Легенды, рассказанные в пути

***

К Гуру, сидящему под деревом на берегу Ганга, пришли мудрецы с просьбой помочь разрешить им давний спор.

– Каждый из нас, – сказали они, – учит своих учеников следовать истине. Каждый старается научить искать истину, делая опыты, расспрашивая людей, садясь в медитацию или обращаясь к Богу. Но как понять, какой путь поисков истины самый верный, и как отличить истину от лжи, от иллюзии или просто от галлюцинации, когда ты впадаешь в транс или в молитвенный экстаз или когда Господь снисходит до тебя во время сна.

Гуру долго думал, потом поднялся и пригласил мудрецов следовать за собой.

Через три дня пути караван с мудрецами и Гуру пришел на перекресток торговых путей, где встречались караваны, паломники и путешественники из христиан, мусульман, последователей Будды и огнепоклонников. И в одном из караван-сараев Гуру собрал людей, отправляющихся на поклонение святым местам к Иерусалиму и к Мекке, и предложил им ответить на вопрос, что есть истина.

Долго спорили приверженцы разных религий и наконец порешили, что каждый из них обратится с молитвой к своему Богу и наутро после длинной всенощной молитвы честно расскажет всем остальным о том, что он услышал и понял.

Наутро первым стал рассказывать о своем видении христианский паломник. Он сказал, что истинны только заповеди Господни, что люди погрязли во лжи и пороке, и только искренне раскаявшиеся имеют шанс войти в Царство Божье, и только там есть свет и истина.

Вторым говорил один из шейхов. Он объяснил, что истину принес Аллах на кончике меча, которым он вдохновил пророка Мухаммеда на бесчисленные подвиги. Что только те, кто уверует в Аллаха, имеют шансы на спасение, тогда как все прочие подлежат наказанию и не заслуживают ни доверия, ни милости Божьей. И только одна та истина, которая провозглашается с минаретов мечетей, заслуживает быть услышанной и понятой правоверными.

Пожилой еврейский реббе сказал, что истина записана в Торе. Что нет посредников между Б-гом и избранным народом. И те и только те спасутся, кто соблюдает законы Моисея.

Гуру спросил:

– О великие мудрецы, а кто же, скажите мне, может судить, как и насколько правильно соблюдаются эти законы последователями каждой из религий? Кто может судить об истинности данного свыше знания?

И тогда раввин рассказал ему притчу.

Однажды двенадцать праведников поспорили о том, что такое рай, и стали сравнивать, что говорится по этому поводу в Талмуде, в Коране и в древних сказаниях Рима, Греции и Египта. И нашли они шесть праведников мира, известных своим выдающимся умом и заслугами и близких к переходу в лучший мир, и спросили у них, как они представляют рай, в который им скоро предстоит попасть, потому что заслуги их общеизвестны.

И первый из них сказал:

– Я чувствую какой-то неземной свет и прелестные лесные поляны, покрытые цветами и сочной травой, среди которых гуляют вновь молодые и полные сил женщины и мужчины.

Другой вздохнул и сказал:

– Я чувствую запах этих цветов и трав, запах деревьев и меда, запах спелых плодов и чистый свежий запах молодых здоровых тел. Я должен закрыть глаза, и только тогда я чувствую себя растворенным в этом благоухании, в этом поистине сказочном празднике запахов и ощущений.

Третий праведник слушал их, слегка покачиваясь и прикрыв глаза, и, не открывая их, он сказал:

– Разве вы не понимаете, что рай – это шорох листвы на фоне немолчного, мощного и такого успокаивающего шума прибоя. Это звон горного ручья и вздохи деревьев под порывами ветра. Это шепот травы, склоняющейся над ручьем, и тихий щебет лесных птиц, который иногда прерывается трелями соловьев.

Четвертый праведник сказал:

– Рай – это трава такая мягкая, что даже мои измученные раненые ноги воспринимают ее прикосновение как ласку. Это дорожки такие чистые и так искусно покрытые каменщиками, что на них можно лежать, как на постели. Это деревья и кусты, на которых вместо колючек и жестких сучьев растут нежные и мягкие, как мох или как пушистое одеяло, побеги. Не надо ни видеть, ни слышать, ни чувствовать запаха цветов, надо только прикоснуться к ним ногой, рукой, щекой. Надо прижаться к ним всем телом, и прикосновение это будет слаще, чем прикосновение к любимой женщине.

Пятый сказал:

– Никто из вас не понимает, что все, о чем вы рассказываете, не так важно, как ощущение покоя. Да, да, покоя и безмятежности, и совершенства, которым должен быть наполнен рай, как наполнена уютом и покоем колыбелька спящего ребенка в доме любящих его родителей.

Последний праведник сидел, закутавшись в толстое верблюжье одеяло. Он был очень стар, и его слегка трясло, несмотря на относительно теплую погоду.

– Рай, сказал он, – это прежде всего ощущение тепла, живительного всепроникающего тепла, наполняющего каждую клеточку твоего тела. Тепла, в котором нет изнуряющего дыхания ветра пустыни и обжигающих лучей солнца и в котором невозможны остужающие порывы зимних бурь и озноб от недоброжелателей и завистников.

Гуру выслушал эту притчу и сказал:

– Вы, книжные люди, говорите, что вы больше всех общались с Богом, который назвал вас избранным народом. Как вы можете видеть невидимое, слышать неизреченное, понимать несказанное? Как вы отличаете истину ото лжи в этих своих беседах с Господом?

Вздохнул раввин и ответил:

– Ты слышал, что сказали праведники. У каждого свой язык общения с Богом и свое понимание истины. Одни слышат, другие видят, третьи осязают. Но каков бы ни был этот язык и как бы ни испытывалась истинность услышанного, увиденного или почувствованного, лишь на оселке своей души, своей жизни и своего пути среди людей по нелегким дорогам каждый человек должен испытывать вновь и вновь те истины, которые он провозглашает от имени Бога. И вновь и вновь он должен испытывать свою собственную душу, потому как велик соблазн надеть одежды пророка и провозглашать истины или то, что тебе кажется истиной, от имени Всевышнего.

Ведьмы.

Филипп Одноглазый, один из отцов-настоятелей ордена иезуитов, прославился своей жестокостью в искоренении еретиков и особенно ведьм. Злые языки утверждали, что до вступления в орден Филипп был очень охоч до женского пола. Но после принятия монашеского сана он свою любовь обратил в лютую ненависть.

В душную летнюю ночь он спал в своей опочивальне и во сне вновь и вновь переживал последнее святое судилище, на котором он произнес блестящую обвинительную речь и добился костра для молодой и прекрасной ведьмы, погрязшей, по его мнению, во всех пороках.

В какой-то момент в его сон вторглось видение погибшей на костре женщины. В своих развевающихся покаянных одеяниях она звала его за собой то ли на небо вместе с поднимающимся дымом, то ли на шабаш ведьм. Филипп встал с кровати, взял иконку и отправился на покаянную молитву очищения в часовню Святого Валентина.

Всю оставшуюся ночь он провел в молитве, а наутро объявил, что с этого дня он начинает великий пост и подвиг отшельничества для борьбы с дьявольским отродьем и с наваждением.

Несколько месяцев он провел в скиту, не принимая участия ни в общих молитвенных собраниях братьев, ни в судах святой инквизиции. По истечении этого времени он отпросился у великого магистра ордена на паломничество в Иерусалим. И еще почти через полгода, в середине апреля, загорелый дочерна, поседевший и исхудавший пожилой мужчина с повязкой на одном глазу попросил у привратника ключи от опочивальни и скита Филиппа Одноглазого.

Прибежавшие монахи с трудом узнали в путнике бывшего дородного отца-настоятеля. В тот же день устроили торжественную вечернюю молитву и трапезу, после которой усталый путник отправился в свою опочивальню, нежно поглаживая серебряный крест, приобретенный в святая святых христианского мира. «Теперь-то ко мне никто не подступится», – шептал он.

Как только за ним закрылась дверь опочивальни и он опустился на ложе, ему почудилось, что его подняли и несут куда-то прямо на одеяле прочь от монастыря и от города лохматые ведьмы. Что-то сковало ему руки и ноги. Грудь его не могла вдохнуть воздуха, а глаза с ужасом наблюдали за стремительно проносившимися над головой клочьями облаков.

Через некоторое время он увидел себя на берегу глубокого озера. Холм около берега был покрыт майскими цветами. На широкой поляне девочки и молодые женщины кружились в танцах и хороводах. Их тела сияли молодостью, силой и красотой при свете луны. И за ними наблюдали сидевшие на склонах холма и под деревьями группки моложавых, но пожилых женщин, одетых в скромные, но богатые одежды. Одни из них вязали одежду, другие трепали корпию.

Горели костры. На огне в котелках варились какие-то травяные настои, а около костров старухи перебирали травы.

Ведьмы опустили одеяло с Филиппом у подножия холма, там, где под группой деревьев на роскошных коврах сидело несколько древних старух.

– Почему ты преследуешь женщин и ведьм? – строго спросила одна из старух.

– Все они дьявольское отродье, – ответил Филипп.

– Но разве не женщина тебя выносила и родила? – спросила другая.

– Моя мать замолила свои грехи и получила прощение, – ответил Филипп.

– Но она так же грешила, как и другие, как те девочки, что кружатся, одетые только в гирлянды цветов под лунным светом.

– Вы не можете их защищать. Их породил дьявол, и прокляла святая Матерь Церковь.

– Мы существуем намного дольше, чем твоя церковь и дьявол, которого придумали мужчины. Наша сила много больше, чем ты предполагаешь. И твой Бог не давал тебе права суда над твоими близкими. Сейчас ты отправишься в чистилище и узнаешь, сколько невинных душ отправил ты раньше времени на тот свет и какая кара тебя ожидает.

Женщина махнула платком или просто рукой, и через мгновение Филипп оказался на вершине горы, на краю пропасти среди облаков, обступающих узенькую тропинку, бегущую по гребню к воротам в высокой стене. Стена, похоже, висела в воздухе, а к воротам вел узенький мостик.

Перед воротами стоял Петр-ключник. Такой, каким он был нарисован в алтаре церкви святого Франциска, и сурово глядел на идущего к нему Филиппа.

Ни слова не говоря, он отворил калитку, и Филипп оказался перед тремя судьями, которые разбирали судьбу и грехи когда-то казненных им ведьм.

Он попытался что-то сказать, но невидимая сила бросила его на грубую скамейку подсудимого и сковала губы.

– Что ты делала во время эпидемии? – спрашивал судья.

– Я варила травы для заболевших. Раздавала им еду и помогала сменить одежду. Мы сжигали старые одежды, чтоб болезнь не перешла на здоровых, и готовили отвары для скота и свиней прежде всего.

– В чем вас обвинили во время суда инквизиции?

– В заговоре и распространении болезни.

– Почему?

– Потому что только мы не боялись войти в дом к заболевшим.

– Сколько детей вы спасли?

– Все, кто спаслись в нашей деревне, это дети, которых мы увезли на летние пастбища.

– Как ты смел вынести обвинительный приговор этим женщинам? – обратился судья к Филиппу.

– Они сжигали имущество христиан, соблазняли монахов к сожительству и связались с дьяволом.

– Почему ты думаешь, что они связались с дьяволом?

– Только он мог им дать защиту от болезни.

Прошло несколько часов. Бесконечной чередой проходили перед судом и перед Филиппом женщины и ведьмы. Самой большой из доказанных вин которых было сластолюбие, которое выражалось в склонности к плотскому греху с мужчинами и еще, хуже того, с монахами.

Одна из подсудимых спросила судей, что если их единственная вина – сластолюбие, то где же мужчины, которые должны отвечать наравне с ними за этот грех?

В этот момент у Филиппа прорезался голос, и он с негодованием обрушился на женщину, вспоминая все те проклятия, которые он слышал в их адрес от обманутых мужей, любовников, отцов и братьев.

– Тебе ли проклинать нас? – спросила женщина. – Разве ты без греха, что можешь бросить в нас камень?

И вдруг на стене перед глазами судей поплыла галерея портретов женщин, которых обманул, купил или изнасиловал Филипп в то время, когда он еще имел оба глаза и продавал свой меч и свои руки за скромное жалование наемника в феодальных войнах.

– Твои грехи тоже не закрыты, магистр, – сурово обратился к нему судья. – Ты виновен поболе их, и тебе не придется долго находиться в чистилище. Ад давно плачет о тебе.

– Но я всю жизнь воевал за святую Матерь Церковь, а ведьмы…

– Замолчи. Ты был на шабаше ведьм. Ты видел, что большинство из них заняты полезными ремеслами, это ведуньи, берегиньи, которые лечат людей и помогают женщинам при родах. Которые умеют предсказывать погоду и выращивать целебные растения. Которые учат женщин, как вести дом и приворожить к себе мужчину – защитника и кормильца.

Ты видел женщин-ведуний, которые учат ткать и пеленать детей, вязать корзины и застилать крыши травой, копать коренья и делать ловушки, ухаживать за домашним скотом и варить пищу. Если бы они даже при всем при этом утратили бы способность любить и быть любимыми, как продолжался бы род человеческий? Кто сохранил бы стадо верующих, паству Матери Церкви, кто поклонялся бы Христу или Богоматери?

Ты видел женщин либо в своей постели, когда они были жертвами твоей похоти, либо во время судилищ, когда они были жертвами твоей жестокости. Ты никогда не видел в них человека, и только пламя ада может очистить от этого страшного греха твою черную душу.

***

В дом вождя племени пришел юноша и попросил выдать за него его среднюю дочь.

– Я не распоряжаюсь рукой своей дочери без ее согласия, – сказал вождь и предложил юноше прежде всего заручиться согласием девушки.

Они были хорошо знакомы, и поэтому юноша, не дожидаясь сопровождающих или специального приглашения, прошел через сад и нашел девушку на ее любимом месте у берега реки.

Она сидела у промоины, одетая в праздничную зимнюю одежду, и наблюдала за рыбками, которые толпились в бегущей воде.

– Выходи за меня замуж, – сказал юноша. Твой отец, в принципе согласен.

– А чем ты лучше других юношей нашего племени? – спросила девушка. – Да, ты довольно красив, умен и нравишься мне. Но почему ты думаешь, что именно ты можешь стать моим мужем?

– Я не хочу напоминать, – сказал юноша, – сколько времени и сколько раз мы с тобой вместе охотились и путешествовали и как я о тебе заботился и помогал тебе. Но я хочу сказать, что никто лучше меня не умеет обращаться с ездовыми и домашними животными, делать для них упряжь, сани и повозки. Так что из всех молодых мужчин и юношей племени, по крайней мере, в этом мне нет равных, и потому я думаю, что достоин дочери вождя.

– Хоп, – ответила девушка, – хорошо. Если в течение трех месяцев я не найду человека, который будет во всех отношениях лучше тебя и достойнее моей руки, мы вернемся к этому разговору. Ты ведь знаешь, что все равно свадьба празднуется только весной на исходе этой зимы, а мы в ее самом начале.

И девушка повернулась и пошла в дом.

А наутро она взяла лучшую оленью упряжку и поехала в большое селение, расположенное на берегу Великого Океана. В этом селении жил великий бард, который пел и играл на больших праздниках и свадьбах самых знаменитых людей народа. Он слыл великим мудрецом и, будучи младшим любимым сыном одного из великих вождей, с раннего детства прослыл необыкновенно одаренным сказителем и музыкантом, составляющим славу народа и своего племени.

Поставив свою упряжку около дома одного из достаточно знатных людей, который приходился родственником ее отцу, девушка пошла в дом барда.

Он сидел за столом с несколькими из своих почитателей.

– Чего ты хочешь? – спросил бард.

– Я бы не хотела говорить при всех, – ответила девушка.

– Трусливые девушки не заслуживают моего внимания, – ответил бард. – Все знают и по моим делам и по моим песням о моей смелости и о том, что я могу ничего не скрывать от своих поклонников и соплеменников.

– Хорошо, – сказала девушка, – пусть будет так. Я подумала, что тебе уже немало лет, и тебе пора найти подходящую жену.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что годишься мне в жены! – рассмеялся бард.

– А почему бы и нет?

– Я не знаю, чего в тебе больше, наглости или смелости. Прийти в дом великого с таким предложением. Давай подождем до завтра, а завтра я, может быть, придумаю, как можно проверить, можешь ли ты быть женой такого человека, как я.

– Хоп, – ответила девушка. Повернулась и пошла.

Вечером после прогулки, идя домой вдоль берега океана, она услышала крики и увидела группу людей, стоящих на берегу и размахивающих руками. Когда она подошла поближе, она увидела, что в прибрежной полынье плывет кусок отколовшейся льдины, на котором находятся десятка полтора подростков, мальчиков и девочек, которые увлеклись рыбной ловлей и не заметили смены ветра, сломавшего лед.

В толпе людей на берегу был и великий бард.

Не раздумывая ни минуты, девушка скинула верхнюю одежду. Пробегая мимо рыболовных снастей, схватила сплетенный длинный ремень и, закрепив один конец его на берегу, бросилась в воду, зажав зубами другой конец.

Несколько десятков взмахов в ледяной воде позволили ей приблизиться к льдине с детьми и ухватиться руками за ее край. После чего она передала детям кончик ремня, за который льдину начали осторожно подтягивать к берегу. Еще через несколько минут и дети, и девушка, которую уже поджидали с приготовленными сухими одеждами, оказались на берегу.

Вечером она с трудом отогнала от себя образ барда, стоящего в толпе и размахивающего в растерянности руками и наутро, несмотря на какое-то внутреннее сопротивление, пришла к нему в дом.

– Ну, ты подумал, как ты можешь проверить меня, – спросила она.

Бард прищурился.

– У моего соседа, – сказал он, – в доме пятеро детей. Жена его приболела, а сам он не в состоянии навести порядок дома, поэтому и дети приболели тоже. Покажи, как ты справляешься с домом и детьми, и я подумаю.

Девушка чуть улыбнулась и вошла в дом соседа. За полчаса она слегка убрала дом, поставила вариться еду и приготовила детям лечебный настой из кореньев, сухих трав и мха, которые она нашла в запасах хозяйки на чердаке.

Через каких-то два – два с половиной часа обед был сварен, хозяйка дома умыта и переодета, дети напоены отваром, накормлены и уложены, а девушка напевала им песни, сочиненные бардом, и рассказывала им сказки, слышанные ею от своей матери.

– Ты вернула в мой дом свет, уют и тепло, – сказал сосед, возвратившийся с охоты, – и это поможет вернуть здоровье и моей жене, и моим детям. Великое тебе спасибо.

– Не за что, – ответила девушка и вернулась в дом барда.

– Твоя задача оказалась не так уж трудна, – сказала она. – Давай следующую.

– Жена великого человека, – ответил бард, – должна отличаться мудростью, выносливостью и женской силой, потому что только в этом случае она сможет родить ему достойных детей. Сегодня вечером состоится один из праздников, на котором у большого костра ждут меня. Приходи туда и ты и покажи, на что ты способна. И это будет последнее испытание.

– А ты не хочешь зайти в дом соседа и посмотреть, что стало с его детьми? – спросила девушка.

– Что я, не видел этих сопляков, что ли? – ответил бард. – До встречи вечером.

– Да, я забыл тебя предупредить, что если ты достаточно мудра, ты должна прийти к этому костру не голой и не одетой, и в таком виде продемонстрировать все, на что ты способна.

Вечером девушка, закутанная в рыбацкие сети, подошла к костру. На несколько мгновений она застыла, ловя зеленоватый облик луны в просветах облаков. Потом повернулась к пляшущему пламени и пошла все быстрее и быстрее, подражая его игре движениями всего тела.

И бард должен был поднять свою арфу и идти, пританцовывая, вслед за девушкой, которая понеслась в танце вокруг костра.

Ее движения все убыстрялись, подобно разгорающемуся пламени. Волосы то взлетали вверх, то падали на лицо или на спину. Она поворачивалась к костру то одним, то другим боком и переливалась, подобно воде в реке или подобно северному сиянию, обращаясь то к огню, то к небу, то наклоняясь к земле, то взлетая над краснеющими головнями, рассыпанными вокруг костра.

И вслед за ней в тяжелой зимней одежде двигался бард, держа в руках свой инструмент.

Первые десять-пятнадцать минут он пытался сопровождать танец девушки и музыкой, и песней, но вскоре ему не хватило дыхания, и он стал играть молча, стараясь не отставать от девушки, которая двигалась все быстрее и все дальше отступала от костра по мере того, как он разгорался и жар от него все больше опалял ее практически обнаженное тело.

Люди вокруг костра начали бить в ладоши в такт движениям девушки, сопровождая каждое новое па одобрительными выкриками и возгласами восхищения. И, подстегнутая этой толпой, девушка летела все быстрее на крыльях своего успеха. И, обливаясь потом от непрерывного движения вблизи пылающего костра, за ней пытался успеть играющий великий бард, который уже оставил попытки занять позиции между ней и публикой, привлекая тем самым внимание прежде всего к себе.

Тело девушки уже блестело от пота, но глаза ее сияли, а движения были полны грации и чувственного огня. Казалось, она отдавалась всей толпе, любя всех и никого в частности. Отдавалась ее восторгу, ее возрастающей симпатии, и этот восторг и эта симпатия вливали в нее силы для новых немыслимых прыжков и захватывающих поз.

Бард уже потерял надежду поспевать за ней в ее движении вокруг костра и из уважения, конечно, прежде всего из уважения к наиболее знатным людям селения, остановился перед ними и продолжал играть, несколько меняя звук инструмента и добавляя в него звонкие аккорды в те мгновения, когда девушка в очередной раз пролетала в танце вокруг этого места.

А она только изредка бросала ему то ли мимолетную улыбку, то ли усмешку, то ли гримаску одобрения.

Прошло еще несколько минут, и девушка увлекла за собой в круг несколько молодых мужчин и женщин, сидящих в первых рядах, и завертелась в бешеном ритме, переходя от одного к другому.

Теперь для того чтоб сопровождать ее, бард должен был вести одновременно несколько мелодий, подобно тому, как она устроила одновременно перепляс с несколькими партнерами. Еще несколько минут он удерживал этот бешеный темп, и, наконец, сдался. Перешел на медленную мелодию, обычно сопровождающую не танцы, а речитатив и песни.

Словно не заметив этого, девушка и ее партнеры, а также все остальные танцующие прошлись с десяток-другой кругов вокруг костра, и наконец веселая группка их остановилась напротив великого барда, который собирался спеть самую популярную свою песню.

– Девушка выполнила все твои условия! – кричали ему те, кто присутствовал во время разговора девушки с бардом в его доме.

Он нехотя, очень нехотя кивнул головой.

– Приходи завтра утром в мой дом, я готов подумать о твоем предложении.

Девушка, ничего не ответив, повернулась и побежала одеваться.

Вечером, сидя на оленьей упряжке, которая несла ее домой из селения на берегу океана, она тихонько напевала мелодию, которая возникла в ее душе во время танца, благодаря ее “разговору” со зрителями. Сердце ее было полно покоя, теплоты и надежды на счастье с юношей, который лучше всех умел ухаживать за животными и мастерить упряжь.

Утром она встретила юношу и рассказала ему, что хотела найти себе мужа в селении на берегу океана. Что она встретилась с великим и славным бардом, которого многие девушки мечтают увидеть своим мужем, и что он дал ей согласие взять ее в жены.

– Почему же ты уехала от него и вернулась ко мне? – спросил ее юноша.

– Потому что он слышит только себя, видит только себя, и нет около него места для любви и достоинства другого человека. А тот человек, которого я люблю, умеет видеть и слышать не только людей, но даже домашних животных, – ответила девушка.