Loe raamatut: «Оленька»

Глава 1

ОТ АВТОРА

Посвящается той, которая хотела

«мальчика, потом девочку, а потом ещё

мальчика или девочку». Надеюсь, это сбылось.

Плети паутину паук, плети… Случай превращается в причину, причина ― в следствие. На верёвочку судьбы нанизываются бусинки событий. Плывя вниз по реке жизни, как часто мы берём вёсла в руки? Как часто принимаем решения сами, или ведомы судьбой?

До сложного решения, изменившего судьбу повзрослевшего Алексея Печенина ― главного героя повести: «Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей», его вёсла лежали в лодке…

***

Обычно в общежитии института в субботу танцы до утра. Громкие разговоры. Многие навеселе…

Её я отбил у первокурсников, когда поднимался к себе в комнату. Незнакомую девчонку. На лестничной площадке первого этажа. Они за руку тянули её вверх по лестнице. Она пыталась сопротивляться. Встретился с её взглядом, полным мольбы о помощи, и не смог пройти мимо. Взял её за руку, оттолкнул одного, другого и повёл за собой. Они увязались следом! Топали по ступенькам за нами: топ-топ, на втором этаже отстали. Хотя, если быть точным, они уже второй курс. Экзамены позади. Лето. Не долго «патлатикам» так ходить, на втором курсе военная кафедра, после Нового года остригут.

– Ты знаешь, куда попала?

– Что? ― спросила она, вытирая слезы.

Мы остановились у двери моей комнаты.

– Не понимаешь?

– Я с Таней пришла.

– И где твоя Таня? Ну-на дыхни!

– Мы чуть-чуть только выпили. С мальчишками.

– Ну-ну… Не похоже на чуть-чуть. С этими, что ли?

– Нет, со знакомыми. Мы сюда на танцы пришли. Я не знаю, где наши. И Тани нет…

В коридоре темно. С трудом попал ключом в замочную скважину. Включил свет в комнате.

– Проходи.

В моем временном логове по-казённому неуютно: три кровати, на двух из них голые панцирные сети. Штор нет. Напротив ― окна общежития механического факультета. На столе графин, пепельница с недокуренной сигаретой, наполовину пустая или наполовину полная? ― бутылка вина «Рислинг», кулёк с виноградом. В стройотряде «сухой закон», как не отметить пару дней свободы.

Я только вчера приехал. В комитет ВЛКСМ. Приехал, в чём был: в стройотрядовской куртке с эмблемой отряда на рукаве. На груди три жёлтые нашивки ― комсорг. Работа идёт к концу. Нужно дела по комсомольским взносам уладить за стройотрял. Взглянул на девчонку, робко стоявшую на пороге. Вот навязалась на мою голову! Я уже имел печальный опыт, когда подобрал бездомного котёнка и имел от этого большие проблемы, куда его пристроить. Мне это надо? Тот же случай. Один к одному.

Застучали в дверь. Ногой.

– Это мальчишки, ― заплакала она. ― Не отдавай меня.

– Не отдам. Разберусь…

Подошёл к двери, открыл: Петров Сашка. Однокурсник. Он остался на лето лаборантом на кафедре органической химии и живёт в общежитии.

– Чего тебе?

– Алекс, пацаны говорят, первокурсники шалят. Помощь нужна?

– Сам разберусь.

– Понятно, ― кивнул он и взглянул на девчонку за моей спиной.

– Из-за неё?

– Вали!

Сашка хохотнул в кулак.

– Пошёл вон! ― возмутился я, закрыл дверь, повернулся к плаксе.

Мини юбка, босоножки беленькие. Ровные ножки. Дамская сумочка на длинном ремешке. Откуда она взялась? Глаза испуганные. Зелёные. Блузка беленькая, пластмассовые клипсы. Не встречал её раньше в институте. Откуда она?

– Не бойся, они не сунутся, ― сказал я. ― Минут десять подождём, провожу.

Девчонка всхлипнула и, отвернувшись, сказала:

– Куда? В нашем общежитии дверь уже закрыли, не пустят. И Таня не знаю где. Я у неё хотела переночевать: она в городе живёт. ― Девчонка заплакала. ― Мальчишки пристают. Таню бы найти. Я у тебя побуду. Можно побыть?

Навязалась на мою голову! ― подумал я и съязвил:

– И долго ты у меня собралась «побыть»? Я спать хочу.

– Я тоже хочу.

Опять заплакала.

– Хватит реветь! Не выношу, когда слёзы. У тебя что, водопад? Давай домой к твоей Тане провожу. Адрес?

– Я у неё не была ещё. Не знаю адрес. Можно у тебя побыть?

– У меня не гостиница, ― разозлился я. ― Койка одна. С какой стати? И спать я хочу!

Закурил и отвернулся к окну. Отвёл бы переночевать к знакомым девчонкам на пятый этаж, но они сейчас в стройотряде.

– Хорошо, объясни, как твоя Таня выглядит, ― согласился я, не найдя другого выхода.

– Как выглядит? Платье беленькое. Вот, поясок чёрный у неё и босоножки белые.

– Хорошо, поищу.

***

Вышел в коридор, прошёлся по всем этажам. Спустился в фойе. Почти никого. Лишь изредка: кто кучкуется, кто курит, а кто и обнимается, вышел на улицу: нет Тани! Была ли она вообще? Даже на улице душно, что за лето! Вернулся к себе в комнату.

– Нет твоей Тани! Что делать будем?

Подошёл к окну, закурил и тут же потушил сигарету. Потом комнату не проветришь: комары съедят. Решал, куда пойти спать. Детскую сказку вспомнил и усмехнулся над собой: «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ― ледяная. Пустил заяц лису переночевать, а она его из избы и выгнала!» К Сашке Петрову пойти? И кроватей свободных там нет. Знакомых в общежитии больше не было.

Когда обернулся, девчонка стелила мою постель! Я удивился. Могла бы и поверх одеяла лечь.

– Свет выключи. Я стесняюсь, ― попросила она.

– Ещё с чего, с какой стати? ― ещё больше удивился я.

– Тогда отвернись, я спать хочу!

– Ну, ты даёшь! ― Я задохнулся от её наглости. ― Хорошо, выключу. Спи, если хочешь! А я у окна буду стоять! Мне пойти тоже некуда.

– Ну и стой.

Я выключил свет, вернулся к окну.

– Помоги только. Жмёт.

– Как?

– Сзади расстегни.

Обернулся. Такого вообще не ожидал. Более того, опешил! В комнате светло от окон общежития, напротив нас. Она без блузки. Спиной ко мне. Полоска беленького лифчика с застёжкой. Тонкая талия, узкие плечи, каштановый хвостик чуть ниже лопаток.

Начало семидесятых годов, сексуальная революция только на подходе. Было и у нас несколько бойких девчонок в институте, но, чтобы так! Мало того, что блузку сняла, так ещё и расстегни! Разве откажешь?

Пришлось повозиться. Пальцы не слушались. Застёжка из четырёх крючочков на спине. Не так просто. Не каждый день приходится лифчики расстёгивать.

– Какой ты неловкий! ― упрекнула меня. ― Теперь отвернись, ― сказала она, подняла руки к хвостику волос, одной рукой приподняла его, другой сняла с него резиночку, и волосы рассыпались веером. Сбросила юбку и, мелькнув трусиками, нырнула в постель носом к стенке.

– Теперь можешь повернуться.

– Я и не отворачивался!

– Так и будешь стоять, или спать? ― спросила, взглянув на меня.

– Так и буду! ― отвернулся и подошёл к окну. Неужели она действительно подвинется?

– Ну и стой!

Стало обидно. Что это я? С ней рядом лечь? Но разве уснёшь? Только намучишься. Пройдено, ну обнять разрешит, а потом целый день низ живота ныть будет.

– Что молчишь? ― спросила наглая.

– Буду у окна, ― буркнул я.

– Всю ночь?

– Да.

– Я тогда сплю. Можно?

– Спи.

Не знал, что делать. Решился. Подошёл к койке. На табуретке девчоночья одежда, её лифчик с мелкими чашечками…

– Подвинься.

– Это ты?

– Нет, дед «Мазай» и зайцы!

Снял куртку, разделся до трусов и нырнул под простыню.

– Подвинься.

Невольно прикоснулся к ней тыльной стороной ладони и понял: из одежды у неё сейчас только часики. Когда успела? Что, резинка жмёт? Долго лежал, затаив дыхание, боялся пошевельнуться.

– Спишь? ― спросила она шёпотом.

– Нет. Разве уснёшь?

Она повернулась и крепко обхватила меня руками за шею. Голова закружилась…

…в последний миг прервалось дыхание, всё растворилось, яркий свет ударил по глазам, промелькнуло лицо зеленоглазой. Опустошённый, сомкнул веки…

***

…Долго лежали молча. Такого, именно такого, яркого со мной ещё не было. Кто она?

– Залететь не боишься? ― спросил настороженно.

– Не боюсь. Сегодня можно, я знаю. Я красивая?

– Что? ― удивился вопросу.

– Я красивая?

– Наверное, да… Может и красивая, но… дура!

– Почему? Я же не знала, что так будет! Таня со своими одноклассниками познакомила, ― мы с ними пришли. А один сразу о свадьбе заговорил, жениться.

– На ком?

– На мне, ― похвалилась она.

– Откуда ты вообще взялась? На таких не женятся.

– Тупой дурак! Я ― другая! Я хорошей женой буду! Деток рожу! Хочу-хочу-хочу, чтоб всё было по-настоящему: семья, дети, муж. У меня мальчик будет, потом девочка и ещё мальчик или девочка.

– «Хочу- хочу…», ― передразнил я. ― Хотеть не вредно. Ты с какого факультета? Какой курс?

– Я не отсюда.

– Откуда тогда?

– Я в техникум поступила в этом году. Техникум Народного хозяйства. Школу без троек окончила и поступила. Буду техником швейного производства.

– Ближний свет твой техникум! А здесь как оказалась?

– Я же говорила уже, Таня с мальчишками познакомила, мы на танцы пришли. Я так танцы люблю! У нас сейчас подготовительные занятия в техникуме. У тех, кто поступил.

– Так сколько тебе лет, если сразу после школы?

– Не бойся. Восемнадцать уже… скоро будет… ― она привстала, соскользнула простынь по пояс, обнажив маленькую грудь, с любопытством взглянула на меня. ― Через одиннадцать месяцев, ― Я прикрыл глаза. ― Что? Испугался? Мы же по взаимному согласию, ― улыбнулась она. ― Тебе самому сколько?

– Девятнадцать. Дура ты, психованная!

Я взглянул на её насмешливую улыбку.

– Сам дурак. Лицо у тебя испуганное. Хочешь меня поцеловать?

– Не хочу.

– Ну и ладно. Можно я голову на тебя положу. ― Она положила голову мне на грудь. Волосы пахли ландышем. ― У тебя сердце сейчас: тук-тук… как у зайца от страха, а я ещё хочу.

– Не буду я с тобой, раз тебе восемнадцати нет! Отстань! ― попытался отодвинуть её.

– Ну и не надо. Трус-трусишка! Хочешь, а боишься!

– Отстань! ― повторил я.

– Ладно, тогда просто лежи.

………………

– Я ― всё!

Она сдунула прядь волос, упавших на глаза, и упала рядом.

– Где ты так научилась? ― спросил я и отвернулся.

– Отдохнём? Я устала.

***

Долго молчали. Мне было неприятно. Если первый раз сам себе объяснил это тем, что она выпила больше, чем нужно и не слишком контролировала себя, и мне было неловко, мол, воспользовался этим, то второй раз… просто взяла инициативу в свои руки. Когда к себе в комнату привёл, думал, нормальная девчонка, а не «такая-растакая». Нормальную раза три на свидания пригласишь, чтоб поцеловать разрешила, а тут сразу и всё! Правильно ей сказал, что на таких доступных, как она, не женятся. Она видимо поняла моё отчуждение, настороженно взглянула в глаза и шепнула смущённо:

– Ты не думай, я не «такая».

– Какая, «не такая»?

– Не ветреная. У меня с парнями вообще никогда ничего не было. Кого хочешь спроси. Ты ― первый. Правда! Это отчим.

– Как отчим? Зачем ты это рассказываешь? Это же стыдно.

– Пусть ему было бы стыдно. Я в девятый перешла, маму в больницу положили. Я так плакала ночью, прямо истерика ― за маму боялась. У меня ведь близких родственников нет. Боялась одной остаться. А он прилёг рядом, начал утешать, а дальше… сама не знаю, как получилось…

Потом ревела до утра, и себя было жалко, и мама в больнице… Извинялся утром, прощения просил, говорил, что маму любит, что уже полгода без женщин, и изменять ей не хочет… А уже ничего поправить было нельзя.

– Мама у тебя старенькая?

– Нет, в восемнадцать меня родила.

– А он?

– Младше мамы на три года. А что?

– Один раз это было?

Она не ответила. Отвернулась, зашептала одеревеневшим голосом:

– Правду хочешь знать? Мама после операции почти месяц в больнице лежала. А потом санаторий, а потом она на работу вышла, а у неё ночные смены ― она оператором на телеграфе работает. Что я могла сделать?

Когда в десятый перешла, он на машине разбился. Мама про «это» не знает ничего. Ты меня, наверное, распутной считаешь, а я даже с мальчишками не целовалась ни разу. Не знаю, что на меня сегодня нашло… Ну и пусть, думай, что хочешь, хоть одна ночь, да моя!

Я погладил её по голове. Она благодарно улыбнулась и прошептала:

– Теперь ты меня презирать будешь, да? И зачем я тебе всё рассказала. Увидела, как ты на меня посмотрел, вот и рассказала.

– Как посмотрел?

– С осуждением. Ты никому не расскажешь? ― Помолчав добавила: ― Только попробуй рассказать! Тогда уже всё рассказывай, и что с несовершеннолетней спал ― тоже расскажи. Побоишься! ― горько усмехнулась она и приподнялась с постели. ― Я пойду. Скоро утро. На переговорном пункте дождусь, когда трамваи пойдут. Он круглосуточно работает: «Абонент 17, кабина 18. Вызывает Кемерово», ― скопировала она голос диспетчера. ― Пусти, я встану.

– Не пущу. Лежи. Как тебя звать? Мы с тобой ещё и не познакомились.

– А что? Олей звать. Зачем тебе? А тебя ― Алекс?

– Откуда знаешь? ― спросил, потому что это сокращённое моё имя со времён суворовского училища от имени Алексей.

– Парень так назвал, когда ты дверь открыл. Я пойду?

– Не уходи.

– Ты и вправду не хочешь, чтобы я ушла?

– Я не хочу, чтобы ты ушла.

Мне стало жалко девчонку. Такое рассказать…

– Пить хочу. У тебя попить есть?

– Воды нет. Вино будешь? Оно некрепкое, «Рислинг», всего двенадцать градусов.

Если, конечно, несовершеннолетним это можно, ― подколол я. ― И виноград есть.

– Буду.

– Лежи, я налью.

Мы сидели в постели, пили вино из гранёных стаканов, ели виноград и разговаривали. Узнал, что она у мамы одна, отца не помнит, мать вышла замуж за отчима, когда ей было тринадцать лет; в общежитии она живёт в комнате с Таней и ещё двумя девчонками, что обязательно сходит в театр. Удивляло, что она не стесняется меня. Простынею прикрыты только коленки. Утолив жажду, лежали рядом.

Не удержался, повернулся к ней. Она рассмеялась: «Щекотно, перестань! Ладно, ещё! Пусть ты мой сыночек будешь, мама тебя покормит». Провёл рукой по талии, бёдрам, поднял руку выше.

– Опять хочешь? ― спросила она.

Я кивнул и обнял её.

***

– Знаешь, как первый раз больно! ― отдохнув, зашептала горячо на ухо.

– Не знаю. Я же не девчонка.

– Если б знал, вы бы так не делали.

– Откуда бы дети брались?

– Если замужем ― можно потерпеть.

– Сейчас нравится? ― спросил с подковыркой.

– С тобой, да. Ты меня больше никогда не захочешь? Если встретимся?

Она привстала и посмотрела на меня. Я промолчал.

– Что молчишь? Соври хоть для приличия.

– Оля, честно, не знаю.

– Просто, ты такой же как все. Мальчишкам только одно и надо. Не буду с тобой больше разговаривать! Домой хочу!

– К отчиму?

– Зачем ты это говоришь? Его нет уже. Он хотя бы не врал! А ты злой!

Оленька тихонько заплакала. Я поцеловал её в солёную щеку.

– Прости. Я не хотел тебя обидеть. Никогда больше не обижу. Обещаю.

– Думаешь, здесь легче? Мы только поступать приехали, а пацаны со старшего курса уже всех девчонок поделили. Какие они жестокие! Танька одного отшила, так её в коридоре техникума втроём зажали и лапали. Она потом полночи плакала.

– А тебя?

– Меня нет.

– Если знаешь, что ж ты тогда по общаге ночью шастаешь, приключений ищешь?

– Мы потерялись просто. Я только на минутку от Тани отошла в туалет. Ты точно тупой, что обо мне так подумал!

– Я тупой?

– Прости. Я так сказала, сгоряча.

– Спи, поздно уже, ― чмокнул в щёку.

– Курить хочу!

– Ты не говорила, что куришь.

– Я и не курю. Просто на столе пачку болгарских сигарет и зажигалка.

– Не будешь!

– Буду!

– Если ты детей хочешь, как тебе курить? Никотин ребёнку?

– Ладно, не буду. Никогда. Я ещё и не пробовала. Просто пачка сигарет на столе красивая. Болгарские, да?

– Да.

– Давай в окошко посмотрим? Я ещё не смотрела.

– Пошли, посмотрим.

Я обнял её за плечи. Подошли к окну.

– Я тебе не нравлюсь? Сильно не нравлюсь? ― взглянула мне в глаза.

Её макушка на уровне моего носа. Раньше она казалась мне выше. Её босоножки рядом с кроватью. Понятно, каблучки высокие.

– Видно нас с соседней общаги, наверное. Пацаны на балконе напротив курят. Светает уже.

– И вовсе не видно. Что выдумываешь! У нас же свет выключен.

Я все-таки набросил на неё свою рубашку. Она благодарно взглянула на меня. Не удержался, притянул к себе и поцеловал в губы. Почувствовал, как ножки у неё ослабли. Пришлось обнять покрепче, прижать к себе и поцеловать ещё.

– Ты же сказал, тебе противно? ― сказала она, облизывая свои губы.

– Я так не говорил.

– Говорил-говорил. Ты меня ещё поцелуешь?

– И не один раз!

– Хорошо сейчас гулять, правда?

– Да, бархатная ночь. Жарко. Искупаться бы, ― согласился я. ― Спать пошли.

– Спать? Купаться хочу!

– Уже утро! Рассвет скоро. Смотри небо какое: сверху звезды, а на востоке ― красная полоска. А дальше все цвета радуги. Как сказал поэт: «Эй! налейте мне в чашу небесную ярких красок звенящую песню!»

– Красиво. Ты стихи про любовь знаешь? Почитай?

Она обняла меня и наклонила головку на моё плечо.

– Про любовь? ― переспросил я.

– Да.

– Есть хорошее стихотворение про любовь. Сербского писателя Бранислава Лучиша. Именно Бранислава, через «а». Знаешь такого?

– Нет.

– Зря! Стихи про любовь любишь, а его не знаешь!

– Ну, пожалуйста!

– Правда, перевод рифмы подкачал. Ну, слушай про любовь:

 
Люблю я кашу с молоком и простоквашу,
Капусту бочковую, кислую ― хвалю.
Люблю лапшу, пирог с яйцом и мясом,
Но больше всех говядину люблю!
 

― Да ну тебя. Я серьёзно, а он…

– Но это же про любовь. Три раза слово люблю! Ну как?

– Не так! Давай я тебе тоже тогда прочитаю?

– Читай.

– Муха села на варенье, вот и всё стихотворенье! Ты мне так, а я тебе ― так! ― взглянув с вызовом, улыбнулась Оля.

– Где тебя найти? Мне уезжать утром. Через неделю вернусь и останусь до начала занятий!

– Правда, найти хочешь? ― взглянула Оля на меня своими глазищами. ― Общежитие на улице Краснознамённой, комната 324.

– Жаль, что тебе нет восемнадцати.

– Почему?

– Ни почему. Соплячка ты! ― сказал и поцеловал её в нос с мелкими веснушками.

– Я же выросту, правда. Подожди чуть-чуть, всего одиннадцать месяцев, и мне будет восемнадцать, как ты хочешь.

– Кто бы сомневался, вырастешь, конечно. Фамилия как? Чтобы найти.

– Не скажу.

– Почему?

– Смеяться будешь!

– Не буду! Как же я найду без фамилии?

– Точно, не будешь смеяться?

– Точно!

– Телицина.

– Нормальная фамилия. Что так переживаешь?

– Мальчишки дразнили в школе.

– Как дразнили?

– Так.

– Дураки они!

Я взял её на руки и закружил её по комнате.

– Отпусти, уронишь!

– Не отпущу! Ты моя теперь, Оля Телицина. Навсегда! И дети у нас будут. Целая куча: «Мальчик и девочка, а потом ещё мальчик или девочка!»

– Обманщик любимый. Правда? И поженимся?

– Да, правда. Подождать только нужно, когда тебе восемнадцать исполнится. А теперь, спать!

***

Овеянная светом соседней общаги Оленька стояла на коленях в постели, потом уткнула лицо в поднятую ей подушку и тихонько заплакала.

– Что ты плачешь опять, плакса? Всё у нас хорошо!

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой! Так не бывает! Ты мой?

– Твой.

– И я только твоя, больше ничья! Не обманешь?

– Никогда!

– И я тебя никогда.

Оленька уснула первой. Она спала, положив голову на мою руку. Я ещё не освоился с тем, что меня любят. И не слишком понимал, за что меня полюбила эта, близкая мне теперь, девчонка. Смотрел, как она ровно и спокойно дышит. Неужели и сам влюбился? Так вдруг? Почему это со мной? И это после её рассказа! Сколько она пережила! Если с отчимом случилось в девятом, что ж, год так продолжалось? То-то у неё опыт в этих делах. У меня не так, на пальцах одной руки пересчитать можно.

…Последний раз с Инной. Меня с ней познакомила Ленка Светлова, однокурсница. Этим летом. После экзаменов. Остановила меня, когда я проходил мимо: «Лёшка, знакомься, это Инна».

Сразу было видно, Инна девушка высокого полёта. Стройная, одета как картинка: лёгкая косметика, хорошие духи, серёжки золотые, колечко. «Алекс, разговор есть», ― сказала мне Ленка, ― Салон новобрачных знаешь, на Ленинском проспекте?». «Знаю». «Инна хочет туфельки там купить. Чехословакия. Поможешь?» «Как?». «Заявление в ЗАКС подать, там дадут талон на покупку. Так все делают. У неё в группе одни девчонки, попросить некого. Она с экономического факультета. Ну как?» «Мне не жалко», ― я согласился.

На следующий день мы встретились у ЗАКСа и подали заявление. Через пару дней в общежитии были танцы. Отмечали отъезд в стройотряд. К нам в комнату пришли девчонки: Ленка Светлова ― она уже замужем, Инна и её подружка Инга. Они принесли бутылку болгарского пятизвёздочного коньяка «Плиска». Бутылка «Плиски» ― это почти четверть моей стипендии в сорок три рубля. Я показывал Инне свои рисунки карандашом, танцевал с ней, пошёл её провожать. Взяли такси. Инна сунула мне в руку три рубля. «Заплатишь». Пригласила к себе. «Поздно уже!», ― пытался отказаться я. «У нас дома никого», ― успокоила она.

Дом в центре. Хоть всего пять этажей, есть лифт. Четырёхкомнатная квартира. Импортная мебель. Картины, хрусталь, паркет. В её комнате отличный проигрыватель. Тахта. Импортные пластинки. Настоящий «Битлз»! У Инны точёная фигурка, красивое нижнее бельё. Спали на её тахте. Она не была девочкой, и я не чувствовал себя чем-то ей обязанным.