Котелок по кругу

Автор Александр Полещук

Дизайнер обложки Артём Полещук

Дизайнер обложки Игорь Меланьин

Вёрстка Мария Герасимова

© Александр Полещук, 2023

© Артём Полещук, дизайн обложки, 2023

© Игорь Меланьин, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-8184-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Опросный лист №38371

Сержант Александр Ильич Полещук. 1936 г.

С горьким чувством досады начинаю я это сочинение – не очерк, не повесть, не биографию, не историческое исследование, а что-то вроде монтажа фактов, заметок, цитат и размышлений, объединённых одной темой – судьбой отца. Но чувство досады вызывает не то, что материал, рассыпанный по разным и очень неравноценным источникам, клочковат, обрывист и с трудом укладывается в рамки определённого литературного жанра. Моё занятие прерывает, иногда надолго, сомнение: понадобится ли кому-нибудь моя работа? Чересчур узок круг людей, которым она может быть интересна. Поздно, безвозвратно поздно! Умерли все, кто близко знал и хорошо помнил отца: его мать, сёстры, его жена, родители и брат жены. Ушли из жизни и мои двоюродные братья, воспитанные, как и я, в атмосфере почитания памяти павших на войне.

А взяться за перо, как выражались в старину, меня побудили неожиданные события. Однажды вечером позвонил Рафаэль Гольдберг, редактор газеты «Тюменский курьер», – мой и жены однокурсник по факультету журналистики Уральского университета.

– Твой отец – Полещук Александр Ильич? – спросил он.

– Да.

– 1912 года рождения, был призван в армию Ялуторовским райвоенкоматом?

– Верно.

– Я сейчас просматриваю картотеку для второго тома «Запрещённых солдат»…

Поясню, что речь шла о документальном сборнике «Запрещённые солдаты», где собраны сведения об одиннадцати тысячах тюменцев, попавших во время Отечественной войны в плен. Первый том этого сборника, составленного Рафаэлем Гольдбергом и историком Александром Петрушиным на базе рассекреченных архивных материалов, вышел из печати в 2005 году и был подарен мне, так что я сразу понял, о чём говорил Раф.

– Так вот, – продолжал мой собеседник. – В карточке указано, что он попал в плен в октябре 1941 года, а в июле 1944-го бежал… Завтра посмотрю фильтрационное дело, позвоню…

Надо ли говорить, как были взбудоражены я и мои близкие этим сообщением… Стала, по крайней мере, понятна причина загадочного молчания отца в течение почти всей войны. Ведь его последнее письмо, датированное 29 сентября 1941 года, пришло из посёлка Издешково Смоленской области, «похоронка» же извещала о его гибели в Латвии 21 февраля 45-го. Но как именно попал он в плен? Где находился, в каких лагерях? Что происходило между его побегом и гибелью? Почему не дал о себе знать после освобождения из плена? Словом, безответных вопросов стало ещё больше, чем раньше, когда на многочисленные наши запросы в архивы мы получали однотипный ответ: по одним сведениям, Полещук А. И. пропал без вести в 1941 году, по другим – погиб в 1945-м.

Через несколько дней из Тюмени пришёл пакет. Это была копия протокола допроса Полещука Александра Ильича, техника-интенданта 1 ранга (то есть, старшего лейтенанта административной службы) оперуполномоченным контрразведки «Смерш» спецлагеря №283 лейтенантом Ткачёвым. На каждой из восьми страниц Опросного листа стояла удостоверяющая подпись отца, хорошо знакомая мне по его сохранившимся письмам и документам. Опросный лист имел порядковый номер 38371.

Именно тогда я решил написать обо всём, что мне известно, и о том, что обязан узнать об отце. Если это не сделаю я, то уже не сделает никто.

Опросный лист №38371. Сталиногорский проверочно-фильтрационный лагерь ГУКР «Смерш» №283. 1944 г.

О Великой Отечественной войне пишут уже шестьдесят с лишним лет. Но никому пока не было дано с сознанием исполненного долга перед памятью предков перевернуть последнюю страницу этого горького и героического повествования. Продолжают выходить книги и статьи, защищаются диссертации, снимаются фильмы. В последние годы вал публикаций всё растёт: таков естественный результат снятия режимов секретности и исчезновения запрета на свободное слово.

Опросный лист №38371. Сталиногорский проверочно-фильтрационный лагерь ГУКР «Смерш» №283. На последней странице – удостоверяющая подпись отца. 1944 г.

Ежегодно в День Победы в миллионах семей поднимают поминальную чарку. Поминают тех, кого ещё помнят живыми, и тех, кого знают только по имени, и павших вообще, чьи лица и имена растворились в вечности.

Уже и Интернет наполнился спорами о причинах наших поражений и цене побед, воспоминаниями ветеранов, сообщениями поисковых отрядов, запросами о судьбе пропавших без вести.

Раны продолжают кровоточить, как будто война кончилась вчера.

И там же, в анонимной информационной паутине, – прейскуранты на откопанную в болотах немецкую и советскую амуницию, оружие, боевые награды и знаки различия. Чёрные следопыты освоили чёрный рынок войны…

Да, годы идут, времена меняются, выросли новые поколения, и для многих сегодняшних молодых людей та война перестаёт быть не только «священной», но и «Отечественной», и на неё всё чаще распространяется бесстрастное и чуждое нашему русскому сознанию наименование – Вторая мировая.

Наверное, в этом есть историческая закономерность, предопределённость забвения, даже наверняка есть. И всё-таки, всё-таки… всё-таки ещё можно – сквозь орудийную канонаду, скрежет танковых гусениц, хриплые стоны раненых и тяжёлый русский мат можно расслышать, как бьётся одинокое человеческое сердце.

Круг первый

У меня остались три вещи отца: ажурная, каслинского литья, подставка для карманных часов, так называемый подчасник, чайная чашка с блюдцем фабрики Кузнецова и алюминиевый котелок с процарапанной на крышке надписью ПОЛЕЩУК.

Чугунный подчасник, с гнездом, предназначенный для бережного сохранения карманных часов, когда ими не пользуются, стоит на полке без применения.

Чашка и блюдце, расписанные декадентскими бледно-лиловыми цветами, сберегаются особо: это семейная реликвия, имеющая уже довольно длительную историю. Перевернув чашку, можно увидеть на её донце печатку: «1912» – год рождения моего отца. Кто-то из родственников преподнёс этот дар его матери – а моей, стало быть, бабушке Евдокии Кузьминичне – с наказом передавать чашку дальше по мужской линии. Когда родился я, Евдокия Кузьминична так и сделала, и я стал хранителем заветной чашки, пока она не перешла к моему старшему сыну Всеволоду.

А солдатский котелок с фамилией отца с некоторых пор стал атрибутом нашего семейного застолья в День Победы. Иногда он просто присутствует на столе, а иногда, налив в крышку котелка водки, мы пускаем её по кругу, как магическую чашу памяти, по очереди отпивая поминальный глоток.

Разумеется, и подчасник, и котелок относятся к довоенному времени, когда моя мать Анна Антоновна, дед Антон Никодимович, бабушка Ксения Васильевна и дядя Фёдор Антонович проживали на станции Петухово Челябинской области. (Теперь это город Петухово Курганской области. Я постараюсь и дальше давать точную географическую привязку описываемых событий – ведь за прошедшие десятилетия карта страны претерпела существенные изменения.)

Из того же довоенного времени долго оставались в доме «будёновка», кобура, портупея и серый прорезиненный офицерский плащ. «Будёновка», портупея и кобура стали предметами моих детских игр. Сохранилась фотография, где я, в зимнем пальто и «будёновке», сижу в роскошных плетёных санках, происхождение которых мне неизвестно. А как гладок и прохладен был бок кобуры, как мягко и надёжно входила в прорезь ремешка латунная кнопка! Что же касается длиннополого, незнакомо шуршащего плаща, то я, достигнув соответствующего роста, стал носить его, на зависть одноклассникам, начищая пуговицы со звёздочками асидолом. Жаль, что и кобура, и портупея, и плащ были утрачены при одном из наших переездов.

Последнее гостевание отца в Петухово относится к маю 1940 года. Отсюда он уехал с молодой женой на место службы – в Забайкалье. Четырьмя месяцами ранее ему присвоили звание техника-интенданта 1 ранга и назначили начальником финансовой части 126-го корпусного артиллерийского полка в недавно сформированной 16-й армии. Армия стояла в степи у монгольской границы. Зимой морозы 30 градусов и выше и свирепые ветры, летом – жара и сушь. Такова была романтическая Даурия, куда привёз Александр свою Анну.

Трудно, однако, поверить, что командир Красной Армии, возвращаясь в часть из отпуска с женой, оставил в её доме личные вещи. Разгадка их появления обнаружилась в последнем письме отца из Забайкалья, накануне войны. (Мать сохранила несколько десятков писем и телеграмм отца, а когда умирала, попросила положить их в гроб. Каюсь, я ослушался. Что-то подсказало мне оставить письма, тем более что в них не содержалось интимных подробностей. Думаю, теперь мать простила бы меня).

В марте 1941 года отец отправил мою будущую маму в Петухово, чтобы она разрешилась от бремени в более цивилизованных условиях, чем те, что наличествовали в Даурии. Он писал ей длинные письма, в радостном возбуждении от предстоящего события. Наконец, 12 мая оно произошло. Отец был извещён телеграммой о том, что у него сын, а вскоре получил и письмо. В ответном послании от 21 мая 1941 года он писал:

Ну, что же, хорошо, что всё благополучно. Поздравляю. Твои пророческие слова «Хоть бы помучиться, да сына родить» сбылись.

[…]

Аня! Только это конспиративно. В этом письме я сообщаю тебе, чтобы ты больше в адрес 79 разъезда писем не писала до получения от меня уведомления. Ты, я знаю, будешь гадать, чи восток, чи запад? Когда будет можно, я тебе сообщу. Но, в общем, думаю, что дело в лучшую сторону.

Так и написал, уверенный в «светлом будущем»: «Дело в лучшую сторону».

Итак, снова перемена места службы. Будучи по-крестьянски основательным и бережливым, отец тщательно упаковал домашние вещи и отослал в Петухово. В том багажном ящике оказалось и списанное личное имущество…

Будешь гадать, чи восток, чи запад… Пародированием украинского речевого оборота отец наверняка хотел напомнить жене о счастливых днях отпуска, проведённых весной 1940 года в Петухово, в доме по улице Луначарского, 5 (сейчас улица Мира, 5). Здесь жила семья Савранских, переселившихся из села Данилова Балка, что в Ульяновском районе Кировоградской области.¹ Каждую весну дом белили подсинённой известью, как белят украинские хатки. Обычаи прародины обитателей дома давали о себе знать на каждом шагу. И говорили они между собой преимущественно по-украински, а в их русской речи нет-нет да и проскакивали украинизмы, порой же украинские словечки нарочно вставлялись в русские фразы, что придавало ей некоторый шик.

В Даниловой Балке у Антона Никодимовича и Ксении Васильевны Савранских было хорошее хозяйство. («Из семьи крестьян-середняков», – писала мать в анкетах, отвечая на вопрос о социальном происхождении – один из главных вопросов анкет того времени.) Судя по скупым воспоминаниям бабушки, семья деда, Антона Никодимовича Савранского, в которой ей пришлось жить после замужества в шестнадцатилетнем возрасте, была довольно зажиточной. В начале 50-х годов, помню, бабушка привозила меня в Данилову Балку, разбитую войной. Мы переночевали в хате её дальней родственницы на глинобитном полу, застеленном соломой и пёстрым рядном. Наутро бабушка показала мне фундамент сгоревшего в войну дома Савранских – он запомнился мне довольно обширным.

Семья Савранских. Антон Никодимович и Ксения Васильевна, их сыновья Фёдор и Михаил, дочь Анна. Моей будущей матери здесь восемь лет. На обороте паспарту чьей-то неуверенной рукой написано: «Цей снiмок 1922 року, 23 мая, м-ко Саврань». Бывшее местечко Саврань Подольской губернии – ныне районный центр в Одесской области Украины.

Савранские покинули родной край в 1930-м году, встревоженные приближением неясных перемен. С двумя детьми – Анной, 16-ти лет, и Фёдором,12-ти, ножной швейной машиной «Зингер», прялкой и синим сундуком, окованным железными полосками, они приехали в Сибирь. Здесь, на железнодорожной станции Петухово, работал с дореволюционных времён билетным кассиром родной брат Антона Никодимовича – Денис (Дионисий) Никодимович. Он и помог им устроиться на новом месте. Вскоре переселенцы купили небольшой дом.

Анна, окончившая на родине семилетку, через год уехала учиться в Омск, в медицинский техникум, и в 1935 году получила диплом фельдшера-акушерки. Распределили её на работу в Новую Заимку – тогдашний районный центр Омской области, ныне просто крупное село в Заводоуковском районе Тюменской области. Там они и встретились – моя будущая мама и мой будущий папа, курсант, будущий командир Красной Армии, приехавший на родину в отпуск.

В те годы мать носила длинную девичью косу и в речи её, вероятно, ощущался украинский акцент. Потом, я помню, она говорила по-русски чисто и правильно, даже не приобрела характерную сибирскую интонацию. Как вдруг за несколько дней до смерти, в бреду, она произнесла несколько отчётливых украинских фраз: тайны подсознания…

Из черновика «Краткой записки о службе», сохранившейся в бумагах отца:

Прибыл в 193 сп, курсант полковой школы 2.11.1934

Удостоен звания к-ра отделения 10.12.1935

Оставлен на сверхсрочную службу на 1 год 30.10.1936

Оставлен на сверхсрочную службу по 2 году в должности пом. ком. взвода 1.10.1937

Откомандирован на курсы казначеев в г. Сарапул 18.2.1938.

Примерно таким же был путь в большую жизнь многих крестьянских юношей того времени: армия давала образование, специальность, материальную обеспеченность, общественный статус. Сейчас в это трудно поверить, но в тридцатые годы сельский парень, которого по каким-либо причинам забраковала призывная комиссия, действительно ощущал свою ущербность, да и в глазах девчат терял реноме: «Раз не взяли в армию, значит больной или лишенец».

За плечами у красноармейца Александра Полещука было семь классов школы крестьянской молодёжи (ШКМ) и курсы счетоводов. Такое образование, при наличии у молодого человека положительных политических и моральных данных, могло стать в те годы хорошим стартом для карьерного роста. Помимо этого, отец до призыва в армию успел поработать счетоводом в сельхозартели имени Ворошилова, что в селе Новая Заимка. Когда он решил остаться в армии, эти обстоятельства сыграли решающую роль при окончательном определении начальством его дальнейшей армейской службы. Вопреки тому, что его первая военно-учётная специальность называлась «командир пулемётного взвода», он был направлен на шестимесячные курсы начальствующего и рядового состава военно-хозяйственной службы Уральского военного округа, по окончании которых переквалифицировался в финансового работника.

Интересную деталь я обнаружил в «Личном деле» отца, которое хранится в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО), что в подмосковном Подольске. В анкете, состоящей из 31 вопроса, есть и вопрос о пребывании в комсомоле и партии. На первый вопрос отец отвечает, что состоял в рядах ВЛКСМ с ноября 1928 по декабрь 1929 года. «За выступление против перегибов в колхозном строительстве исключён», – сообщает он. Видимо, молодой комсомолец, помня несправедливое исключение (ведь правота его протеста против форсирования коллективизации, в конце концов, подтвердилась), больше не стал вступать ни в комсомол, ни в ВКП (б).

Колхозный счетовод. Новая Заимка. 1933 г.

В автобиографии, датированной 22 ноября 1938 года, отношения с руководящими структурами той поры описаны несколько подробнее:

За время самостоятельной работы репрессиям со стороны органов советской власти не подвергался. За хорошую работу неоднократно был премирован районными организациями и колхозом. В период коллективизации 29—30 гг., будучи селькором журнала «Деревенский хорист», вёл борьбу с левозагибщиками в коллективизации.

В соответствии с требованиями тех лет, даны сведения о родителях, братьях и сёстрах:

Отец по происхождению крестьянин, по профессии учитель. Занятие родителей до революции – крестьянство. Отец учительствовал, мать домохозяйка. После революции то же самое. С 1931 года отца нет – умер. Мать работает в артели инвалидов г. Ялуторовска Омской [ныне Тюменской*] области.²

Более подробно рассказывает об этом в своих воспоминаниях Тамара Ильинична Попова, сестра моего отца:

Илья Ефимович Полещук был сыном крестьянина. Родился он в 1878 году в селе Новая Заимка Ялуторовского уезда Тобольской губернии. У него была сестра, которую выдали замуж за слабоумного сына деревенского богача.

Дед Ефим Моисеевич сослан из России за «неблагонадёжность». Женился церковным браком и ушёл «в дом» к одинокой бедной женщине. Хозяйство у них было – корова и лошадь. Дед был мастеровым, красил крыши церквей и богатых домов по всей округе.

Пришлые люди в Сибири были не в диковинку. Помимо крестьян, переезжавших на вольные богатые земли из «Расеи», оседали здесь служилые люди, водворялись на жительство ссыльные, находил пристанище беглый и отбывший каторгу народец, укоренялись разные шатуны-бродяги. О сибиряке по фамилии «Полещук» можно с уверенностью сказать, что его предки – выходцы из белорусского или украинского Полесья. «Полещук», или «полешук» означает «обитатель Полесья», так же как «вятич», «кубанец», «тоболяк» – наименования жителей соответствующих районов.

Является ли имя и отчество моего прадеда свидетельством его еврейского происхождения, я определённо не знаю – по крайней мере, в разговорах родных эта тема никогда не звучала. Да это и не имеет для меня никакого значения. Может так, а может – этак. Ведь в старину в южных и западных российских губерниях у простого люда были в ходу имена, считающиеся расплодившимися ныне любителями генеалогических изысканий непременно «еврейскими», такие как Моисей, Марко, Давыд, Юхим, т. е. Ефим. Достоверно известно и более важно другое: Ефим Моисеевич легко принял незнакомую жизнь, вошёл в местную среду, постепенно превратившись в сибиряка. «Женился церковным браком», как пишет тётя Тамара, – следовательно, был крещёным, православным. От этого брака появился на свет в 1878 году мой будущий дед, наречённый при крещении Ильёй.

Мальчик часто болел золотухой, ему угрожала слепота, – говорится в записках Тамары Ильиничны. – Медицинской помощи в селе не было, поэтому бабушка Евдокия Изосимовна решила идти в Верхотурье, чтобы поклониться святым иконам и попросить у Бога исцеления для своего сына. Ему было 9 или 10 лет. Шли пешком, иногда их подвозила попутная подвода. И так более 900 километров. Но не зря: болезнь отступила. Позднее приехавший в Новую Заимку земский врач посоветовал отцу носить дымчатые очки.

Илья успешно окончил местную школу, и сход постановил направить его на деньги сельского общества учиться в Омскую духовную семинарию. Однако по окончании оной Илья пошёл не по церковной линии, а по светской, избрав благородную стезю народного учителя. Он возвратился в Новую Заимку и стал учить деревенских детей в Двухклассном сельском Министерства народного просвещения училище. И всю последующую жизнь Илья Ефимович учительствовал и одновременно вёл крестьянское хозяйство.

Жена Ильи Ефимовича, Евдокия Кузьминична Глазунова, происходила из старинного сибирского села Падун Ялуторовского уезда и принадлежала к чалдонам – давно укоренившимся жителям Сибири. Из цитированных выше воспоминаний мне известно, что она жила в прислугах у своих учительниц, когда училась в церковно-приходской школе. Окончила три класса с отличием. Но продолжать ученье не пришлось: семья, не имевшая земельного надела, жила в нужде. И Дуню отправили работать на строительство железной дороги – знаменитой Сибирской магистрали. В двадцатилетнем возрасте она вышла замуж за Илью Ефимовича. В их семье было шестеро детей: Леонид, Александр, Екатерина, Тамара, Владимир и Валентин.

Много сил она отдавала, чтобы мы росли здоровыми, трудолюбивыми, чтобы учились, – продолжает Тамара Ильинична. – Жили бедно, но мы были всегда одеты и обуты по сезону. Переделывала, перешивала, чинила одежду, подшивала валенки. Запрещала нам ссориться, употреблять обидные прозвища. Следила, чтобы мальчики не курили. Часто за каким-нибудь занятием напевала песню, а то и рассказывала зимним вечером у горящей керосиновой лампы какое-нибудь стихотворение, запомнившееся со школы…

Об отце у нас остались тоже тёплые воспоминания. Он играл с нами во дворе в городки, чижика, «бить-бежать», устраивал театральные постановки. В хозяйстве были две лошади. С братьями старшими мы обрабатывали пашню. В праздники выезжали в лес, там играли, пили чай, катались на лошади.

В селе был совместный хор учащихся, учителей и их родителей, хором руководил Илья Ефимович. Ставили спектакли по Гоголю, Чехову, Островскому. Особенно удавались отцу комические роли.

У меня хранится большая фотография, сделанная в Ялуторовске в 1917 году. На ней Илья Ефимович, в аккуратной бородке и пенсне, похожий на Чехова, стоит, положив руку на стопку книг – знак принадлежности к учёному сословию. Перед ним сидит в кресле Евдокия Кузьминична с маленькой Тамарой на руках, рядом с ней Лёня и Катя. А по другую сторону от Евдокии Кузьминичны обнимает за плечи моего будущего отца его крёстная мать. У него не по-детски серьёзные глаза, и мне видится в них кроткая готовность принять любую судьбу…

Илья Ефимович Полещуков, его жена Евдокия Кузьминична и их дети (слева направо): Леонид, Екатерина, Тамара (на руках у матери), Александр. Рядом с Александром – его крёстная мать Евдокия Ивановна Тарасова. Ялуторовск. Лето 1917 г.

С 1928 года Илья Ефимович не жил в своей прежней семье, найдя в пятидесятилетнем возрасте душевный отклик у одинокой учительницы. Евдокия Кузьминична осталась с шестью детьми, и, хотя старшие уже работали в колхозе, приходилось ей нелегко. Правда, бывший муж покаялся, но гордая чалдонка не простила его. Добилась расторжения церковного брака, вернула себе девичью фамилию, устроилась на работу. При этом она переписывалась с Ильёй Ефимовичем и его новой женой, устраивала ему встречи с детьми. Всё это было необычно для деревенских нравов тех лет и вызывало пересуды, нисколько не трогавшие Евдокию Кузьминичну. Мне рассказывали, что во время похорон Ильи Ефимовича (он попал под поезд в 1931 году) она без смущения объясняла любопытствующим: «Я – жена первого брака, а это – жена второго брака».

В послевоенные годы бабушка Евдокия поддерживала тёплые отношения с нашей семьёй, приезжала не раз в Петухово. И я не раз бывал в Ялуторовске, где в высоком доме близ Тобольчика – старицы Тобола, жили бабушка и тётя Катя с сыном Владимиром. Екатерина Ильинична Полещук была главным зоотехником района, человеком известным и уважаемым. Помню, как в пять утра меня будил её зычный голос: она начинала обзванивать колхозы и совхозы района, чтобы подробно выспросить, как обстоят дела на животноводческих фермах и дать распоряжение или совет по поводу возникшей в хозяйстве проблемы.

А река Тобол оказалась косвенным образом причастна к смерти бабушки в 1964 году. Когда на секретном предприятии в Челябинской области произошло разрушение накопителя ядерных отходов, вредоносные частицы в огромном количестве попали в реку Течу, оттуда в Исеть, потом в Тобол. Бабушка же очень любила речную рыбу, а мясо после гибели Ильи Ефимовича не употребляла вообще…

Фото на память о приезде в Петухово бабушки из Ялуторовска. В первом ряду – Ксения Васильевна Савранская, Антон Никодимович Савранский и Евдокия Кузьминична Глазунова. Позади них я и мама, Анна Антоновна Полещук. 1957 г.

Другая моя тётка, Тамара Ильинична, воспоминания которой я цитировал, учительствовала, как и Илья Ефимович, в Новой Заимке. В начале 60-х годов она показывала мне старенький домик, где родился дед. В те годы в Новой Заимке ещё помнили отца, соседом тёти Тамары был его друг и сослуживец Николаев. Отчего было бы мне, сокрушаюсь я теперь, не расспросить тех людей, не записать их воспоминания? Но, видно, недаром говорится: «Если бы молодость знала да если бы старость могла». К сожалению, человек устроен так, что лишь в преклонные годы начинает осознавать, сколь значимы для него его собственное прошлое и жизнь предков.

Обеих моих тёток уже нет в живых, как и их сыновей. Горькая правда в том, что сын Екатерины Ильиничны Владимир и сын Тамары Ильиничны Леонид растеряли, развеяли в беспутной и разгульной жизни то, что было дано им природой, семьёй и учёбой. Один, имея музыкальное образование, окончил свои дни бродягой. Другой, после двух курсов философского факультета, по дурости попал в тюрьму, а в последние годы, живя в деревне, промышлял вязанием берёзовых веников. Он писал мне длинные письма, в которых излагал свои взгляды на внутреннюю и внешнюю политику. Потом письма перестали приходить, и я узнал, что Леонид отравился «палёной» водкой…

Судьбы нескольких поколений семей Полещуков и Савранских кажутся мне метафорой нашего русско-советского исторического пути.

Однако настало время процитировать ещё один документ из моего архива, как всегда – дословно.

АТТЕСТАЦИЯ

за аттестационный период 1937 г.

на помощника командира взвода Полещукова Александра Ильича

В должности с 1936 г.

Год рождения 1912 г. Соц. положение колхозник бедняк, соц. происхождение крестьянин, б/п, образование – окончил ШКМ. Т. Полещуков политически выдержанный, идеологически устойчивый. В политических вопросах разбирается хорошо, к работе относится хорошо, работу любит. Хорошо дисциплинирован. У т. Полещукова имеется способность быть хорошим организатором занятий и массовой работы. Т. Полещуков работал в хоз. взводе пом. ком. взводом, с работой справляется хорошо. Полещуков вполне может быть младшим лейтенантом и оправдывает своё звание. Т. Полещуков дисциплинарных взысканий не имеет. Поощрений имеет – 4 благодарности и денежное вознаграждение в сумме 50 р. за хорошую подготовку своего отделения в полк. школе.

Командир хозяйственного взвода лейтенант Корешков.

В этом документе, кроме «воздуха времени» и уровня грамотности лейтенанта Корешкова, обращает на себя внимание загадка, не разгаданная мною до сих пор: «русифицированная» фамилия отца. Впервые такой вариант фамилии встретился мне в выписке из метрической книги Слободо-Емуртлинской Христорождественской церкви Ялуторовского уезда Тобольской епархии. Выписка свидетельствует, что 27 августа 1912 года рождён, а 29 августа крещён сын учителя Емуртлинской школы Ильи Ефимова Полещукова и его законной жены Евдокии, оба православные, сын Александр. Соответствие выписки подлинной метрике своими подписями и «приложением церковной печати» удостоверили священник Владимир Малиновский и псаломщик Дмитрий Попов.

То, что в церковной записи нет ошибки, подтверждает другой документ, сохраняющийся в моём архиве. Это удостоверение, выданное «сыну крестьянина с. Новозаимского той же волости Ялуторовского уезда Тобольской губернии Василию Григорьеву Морееву, 10 лет» об окончании сельского училища. «Своей подписью и приложением училищной печати» документ удостоверил 23 октября 1915 года «Заведывающий училищем учитель И. Полещуков».

Не исключено, что фамилия Ильи Полещука (или прозвище Ефима Моисеевича, ставшее фамилией) «обрусела» в семинарии. Хорошо известно, что отцы-наставники, не обинуясь, придумывали семинаристам новые или переиначивали казавшиеся неблагозвучными фамилии.

Итак, под фамилией «Полещуков» отец окончил в 1928 году семилетнюю школу крестьянской молодёжи, организованную на базе того самого двухклассного училища, где начинал преподавать его отец. Небезынтересно перечислить предметы, по которым Александр «приобрёл знания и навыки в объёме курса, установленного программой НКП [Народного комиссариата просвещения]». Это обществоведение, родной язык и литература, математика, естествознание, химия, физика, география, агрономия, труд, изобразительные искусства, музыка и пение, физкультура. Совсем неплохо для деревенской школы тех лет!

Курсант полковой школы 193 стрелкового полка Александр Полещуков с сослуживцами. Тюмень. 1936 г.

Будучи Полещуковым, отец служил первые годы в армии. Не знаю, когда и как «утерял» он окончание своей фамилии, но автобиографию, датированную 22-м ноября 1938 года, он подписывает: «А. Полещук». Вернулся, так сказать, к истокам. Наверное, это не представляло трудностей в те времена.

Письма тридцать девятого года…

Почти четверть сохранившихся писем отправлены отцом с дороги, когда он ехал на Дальний Восток. Приказ о передислокации 193-го стрелкового полка, где он служил, поступил в начале лета. Эшелоны двигались медленно, с многочасовыми стоянками на больших станциях. Во время стоянок Александр Ильич писал письма жене в вокзальных почтовых отделениях, обмакивая казённую перьевую ручку в чернильницу. Авторучки в те годы были редкостью.

Едем в направлении на восток. Доедем, вероятно, до Читы, затем повернём или вправо или до Владивостока. Подробности позднее.

Вправо, если бросить взгляд на карту, означает – к Монголии, ставшей в то время ареной вооружённого конфликта СССР и Японии. Весной 1939 года японские войска, оккупировавшие Северный Китай, заняли плацдарм у небольшой реки Халхин-Гол и объявили его своей территорией. Монголы с этим не согласились и обратились за помощью к СССР, сославшись на соответствующие положения союзного договора между двумя государствами. Красная Армия перешла границу. Так начались военные действия на Халхин-Голе. Дело у нас, однако, не ладилось, пока не подтянули дополнительные силы из СССР, в том числе авиацию. В военных действиях произошёл перелом. Наши лётчики, которые приобрели боевой опыт в гражданской войне в Испании, на мой взгляд, заслужили не меньшее право на всенародную славу, чем герои известной песни «Три танкиста». «И летели наземь самураи / Под напором стали и огня» – в этих словах поэт несколько преувеличил достоинства советской танковой техники и кадров. (Впоследствии «самураев» ради политкорректности заменили «вражьей стаей». )

В августе 1939-го с «вражьей стаей» было покончено. Полк отца то ли не потребовался в деле, то ли направлялся в Монголию в качестве резерва: на одном из конвертов я обнаружил почтовый штемпель с окончанием названия какого-то монгольского населённого пункта.

Из обширного октябрьского письма можно сделать вывод, что полк оставили в Забайкалье до дальнейших распоряжений и что домовитый Александр Ильич начал обживаться на новом месте:

В тот же день, когда отправил тебе письмо, выслал перевод 300 рублей, который ты, по всей вероятности, уже получила, о чём, само собой, что сообщишь. Из сентябрьской получки несколько оставил для расходов, каковые и произвёл: купил себе на костюм [ткань] защитного цвета, а тебе 4 метра двойного подкладного материала и мамаше [т.е. тёще] платок большой с цветами, т.к. я наблюдал, что она уважает цветные платки. Я всё сам себя ругаю за то, что, думается, плохо тебе помогаю, а потому стараюсь уделить максимум положенного внимания по этому вопросу…