Loe raamatut: «Масло на потолке»
Благодарности
Спасибо родителям и сестре.
Выражаю признательность Андрею Шилову.
За помощь в работе над книгой благодарю военного лётчика, писателя и переводчика Юрия Касьяненко, прекрасную модель и поэтессу Наталью Гаськову, самого красивого фотографа и самого близкого друга Анну Верещагину, десантника в розовых очках Бориса Гринина и неуловимую мышуню Марию Воробьёву.
Отдельное мерси Дарье Чашечкиной и Елизавете Дмитровой.
Провиант
Для большего погружения в книгу рекомендую запастись следующими продуктами и кушать их в процессе чтения (через тире указаны названия глав).
вафля – Санчасть (раз)
фисташковое мороженое, конфета «Лёвушка», расстегай – Полигон (раз)
кусочек сала – Полигон (два)
чебупели – Замполит
пряник, кусочек сахара-рафинада – Рота
чебурек – Папа
пара орешков – РМТО
козинаки – Новый год
армейский сухой паёк – Сухие пайки
яблоко – День победы
виноград – Стрельбы
хамон – Голубые береты
чашечка липового чая – Завершение службы
пирожное «Корзиночка», Martini Bianco + Schweppes Indian Tonic в пропорции 1 к 1 (эта комбинация куда как лучше и мягче, чем приведённая в книге Salvatore Blanco + 7up) – Дорога домой
Предупреждение
Имена персонажей, географические названия и даты изменены.
Сборный пункт
Утром 4 июля 2012 я посетил парикмахерскую. Там я подстригся налысо и выслушал пожелания удачи от мастера. Из парикмахерской я сразу же поехал на троллейбусе на призывной пункт, а с призывного пункта нас (призывников) сразу же на автобусе отвезли на краевой сборный пункт. Так как он располагается в Барнауле на улице Папанинцев (улица названа в честь Папанина Ивана Дмитриевича – руководителя советской полярной научно-исследовательской дрейфующей станции «Северный полюс» и других членов экспедиции), то пункт, помимо универсальных для таких заведений названий «Холодильник» и «Обезьянник», именовался (и благополучно именуются до сих пор) «Папанка».
На Папанке мы прошли медицинскую комиссию, которая проходила следующим образом:
– Жалобы есть? – спрашивал врач.
– Нет. – отвечал призывник.
– Годен! – делал заключение врач.
Осмотра так такового, можно сказать, что не было. Точнее, некоторые врачи снисходили до чего-то похожего на реальные обследования, но большинство ограничивалось одним лишь вопросом о наличии жалоб. По-моему, медицинские работники на такого рода комиссиях абсолютно не заинтересованы в реальном обследовании молодого человека на предмет его годности к несению службы. Заработная плата докторов, судя по всему, напрямую зависит от количества годных (признанных годными) призывников, а не от того, скольких людей они уберегут от обострения хронических болезней, от полученных увечий, психологических проблем, суицидов и преступлений, которые происходят как раз из-за халатности военкоматовских медиков.
Сам взгляд врачей, тон и манера речи ясно давала понять, что нас ждет в будущем и с каким отношением (сразу скажу, со скотским) мы столкнёмся в воинских частях. Сомневаюсь, чтобы кто-то из этих медиков проходил срочную службу. Сомневаюсь, чтобы кто-то из детей медиков проходил срочную службу (и будет проходить). Сомневаюсь, чтобы кто-то из знакомых этих медиков и знакомых их детей тоже проходили срочную службу. Однако, это не мешало врачам хмурить брови, презрительно сжимать губы, поднимать голос и именовать всех людей с жалобами «уклонистами».
Конечно, среди врачей были исключения! И эти исключения заслуживают отдельного упоминания, так как это настоящие ГЕРОИ, спасающие жизнь и здоровье молодым людям, не допуская до службы ребят с заболеваниями.
После медосмотра у всех нас сняли отпечатки пальцев. Также в отдельном кабинете спросили об образовании – я ответил, что учился в Алтайском Государственном Техническом Университете имени Ивана Ивановича Ползунова на факультете информационных технологий по специальности «Вычислительные машины, комплексы, системы и сети». Уже потом, отслужив и получив на руки свой военный билет, я ужаснулся от того, что было записано в военнике в графе «Образование». Там было лишь одно слово! И это слово «Машины»! На самом деле я пять лет изучал компьютерные сети, программирование, схемотехнику, высшую математику и другие аналогичные предметы, но никак не автомобили.
Кстати, диплом об окончании вуза я получил пару дней назад. Из моих одногруппников, да и, вообще, из всех моих знакомых по университету, никто не собирался служить (и не служил). Трое учились на военной кафедре и получили звание лейтенантов запаса. Ещё один продолжил обучение в аспирантуре (и получил отсрочку), остальные же, очевидно, купили военники или на самом деле были негодны по здоровью. Армия в моей среде считалась (и считается) пустой тратой времени, актуальной лишь для представителей не самых высших слоев общества.
Однако, у меня (принципиально честного человека, педантично соблюдающего законы) и мысли не было, чтобы не пойти служить в армию незаконным способом. Категория годности у меня была Б-3 (существуют следующие категории: А-1, А-2, А-3, А-4, Б-1, Б-2, Б-3, Б-4, В; A1 – идеальное здоровье, В – не годен к службе), а до последнего момента Г (временно не годен) из-за дефицита массы тела.
Ко всему прочему, в результате одного из последних медицинских обследования у меня выявилась непонятная «повышенная частота сердечных сокращений». Я четыре раза проходил ЭКГ в разных медицинских заведениях, и везде частота моего пульса оказывалась выше допустимой.
В конце концов с одним из врачей состоялся следующий диалог:
– Ты хочешь служить? – спросил доктор.
– Да, – ответил я.
– Тогда уберём кардиограмму из личного дела?
– Хорошо, уберём.
Я на самом деле хотел служить (я слишком романтизировал военную службу), на самом деле не имел проблем с сердцем (точнее не имел жалоб) и сам недоумевал, почему раз за разом аппарат ЭКГ выдавал «негодную» кардиограмму. Во время замеров я старался не волноваться, а врачи давали мне возможность пять – десять минут спокойно полежать на кушетке непосредственно перед обследованием. Однако, результат оставался неизменным (вообще, с тахикардией, без выяснения её причин, в армию не должны были призывать).
Также на краевом сборном пункте призывники в массовом порядке заключали договора с фирмой МТС и ВТБ. МТС предоставляла две сим карты со специальным тарифом (одна симка предназначалась для солдата, другая – для матери, отца или другого родственника). ВТБ обеспечил зарплатными картами. На момент моей службы денежное довольствие военнослужащего составляло 2 000 рублей в месяц.
Кстати, в моём университете стипендия была меньше – всего 1 247 рублей. Причём нужно было очень постараться, чтобы её получать. У нас в группе «очень старались» три-четыре человека. В некоторые семестры количество стипендиатов сокращалось до единиц. Учёба была объективно очень сложной. Приходилось учиться и в университете днём, и дома вечерами и ночью, на выходных, праздниках и каникулах. Долги по учёбе имелись у всех и всегда, а до пятого курса «дожила» лишь половина от первоначального набора. Многие студенты, переводящийся на другие специальности (такие переводы практиковались, чтобы избежать отчисления), как по мановению волшебной палочки становился лучшим в своих новых группах, сдавали всё досрочно и получали отличительные стипендии.
Трудность учёбы являлась причиной малого числа учащихся на военной кафедре. Вообще, изначально на неё поступили пятеро моих одногруппников, но спустя год двое студентов ушли с неё по собственному желанию (перестали справляться с обычной «гражданской» учёбой).
Так как мы уже потеряли свободу (выйти за пределы сборного пункта было нельзя), то наше питание стало заботой военных. Каждый из нас состоял в одной из команд, и периодически по громкой связи то одну, то другую такую команду строили на плацу (плац – это асфальтированная прямоугольная площадка) для отправки на очередной приём пищи.
Столовой на территории призывного пункта не было, поэтому нас водили в небольшую закусочную, расположенную поблизости (кормили в этой закусочной хорошо, но порции были маленькими). Передвигались мы строем, как мне тогда казалось (на самом деле шли мы толпой – про передвижения настоящим строем я узнал лишь в воинской части). Каждый такой наш вояж проходил в сопровождении десятков друзей и родственников. Они двигались параллельным с нами курсом (как правило, по другой стороне улице) и что-то кричали, подбадривая нас.
Вечером объявили, что местные (жители Барнаула) могут получить увольнительную до утра. Поэтому ночь с четвёртого на пятое я проводил дома (мне было стыдно показываться родителям лысым, поэтому я не снимал дома кепку, в которой щеголял на сборном пункте).
Я уже знал, что попадаю в инженерные войска и в интернете пытался найти о них какую-либо информацию, но единственное, что мне удалось выяснить, так это то, что сапёры относятся к этому роду войск. Вообще, я мало что знал о российской армии и срочной службе. Мои познания во многом ограничивались советскими и российскими военными фильмами: «В зоне особого внимания», «Чистилище» (мы смотрели этот фильм в школе на уроке истории), «9 рота», «Грозовые ворота» и тому подобными.
Однажды мы с классом с экскурсией посетили одну из воинских частей Барнаула. Один раз были на стрельбах. Помню с того для лишь мат и ругань какого-то военного (почему-то он полагал, что мы должны уметь стрелять, а я, к примеру, автомат держал в руках первый раз в жизни, как и многие другие). На тех стрельбах я собрал гильзы и даже нашёл пулю (я воткнул её в одну из гильз – это выглядело как настоящий патрон). Также пару раз недалеко от дома (на пустыре и в овраге) проходили военные учения с использованием различной боевой техники.
Из «военного» ещё две или три выпуска телепередачи «Армейский магазин» с Даной Борисовой и полевые кухни с гречкой и тушенкой (почему-то в те года у нас в городе на массовых мероприятиях всегда работали такие кухни, что вызывало нездоровый интерес у граждан и огромные очереди).
Как я уже упоминал, знакомых, служивших в армии, у меня не было. Был, правда, в университете один студент, который попал к нам в группу уже на последнем курсе, вернувшись из академического отпуска (во время академа он проходил срочную службу). На вопрос об армии он ответил очень кратко: «На любителя. Никому не рекомендую».
Также на кафедре смежной с нашей работал мужчина, который, как говорили, служил когда-то в армии. Он разительно отличался от остальных, так как был ужасно злым, неприветливым, единственным кто кричал на студентов, размахивая при этом руками и грозясь разными угрозами. Сотрудник этот был высоким и худым (абсолютно плоским без какого-либо мышечного рельефа, который по идее должен был проступать сквозь его любимый чёрный свитер). Как я потом понял, самые злые военные – это как раз слабые физически или морально люди. Из-за страха им приходится вести себя вызывающе и агрессивно.
Семья. Мой отец учился на военной кафедре и по окончании университета получил звание лейтенанта. Он проходил военную службу в Украине на ликвидации аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Отец ничего не рассказывал и не рассказывает о службе (на текущий момент он является капитаном запаса). Несколько раз он находил дома какие-то вещи тех времен и тут же их утилизировал из-за остаточной радиации, которая там должна была остаться. Ещё отец был награждён орденом Мужества в 00-х годах. Знаю, что один мой дедушка служил во флоте, а один из прадедушек во времена Великой Отечественной войны был сапёром.
Из интернета я знал, что в армии случаются жуткие вещи. К примеру, солдат убивают и внутренние органы вырезают из тела на продажу. Однако, по документам это называется «самоубийство».
Также я знал, что в армии следует использовать слово «разрешите» вместо «можно» и «выполнять воинское приветствие» вместо «отдавать честь». Эти «сакраментальные» знания я получил от одного из офицеров. Мне приходилось постоянно, начиная со школы, проходить медицинские обследования в моем военкомате. Один из его работников, кстати, обладающий крайне нетипичной для военных нежной внешностью, растолковывал тогда ещё будущим призывникам, что «отдают честь девушки» и «можно Машку за ляжку». Ещё я знал, что слово «крайний» предпочтительней слова «последний».
А теперь вернёмся к тёплому июльскому вечеру двенадцатого года. Я случайно попался родителям на глаза без кепки (или кто-то зашёл в комнату, или что-то ещё, но меня увидели лысым). Очевидно, сказался стресс и неожиданное для меня возвращение домой, может и напряженная учеба в университете в последние годы. Так или иначе, у меня случилась вспышка гнева. Я начал громить всё, что было в комнате, разбрасывать предметы и раскидывать одежду. После удара о стену треснул новый пульт от телевизора (его только-только купили взамен старому и еле работающему). Тот факт, что я новую, абсолютно целую вещь превратил в сломанную и негодную за какую-то секунду, привёл меня в ещё большую ярость (может это было отчаяние или чувство вины). Я кричал на весь дом и бил кулаками о стены.
Не помню, как всё закончилось. Даже не помню: убрался ли я в комнате или просто лег спать. Утром, кажется к семи часам, я должен был явиться на краевой сборный пункт…
Новый день во многом был похож на день предыдущий – бесконечное сидение-ожидание на первом этаже, походы в закусочную и периодические построения на плацу. Эти построения проводил азиатской внешности полковник (при этом, если я ничего не путаю, руководил он нами с балкона второго этажа). Он зачитывал списки с фамилиями в громкоговоритель – мы же кричали: «Я». Иногда призывников строили с другой целью, а именно для выполнения каких-либо работ (наведение порядка, разгрузка, погрузка и тому подобные).
Непосредственно за плацем располагалась спортивная площадка. Удивило меня то, что как только я повис на турнике, собираясь подтянуться, призывник, стоящий рядом, озвучил предостережение. С его слов, занятия СПОРТОМ на СПОРТИВНОЙ площадке были запрещены…
Ещё чуть позже в туалете, который располагался в отдельном строении, я стал свидетелем конфликта. Один призывник кричал другому: «Ты что? Леща хочешь?!» (слово «лещ» для меня было незнакомым, и лишь спустя восемь лет, когда я вновь услышал этот термин, я узнал его значение, посмотрев в интернете – оказалось, это подзатыльник).
В основном здании (в нём размещались: казарма, штаб, «зал ожидания» и врачебные кабинеты) где-то на лестнице располагался небольшой киоск. Помню, один из парней, кстати, потом мы с ним попали в одну роту, «рекламировал» всем готовую подшиву из ассортимента этого киосочка (он купил две или три такие штуки). Зачем нужны эти белые тканевые полоски, на тот момент я ещё не знал…
Нашей команде выдали форму! Выглядело это следующим образом – мы по несколько человек заходили в небольшое помещение, а прапорщик, очевидно, заведующий вещевым складом, кидал в нас свёртки с обмундированием. Делал он это довольно резко и без предупреждения, целя куда-то в наши головы. Также вы должны понимать, что мерки с нас никто не снимал, и форма по итогу на всех скорее не сидела, а висела.
Однако, к выдаче военных ботинок (берец) прапорщик отнёсся серьезно – он спрашивал размер ноги, а также разрешал примерить обувь и заменить, если она не подошла. Тот факт, что в части, в которую попала наша команда, я не видел ни одного призывника из Алтайского края с мозолями на ногах (последние были хорошо заметны, так как были освобождены от строевой подготовки и ходили по плацу в тапочках), был следствием именно внимательного отношения к выбору обуви на сборном пункте.
Кстати, прапорщику помогали два солдата (они были такими же срочниками, как и мы, но проходили службу на призывном пункте). Помощники не выглядели особо аккуратными, воспитанными или честными (были прохиндеями, одним словом). Кроме этой двоицы на территории я то и дело видел ещё нескольких военнослужащих, которые суетились, хаотично передвигались и занимались чем-то абсолютно для меня непонятным.
Ближе к вечеру нас опять построили. Помню, на плацу стояли две колонны из призывников: наша команда и какая-то другая. Полковник со своей VIP-ложи громко объявил, что вторая колонна отправляется в Читу, а моя – в Нижний Новгород.
Чита – это столица Забайкальского края, печально известного и сейчас, и тогда ужасающими случаями дедовщины и неуставных взаимоотношений в войсковых частях. Нижний Новгород же, будучи расположенным в Западной части России, сулил более спокойные условия службы.
Один призывник из моей команды стал смеяться над «читинцами», выкрикивая фразы: «Не повезло вам ребята!», «Как я вам не завидую!» и тому подобные. Тон был достаточно издевательским, особенно учитывая потухшие лица ребят из «читинской» команды (новость о месте службы повергла их в уныние).
Спустя минуту по громкой связи выкрикнули чью-то фамилию (этому призывнику надлежало срочно зайти в штаб). Шутник (оказалось, что вызвали именно его) взял пакет (в пакетах мы носили гражданскую одежду и обувь, в которую были одеты до получения формы) и направился в сторону штаба. Уже кто-то другой (из нашей же колонны) озвучил во всеуслышание свою догадку – шутника собираются перевести в читинскую команду (кстати, это было вполне себе возможно). Пришло время смеяться «читинцам». Впрочем, «новгородцы» смеялись не меньше.
Через несколько минут шутник вернулся и снова встал в мою колонну. Мгновенной кармы не случилось…
Поезд
Моей команде сообщили, что этой ночью мы отправимся в войска. Получается, мне повезло – я провел в ожидании всего два дня. Некоторым же Папанка стала родным домом на неделю и больше (время пребывания на сборном пункте не засчитывается в службу, хотя человек ограничен в своей свободе).
Время после ужина мы проводили на втором этаже в зале. Там стоял телевизор (показывали какой-то фильм) и довольно большое количество стульев. Свет на этаже был выключен, а окна представляли собой чёрные квадраты (уже стемнело). Свет излучал лишь экран телевизора и дисплеи телефонов. Где-то сбоку стояла парта, а за ней сидел местный солдат-срочник, дежуривший, очевидно, в эту ночь. На парте лежал удлинитель, в который было воткнуто штук десять тройников, а уже к ним подключены телефонные зарядные устройства (дежурный советовал нам зарядить телефоны здесь и сейчас, так как «в поезде будете заряжать только за деньги»).
Когда время стало приближаться к полуночи, многие уселись, а некоторые даже улеглись на пол. Я тоже прилёг, подложив под голову бушлат (он в свёрнутом виде является отличной заменой подушке).
Сквозь дремоту я услышал диалог:
– Есть мелочь? – спросил дежурный у сидящего рядом призывника.
– Есть, – ответил призывник.
– Дай!
– Возьми!
Солдат подошёл к «меценату» и взял из его рук монеты почти незаметным, едва уловимым движением (зачем нужна была эта скрытность, я так и не понял).
Спустя час нас разбудили. Мы спустились на первый этаж и погрузились в автобус.
Автобус был хорошим – такие используются для междугородних переездов (вчера до призывного пункта мы добирались на ПАЗике с чёрными военными номерами). Ехали до вокзала мы минут пять.
Каждый призывник нес вещмешок, в котором помимо личных вещей был и бушлат, занимающий бОльшую часть объёма. Некоторые дополнительно несли коробки с сухими пайками и упаковки с минеральной водой (всё это предназначалось для нашего питания и питья в дороге).
Непосредственно на перроне я встретился с отцом и сестрой. Я отдал им пакет с вещами и попрощался (помимо моих родных была ещё огроменная толпа других провожающих, поэтому погрузка в вагон прошла несколько сумбурно).
На перроне я увидел и нашего сопровождающего – им оказался офицер в звании капитана. Он был стройным, смуглым, с тёмными волосами. В нём читались кавказские корни, поэтому в повествовании я буду называть его Черкесом.
Как только мы расселись по своим местам (ехали мы в плацкартном вагоне), сложили вещмешки, воду и коробки с пайками в ниши под койками, поезд тронулся. Последние взгляды в окна, прощальные взмахи руками…
Утром поезд прибыл в Новосибирск, где нам предстояло сделать пересадку. Нашу «банду» капитан отвёл на второй этаж вокзала, где мы и проторчали всё утро и весь день (это время мы потратили на знакомство друг с другом). Кто-то пытался расспрашивать капитана о части и условиях службы в ней. Капитан отвечал скудно, причем не ясно было: шутит он или говорит серьезно. Мне запомнился один мини-диалог:
– А у вас в части есть кинологи? Я так люблю собак! – спрашивал маленький смуглый призывник.
– У меня есть кошка, – спустя секунду ответил капитан – будешь кошкологом!
Мне, как думаю и всем, ответ показался достаточно остроумным. В целом, капитан вызывал своим видом и уверенным голосом уважение и к себе, и к части, в которую мы едем, к инженерным войскам и ко всей армии в целом.
На этаже на глаза нам попались два дембеля (они были одетых в так называемую «дембельку»). Солдаты были расспрошены на предмет места и условий их службы. Когда речь зашла о питании, один из дембелей (они оба были невысокими крепышами) заявил, что до службы был скелетом, а сейчас он выглядит как выглядит. Этот ответ, по крайней мере мне, очень понравился, так как я всегда переживал из-за недостатка веса и мечтал его набрать. Однако, эти двое выглядели какими-то то ли уставшими, то ли очень сдержанными. Я не заметил ни радости, ни блеска в их глазах. Правда, в тот момент я не придал этому большого значения…
Потом я позвонил маме – рассказал, где мы находимся и чем заняты. По голосу матери я понял, что она плачет… У меня не очень эмоциональная мама, она боится показывать чувства. Это был первый раз в жизни, когда она плакала (плакала, очевидно, из-за меня). В тот момент я понял, что ей не всё равно. Понял, что она переживает за меня, и что, наверное, ей тяжело дастся годовая разлука. Осознание всего этого всколыхнуло и мои чувства – у меня потекли слёзы…
Когда я вернулся к ребятам (для звонка я отходил в сторону), то объяснил, что произошло и почему у меня слёзы на глазах. Вообще, я держался двух (или трёх) человек. Они отличались от остальных своим, скажем так, более благородным видом, иной манерой речи и держались по-иному. Основная масса призывников была из районов края, из больших и малых поселений. Многие только что окончили школу, кто-то училища (а кто-то и не окончил, будучи отчисленным). Мои же новые друзья были выпускниками барнаульских вузов (Алтайский государственный аграрный университет и Алтайский государственный институт культуры).
Я уже не помню, о чём мы беседовали, но в определенный момент на этаж поднялся небольшой оркестр и заиграл марш 1912 года «Прощание Славянки». Репертуар, очевидно, был обусловлен наличием на этаже большого числа будущих и бывших солдат. Меня это крайне растрогало, и, спустя секундную паузу после окончания музыки, я громко зааплодировал. Через мгновение к моим аплодисментам добавились ещё одни, где-то в другом конце зала. Затем ещё и ещё – как это всегда и бывает на концертах.
Кто-то, заметивший что хлопать в ладоши я стал первым, задал мне вопрос: «Ты так сильно музыку любишь?». Я разъяснил, что музыканты играли именно для нас, и не поблагодарить их аплодисментами было бы невежливо
В любом случае кто-то должен был начать первым. Проявить, так сказать, инициативу – я ещё не знал, что в скором времени окажусь в месте, где инициатива наказуема (точнее, где «инициатива ебёт инициатора»). Здесь и далее в тексте будут встречаться грубые, некультурные, неприличные, непечатные выражения, и я прошу прощения у читателей за это. Я в своей устной и письменной речи никогда не употребляю мат (и не употреблял, даже находясь в армии). Однако, тема книги и её специфика не позволяют обходиться исключительно литературным языком.
Итак, кто-то сидел, а кто-то бродил по вокзалу. Вообще, помимо нашей команды, было множество и других военнослужащих. Кто-то уже отслужил, а кто-то, как и мы, только собирался отдать тот самый пресловутый «долг Родине».
В определенный момент до моих ушей донеслись звуки беседы. Кто-то из наших обсуждал услышанную от Черкеса фразу: «Те дембеля, которые больше всех хвалятся и кичатся – те были очкотёрами» («очкотёр» – это специальный армейский термин, применяемый к солдатам, которые занимаются уборкой туалетов, а именно «оттирают» напольные унитазы типа «чаша Генуя» или по-военному «очко»).
Спустя минут пять, так совпало, я спустился на первый этаж в туалет и увидел того самого шутника-балагура, который громко возмущался тем, что кабинки не закрываются (не оснащены шпингалетами): «Не хочу, чтобы какая-то чайка залетела, а я тут как коршун сижу!».
Где-то через час началась посадка на наш поезд. Первым делом, как только мы расселись в вагоне, капитан распорядился всем взять по одному сухому пайку. До этого момента я никогда не пробовал армейский сухпай и распечатывал коробку с неподдельным интересом, тем более есть очень даже хотелось, так как завтрак мы пропустили. Внутри оказался следующий набор продуктов: тефтели из говядины, каша рисовая с говядиной, мясо с фасолью и овощами, икра из овощей, шпик солёный консервированный, пюре из яблок, концентрат сухого напитка тонизирующего, сыр плавленый консервированный, паштет печеночный, фарш колбасный любительский, чай, кофе, сливки сухие, перец, соль, сахар, шоколадка, четыре упаковки галет (в каждой по шесть печенюшек), жевательная резинка Stimorol (или Dirol), а также спички, сухое горючее, салфетки сухие, салфетки влажные, пластмассовые столовые принадлежности (нож и ложки), а также открывалка для консервов.
Вообще, насколько я знаю, пайков есть семь видов – по одному на каждый день недели (содержимое одного сухого пайка рассчитано на один день). Мне было интересно раскрывать разные баночки и пробовать их содержимое. Я вполне был доволен набором блюд и их вкусом. Мне понравилось в принципе всё (кроме, пожалуй, шпика, но он, вообще, как я потом узнал, мало кому нравился), но, разумеется, гурманов или людей с поварским образованием такая еда вряд ли бы привела в восторг.
Пообедав (или позавтракав), я завалился на вторую полку и приступил к просмотру пейзажей в окно. Собственно вся дорога до Нижнего представляла собой сменяющиеся процессы принятия пищи и лежания. Ещё я периодически звонил домой и писал сообщения.
Один раз я помыл голову в раковине вагонного туалета. С одной стороны, это было довольно легко, так как волос на голове было минимум. С другой стороны, это было довольно сложно, так как, вероятно, из-за стресса и смены обстановки, вся голова была покрыта слоем перхоти. Это меня очень испугало, так как раньше у меня ничего подобного не было…
Ехали мы несколько дней. Всё было тихо и мирно. Не помню лишь одного: выходили мы на остановочных пунктах или нет. Многие были курящими. Однако, имелся большой риск потерять, забыть или оставить кого-нибудь в одном из населенных пунктах нашей необъятной Родины.
