Tsitaadid raamatust «Матрёнин двор. Рассказы»
Незнайка на печи лежит, а знайку на веревочке ведут...
Нет Матрены. Убит родной человек. И в день последний я укорил ее за телогрейку.
Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество дай, для начальника делаешь – дай показуху.
-- А что -- пенсия? -- возражали другие. -- Государство -- оно минутное. Сегодня, вишь, дало, а завтра отымет.
Он не был шакал даже после восьми лет общих работ — и чем дальше, тем крепче утверждался.
Человек не помнит, как родился, и не знает, когда умрет.
Приступая ко дню На восходе солнца выбежало тридцать молодых на поляну, расставились вразрядку все лицом к солнцу, и стали нагибаться, приседать, кланяться, ложиться ниц, простирать руки, воздевать руки, запрокидываться с колен. И так – четверть часа. Издали можно было представить, что они молятся. Никого в наше время не удивляет, что человек каждодневно служит терпеливо и внимательно телу своему. Но оскорблены были бы, если бы так служил он своему духу. Нет, это не молитва. Это – зарядка.
По лагерям да по тюрьмам отвык Иван Денисович раскладывать, что завтра, что через год да чем семью кормить. Обо всем за него начальство думает - оно, будто, и легче. А как на волю ступишь? . . .
Все отзывы ее о Матрене были неодобрительны: и нечистоплотная она была; и за обзаводом не гналась; и не бережная; и даже поросенка не держала, выкармливать почему-то не любила; и, глупая, помогала чужим людям бесплатно (и самый повод вспомнить Матрену выпал — некого было дозвать огород вспахать на себе сохою).
И даже о сердечности и простоте Матрены, которые золовка за ней признавала, она говорила с презрительным сожалением.
Что добром нашим, народным или моим, странно называет язык имущество наше. И его-то терять считается перед людьми постыдно и глупо.
