Loe raamatut: «Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей»

Глава 1

Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме.

Заключительная фраза Никиты Сергеевича Хрущёва на XXII съезде КПСС

ОТ АВТОРА

Дорогие читатели, сюжет повести основан на реальныз событиях 1964 года, свидетелем и участником которых был автор. Им же написаны шутливые вирши и стихи, которые сочиняет главный герой в данной повести.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Ракета взвилась ввысь, выше школы, неожиданно изменила направление ― видимо, оторвался стабилизатор, кувыркнулась, рухнула на капот школьного грузовичка и с громким хлопком взорвалась. Я вжал голову в плечи: сейчас лобовое стекло ― вдребезги! Пороху мы не пожалели. Пронесло. Стекло уцелело. Стадион огласила «вычурная» лексика завхоза школы, который случайно оказался неподалёку. Говорил же Мишке на пустыре ракету запускать, так нет, зрителей ему подавай!

«Действо» продолжилось в кабинете директора. Вспомнили и старые наши грехи, и дустовую шашку, которую мы случайно зажгли осенью в школьном туалете и не смогли потушить. Виновники, Мишка Гудин, Хохлов Игорь и я, не оправдывались и легко отделались ― обещанием тройки по поведению за год. Это было в середине мая. Обещание директор сдержал. Родители, посовещавшись, вынесли приговор: «Поедешь в пионерлагерь. Там под присмотром будешь, подальше от таких же, как ты, друзей твоих ― хулиганов! И нам спокойнее…»

Подумал тогда, кота попросить завести, что ли… Шкодливого. В качестве громоотвода, раз уж брата и сестры нет. Быть единственным субъектом воспитания не слишком приятно. Но вот последний звонок, недельная трудовая практика при школе и… бесконечные каникулы. Как говорят в народе: «Прошла зима, настало лето, ― спасибо Партии за это!»

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. 10 ИЮНЯ, СРЕДА

Автобусы отправлялись в десять часов, но я вышел пораньше. Ключ от квартиры, как всегда, бросил в почтовый ящик.

Перед тем как пройти через арку дома я ещё раз оглянулся на пустой дворик: вот стол для игры в пинг-понг с забытой сеткой; беседка, вот клумба и кусты сирени. Весной, когда она цвела, такой запах был! В безлюдное пространство двора из открытого открытого окона несётся песня:

 
Джиа-майка, джиамайка-а!..
Джиа-майка-а, джиамайка-ааа!..
 

Зимой в город завезли большую партию грампластинок тринадцатилетнего итальянца, и теперь его песни звучат на каждом углу:

 
…То лашиато унд жиорно пэр сфугэрэ…
лас уа бока инаридит…
 

Даже Валентина Терешкова с космического корабля «Восток-6» просила послушать голос Робертино Лоретти. Сегодня его песни слушать некому. Пустой дворик. Кто где… Пусть будет лагерь, в последний раз.

Сбор был объявлен на площади имени Луначарского у Дворца культуры железнодорожников. Идти недалеко. На небе ни облачка. День обещал быть жарким. У зоомагазина я столкнулся с бывшим одноклассником, Бурцевым Петькой. Он лениво оглядывался по сторонам. Сандалии на босу ногу, ситцевые шаровары и застиранная рубашка, сдвинутый назад козырёк потрёпанной фуражки, папироса «Беломор» со сжатой в гармошку гильзой ― такой он внешне.

В руке у него белый голубь породы гривун с коричневой грудкой. Как я понял, ждёт покупателя. У Бурцева в голубятне и сизари, и даже скалистые голуби есть. Он сам голубятню на крыше барака построил. В конце апреля он бросил школу и вольным оболтусом шлындает по городу. Увидев меня, он сплюнул папиросу и подошёл:

– Печенька, привет! Давно не виделись. В лагерь?

– Угадал, ― подтвердил я и пожал протянутую руку.

– Понятно. Провожу немного.

Мы шли к площадке построений. Он поделился:

– Слушай, подфартило мне по-взрослому. Инспекторша из комнаты милиции на работу устроила. Прикинь, в бригаду коммунистического труда. Помощником смазчика взяли!

– А сейчас что не на работе, если взяли, прогуливаешь?

– С хрена ли? ― взглянул он и объяснил: ― Двухсменка у нас. Мне с обеда до семи на смену. На участке техобслуживания работаю. Аванс уже получил, ― он вытащил из кармана шаровар помятую трёшку и протянул её мне. ― Должок. Остальное позже.

– Убери, тебе нужнее, ― отказался я и недовольно поморщился.

Не занимал я ему, просто поделился, чем мог в своё время. Знаю, живётся Бурцевым непросто. Петька старше меня, ему шестнадцать. В школе за постоянные прогулы его определили в хулиганы и возмутители спокойствия. Я так не считал. А на учёт в детской комнате милиции его поставили не за хулиганство, а за кражу курицы с соседнего барака. Стырил он её от безысходности, чтобы мелких сестёр накормить, когда его мать запила, а отца у него сроду не было. Участковый легко вычислил виновника. Уликами служили перья у крыльца барака. Конспиратор хренов, нашёл, где птицу ощипывать. Городок у нас небольшой и знакомые у меня разные…

***

Я уже подходил к месту сбора. На площади перед Дворцом культуры толпились отъезжающие в лагерь, было много провожающих-взрослых. Шумно от разговоров и выкриков. От пионерских галстуков рябило в глазах. «Быка бы сюда, он красное любит. То-то было бы переполоху!» ― подумал я и улыбнулся, представив эту картину.

Словно встречая меня, через громкоговорители, установленные на балконе Дворца культуры, грянул бравурный «Марш коммунистических бригад»:

 
Будет людям счастье,
Счастье на века;
У Советской Власти
Сила велика!
Сегодня мы не на параде,
Мы к коммунизму на пути.
В коммунистической бригаде…
 

«С нами Ле-е-нин впереди! На коне! Вер-хом, на коне!.. Трам-пам, пара-пам!» ― мысленно подхватил я и улыбнулся. Вслух, конечно, такое не скажешь, даже приятелю. Все равно смешно.

В толпе ребят у фанерной таблички второго отряда, я увидел Осипову с параллельного «Бэ» и совсем рядом, неожиданно для себя, одноклассницу, Верку Пирогову. Не знал, что она тоже едет. Я машинально тронул узел пионерского галстука и пригладил вихры.

Пирогова стояла с незнакомыми девчонками: одна, кареглазая с пушистой чёлкой, другая ― чёрненькая, невысокого роста. Верка заметила меня, переложила чемоданчик с правой руки в левую, ладошкой распушила чёлку и шепнула что-то подружкам. Они переглянулись и с интересом уставились на меня. Это меня смутило. Подойти или нет? Лучше бы она была одна. Пока я решал, как поступить, кареглазая подтолкнула Пирогову в спину, Верка сделала два шага ко мне навстречу и остановилась. Я подошёл.

– Привет, «Пирожок», ― поздоровался я, покосившись на её подружек.

– Привет, «Печенька», ― ответила она, погасила улыбку и надула губы.

Понятно, что обиделась. Зачем я её так назвал, сам не понял. Обычно мы обращаемся по фамилиям.

– В пионерлагерь? ― поинтересовался я.

– Какой ты догадливый! ― съязвила Пирогова и отвела взгляд.

– Чемоданчик покарауль, пока я за газировкой схожу. Пирожок купить?

– Печенье.

– Лучше пирожок, от печенья не потолстеешь.

– Сам не растолстей!

На голове у Пироговой, как два больших облака ― белые капроновые бантики. Я вовсе не хотел обидеть её и, чтобы поправить ситуацию, шутливо удивился:

– Ну у тебя бантики сегодня, о-го-го!

– Чтоб ты понимал в бантиках, ― вновь взглянув на меня, снисходительно улыбнулась Верка и притронулась к ним ладошкой.

Я изобразил примирительную улыбку, поставил у её ног чемоданчик-балетку и огляделся вокруг, выискивая в толкучке знакомых. Но знакомых ребят не было, а вот к Осиповой подошла её подруга, Танька Белова.

– Куда ты всё смотришь? ― приподняла брови Пирогова.

– Что, Осипова тоже едет?

– И что? ― с подковыркой поинтересовалась она.

– Кто ещё едет, не знаешь? ― уточнил я.

– С параллельного: Глухарёв, Матвеев и… Осипова тоже, если тебе это так уж интересно.

– Ну хорошо, я пошёл.

– На автобус не опоздай.

Скажет же тоже: «если это тебе так уж интересно…». Конечно, на Светку Осипову и восьмиклассники поглядывали, а я-то при чём? А Колька Глухарёв был моим врагом. Мы подрались с ним в пионерском лагере прошлым летом. С тех пор у нас установился «вооружённый нейтралитет», и мы, как говорят, в упор не замечаем друг друга.

Вообще-то с Пироговой мы нормально общаемся. Так вышло, что с первого по четвёртый класс мы сидели с ней за одной партой. Тогда она была круглощёкая и неуклюжая, и её дразнили, обыгрывая фамилию Пирогова, ― «Пирожок». В четвёртом классе её записали в секцию художественной гимнастики при Дворце пионеров, и она изменилась. Никто из одноклассников уже не помнит её старую дразнилку, а я вот вспомнил. Зря я её «Пирожком» назвал, тем более при её подружках.

На рынке было людно. Отстояв небольшую очередь у продуктового ларька, я купил, конечно же, не пирожок, а пару коробков спичек, а «на сдачу» ― сто граммов конфет «Ласточка». Будет чем Пирогову угостить, раз уж обещал. Она сладкоежка.

Там же, на рынке, среди блуждающего народа увидел Таньку Модель с какой-то девчонкой. Модель ― это фамилия. Ударение на первый слог, как у фамилии Но́бель. О Нобелевской премии все слышали. Отец Таньки фронтовик, орденоносец, начальник нашей железнодорожной станции. Фельдмаршал вермахта Отто Мо́дель и близко ему не родственник. А мама у Таньки, Мария Александровна, ― русская.

Откуда я знаю Таньку? Ответ прост, как на дважды два: сколько себя помню, столько и знаю, точнее, намного раньше знаю, чем помню. И родители наши дружат. Изредка встречаю её в городе или зимой на катке. Мы здороваемся, при встречах разговариваем, иногда болтаем по телефону ― отцам положены служебные, вот и пользуемся. Учится она в другой школе. Ничего в ней особенного нет, Танька ― она и есть Танька.

Я предположил, что она подружку в пионерский лагерь провожает. Это и ёжу понятно. Сама в модельных туфельках и модном сарафанчике, а её подружка в кремовой юбке и белой блузке, в пионерском галстуке и с чемоданчиком-балеткой в руках. Я усмехнулся над собой: надо же, Шерлок Холмс нашёлся… с методом анализа и дедукции.

Подружка Таньки вбежала по ступенькам крыльца в промтоварный магазин. Я подошёл поздороваться.

– Привет!

– О, Лёшка, салют! В лагерь? ― спросила она и легонько толкнула меня ладошкой в плечо.

Вот что у неё за привычка толкаться? Я усмехнулся и подтвердил:

– Точно. В лагерь. Точнее, в ссылку. А ты что не едешь?

– Во вторую смену путёвка. В последний раз. На следующий год ― экзамены!

Я поморщился. Вот обязательно нужно подчеркнуть, что она в восьмой перешла, а я только в седьмой.

– Держи, ― протянул ей конфету. ― С тобой девчонка была. В лагерь провожаешь?

– Что, познакомиться хочешь? Могу познакомить.

Я отрицательно покачал головой и, стараясь скрыть смущение, спросил:

– Она в каком отряде будет?

Танька запихала конфету в рот, облизнула губы и улыбнулась ехидно.

– В третьем.

– Шутить изволите? В первом, наверное. Или во втором? А как её зовут?

– Что ты у меня, у неё и спроси, ― с конфетой за щекой предложила она и посмотрела за моё плечо.

– Ольга Сергеевна, ― услышал я голос за спиной и оглянулся.

На меня с улыбкой смотрела девчонка, что была с Танькой. Синие глаза на уровне моих глаз, ресницы пушистые, аккуратно подстриженная до бровей чёлка, «конский хвостик» ― так, кажется, называется такая причёска. Куда там, «Ольга Сергеевна»! ― усмехнулся я и, взглянув на Таньку, предположил:

– Первый отряд?

– Третий. Оля пионервожатой едет.

– Ты ― пионервожатой? Чего врать-то? ― с улыбой взгляну я на девчонку и протянул ей конфету.

Не выглядела она старше Таньки. Ну, может быть, чуть-чуть… Что-что, а возраст ровесников я могу определить с точностью плюс-минус один год.

– Точно тебе говорю! ― подтвердила Танька.

Я не сразу заметил на груди у девчонки комсомольский значок, а теперь увидел. Растерянно посмотрел на Таньку. Хотя, комсомольский значок ещё ничего не значит. В первом отряде некоторые ребята носят и пионерский галстук, и комсомольский значок. Те, которых приняли в комсомол в седьмом классе. Принимают с четырнадцати. Не всех, конечно, а только активистов, отличников. По два-три человека из класса.

– Точно-точно, пионервожатой! Оля уже на второй курс педучилища перешла! Это у неё производственная практика, ― видя моё сомнение, подтвердила Танька.

Я подумал, неужели и в правду пионервожатой? ― и смутился.

– А тебя как звать? ― спросила девчонка, назвавшая себя Ольгой Сергеевной, и улыбнулась насмешливо.

Не знал, как и быть… Она намного старше? Ответил с запинкой:

– М… м… м… Лёша… Алёша… Алексей…

– Как-как, «Лёша-Алёша-Алексей»? ― с притворным удивлением спросила Танькина подружка и рассмеялась. ― Спасибо за конфету. Смешной ты, «Лёша-Алёша-Алексей», забавный.

Танька тоже рассмеялась, вид у меня, наверное, был потешный, потом неожиданно вскрикнула: «Ой, мой автобус», клюнула губами в щеку эту «Ольгу Сергеевну», махнула мне рукой: «Лёшка, пока!» и побежала к остановке.

Я попал в неловкую ситуацию. Мы шли к Дворцу железнодорожников, на место сбора. Я искоса поглядывал на свою спутницу, понять ничего не мог: как пионервожатой? Тогда сколько ей лет? В педучилище после восьмого принимают. Семь плюс восемь ― пятнадцать, да год педучилища ― шестнадцать. Не выглядит она на шестнадцать! А едет пионервожатой. А я её на «ты», как последний дур-ак!

– «Лёша-Алёша», а откуда ты Таню знаешь?

– Таньку? ― удивился я вопросу. ― В детсад вместе ходили. Говорят, и в ясли тоже, и родители наши дружат, поэтому и знаю. ― Подумав немного, добавил: ― Росли вместе, поэтому и перезваниваемся иногда по телефону.

Дальше шли молча.

…Если честно, я не задумывался, почему с Танькой Модуль общаюсь, а с другими ребятами, с которыми ходил в детский сад, нет. Например, в бывшем седьмом «Бэ» трое таких, два пацана и девчонка, но мы даже не здороваемся. Просто Таньку и меня родители забирали с детского сада позже других. Мы часто оставались вдвоём и поневоле сдружились, играли вместе.

Однажды нянечка застукала меня и её с подружкой за игрой в спичку. В этой игре, укоротив спичку наполовину, нужно передавать её друг другу по зубами. Если у всех получилось, длина спички уменьшается каждый раз вдвое. Проигрывает тот, кто не сможет забрать её, ухватившись зубами за её кончик. Проиграть девчонкам было обидно. Я просто пытался выиграть.

Нянечка, не разобравшись, наябедничала нашим родителям, что мы целовались. Хоть вину я взял на себя, влетело всем. Мама ругала меня, а отец сказал, не брани его, все дети во взрослых играют, хотя бы своё детство вспомни. А мама ему сказала: «Это своё детство вспомни, и сын в тебя, наверное, распутным растёт».

Первого сентября Танька, как и наши ровесники, пошла в первый класс, а я нет, лежал с воспалением аппендицита в Детской городской больнице. Болел тяжело и долго. Родители утверждают, что меня спас пенициллин, а бабушка ― её молитвы. Выписали меня в конце октября. Я был слишком слаб после болезни, поэтому, несмотря на мои просьбы, чтобы не оставлять дома одного, родители отправили меня не в школу, а в тот же детский сад, куда я и ходил прежде.

Было обидно вновь оказаться дошкольником! С грустью я смотрел вслед ровесникам, встречая их в школьной форме и с ранцем на спине. Как ярко горела бляха на ремне гимнастёрки и кокарда с буквой «Ша» на школьной фуражке! Вдвойне обидно было на следующее лето. Мои ровесники были на каникулах, прибегали на городской пляж без надзирателей, купались в чёрных сатиновых трусах, подчёркивавших их взрослый статус, ныряли, где хотели, и с пирса для прогулочных лодок тоже. Нашу же группу воспитательница и нянечка отводили на пустынный конец пляжа на мелководье…

…Причиной была Танька Модуль. Она гуляла с подружками в парке, увидела меня и подбежала поболтать. Помню я жутко смутился. Глупо и неправильно в восемь лет стоять перед ней и её смешливыми подружками в детской панамке. Я старше её, у меня день рождения в августе, а у неё только в конце сентября, но я до сих пор детсадовец, а она уже перешла во второй класс.

Не объясняя причины своего упрямства, я наотрез отказался ходить в детский сад. Родителям пришлось записать меня на площадку для «неорганизованных» дошкольников при Дворце пионеров ― так странно называли ребят, которые не ходили в подготовительную группу детского сада. Там я Пирогову впервые увидел. Она была такой тихоней, что пришлось сразу взять её под свою защиту. Я нащупал в кармане пару коробков спичек, хорошо, что успел купить.

***

Когда я с новой знакомой подходил к месту сбора, из-за поворота появились жёлто-красные автобусы. Пять штук, по количеству отрядов. Они, «фыркнув» пневматическими тормозами, остановились на краю площади. В овальных указателях маршрута, что выше лобовых стёкол, надпись: «Пионерлагерь «Заря». Из переднего автобуса вышел шофёр с красными флажками в руке и закрепил их по краям кабины. Обычно с такими флажками автобусы ходят по городу в праздники: на Первое мая и Седьмое ноября. Для этого и специальные кронштейны в виде трубочек по краям кабины на них есть.

…Я ещё помню время, когда на домах частного сектора и на балконах квартир на Первое мая и Седьмое ноября жители вывешивали красные флаги. Отец и наши соседи ― тоже. А кто этого не делал, на тех смотрели косо и осуждающе перешёптывались. С конца пятидесятых красные флаги на балконах и частных домах уже не вывешивают. В нашем альбоме есть фотография отца с повязкой на рукаве. Он стоит в карауле перед большим портретом Сталина после его смерти. Конечно же, это было не в Москве, а в нашем городе. Отец рассказывал, площадь Дворца железнодорожников была забита народом и, проходя мимо их караула, многие плакали.

«Ольга Сергеевна» подошла к женщине, стоявшей у таблички с номером третьего отряда, а я ― к Верке Пироговой.

– Вон, Печенин, смотри, ― поделилась она со мной, ― вон та, в голубой блузке, наша воспитательница, Сталина Ивановна, ― кивнула она на моложавую женщину у таблички нашего отряда. ― Та, что рядом с ней, ― Лариса Семёновна, пионервожатая у девочек, а рядом, тёмненькая с причёской каре, ― ваша пионервожатая, Ирина Николаевна. Она после первого курса пединститута.

И когда только успела всё узнать? Я удивился и поморщился: обычно в первом и втором отрядах у мальчишек пионервожатый ― парень.

– Что такое причёска каре? ― поинтересовался я у Пироговой.

– То, что у неё на голове, не понятно? ― удивилась она и похвалилась: ― А я уже со Сталиной Ивановной познакомилась.

– В честь Сталина?

– О чём ты?

– Сталина Ивановна. В честь Сталина её назвали?

– При чём здесь это? Запомнил, как зовут воспитательницу? Сходи к ней, отметься. Я на перекличке сказала, что ты отошёл ненадолго.

Я протянул Пироговой конфеты ― для неё и её подруг, махнул рукой на её «спасибо» и пошёл отмечаться.

Возле таблички первого отряда стояла Валька Чижикова с соседнего подъезда нашего дома. Мы с ней ровесники, но она в первом отряде, а я во втором. В отряды зачисляют не по возрасту, а в какой класс окончил. Она заходила за мной, чтобы вместе идти на место сбора, но я сказал, выйду попозже.

Оглядывая отъезжающих, я непроизвольно посмотрел на «Ольгу Сергеевну». Она улыбнулась мне, а я смутился и отвёл глаза, подумал: лицо и губы невзрослые, а смотрит серьёзно, детьми командует… Значит, не врёт. Альки Лариной среди ребят нашего отряда и провожающих не было. Отметившись в списке у воспитательницы, я вернулся к Пироговой и огляделся.

Недалеко от нас стояли похожие друг на друга пацан и девчонка. Их отличало только то, что он был в шортах, а она в юбке из того же материала. Пацан выглядел заросшим, а у его сестры, как назвала такую причёску Пирогова, ― короткое каре. Сто процентов, что брат и сестра.

В сторонке два пацана пинали друг другу футбольный мяч. Судя по реплике, у одного из них кличка «Решка». Среди ребят, как апельсин на снегу, выделялся рыжеволосый мальчишка с физиономией, усыпанной веснушками. Как нам в отряде без рыжего?

Откуда-то выплыла мать одноклассницы, Таньки Филипповой. Я слишком поздно увидел её, чтобы затеряться в толпе. Она уже заметила меня и подошла. Ну почему мамкам с мелкими сыночками можно заходить, когда у пацанов медосмотр перед пионерским лагерем, отцы же к девчонкам не заходят! Я стушевался и захотел растаять сахаром в чае.

– Лёша, здравствуй.

– Здравствуйте, ― чувствуя, что покраснел, поздоровался я.

– Лёша, ты мне обещал. Я на тебя надеюсь.

– Хорошо. Не беспокойтесь. В его отряде все в первый раз.

– Ну всё-таки… Верочка, ты тоже в пионерлагерь? ― заметила она Пирогову.

– Здравствуйте.

– Вы уж присмотрите за Сашей. Он первый раз в пионерлагерь едет.

– Не беспокойтесь. В обиду не дадим, ― заверил я.

– Что это она? ― спросила Пирогова, провожая взглядом мать нашей одноклассницы.

– Брат Филипповой в пятом отряде. В няньки назначила, ― объяснил я.

Неожиданно из толпы, словно черт из табакерки, вынырнул Игорь Хохлов. Он без пионерского галстука, в застиранной майке, сатиновых шароварах и поношенной тюбетейке на затылке. Пирогова, чтобы не мешать нам, отошла к подружкам.

– Печенька, привет! ― поздоровался он и громко выдохнул: ― Фу-х, думал, не успеем. Сестру провожал. Она в четвёртом отряде будет. Пирогова тоже едет? ― кивнул он в сторону Верки.

– Ну да, ― подтвердил я.

– Кто ещё из наших?

– Никого. С параллельного класса несколько человек.

– А Филиппова? Мать её видел.

– Брат её едет, ― объяснил я.

Игорь ухмыльнулся и подковырнул:

– Гудин рассказывал, как медосмотр вы проходили. Перед лагерем. Мать Таньки Филипповой к тебе подошла.

Разговор мне был неприятен.

– Стоп! ― остановил я его. ― У нас с Гудиным это в прошлом, а у тебя впереди. Ты же во вторую смену едешь. Так что готовь задницу для анализов на глистов.

Игорь покраснел, судя по его физиономии, обиделся и упрекнул:

– Я к тебе по-человечески, а ты с подначками.

– Не я начал, ― осадил я его.

Поговорить нам не дали, раздалась команда «По автобусам!», и всё пришло в движение. «Ребята, ― тормознув особо торопливых ладонью, объявила воспитательница, ― заходим спокойно, рассаживаемся по три человека. Место кондуктора не занимать!»

Смачно пшикнув, лениво открылась задняя дверь. Подождав окончания толкучки, я взял чемоданчик, хлопнул по ладошке Игоря и по высоким ступенькам шагнул в салон. На сидении, расположенном слева вдоль салона автобуса, сидела троица: Глухарёв, и его шестёрки: Мишка Матвеев и Катряга. «Глухарь» словно невзначай вытянул ноги в проход, чтобы досадить мне, но я спокойно перешагнул через них и пошёл дальше. Выпросит, когда-нибудь, за мной не заржавеет.

Вера Пирогова и её подруги прошли вперёд и уселись втроём на сидение слева от прохода, а я подсел к пацанам, уже занявшим место по другую сторону салона. Пионервожатые и с ними несколько девчонок сидели у глухой перегородки с водителем, лицом к нам. Когда все заняли свои места, вошла Светка Осипова с Танькой Беловой. Они устроились на широком сидении в хвосте автобуса. Воспитательница пересчитала нас по головам и заняла место кондуктора у задней двери.

Ехать было недалеко, всего-то минут тридцать. В салоне стало душно, попахивало бензином. Не спасали и «уши» на крыше автобуса ― торчащие сверху воздухозаборники. Ребята, по просьбе девчонок, подняли деревянные рамы окон. Стало лучше, поехали с ветерком. По свежему асфальту центрального района автобус шёл ровно, но дальше от центра начались колдобины, он задребезжал, заскрипели двери, началась болтанка. Хорошо, сиденья мягкие, не так трясёт.

Я взглянул в окно и улыбнулся, увидев лозунг на обочине дороги и рядом с ним предупреждающую надпись на переезде железной дороги. На лозунге было написано: «Все пути ведут к коммунизму!», а на железнодорожном переезде под ним: «По путям не ходить!» ― забавно.

За переездом, начинались наши «Черёмушки», называемые в городе Новостройкой.

– Как в этом лагере? ― спросил меня сосед, мальчишка в очках.

– Под «Артек» косят, ― заявил сосед сзади.

– В этом он прав, ― подтвердил я, ― форму пионерскую дают и с дисциплиной строже. А ты в какой школе учишься?

– Во второй.

– А я в первой, ― ответил я и спросил наудачу:

– Алины Лариной в вашей школе среди шестиклассниц не было?

– У нас шесть шестых было. Такой не было.

– Ладно. Меня Лешка Печенин зовут. А тебя?

– Ефимов Витька. Дразнят «Очкарик».

– И ты терпишь? ― удивился я и пообещал: ― Здесь будешь «Ефим». Так себя и называй в отряде. А меня «Печенькой» зови. Знаешь, сколько человек в отряде будет?

– Сколько?

– Тридцать девять. Я пересчитал в автобусе.

– На перекличке одного не было, ― сказал Ефимов, ― а за тебя на перекличке вон та ответила, ― кивнул он в сторону Пироговой.

Верка с улыбкой оглянулась на нас и сказала что-то подружкам. Они рассмеялись, а я с чего-то обиделся на неё. Вот что она сказала? Нас ощутимо тряхануло на яме.

Рыжеволосый сосед, что сидел у окна, поморщился и к чему-то ляпнул:

– Пятьдесят пять…

– Что «пятьдесят пять»? ― переспросил я, не понимая, о чём он.

– Марка автобуса: ЗиС-155, ― объяснил он. ― У него движок от грузовичка ЗиС-150. Шесть цилиндров. Коробка передач механическая, пятиступенчатая. И рама как у грузовика ЗиС-150.

– Ну ты даёшь! А ты откуда ты это знаешь? ― спросил я, удивляясь познаниям нового

– Отец у меня в городском автохозяйстве работает, ― объяснил он и, наклонившись, поделился: ― Он говорит, такие автобусы уже не выпускают. Хрущёв на совещании ругался сильно, говорил: «Мы должны доказать всему миру, что тоже… не ноздрями мух бьём!» Сказанул, да? ― улыбнулся сосед и продолжил: ― Сейчас по его команде современные выпускают, ЗиЛ-158, на шестьдесят пассажиров. Но у нас в городе таких нет. Меня Юрка Круглов зовут. ― Он смущённо пригладил рыжие вихры и сообщил: ― В школе и во дворе я ― «Рудый». Так и зовите.

Я пожал его руку и посмотрел на Пирогову. Через три секунды она оглянулась и показала мне язык. Что у неё, глаза на затылке? Проверено, стоит на неё взглянуть, сразу оглядывается! В классе она впереди через одну парту сидит, но на среднем ряду. Чтобы на уроках шею себе не свернула: туда-сюда, туда-сюда, ― приходится смотреть на неё не прямо, а как бы боковым зрением, так не оглядывается.

Сейчас мы проезжали недавно отстроенный район новостройки: вереницу пятиэтажных домов из кирпича, площадь Гагарина с обелиском. Раньше на его месте церковь стояла. Её взорвали, когда я во второй класс пошёл. Когда мы с отцом были в районе новостройки, я спросил, зачем это сделали, мол, красивое здание было, только заброшенное. Он ответил не сразу, потом сказал, что в пятьдесят восьмом приняли Постановление ЦК «О недостатках научно-атеистической пропаганды». На местах ― так он сказал, ― допускались перегибы, церкви рушили не только у нас. Конечно, вздохнул он, здание нужно было сохранить, хотя бы как памятник архитектуры восемнадцатого века. Я понял его.

Родители некоторых ребят из нашего класса уже получили квартиры в районе новостройки. И Хохловы тоже. Третий этаж, балкон, центральное отопление, в ванной ― титан, газом нагрел воду и мойся. Даже завидно немножко. У нас дом старый, сталинской постройки, с высокими потолками, титан дровами топить нужно. Но воду в нем греем нечасто. Хлопотно. Отец, при желании, давно бы уже электроподогрев воды в титане сделал, как у Таньки Модуль, но ему это не надо. Родители любят, как он говорит, «настоящую баньку» и по воскресениям ходят к его знакомому в частный сектор, а я уже давно ходить туда отказался. Сейчас трачу деньги на городскую баню. Раньше брал билет в общий зал за десять копеек, теперь нет. Неловко как-то. В раздевалке банщица-тётка дежурит. Билет в индивидуальные душевые кабинки в три раза дороже, но там лучше, чем в общем зале.

А вообще, мне нечего жаловаться: у нас трёхкомнатная квартира, и у меня даже есть своя комната. Говорят, квартиры в нашем доме распределяли среди номенклатурных работников и специалистов. Вот отцу и дали ордер, когда я родился. А многие из одноклассников до сих пор живут в коммуналках или бараках с «удобствами» во дворе. Как Бурцевы, например.

Автобус опять задребезжал. Грунтовая дорога петляет то вправо, то влево. Воспитательница потребовала закрыть окна. Стало жарко и душно. За окном видны полуразобранные бараки, бульдозер крушит домишко частного сектора. Прямо возле дороги готовые котлованы и фундаменты под панельные дома. Их начали строить в позапрошлом году, после ввода домостроительного комбината. Вдалеке, у построенных пятиэтажек, кладут асфальт. Вспомнилось, как мы с Мишкой Гудиным прошлый год сюда за карбидом бегали. Пришлось, удирая от сторожа, десантироваться со второго этажа на кучу песка. Потом целую неделю пятки гудели.

Сейчас мы проезжали район слободки с покосившимися бараками, простроенными как временное жильё при строительстве арматурного завода в конце тридцатых годов. В одном из них, с дороги его не видно, и живёт Петька Бурцев.

…В начале мая этого года мне пришлось пару раз заходить к нему. Его неделю не было в школе, и учительница отправила меня выяснить причину. Дверь мне открыла девчонка лет десяти-одиннадцати в трусиках и с полотенцем на голове. Петька стирал одежду в корыте, шоркая ею о стиральную доску. «Подменку им стираю», ― пояснил он. Его младшая сестра-дошкольница лет пяти, прикрывшись одеялом, сидела на кровати.

Такой убогой и запущенной комнаты, как у Бурцевых, я ещё не видел. Из мебели у них деревянная кровать, напоминающая нары, кухонный стол с керогазом на нём, покосившийся фанерный шкаф, три табуретки, да часы-ходики, если их посчитать за мебель. На столе россыпь картошки, сваренной в мундире. Петька попросил передать классной, что он уже отучился и в школу не вернётся. У нас с ним доверительные отношения, видимо, поэтому он рассказал, что их мать за прогулы выгнали с работы в забегаловке, где она работала посудомойкой, и теперь она шлындает с кавалерами неизвестно где, а ему мелких кормить нужно. Я высыпал на стол карманные деньги, что были с собой: рубль с копейками, и вышел. На следующий день я разбил свою копилку и купил продуктов для Бурцевых, шоколадных конфет для его сестёр.

Нас опять тряхнуло. За автобусом первого отряда вьётся облако пыли. Несмотря на закрытые рамы в салоне не продохнуть. Представляю, как достаётся младшим отрядам, что едут за нами! Но вот поворот налево и грунтовая дорога. Мы выехали за город. Теперь ещё минут двадцать и будем на месте.

За городом пролески перемежаются полями совхоза. Но вот лес пошёл сплошной полосой. Я видел, что мы уже подъезжаем. Справа несколько раз промелькнула речка, слева показалась просека с опорами линии электропередач, они поднимаются вверх по косогору, вот проехали бетонный мост, ещё немного… поворот налево, на узкую дорогу к пионерлагерю. В автобусе сразу стало темнее: по обеим сторонам дороги растут деревья с густыми кронами; шуршат колеса по мелкому гравию, и опять светло… выезжаем на поляну.

Наконец, автобус, фыркнув тормозами, остановился рядом с автобусом первого отряда. Здесь стоянка автомашин, слева ― футбольное поле. «Ребята, ― обратилась к нам воспитательница, ― не толкаться. Выходим организованно. Построение на стадионе у таблички нашего отряда». С шипеньем открылась передняя дверь. С дальней стороны стадиона ветер принёс запах свежескошенной травы. Стадион и спортивную площадку обкашивают к началу смены. Со столба с громкоговорителя на краю стадиона звучит знакомый голос Марка Бернеса: