Loe raamatut: «Дигитальное перо», lehekülg 4

Глава 6 (пятница) Оладья.

Уже начинало темнеть. Система уборки улиц пока ещё не справлялась со снегопадом. Пешеходные дорожки были по щиколотку завалены мокрой белой кашей. С бордюров частыми струями талая вода сочилась в отводные каналы. Было непонятно, идёшь ты по луже или по сугробу. Кому может нравиться такая погода? Пока я знаю, только одного, и он, почти не разбирая дороги и придерживая берет, торопится на встречу. Говорят, психологи не рекомендуют обращаться к себе в третьем лице, ну и пусть говорят, я лучше прибавлю шаг.

Территория городка находилась позади университета. В центре этого места, заставленного домами разной формы и высоты, было огромное здание, возведённое с одной целью, дать приют вненаучным студенческим интересам.  Музклубы, общества сочинителей литературы, разножанровые театрики, танцевальные группы, художники и так далее – всё, что было связано с творчеством, поиском мнения и самореализацией, не входящей в обязательный академический норматив, можно было найти здесь. Порой увлёкшись, студенты уходили из Парнаса и становились кем-то ещё, но не работниками сферы точных наук. Это было естественно. Зачем тебе продолжать изучать базы данных, если ты нашёл здесь, что ты – гитарист. Тем более, что треть городка была заселена студентами из соседнего гуманитарного универа.

“Оладья”, или здание “ненаучки”, было специально сделано с применением высокопрочных материалов, чтобы физически устоять под натиском молодёжного творчества. И хоть внешне длинный и овальный каркас, казалось, был нетронут временем, внутри то тут, то там шёл какой-нибудь небольшой косметический ремонт. Внутреннюю отделку разрешено было не щадить, и когда очередная стена комнаты какой-нибудь музыкально-художественной группы принимала совсем жалкий вид, её восстанавливали до начального состояния.

Один такой ремонт я обогнул в коридоре, и завернул в один из так называемых общих залов. Здесь было просторно, немного сумрачно, была сцена для репетиций и выступлений и столики вдоль стен, рассчитанные на шесть мест, разделённые перегородками для повышения приватности. Зал назывался “Диез”, похоже, в честь повышения тональности при разговоре. Здесь было так же, как и в кафе, а впрочем, как и всегда, то есть – довольно шумно.

За столом поближе к окну, взяв по паре клюквенных суррогатов, дожидались уже Бертыч и Градский. Первый сидел, сцепив пальцы и положив перед собой на стол могучие руки, и со своей атлетической фигурой в своей чёрной кожаной куртке казался неведомым исполином гранитной Эллады. Его почти неразлучный товарищ, бросив плащ на сиденья перед собой, тянул через соломинку нечто кислое. На вид напиток весёлости явно не добавлял. Я завалился на диван к ним, притиснув их вплотную, и вместо приветствия с минуту смотрел на их вытянутые лица и бегающие по мне глаза. Я ещё не совсем отошёл от своих мыслей и автоматически ожидал их острот. Но и они, судя по их переглядкам, ждали каких-то объяснений от меня. Причём было понятно, что речи о поздороваться уже не ведётся. Но, что за тон? Как же без приветствий?

– Ну, привет! Чего онемели-то? Здорово, Бертыч, – я пожал ему руку, – И тебе здорово! О чём шушукается непрофессиональная интеллигенция? Заговор против гуманитариев строите? Сейчас придёт главный гуманитарий, он вам усы-то подкрутит! Э-э, да что с вас взять? Сидите тут побритые, с лица взять нечего.

– Привет, привет, а скажи-ка нам, Битик, тебя с утра генерал из поручиков в конюхи разжаловал, или ты решил поучится заново, так как за ночь всё забыл. Где ночь провёл, беспутник? Не могли тебя разжаловать, конюхов у нас – хоть ведром черпай, – до меня дошло, что я не переоделся, – Где шлялся, Ромео?

– Именно! – присоединился Бертыч, – Меркуции в недоумении? От кого надо было так быстро одеваться в ночи, чтоб вдеться в первое, что нашарил? Колись, код доступа, что за вид?

– Вообще-то, доспехи мои, – начал я оправдываться, но знал, что этого было мало, – а за поруганную честь дамы – дуэль с обоими. Оружие – словесные рапиры. Кто быстрее всех скажет слово “изотоп” наоборот, тот и победил!

Хором мы крикнули что-то нечленораздельное и нисколько не похожее на правильный ответ. Честь дамы была спасена, жизни всех сохранены. Можно было и себе заказать какое-нибудь кислое бродило. Видя моё желание, Бертыч повёл своими мощными плечами и придвинул мне свой второй нетронутый стакан. Надо было начинать объяснение, я всё ждал, что подойдёт Грин, чтобы не повторяться во второй раз, но его пока не было.

– Ты дичи-то настрелял? – оборвал мои мысли Градский. С вопросом его худое, продолговатое лицо вытянулось ещё больше, – Или только за молоком сходил?

– Нет, – поморщился я, – дичь ушла на другой стол.

– А на молоко, судя по виду, средств не хватило, – подхватил Бертыч.

Все поулыбались удачной шутке.

– А ночевать-то ты там зачем оставался? Не очень далеко ведь обратно ехать было? – продолжил он.

– Всё-таки, без ночных приключений не обошлось, – вставил Градский.

– Так мы ведь кроме турнира ещё на неформальные соревнования остались. Играли в «Мятый вопросник» командами по пять человек, в «Слово за слово» стенка на стенку. А потом все вместе во «Враньё». Утром у кого язык не ворочается, у кого голоса нет. Да и спальник у меня был с собой, на всякий случай.

– У меня такое ощущение, – Бертыч повернулся к Градскому, – что он спит, где придётся, потому что хочет протестировать все места на сносность. В том смысле, что места сны несут или нет? Сны несут – значит, сносность хорошая!

– Да! – сразу, без раздумий согласился его оппонент, – Конечно, всегда надо знать место сны несёт или нет. И если не несёт, то где их носит? Но если всё-таки сны несутся, то можно ли их вынести?

– Не каждый вынесет то, что сны несутся, – погладив невидимую бороду, сказал Бертыч.

– Я не вынесу, – заметил я и добавил, – скоро уже…

Пока они продолжали, хихикая, обмениваться всем этим, мельком по мне пробегала мысль, что не понятно, почему верхнюю одежду они не оставили при входе. На Градского, который носил всегда только отглаженные рубашки и такие же брюки, это было не очень похоже. Его плащ, в таком виде, как он валяется – явно не высохнет. А Бертычу что, в куртке не жарко? Складывалось ощущение, что они куда-то скоро уйдут.

– Что до моей одежды, как вы правильно заметили, – перебил я их, – то до неё дело ещё дойдет. Но вот вы чего нормально не раздеваетесь? У нас что, планы?

– Вообще, да! Есть одно предложение, – ответил Градский, – Группа художников, с которой у меня сейчас один проект, позвала всех нас на галёрку. Они так называют посиделки, вроде наших, только у себя, в галерее. Там и интересно, и весело. Давно звали. Такой группы может потом и не соберётся, да и нам разнообразить вечер не помешает. Грин сейчас придёт и обсудим.

Внутри у меня заныло. Вечер придётся потерять.

– Боюсь не сегодня, – отозвался я, и все насторожились, – у меня тоже к вам предложение.

– Тогда выкладывай, – сказал Бертыч. Он смотрел мне в глаза и видел моё беспокойство. Смутная тень, как знак моего настроения, прошлась по его лицу. Градский тоже более внимательно взглянул на меня. Я отпил из стакана.

– Дело такое, – потерев губы после глотка, сказал я, – Кто из вас не помнит Эдисона? Все помнят! Вот и прекрасно. Так вот. Я попал в странную историю, связанную с ним. Попал сегодня и разобраться не успел. У него появились планы в отношении меня. Не могу понять, что будет дальше. Нужна ваша помощь.

– А что за планы?

– Он хочет, чтоб я ушёл с должности. Причины я пока не выяснил. Может у него и руки коротки. Но вы его знаете, намерениями он не раскидывается. Так что за его руки беспокоиться не приходится, свои бы не оторвали.

Бертыч заёрзал, как на иголках. Он сделал несколько неопределённых жестов, как бы пробуя что-то спросить, но не находя при этом слов. Он то подносил палец под нос, то тер у виска, то разводил свободной от стакана рукой, при этом то глядя на меня, то заискивающе посматривая на Градского. Градский же сидел ровно и не отводил от меня взгляд. Я видел, как медленно и необратимо отливала кровь от его лица. Когда он сделался совсем белым, как больничная простыня, я продолжил. До этого я молчал в надежде что-то услышать от них.

– Ну вот, опять молчат. Други, не немейте! Проклюньте уже что-нибудь. Список плохих новостей на этом не закончен!

И вот тут их прорвало. Терзая меня, как хищные птицы затравленную добычу, они, наперебой вставляя вопросы, выпотрошили из меня всё и к началу следующего часа были посвящены в детали всего моего дня. Поездка на рудник, лекция по физике, копание в сети. Мы вытянули уже по литру кислого и к концу рассказа я уже начал чувствовать, что всё под рубашкой завязалось брам-шкотовым узлом и что надо срочно чего-нибудь съесть, последний раз о еде, помнится, я думал утром. Я сказал, что пройдусь до стойки или автомата, не забыв спросить, не хотят ли они чего-нибудь тоже перекусить. Они отказались и махнули рукой. Когда я их покидал, они сыпали репликами в друг друга, практически не останавливаясь.

Я дошёл до стойки, но было уже поздно, никого не было. Тогда я посмотрел в сторону, где был автомат. Тот запрятавшись в тень, искусно манил своим горящим зелёным  логотипом. Я устремился к нему, огибая снующих студентов, как мотылёк на свет. И когда был уже близок к нему, два голоса, один из которых мне был хорошо знаком, заставили меня остановиться. Я обернулся, силуэт знакомого голоса подтвердил мою догадку. Дело в том, что я был в сумраке зала, мимо меня за какими-то делами постоянно проходили люди, а силуэт стоял в проеме двери, в коридоре было светло и меня ему разглядеть было бы трудно. Он разговаривал с кем-то, кто был не полностью виден. По их жестам было понятно, что они прощаются. Я не стал им мешать, решив дождаться окончания разговора. Я уже заготавливал фразы для встречи, но в последнюю секунду перед их расставанием в дверном свете мелькнули длинные тёмные знакомые вьющиеся локоны, и всё, что я напридумывал стёрлось из головы. А обладательница второго голоса и изящного силуэта, отделившись от двери, сделала пару шагов и слилась с проходящей по коридору толпой. Я оплатил в автомате несколько пирожков “котлета в тесте” и, сложив горячий, так называемый, ужин в бумажный пакет, медленно поплёлся обратно к столу.

Когда я дошёл обратно до стола, силуэт обрёл форму давно известного мне человека. Грин, согнувшись над столом, своим высоким ростом нависал над остальными. Градский и Бертыч что-то ему объясняли, разговор уже видимо прошёл ознакомительную стадию. Когда я подсел, все трое отпрянули назад на спинки, как будто только что готовили заговор. Грин поздоровался, и мы пожали руки.

– Ну, что, Меркуции? Вы его тоже опросили на предмет шастанья по ночам? Что скажет наш мистер Грин? Стриженая блондинка или пышноволосая брюнетка? – я специально его провоцировал, я знал, что он не расколется, но вдруг чем-то себя выдаст, я бы хотел знать, что за человек, по его мнению, был с ним у двери, и что он для него значил. Ведь Грин, как мы все знали, никогда, если говорить о девушках, не встречался ни с кем. В противном случае я бы никогда его об этом не спросил. Но вот интересно, почему же именно сегодня он опаздывает по причине рандеву? Да ещё не предупредив нас? Это не было на него похоже. Он смотрит пристально своими зелёными глазами и как будто читает то, что я думаю. Ладно, выясним потом.

– Ты во что вляпался, Битвайзер? Этот профессор пока души наши не вынет – не уймётся. Ты, я понимаю, знаешь, что надо делать. И делать это надо не здесь, – он был непроницаем, и говорить с ним о личных встречах, даже когда был такой вроде бы отвлечённый повод, было, как всегда, невозможно. Впрочем, в нашей компании разговоры о личном были не часты, только если личное мешало встречам.

– Откуда такая уверенность, что не здесь? Может надо посоветоваться сначала с чего начать?

– Советоваться мы можем и в лаборатории. Бит, пошли уже, здесь мы ничего не начнём.

Глава 7 (пятница) Парнас. Лаборатория

Мы ввалились под свет моих рабочих ламп. Я сразу взял небольшой таймаут, чтобы всё-таки перекусить под кофе. Пока я этим занимался, все заняли свои привычные места, побросав одежду, как попало, на несчастную вешалку. Включились почти все визоры. Стоял галдёж. Я допивал последние глотки, когда, перебив всех, начал Бертыч.

– Насколько я понимаю, нам надо по-очереди высказаться, – он был явно на взводе, – Вопросов, собственно, два. Почему взъелся Эдисон? И что мы будет делать, если Битвайзер уйдет с должности?

– С Эдисоном он может уйти и из универа, – вставил хладнокровно Грин.

– В данном случае, это не так важно, – отвлёкся тот на него, – Важно, что мы будем с этим делать. И всё-таки лучше по порядку. Эдисон или кто-то из его студентов, или помощников, так называемых, отправляет тебя к Крабу на чай, заниматься неизвестно чем. И этот же Эдисон, зная или не зная об этом, просит Альбину заменить Битвайзера на своего спеца. Вопрос номер один: что нужно Эдисону, а точнее, что на этом месте его привлекает? И второе – связан ли выезд с Эдисоном? Так? Или ещё вопросы есть?

Все замялись, кто почёсывая щеку, кто теребя воротник.

– Мне пока этих хватает, – отозвался мягко Градский, – Но начнём с первого. Эдисону всегда хочется чего-то большего. Этого в нём не остановить. Если он не найдёт это здесь, пойдёт куда-нибудь ещё. Что в должности этой есть такого большого, что больше, чем у него есть?

Он обернулся в мою сторону.

– Бит, вот кофе пьёт, а я скажу. У него же ведь здесь, – тут он ткнул в пол лаборатории, –  ключи от всех дверей. Неограниченный доступ к данным. К любым. А может и ко всем. Можно следить за тем, кто что исследует. Если его цель – глобальная слежка за продвижением инфотехнологий и выборочный надзор за особенными в каких-нибудь меркантильных целях, то лучше места не найти. Это логично. Про выезд вот мыслей нет. Тут копать надо.

Грин вопросительно посмотрел на меня. Я на его жест ответил кислой миной с поднятыми бровями. За Градского продолжил Бертыч.

– Конечно, логично. Причём делать это не своими руками. Специалист свой, но если что, то вина на нём. А Эдисон, как всегда, чистенький. Другое дело с одним специалистом тотальный контроль не осуществишь. За все, что творится в Парнасе, в принципе не уследить одному. У нас целых штат системных администраторов. И каждому свое отделение или направление. А значит… А что это значит? А, оторви от кимоно! Значит это вот что – он уже нацелен на что-то. Или ему нужно это уже позарез, или в необходимо в принципе, то есть срок неважен, – когда Бертыч нервничал он начинал в речь вставлять резкие спортивные словечки и мять свои натренированные сильные борцовские руки, в такие моменты мне всегда казалось, что я наглядно вижу, как работает скульптор.

Грин в очередной раз медленно повернул голову в мою сторону. Я опять поднял брови, но теперь уже решительно отставил кружку и отодвинулся от стола.  И в этот момент, я решился на провокацию, это было нечестно по отношению к друзьям, но мне показалось, что всё в итоге смогу объяснить, и ещё что характер прояснения всей ситуации не так уж и важен. Я решил отложить на потом сообщение из Кристального Города и посмотреть, что из этого получится. Было не очень понятно, кого и на что может спровоцировать отсутствие объяснений, но всё равно, скрывать что-то важное, было не очень хорошим поступком.

– У кого-нибудь есть идеи, что ему вообще-то надо? – задал я вопрос всем, – только конкретные, обстоятельные. Понимаю, у нас мало информации. Но я последние часы собрал всё, что мог, и машина до сих пор ещё что-то выискивает. Вот там некоторые распечатки. Но каждому я скинул ссылку на полный доступ по этому вопросу. Давайте все вместе ещё раз всё просмотрим, там информации – нам до утра, поэтому каждый час или под настроение будем совещаться по прочитанному. Если вы согласны, тогда не будем терять времени. Кофе у нас – залейся!

Теперь я обернулся к Грину. Тот, почти не шевелясь, затяжно посмотрел мне прямо в глаза своим зелёным проникающим взглядом. Потом кивнул, и мы все придвинулись к визорам. Легче от всех наших действий мне не становилось, но я надеялся немного развеяться в этой нашей странной работе и, как её итог, прояснить всё окончательно. Все понемногу погрузились в экраны.

Шёл четвёртый час из двадцати пяти положенных. Была чёрная промозглая ночь. Температура не падала, и снег, превратившись в струи воды, тёк по стеклам лабораторной. Улицы были накрыты тугим и массивным белым полотном. То тут, то там мелькали фары авто-уборщиков. Голова потихоньку просилась спать, но мыслей было так много, что нечего было и думать о том, чтобы заснуть.  В конце концов все переползли за обеденный стол и, разлив на четверых очередной литр кофе, уставились молча друг на друга.

– Вот ведь жучара, – прервал молчание Бертыч, – теперь понятно, как он так быстро сделался профессором.

– У нас нет доказательств, – отозвался Грин, – то, что мы увидели за последние пять часов, может насобирать при желании каждый.

– Да, мы просто видим картину под определённым углом. Мы исходим из того, что изначально знаем о человеке, – Градский говорил и пил кофе, не отводя взгляда от пустой середины стола, – если бы это был кто-то нам неизвестный, то можно было бы сказать, что он просто одарён.

– Не может одарённый человек быть причиной увольнения целого отдела бухгалтерии. Сам при этом бухгалтером не являясь. Это же каким надо быть хорем, чтобы добиться этого ради поставки сплава для антенн от определённого поставщика. И хоть он и действительно лучше, причём здесь эти люди. Он ведь всё равно своего добился, так зачем их гнать. Слово “одарённый” мне здесь не подходит, – Бертыч опять взялся за руки, – “одарённый меркантильно” подходит больше.

– Мы опять до конца не знаем деталей, – не поднимая век, процедил Грин, – мы не знаем, что это за люди.

– Как и в случае с презентацией, я полагаю, – мой собственный голос звучал уже не так бодро.

– Да! Чёрт его знает, что там произошло у оппонента с аппаратурой. Но после выступления Эдисона, тот не смог продолжить ту конференцию. И хоть потом всё-таки представил свои материалы, его уже не слушали. А когда наконец-то услышали, не сочли достойными. Практика показала, что Эдисон был прав. А тому человеку, наверно, оставалось только зарыться с головой в песок. Да и тот не найти. Вот скажи! Нельзя без этого было что ли? – Бертыч говорил громковато, и мне в очередной раз не захотелось быть ему соперником на татами с таким вот его настроением.

– Всё равно ничего не нашли. Да, Бит? – Грин скосил на меня глаза. Я состроил согласительно-разочарованную мину.

– Если этому верить, человек этот очень расчётлив. Больше всего меня лично поразила история с экскурсией студентов дизайнерского отделения. Они же ведь поверили ему. Они же поэты графики. Многие из них настоящие художники. Выпускники школы искусств. Некоторые окончили высшие курсы. Они же согласились организовать галерею, чтоб айтишники узнали о чём задумываются их сверстники с соседнего отделения. А в итоге красочней презентации факультета ни у кого не было, и народ, вдохновившись, пошёл учиться на связистов. Эдисон – старший специалист факультета, а после набора галерея быстро закрывается. Может это всё и совпадения, но если это он, циничней, по отношению к искусству, человека я не встречал. Я даже и не знал, что так можно поступать с художественными произведениями, – Градской осёкся, и с минуту все молчали.

Я отпил кофе. Новые мысли мелкой рысью пробежались по голове, я решил их озвучить.

– Мы ведь действительно не знаем наверняка, что он за человек. В отношении него у нас есть, как я вижу, два варианта. Или мы априори считаем его чёрной паучарой с этической точки зрения и далее не подвергаем сомнению эту мысль. Или нам надо составить о нём личное впечатление. Если да, то предлагаю каждому найти повод с ним пересечься, так чтоб с разговором, можно с полемикой, всё равно. А потом встречаемся и обсуждаем у кого какие впечатления. Суммируем мнение о нём, так сказать. Как вам?

– Да, что тут не понятного? – резко и сразу отреагировал Бертыч, – ты теорию вероятности учил? С какой вероятностью все эти события и остальные, о которых мы ещё и не заикнулись, могут случайно сводиться к одному человеку? Да, ноль-ноль и нет десятых. Я за чернолапа, чтоб время не терять.

– Да, но мы не можем полагаться на теорию! – Градский удивлённо поднял плечи, – личные впечатления надёжней.

– Чем надёжней? – не сдавался Бертыч, – ты при встречи тоже сразу не поймёшь, кто он. Ты ж не психолог.

– Я – человек, и это не теория. Невозможно составить правильного мнения о ком-то только по буквам да бумажкам. Ты ж всё равно что-нибудь да чувствуешь, когда с человеком рядом, даже если и молчишь. Это в нас от природы. И к этому мы и сами в ощущениях ориентироваться можем. Если хотим, конечно, – он серьёзно посмотрел на друга, –  Думаешь я до сих пор не разбираюсь в людях?

– Так, недодворяне, шпаги в ножны, – Грин обвёл их взглядом, – встретиться с ним надо. Во-первых, как правильно говорит Бит, чтобы иметь своё мнение о человеке. Во-вторых, если у него действительно планы, то он может чем-то себя проявить. И в-третьих, самое главное, нельзя строить планы насчёт будущего человека, которому ты даже в глаза не посмотрел. В случае ошибки совесть молчать не будет. И мы так и останемся – недодворяне.

Аргумент подействовал. Некоторое время ещё мы сидели без разговоров. Видимо каждый думал, как найти причину для встречи с незнакомым человеком. Слышны были только затяжные кофейные глотки и почесывание голов.

– А ты почему задержался? – спросил я Грина неожиданно для себя и для него. Грин перевёл на меня взгляд, взгляд ничего не выражал.

– Да, кстати? – поддержали Бертыч и Градский, – какое мифическое зелье варил наш зеленоглазый дьявол? Признайся честно инквизиции, и костёр не будет долго гореть!

– Вообще-то, у меня индульгенция на алхимию, сам папик отписал, как на духу, на то оно и духовенство, – продолжил тот тему, – но если честно, у меня такое ощущение, будто я побывал в Вальхалле, но почему-то вернулся.

– Видимо валькирия не дотащила, – улыбнулся Градский.

– Да, такого дотащи! – Бертыч улыбнулся первый раз за несколько часов, – сам-то, наверно, не поможет?

– Ты в каком бою-то пал? – добавил к разговору я, – сердечном что-ли?

Образно и отвлечённо шутить или размышлять было привычкой у нас. Это не означало, что нужно что-либо обязательно объяснять. Такой тон лишь давал возможность кому-то, если надо, высказаться и просто подчёркивал, что к человеку не остались равнодушны. Но отвечать или ввязываться в подобный разговор было, конечно, не обязательно. В этом и была прелесть шутки, что всё можно было обратить к смешному и забыть, как несерьёзные слова. Тот, о ком говорили, сам решал, что сделать серьёзным, а что нет.

Грин остро скользнул по мне глазами и все замолчали. Мы уже знали этот взгляд. Такой взгляд говорил нам всегда, что мы обратились к той стороне человека, которая является недоступной для других. Что об этом с ним говорить бессмысленно и бестактно. Делиться этим он никогда не будет. И ещё этот взгляд говорил, по-крайней мере мне, что человеку больно.

– То, что я пал – это я точно ощутил, – медленно протянул Грин, обращаясь ко мне, –  я бы к этому хотел вернуться, но потом. Хорошо?

Вопрос был почему-то явно задан мне, хотя все проявили любопытство. Вообще, хотелось отвлечься от Эдисона, получалось, правда, плохо. Мне показалось, что именно к нему я и вернулся после этого нехитрого расспроса. Хотя меня больше интересовал сам Грин. Грин – наш дружище, непонятное и до конца непонятое дорогое нам человеческое существо, с которым был пройден путь с самого первого курса через комнату на четверых в студенческом городке, через все учебные и коридорные страсти, через кипы обсужденных книг, через стычки с соседями, через танцевальные гулянки до утреннего упада, к этому моменту, когда он, немного потерянный, сидел передо мной и откладывал, видимо, очень важный для него сейчас разговор на более позднее время. И я ощутил в себе возможным променять весь этот загадочный мир на то, чтобы остаться только с ним и выслушать его сразу.

О чём-то мы ещё шутили, что-то ещё по делу было обговорено, а некоторые моменты были обглоданы до основания, как мозговая кость. Кофе уже не лезло, и мы чувствовали, что нить беседы всё чаще теряется. Наши страхи улетучились, и всё было, как всегда в такие ночи. Градский эмоционально воспевал художественные замыслы, Бертыча заносило на крутых словесных поворотах, Грин едко критиковал любую даже самую бесшабашную, дурную и необязательную мысль, а я смеялся над этим всем, пытаясь поумней ввернуть не такое уж и умное слово. Было принято решение отоспаться и во второй половине дня собраться вновь. Надо было решить: что же конкретно с этим всем делать? От теории и анализа надо было делать шаг к практике. И ясно было, что шагать придётся основательный.