Loe raamatut: «Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей», lehekülg 7

Чушь какая! В моих интересах не полы драить, а на речку смыться. А полы в фойе и крыльцо девчонки помоют, это их обязанность, а наша обязанность ― бак кипячёной водой пополнить. В фойе на отдельном столике в углу стоит бак, такой же, как на железнодорожном вокзале. Над баком на стене табличка: «Пейте кипячёную воду!» Жестяная кружка на цепи.

Ходить с вёдрами за кипячёной водой в столовую обязанность дежурных мальчишек. И гири на часах в фойе подтягивать ― тоже наша обязанность. Это только стоя на тумбочке сделать можно, висят высоко. Девчонок туда не загонишь.

Я продолжал мыть полы, как вдруг почти оторвалась и так непрочно державшаяся поперечная палка швабры. В сердцах выругал Гошина, подсунул мне неисправную, и что теперь делать, руками полы домывать?

Видимо, я потерял осторожность, надавил сильнее, чем нужно, на швабру, и она сломалась: отлетела поперечная палка, которая и так держалась на честном слове. Может быть, швабра у девчонок уже освободилась, подумал я и приоткрыл дверь в фойе. В палату девчонок вошла Емельянова, я вошёл вслед за ней и растерялся.

Пирогова стояла на входе в палату у окна лицом ко мне, и она была без майки ― а это совсем рядом, в шагах пяти от меня. Она пыталась протолкнуть пуговку в тугую петельку пояса юбки и не сразу заметила, как я вошёл. Такая стройная и такая красивая…

Заметив меня, Верочка вытаращила на меня глаза удивлённые, растерянные… потом в панике сжала локти и прижала кулачки к подбородку, прикрывая грудь. Юбка шлёпнулась на пол. Она не решилась её поднять, шагнула назад, переступив босыми ножками… Узкие трусики с голубыми цветочками, узкая талия, глаза огромные, улыбка виноватая… Глаза её наполнились слезами. Вот уже и подбородок подняла, чтоб слёзки не вылились. Будто я девчонок без майки не видел! Жалко её стало… и себя тоже…

– Да я швабру хотел… У меня сломалась, ― попытался объяснить Емельяновой вторжение в их палату и опять невольно встретился глазами с Пироговой. Не глаза ― море предштормовое! Вот-вот заплачет.

– Выйди и дверь закрой! ― рассердилась Емельянова.

***

Я вышел, прикрыл дверь, прижал к ней ладонь и какое-то время стоял в оцепенении. Неудобно получилось… Разве ж я знал, что так выйдет! Древнегреческий скульптор Пигмалион, наверное, такую, как у Верочки, фигурку девушки изваял, а потом влюбился в неё без памяти. Богиня Афродита потом оживила скульптурку для него. А тут девочка, которая мне нравится, живая и рядом. У меня аж во рту пересохло от чувства нежности к Верочке.

Вернувшись в палату, я присел на постель Рудого ― он на первой кровати от входа спит. Вспомнился третий класс, когда я сидел с Верой за одной партой. С первого по третий класс медосмотры у нас в школе проводили прямо в классной комнате, прервав урок. А в четвёртом, не прерывая урок, учительница отправляла нас в школьный медкабинет по партам.

Когда подошла наша очередь, Вера взглянула на меня, надула губы и отвернулась к окошку. «Не пойду!» ― заявила она и уткнулась носом в парту. «Дура, что ли, как не пойду? ― помню, удивился я. ― Наша очередь!»

Когда разделись до трусов, понял, почему она не хотела идти. У неё трусы были со вставками по бокам, похожими на тюль. Подумал тогда, и где мать ей такие купила? Юрка Маслов и Шумаков Сергей уставились на неё. Так и хотелось им в морду въехать. Верка заморгала часто.

Внимание пацанов отвлекла Танька Яковлева. Она моя ровесница, отстала на год из-за перелома руки. Когда она сняла майку, Шумаков приставил кулаки к своей груди и ехидно поинтересовался: «Яковлева, у тебя так?» Танька покраснела и прикрылась ладошками лодочкой. Медсестра одёрнула Шумакова: «Ну-ка успокойся! Устрою тебе осмотр, надолго запомнишь». Своё обещание она сдержала, когда подошла его очередь, и он стоял к ней лицом, она приспустила с него трусы, продемонстрировав его задницу девчонкам.

Пирогова этого цирка не видела, уже вышла. Она задержалась на урок и со слипшимися ресницами присела за парту. Взглянув на её, я спросил: «Ты что, плакала?» Она кивнула головой. «Что случилось? Ничего не случилось», ― попытался её утешить. «Почему нас не предупреждают, что медосмотр будет? В следующий раз ни за что не пойду!» ― шепнула она и капнула слезинкой на тетрадку. «Скажут, пойдёшь как миленькая, как это не пойду?» ― ответил я и накрыл её руку ладошкой. «Не надо меня жалеть», ― отдёрнула она руку. Тогда, в десять лет, она выглядела мальчишкой, а сейчас уже юной девушкой. Верочке в сентябре четырнадцать, а мне в августе пятнадцать. Воспоминания прервала Емельянова.

– Держи швабру. И запомни, культурные люди стучатся, перед тем как войти!

– Что-то я не слышал, как ты, культурный человек, постучалась, ― съязвил я.

– К мальчишкам можно не стучаться. Швабра нужна или нет?

– Интересные у тебя правила про мальчишек! А швабра нужна. Спасибо.

– Ладно, забудем, ― сказала Емельянова.

***

Перед обедом пришла комиссия, проверять качество уборки. Была старшая пионервожатая и председатели отрядов. Среди комиссии, к моему удивлению была и та, которую я уже не надеялся когда-либо встретить – Алька Ларина! Третий день в пионерском лагере, я её только сейчас увидел. Как это я не заметил её раньше на построении? По двум нашивкам на рукаве её рубашки понятно, что она председатель отряда. Но почему она в первом отряде, а не во втором?

Я взглянул на неё с улыбкой, давая понять, что узнал её, но никакой реакции не отразилось на её лице. Никакой! Алька деловито оглядела палату и заявила:

– В углу под кроватями пол вообще не мыли! Вон, грязные разводы видно.

Это меня разозлило. Сейчас она чуть ниже меня ростом. Васильковые глаза, какие были у Алинки, светло-каштановые волосы, как у Альки. В пятом отряде у неё были косички, а теперь волосы заплетены в косы, уложенные на затылке по-взрослому, маленький, чуть вздёрнутый нос. Почему она не узнала меня? Неужели за три года я так изменился?

Танька Лемехова заступилась за нас и сказала старшей пионервожатой:

– Неправда! Елена Матвеевна, мальчики мыли пол! Разводы грязи на полу мокрые, ― значит, пол мыли!

С ней не согласились, и нам снизили оценку до «удовлетворительно». Когда комиссия вышла проверять палату девчонок. Алька задержалась, подошла к окну, провела пальцем по подоконнику, продемонстрировала его мне и заявила:

– Смотри: пыль! Пословицу знаешь: «Чистота – залог здоровья!»

Я не сдержался и ответил:

– Я и другую пословицу знаю: «Свинья грязь везде найдёт!» Это не о тебе, верно?

Алька задержала дыхание, видимо, соображая, что ответить, потом выдохнула со словами:

– Ну, ты и нахал. Наглый такой, хамит и ещё улыбается. Пыль вытри!

– Заложишь? Пионерскую песню тебе в спину, флаг в руки, барабан на шею и паровоз навстречу в узком туннеле!

– Очень глупо! – обиделась она и заявила: – А ещё звеньевой!

– Скатертью доро… – напутствовал я, но вовремя поправил себя: – скатертью по жопе.

Она посмотрела на меня удивлённо и, сверкнув глазами, вышла из палаты.

***

Вот как понять этих девчонок? Не такой встречи я ожидал. Обиделась, что не нашёл её после смены? Так я и адреса её не знал. А когда спросил его у воспитательницы, она заявила, он тебе ни к чему, выше общение пагубно влияло на Ларину. А ваши опоздания в строй и уклонение от общественных поручений – были дурным примером для всего коллектива!

А может, Алька просто не узнала меня? Такое вполне может быть, ведь прошло три года, и я изменился. Пусть так. В таком случае мне содержимого нашего с ней тайника в схроне тоже не нужно.

Чтобы идти обедать, я зашёл в палату девчонок за Пироговой. Она покраснела и настороженно взглянула мне в глаза, улыбнусь или нет, что видел её такой… Я сделал нейтральную физиономию, и она успокоилась. В столовой, когда сели за стол, она поделилась:

– Печенин, знаешь, у нас в школе другая классная будет.

– А откуда ты знаешь?

– Я перед пионерским лагерем с нашей классной разговаривала. Она замуж вышла и уезжает с мужем.

– Во как! А у нас кто будет классной?

– Мария Фёдоровна сказала, не знает, кого поставят. И ещё новость есть.

– Какая?

– Физрук новый будет и учительница по литературе. По распределению в нашу школу направили.

– Откуда ты всё знаешь? Не советский пионер, а «Телеграфное Агентство Советского Союза»!

– Я тебе новости, а ты издеваешься. Не буду ничего больше рассказывать! ― надула губы Верка.

Меня всегда забавлял её вид, когда она обижается: нахмурится и надует губы. Как-то совсем по-детски у неё это получается.

– Пирогова, ты слышала разговор в фойе? ― тронул я за её плечо, чтобы сменить тему.

– А ты подслушивал?

Злится, что «Телеграфным Агентством» назвал, понял я и примирительно ответил:

– С чего бы это, говорили громко.

– Не слышала.

– Сталина сказала, что пионервожатая третьего отряда, её Ольгой Сергеевной зовут, после первого курса педучилища.

– Я и так это знаю. Вот новость нашёл!

– Ей пятнадцать только. Если она с семи в школу пошла, должно быть шестнадцать. В комсомол принимают с четырнадцати… Видела у неё комсомольский значок? Как это может быть?

– Что ты пристал с этой пионервожатой? Возьми и спроси у неё сам! ― почему-то разозлилась Пирогова.

– Что такая психованная сегодня? ― одёрнул я её.

Замолчали. Когда заканчивали обедать, спросил:

– Если попрошу, сделаешь?

– Что сделать?

– После полдника моя очередь территорию убирать. Там убирать нечего ― чисто. Мне отлучиться нужно. Предупредишь, если искать будут?

– А где будешь? Чтобы предупредить.

– В кружке технического творчества. Мы с Сашкой Парусом там дело делаем.

– Хорошо, будут искать ― предупрежу.

***

У пятого отряда меня кто-то окликнул. Я оглянулся. Подбежал Сашка Филиппов. Его пионерский галстук, завязанный нелепым узлом, съехал набок.

– Лёша, здравствуй!

– Здравствуй. Ну как здесь, не обижают? ― поинтересовался я.

– Вот ещё… Некоторые ребята у нас уже домой хотят. А мне здесь нравится, я ещё потерплю.

Его слова: «нравится, и я ещё потерплю», ― рассмешили меня. Я вспомнил анекдот и улыбнулся: девчонка с мелкого отряда пионерлагеря просит деда: «Дедушка, забери меня отсюда!». А дед, прожжённый ЗЭК, объясняет: «Внуча, в вашем лагере условно-досрочного освобождения нет. Срок придётся тянуть полностью!». Я взглянул на Сашку и поинтересовался:

– Срок придётся тянуть полностью?

– Какой срок? ― не понимая, спросил он.

– Успел с пацанами познакомиться?

– Успел. А правда, есть такая организация: «Смерть советским пионерам»? ― у нас рассказывают.

– Врут, ― невольно улыбнулся я.

– Так в прошлую смену пацана одного за территорией не убивали и записку «Смерть советским пионерам!» на нём не оставляли?

– Сочиняют. А пионервожатых это устраивает, чтобы вы за территорию лагеря не бегали.

– Ещё у нас пацан один говорит, в аптеке за килограмм сушёных комаров гематоген дают? И ещё рубль денег в придачу. Мы тут с пацанами думаем, по вечерам можно их много набить. Сиди в футболке, он тебе на руку, кровь пить, а ты его: бац! ― и в банку, а днём сушить.

– Не слушай, это прикол такой.

– А у нас пацан рассказывает, мы его «Жиртрестом» зовём, у них во дворе один пацан комаров насушил, только мало. Ему в аптеке десять копеек дали.

– Сочиняет он.

Подошёл Юрка Кузнецов, взглянул вопросительно на меня, на Сашку Филиппова, ехидно ухмыльнулся и процитировал:

 
Всегда мы помним Ленина
и думаем о нем.
Мы день его рождения
считаем лучшим днём!
 

― потом уставился на Сашку и выпалил:

– Юный пионер! Ну-ка, отвечай быстро старшим товарищам, что означают Красное знамя, пионерский галстук, значок и салют юного пионера? ― Сашка ошеломлённо уставился на Кузнецова. ― Молчишь? ― грозно спросил Кузя и потребовал: ― Тогда отвечай быстро, ты любишь дедушку Ленина?

– Люблю! ― подтвердил Сашка, робея от внимания старшего пацана, и для убедительности округлил глаза.

– Ещё крепче люби! ― наставительно потребовал Кузя: ― Вот как дедушку Ленина любить нужно.

Кузя туго затянул пионерский галстук на шее у братишки Филипповой, растянул штанины своих шорт, наподобие юбки, и кружась, и пританцовывая, пропел писклявым голосом:

 
Я маленькая девочка
танцую и пою,
я Ленина не видела,
но я его люблю!
Вот сорву цветок сирени,
приколю его на грудь,
вывел нас товарищ Ленин
на счастливый, светлый путь!
 

Лицо Сашки побагровело.

– Кузя, не наезжай! ― одёрнул я Кузнецова, притянул к себе за руку Сашку и кое-как ослабил туго затянутый узел.

– «Пионер без лишних слов малышам помочь готов!», или как? Вожатым к малышне назначили? Что за шпингалет? ― ехидно поинтересовался Кузнецов поглядывая на моего подопечного.

– Просто знакомый. Брат одноклассницы.

– Я пойду? ― робко спросил Сашка, с опаской поглядывая на Кузнецова.

– Беги. Если что ― найдёшь, ― напутствовал я его.

***

В тихий час в окна в палату открыты. Душно. Легкие шторы на окнах висят неподвижно. На улице ни ветерка.

– По закону Архимеда после вкусного обеда полагается… поспать, ― изрёк Кузя, отвернулся и через несколько секунд засопел.

– Ну и жара, ещё немного и я запекусь в собственном соку, как курица в духовке, ― пожаловался Сашка и вытер лоб полотенцем.

Я отложил роман Драйзера, перевернул влажную и горячую подушку, лениво согласился с Сашкой:

– Да. Сегодня как никогда. Обычно так перед грозой бывает. На речке сейчас хорошо.

Я спрятал книгу под подушку. и толкнул соседа по кровати.

– Сашка, достал я куриные яйца. Пару штук.

– Здорово! Давай завтра утром росу наберём, ― предложил он.

– Договорились. И эксперимент проведём.

За три дня прошедших дня как-то само собой у каждого определился круг общения. Моя компания, это Кузя, Рудый, Ефим и Весло. Когда нас распускают из строя, они собираются возле меня.

Вокруг Глухарёва кучкуются его дружки Матвейка и Катряга, к ним подходит Гоблин и Фрол, хоть Фролов из моего звена. Решка и Ярок были сами по себе, но больше общались с нашей компанией. Мишка Куликов часто отирался рядом с вожатой, либо общался с безобидными пацанами невысокого роста: Асеевым и Митиным. Ефимов хоть и был в нашей компании, но был сам по себе. Кузнецов и Весёлкин часто держались вместе. У Весёлкина была стычка с Матвейкой, и я предложил ему перейти в наше звено.

Ещё утром мы договорились, что он поменяется с Фроловым. Сегодня на тихом часе он так и сделал: свернул свой матрас с простынями и подушкой и сказал Фролову:

– Фрол, подъем. Меняемся.

Колька Глухарёв съязвил:

– Ну и вали отсюда Весло, перебежчик!

– Я к тебе в подданные не нанимался, ― ответил Сергей. ― У нас в Советском Союзе уже сорок семь лет как холуёв нет!

***

После дневного отдыха Сашку я нашёл за зданием отряда в беседке. Он и его сестра читали одну книжку на двоих. «Переворачивать?» ― спросила его Женька.

Он кивнул.

– Сашка, сюда иди, ― позвал я.

Женька недовольно взглянула на меня.

– Что? ― спросил он.

– Иди, покажу кое-что.

– Да мы здесь книжку…

– Идёшь или нет?

– Жень, подожди, я сейчас, ― пообещал Сашка своей сестре и подбежал ко мне.

Я показал куриные яйца: «Проверим?» Он повернулся к Женьке и сказал виновато: «Женя, мне на время отлучиться нужно. Дело есть. Ты читай одна, я потом догоню». Его Женька скривила недовольно физиономию.

***

За столовой мы нашли соломинку, иголка у меня уже была, осталось решить, кто через соломинку выпьет содержимое яиц. Ни я, ни Сашка пить сырые яйца не хотели. Пошли искать добровольца. Искать его долго не пришлось. Возле отряда увидели Кольку Асеева со звена «Бэ». Этот обжора точно согласится. Я не ошибся, когда спросил:

– Аська, нам для эксперимента скорлупа яиц нужна. Сумеешь через соломинку содержимое яйца выпить? Яйца свежие!

– Смогу. А что мне за это будет?

– При тебе эксперимент по антигравитации проведём и Нобелевскую премию на троих поделим, ― пошутил я.

– А это много? ― не поняв шутки, спросил Асеев.

– На мороженое хватит.

– Идёт!

В первом яйце иголкой удалось проткнуть отверстие, но оно лопнуло у меня в руках, из второго Аська, пыхтя как паровоз, высосал белок; с желтком пришлось повозиться, не получалось. Пришлось увеличить отверстие. В конце концов, всё вышло как надо.

– Ждём утро, ― сказал я Сашке. ― Разбужу на восходе. Пойдём росу собирать.

– Согласен.

– А когда эксперимент? Не обманете? ― спросил Асеев.

– Завтра перед обедом, ― ответил Сашка. ― Позовём.

***

Через какое-то время, как условились с Сашкой, я сбежал с дежурства, и мы пошли в кружок технического творчества. Когда заканчивали обклеивать воздушный шар бумагой, пришла Пирогова с Женькой Панус.

– Что, ищут меня? ― спросил я у Верки.

– Просто посмотреть пришли, что вы делаете.

– Это что у вас, колпак будет? ― спросила Женька.

– Точно, колпак! ― улыбнулся Сашка. ― Вот увидишь, как этот «колпак» в небо полетит на «День открытия смены».

– А как полетит?

– В баночке зажигаем вату, огонь греет воздух, воздух поднимает его в небо. Ночью это здорово будет!

– Я думала у вас какой-то секрет, а у вас просто китайский фонарик. Подумаешь… ― сказала она и брезгливо потрогала пальчиком бумагу обшивки.

– А почему китайский фонарик? ― удивился я.

– Потому что то, что вы делаете, это китайский фонарик ― так это называется! В век нейлона, лайкры и кримплена ― из бумаги китайский фонарик сделать? Вот невидаль…

– Вот, блин, а я и не знал, ― удивился я. ― Откуда ты это знаешь?

– Книжки читать нужно.

– А мы с Лёшкой думали, что дирижопель делаем, ― сказал Сашка.

– Сам ты дирижопель! ― хлопнула его по лбу Женька.

– Пусть это будет пионерский воздушный фонарик, ― предложила Пирогова.

– Отлично, ― похвалил я. ― Так мы его и назовём, а то всё с Сашкой думаем-гадаем, как его назвать, то ли это сратисать, то ли дирижопель, ― как гадали бабки в анекдоте, то ли это дирижопель, ка

– И ты туда же, ― упрекнула меня Пирогова.

– А кто его вам разрешит в небо запускать? ― спросила Женька.

Я не ожидал этого, поскрёб подбородок и задумался, как это мне сразу в голову не пришло? Да, Яков Моисеевич разрешил его сделать, но разрешение запустить нужно спрашивать, как минимум у Гены-барабанщика, а то и у директора!

– Какое разрешение? Запустим и всё! ― сказал Сашка.

– Подожди, ― остановил я его, ― а ведь она права. По шее получим, если запустим без разрешения. Давай-ка о шаре ни слова, а я попробую получить разрешение у Белобородова.

– А вы хоть пробовали, полетит эта «штука» у вас или нет? Чего зря разрешение спрашивать? Может и не полетит вовсе? ― Женька скептически посмотрела на шар.

– Ну ты, полегче! ― возмутился Сашка. ― Ещё как полетит. Что мы, зря его делали?

– Подожди, ― остановил я Сашку. ― Опять она права. Надо сначала самим испытать. Давайте сразу послу ужина уйдём на просеку и испытаем. Пойдёте с нами? ― спросил я девчонок.

– Какую просеку? ― вопросительно посмотрела на меня Женька.

– За туалетом. Просека ЛЭП, ― уточнил я.

– Пойдём. Вера, ты пойдёшь? ― спросила Женька.

– Пойду!

– Договорились, ― сказал я.

***

Перед ужином я забрал Юрку Круглова, прихватил Сашка Парус, и мы сбегали в гараж к Лукичу, навели марафет в столярке и покрасили у него шкафчик и полку краской. Он с довольной улыбкой наблюдал за нашей работой. В отряд вернулись вовремя: горнист уже сыграл сигнал сбора к столовой:

 
Бе-ри лож-ку, бе-ри хлеб
и са-ди-ся за о-бед!
 

Речь шла об ужине, но сигнал от этого не менялся. В столовой, когда сели за стол, Женька взглянула на Сашкины руки и скомандовала:

– Так, руки мыть! ― Посмотрела на меня и добавила: ― И ты тоже!

– Жень, да это краска. Она не отмывается. Мы мыли руки.

– Что ты перед ней оправдываешься? ― остановил я Сашку. ― Не сестра у тебя, а не знаю кто!

– Ты что, не понял? ― сказала она Сашке.

Сашка встал, виновато посмотрел на меня и пошёл к умывальнику, что на входе в зал. Я за компанию пошёл за ним следом.

– Вот видишь, не отмывается, ― протянул ладошки Сашка сестре, когда мы вернулись к столу.

– Рубашку застегни, ― потребовала Женька.

Сашка застегнул пуговицу на рубашке, пододвинул к себе тарелку и потянулся за хлебом. Концы галстука окунулись в тарелку.

– Галстук поправь, что ты как чушка!

Сашка, отвернувшись, щелчками отряхнул кончики, развернул галстук узлом назад и дурашливым голосом заявил: «Как наденешь галстук, береги его, а как сел обедать ― разверни его!». За слюнявчик сойдёт, чтобы рубашку не испачкать, ― пояснил он.

Пирогова с осуждением посмотрела на Сашкино святотатство и боязливо оглянулась вокруг.

– Знаете, как по-научному пустота? ― спросила Женька и трижды постучала костяшками пальцев Сашке по лбу, сопроводив это словами: ― Тук-тук-тук! Вакуум. Торичеллиева пустота! ― констатировала она и, повернувшись, переключила на меня внимание. ― Ты его не лучше. Два сапога ― пара!

Сашка вернул галстук на место и потёр лоб ладошкой. Я обиделся на слова Женьки.

– Нет, если бы у меня такая сестра была, ― сказал я Пироговой, ― я бы в детдом ушёл жить.

– А если бы у меня такой брат был, как ты, ― сказала мне Женька, ― я бы уксусом отравилась!

– Хорошо, что на ужин молоко не дают, ― сказал я.

– Почему? ― спросил Сашка.

– От твоей сестры оно бы без всякого уксуса скисло.

– Ха-ха, ― два раза! ― заявила Женька.

– Да перестаньте вы! ― упрекнула Пирогова.

Дальше ужинали молча. Когда мы допивали компот, я сказал:

– Сашка, стакан!

– Понял, ― ответил он.

Свой стакан я спрятал в карман шорт. Также сделал и Сашка.

– Зачем вам стаканы? ― заинтересовалась Женька.

– Лимонад будем пить, а тебе не дадим, ― ответил я.

Она смерила меня скептическим взглядом.

– Враль несчастный!

– Нет, ― не согласился я, ― счастливый враль!

– Просто враль, ― ответила Женька.

– Что вы цепляетесь всегда друг к другу? ― остановила нас Пирогова. ― Делать нечего? Печенин, на просеку нам с Женей приходить?

– Приходите. Мы же договорились.

***

После ужина мы с девчонками встретились за туалетом. Нам с Сашкой удалось незаметно пронести туда воздушный фонарик. Осторожно, чтобы не повредить его ветками кустарника мы вышли на просеку ЛЭП. В кармане шорт у меня был пузырёк с бензином, спички и катушка толстых ниток. Чтобы фонарь не улетел, я привязал нитку к корзине фонарика. «Начинаем эксперимент!» ― объявил я девчонкам и оглянулся на Сашку. Я смочил вату бензином, положил её в баночку, привязанную к воздушному фонарику, и спросил девчонок:

– Начинаем?

– Да! ― ответила Женька.

Полетит или не полетит, думал я. Зря девчонок позвал, вдруг не полетит? Отступать было поздно.

Я поджёг вату и подбодряя себя, крикнул: «Гоп-ля!» Вначале ничего не было, и я подумал, что всё, опозорился со своим фонарём! Но вот фонарь оторвался от Сашкиных ладошек и сначала медленно, потом быстрее, начал подниматься в воздух. Вот уже он выше наших голов, выше кустарника…

– За нитку держи, улетит! ― крикнул мне Сашка.

Девчонки запрыгали и захлопали в ладоши. Я схватил катушку, но видимо сильно дёрнул за нитку, фонарик наклонился, огонёк пробежал по шпагату, на котором висела баночка с ватой, вата выпала и фонарик, покачиваясь, медленно упал на куст орешника.

–Уу-у-у… ― выдохнули девчонки.

– Ну что ж ты… ― упрекнул меня Сашка.

Чтобы оправдаться, я сумничал: как-то патологоанатом изрёк: «Благодаря моему профессионализму, причина установлена: покойник умер от вскрытия».

– Ну-ну… ― скептически взглянула на меня Женька, не оценив мою тираду.

Сашка снял фонарик с куста. Мы осмотрели его. В одном месте, сбоку, бумага была порвана и шпагат отгорел. «Все поправимо, ― утешил я Сашку. ― Сейчас прямо и отремонтируем». Можно спрашивать разрешение ― не опозоримся».

***

Перед отбоем мы с Сашкой подошли к нашей воспитательнице.

– Сталина Ивановна, ― обратился я, ― в кружке технического творчества мы сделали воздушный шар и хотели бы запустить его, когда стемнеет, в «День открытия смены», попросите директора, чтобы разрешил.

– Ну что у вас там ещё за глупости, что за воздушный шар? ― спросила она.

– Поджигаем вату, смоченную в бензине, огонь греет воздух внутри шара, ― шар летит!

– Ну вот, баловство с огнём. Упадёт ваш шар на крышу или в лес и наделает пожар. И просить не буду, и выбросьте всё это из головы. У меня от вас у самой голова как шар! Ступайте, да не вздумайте сами в небо запускать, а то я устрою вам счастливую жизнь!

– Ну что съели? ― сказал Сашка, когда мы отошли.

– Знаешь, как Владимир Ильич сказал: «Мы пойдём другим путём!»

– Каким?

– Пока не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Время ещё есть!

Но вот раздался сигнал горна:

 
Спа-а-ать, спааать, по пала-а-атам!
Пии-ааанераа-ам и важа-а-атым!
 

Уже после отбоя, в постели я перебирал разные варианты и решил, что всё-таки Пирогова неглупая девчонка. «Пусть это будет пионерский воздушный фонарик» ― это её слова. Добавим к этому Ленина, назовём наш «дирижопель» звёздочкой Ильича, и кто нам откажет его запустить? Довольный, что нашёл решение, я улыбнулся и шепнул сам себе пришедшие на ум вирши:

 
Добьюсь, увидим мы в полёте
воздушный шар ― наш «дирижопель».
Нам сам Ильич укажет путь,
как руководство обмануть,
или как пишут на заборе,
помягче как бы вам сказать,
начальство наше объе-е…
…горить!
 

Весной я в захлёб прочитал хрестоматию российской поэзии серебряного века и, видимо, заразился рифмоплётством. Иногда это невольно прорывается наружу. Не удержался, вспомнил своё последнее:

 
Небо ветром хлещет
по траве пахучей,
хитрым глазом блещет
солнце из-за тучи.
Я иду по тропке,
поднимаясь в гору.
На вершине сопки
лес туманом тронут.
Путь мой недалече:
там, на горизонте,
я возьму на плечи
неба край и Солнце!
 

Его напечатали в краевой молодёжной газете, сопроводив парой строк обо мне. А через неделю от редакции на моё имя пришёл почтовый перевод, три рубля с копейками! Вообще-то, к своим «опусам» я отношусь критически, держу свои вирши при себе, надеясь, что рифмоплётство, как болезнь-ветрянка, пройдёт сама собой. Но получить гонорар было приятно. Тем более, что он был первым в моей жизни.

Понятно, что без хитрости с воздушным шаром не обойтись. У меня уже слипались глаза. Сквозь полудрёму слышал болтовню пацанов с дальнего конца палаты:

– …а кто кино видел «Сорок девять дней» про наших солдат, которых на Дальнем Востоке на самоходной барже в море унесло? ― спрашивал кто-то.

– Это ты о Зиганшине, Крючковском, Поплавском и Федотове? ― поинтересовался другой мальчишка.

– О ком же ещё! Они сорок девять дней без еды в океане были. Потом их в Тихом океане американцы подобрали.

– И что с ними сделали, арестовали, пытали?

– Сам ты «пытали». Уговаривали предателями стать, у них, у капиталистов, остаться жить. Даже деньги большие обещали. В их деньгах. Нашли дураков! Что они, мальчиши-плохиши, за банку варенья Родину продавать? У нас и так скоро всё бесплатно будет. Да и кто б согласился в загнивающем капитализме жить, где всякая эксплуатация рабочего человека и голод от безработицы? Их после этого в Кремле орденами Красной Звезды наградили. Не верите? Это даже в газете «Правда» написали, понятно?

– Кто об этом не знает. Все это знают! ― сказал кто-то, ― и песню про них сочинили. Там такие слова есть:

 
Вас унёс океан от родной земли,
вьюга и ураган в наступленье шли,
но верность родной Отчизне
вы в сердце своём сберегли…
 

― А что они ели? ― поинтересовался кто-то, судя по голосу, Гоблин.

– Вот, что они ели, ― сказал кто-то с дальнего угла и выдал на мотив американской буги-вуги:

 
Зиганшин-буг, Зиганшин-рок,
Зиганшин съел второй сапог.
Федотов тоже ждать не стал
и от него не отставал!
 

Декламатор замолчал. Мотив буги-вуги мне интересен. Не хватало какой-то изюминки. Пришлось в полудрёме придумать и добавить четыре строчки. Вслух, что пришло в голову, я не озвучил:

 
Крючковский ночь, Поплавский день…
жевали кожаный ремень,
а что друг друга не… поели,
аж американцы… ох,
и обалдели!
 

Я повернуться на бок, удобнее поправил подушку и закрыл глаза. Уже третий день в пионерском лагере, но совсем не вспоминаю о доме, о маме. В палате то и дело раздаются шорохи, приглушённый шёпот, сдавленный смех. Поскрипывают кровати тех, кто не мог заснуть. Всё успокоились, и стало тихо. В окне на противоположной стене палаты видна золотистая дорожка Млечного пути. Здесь, за городом, необычайно яркие звезды. Стрекочут кузнечики, квакают лягушки…

Клонит в сон, я перестаю думать. Перед глазами меняют очертания светлые бесформенные пятна, облако, похожее на парус, плывёт по бесцветному небу. Сон обволакивает сознание, мелькнуло лицо Пироговой, её глаза… Череда меняющихся картинок. Мы идём с ней вниз по косогору. Вот я несу её на руках. Верочка собирает землянику… Какая-то сила подхватывает меня вверх, к облаку, на которое я смотрел при разговоре с Осиповой. Но это не облако, а тёмный вакуум… торричеллиева пустота, о которой упоминала за обедом Женька. Я ничуть не сопротивляюсь этому, потому что знаю, что это просто мой сон…