что жили они в центре (по-моему, на Пушкинской улице) в двухэтажном деревянном доме, в квартире на втором этаже. Дедушка играл на бирже. Папа рассказывал о типичной для евреев Одессы биржевой игре. Кто-то покупал зимой будущий урожай пшеницы, например, в Тамбовской губернии. Затем он перепродавал его кому-то другому с небольшой наценкой, тот – третьему, и т. д. Последний купивший участник был либо в хорошем выигрыше, либо в проигрыше, в зависимости от урожая. Как рассказывал папа, дедушка был не очень удачливым биржевым игроком. Но жила семья в достатке, Федя и папа учились в реальном училище. В семье была кухарка, и бабушка свободное время посвящала благотворительной деятельности в еврейской общине. Бабушка была вообще активной в общественной жизни еврейской общины. Папа рассказывал, что еще в Москве еврейская община послала делегацию женщин к губернатору Сергею Александровичу с намерением уговорить его не высылать евреев из Москвы, и бабушка была в составе этой делегации. Когда вошла делегация, губернатор встал из-за стола и выслушал женщин стоя. Но остался при своем мнении. Антисемит, а с хорошими манерами.

Отец в детстве

По воспоминаниям папы, в Одессе в училище была отражена интернациональность Одессы. Здесь учились русские, украинцы, греки, турки, евреи и даже один мальчик из караимской семьи.

Бабушка Бася с детьми Федей и Гришей. Одесса

В училище преподавали закон Божий. Евреи и турки были освобождены от обязательного посещения этих уроков. Папа вспоминал, что для этих нескольких мальчиков часы таких уроков были весьма желанными. Во время этих уроков они убегали в порт и наблюдали за разгрузкой судов. И если какой-нибудь грузчик ронял груз и рассыпалось что-нибудь съестное, они были тут как тут. Особенной удачей было, если рассыпались маслины.

Отец-гимназист. Одесса

В 1906 году в Одессе произошел погром. Прошел он и на улице, где жила семья Плоткиных. Но во время этого погрома произошел случай, характеризующий влияние властей на погромные действия. Через дом, в котором жили Плоткины, жила молодая еврейская женщина, за которой ухаживал какой-то офицер. Когда начались погромы, этот офицер послал солдата к дому, где жила его пассия. И у этого дома стоял солдат с ружьем – и всё! Толпа дошла до этого дома и повернула назад. Кстати, об этой истории, уже в Израиле, я прочел в газете «Вести» в воспоминаниях какой-то одесситки.

Вот, оказывается, достаточно было присутствия одного солдата, чтобы устрашить погромную толпу. Но погром, случившийся в Одессе, был достаточным поводом для решения моей бабушки уехать из России. Она была волевая женщина (и это видно по фотографии). Она заявила: «В этом государстве евреи жить не должны». Выбрана была Италия, тем более что торговля дедушки пизанским мрамором познакомила его с некоторыми пизанскими евреями. Поселились Плоткины в городке Каррара, вблизи Пизы. Папа продолжил учебу в школе в Пизе. Уж как он освоил итальянский язык – не знаю. Но когда он был уже старым, он помнил некоторые итальянские слова и пел итальянскую песенку. Это звучало так:

Над Италией летают птички
И бросают итальянские яички.

В 1910 году папа уехал в Париж и поступил на медицинский факультет Сорбонны. Замечу, что к тому времени старший папин брат Федя закончил этот факультет и уехал в Варшаву, так как получил место хирурга в еврейской Варшавской больнице. В Варшаве дядя Федя и женился. В то время когда папа жил в Париже, там организовалась небольшая группа еврейских студентов российского происхождения. Они сдружились, и в дальнейшем двое из них стали папиными близкими друзьями. Оба, как и папа, оказались в дальнейшем в Советской России. В 1916 году папа окончил медицинский факультет, и, поскольку шла война, а Франция и Россия в Первую Мировую войну были в коалиции «Антанта», выпускникам Сорбонны с российским гражданством – а у папы оно сохранилось – предоставили право выбора службы в армии России или Франции. Большинство евреев с российским гражданством, окончивших медицинский факультет, выбрали службу в российской армии.

Отец – студент-медик. Париж

Когда я спрашивал у папы, почему он выбрал Россию, он говорил, что во Франции столкнулся с очень злобным бытовым антисемитизмом, происходившим в первую очередь от религиозных воззрений католической (христианской) веры населения Франции. Проявлялся антисемитизм по-разному в разных сферах жизни. Например, молочница отказывалась приносить молоко еврейским студентам, не каждый профессор соглашался принимать экзамен у еврейского студента и т. п. В то же время в памяти у папы была одесская жизнь, учеба в школе, где учились дети разных национальностей. Кроме того, были еще свежи воспоминания о деле Дрейфуса, которое касалось армии.

Папа решил ехать в Россию и служить в российской армии, а после окончания войны вернуться к родителям в Италию. Но не случилось.

Дедушка Моисей. Италия

Поскольку шла война, папа различными путями пробирался в Россию (это видно по его заграничному российскому паспорту, он хранится у меня). Наконец он добрался до России, но в соответствии с российскими законами надо было в России подтверждать врачебный диплом (это надо и в Израиле). И он отправился в Петроград в Военно-Медицинскую академию для подтверждения диплома.

Папа прибыл в Петроград на Николаевский вокзал (теперь Московский). Кстати, и дорога в Москву называлась Николаевская железная дорога. Папа был простужен и нанял извозчика, попросил отвезти его в ближайшую недорогую гостиницу. Но извозчик, видимо, решил подзаработать и повез его сначала на теперешнюю Ломоносовскую улицу. Не успел папа снять багаж, как вышел швейцар и сказал: «Вашей нации-с не принимаем-с». Так был подан первый сигнальчик к оценке правильности выбора службы в российской армии. Я уже упомянул, что папа был простужен. Он решил для облегчения самочувствия купить лекарство и велел извозчику ехать в аптеку. Извозчик повез его через Фонтанку на улицу Правды (теперешнее название). Эта аптека сохранилась до настоящего времени (аптека на ступеньках).

Как оказалось, аптеку держал еврей, к которому папа обратился с просьбой продать ему лекарство (думаю, аспирин, и что еще тогда могло помочь при простуде). Разговорились, и папа, перейдя на идиш, рассказал о цели приезда в Петроград и об инциденте в гостинице.

При этом разговоре присутствовал знакомый аптекаря, пришедший к нему по своим делам. Услышав папин рассказ, этот человек сказал папе, что он может порекомендовать папе снять небольшую комнату с пансионом у его знакомых. Папа согласился И они поехали на 10-ю Рождественскую улицу, где сдавалась комната. Хозяева этой квартиры были польские социал-демократы по фамилии Доброницкие. Сам Доброницкий был казначеем Петербургского отделения социал-демократической польской партии. Так папа поселился в Петрограде (Петербурге, Ленинграде) на 10-й Рождественской улице (ныне 10-я Советская), в д. 9 кв. 17, где прожил до конца своих дней. Там же родился и я.

Человека, с которым папа познакомился в аптеке и который порекомендовал снять комнату у Доброницких, звали Абрам Ефимович Эйзлер. В дальнейшем с семьей Эйзлеров были связаны многие эпизоды жизни Плоткиных, и главное событие – знакомство с Марией Эйзлер, женитьба на ней, и как следствие – в том числе и мое рождение.

Папа сдал экзамены по подтверждению врачебного диплома. Был призван в армию и направлен полковым врачом железнодорожного полка. Полк предназначался для охраны железных дорог Николаевской и Северной, связывающей Петроград с Архангельском. Полк размещался на теперешней Транспортной улице. Бравый офицер-медик на фото. На службу папа ехал на полковой пролетке, и городовые отдавали ему честь. На 9-й Советской жил генерал, иногда встречалась и его пролетка, и папа, естественно, его приветствовал. Но случилась Февральская революция, и папа, как приверженец демократии, не встал при встрече с генеральской пролеткой, подчеркнув свое свободомыслие. Об этом он несколько раз мне рассказывал, видимо, был очень впечатлен этим поступком. И еще в этом ключе папа с удовольствием рассказывал о своем участии в демонстрации в поддержку Учредительного собрания после Февральской революции.

Отец. Офицер-медик железнодорожного полка

Вскоре папу перевели в г. Тихвин, где обосновался и железнодорожный полк. К этому времени папа был уже женат, и в Тихвине в 1920 году родилась моя сестра Таня. После октябрьского переворота железнодорожный полк перешел на сторону большевиков в полном составе. Так папа оказался в Красной армии и связанным с условиями службы в армии до 1934 г. Поскольку в те годы свирепствовал тиф, то были организованы тифозные бараки вдоль железной дороги, связывающей Петроград с Архангельском, на станциях Котлас, Кемь и др., и папе приходилось быть все время в разъездах по этим городам. Наконец, папе удалось добиться перевода его в Петроград на службу в Ораниенбаум врачом во вновь созданную бригаду морской авиации. Мама с Таней вернулись в Петроград на 10-ю Советскую улицу, и папа каждый день ездил на паровике на работу в Ораниенбаум и возвращался домой поздно вечером. Папа рассказывал, что, несмотря на то, что он служил в авиационной бригаде, он ни разу не летал, так как очень боялся самолетов и считал летчиков безумными людьми. Затем папа перевелся в санчасть полка, расположенного на Ржевке (это пригород Ленинграда). К тому времени мне было несколько лет, и в моей памяти сохранились какие-то эпизоды нашей летней жизни на Ржевке. Например, как мы с мамой ходили за пайком с бидончиком для подсолнечного масла, и как папа чистил сапоги гуталиновым кремом – и мне очень нравился запах гуталина.

Отец – врач авиационного полка

В 1935 году папа, наконец, демобилизовался из армии. В его армейской жизни был довольно драматический (огорчительный) эпизод. Когда в 1929 году папа получил сообщение о смерти матери, он послал телеграмму Ворошилову с просьбой разрешить выехать в Италию на похороны. Получил фигу. Так, уехав на войну в Россию в 1916 году, больше своих родителей он не видел, и, естественно, мать умерла, не увидев своих детей, ни Федю, ни Гришу. Когда в 1991 году произошел путч и Боря с семьей были уже в Израиле, мне эта ситуация вспомнилась.

Уволившись из армии, папа поступил в ГИДУВ (Государственный институт для усовершенствования врачей) и стал аспирантом на кафедре проф. Белоновского. Темой папиной работы была разработка бактериофага. Насколько я помню, этим препаратом собирались лечить гнойные заболевания и, в частности, ангину. Сам проф. Белоновский был типичным русским интеллигентом и по поведению, и по виду. Всегда в костюме-тройке, с бородкой и усами, высокий и к тому времени полноватый. В общем, производил впечатление. Не то, что его аспиранты (а их было трое): ходили кто в гимнастерке, кто в какой-то куцавейке. И зарплата у них была маленькая. И время было нищее. Эти аспиранты (а все они были с высшим медицинским образованием) еще и подрабатывали на полставки. Мой папа тоже. Он устроился на полставки квартирного врача на Охте. Его участок был в деревне Яблоневка. Тогда это была настоящая деревня – с деревянными домами, огородами вдоль речки Оккервиль и ветхим мостиком через эту речку. Теперь это полноправная часть города с многоэтажными домами. Я помню из своего детства, что мы несколько раз на лето ездили в Яблоневку на Охту. Жили мы в деревянном домике у семьи Бутлеровых. Папа лечил их, и семьи подружились. Я точно не помню, либо старший из семьи Бутлеровых, либо его жена были детьми Бутлерова, известного русского химика. У семьи Бутлеровых, у которых мы снимали комнату, была дочь Оля, Таниного возраста, и они дружили. Дальнейшая судьба этой семьи печальна. Старшие Бутлеровы умерли еще до войны. Перед войной Оля вышла замуж за университетского аспиранта, еврея, подававшего большие надежды. В начале войны он был призван в армию и в первые дни погиб. Оля до войны родила ребенка, в определенном смысле продолжателя рода Бутлеровых. Оля и ее сын остались в Ленинграде во время войны. Голод они переживали вдвоем, одни, и, конечно, им было очень тяжело. Таня, моя сестра, во время блокады несколько раз навещала их. Она рассказывала, как однажды застала их, закутанных, изголодавшихся, за чтением книги «О приготовлении пищи из овощей». Однажды Таня принесла им дрожжевой суп, который давали раз в день работникам госпиталя. Гадость несусветная! Многие его не могли есть, несмотря на голод. Но Оля и ее сын сразу его съели. Голодный и холодный 1941—42 год они не пережили и оба умерли. Была семья. Случилась война. Семья исчезла. Оборвался род.