– Промышленный прогресс, мадам, все равно невозможно остановить, – важно заметил мистер Эстерман, выдавливая сочный лайм в блюдо с пад тай, – мы двигаемся к тому, что совсем скоро машины заменят труд человека, и в первую очередь эти изменения коснутся легкой промышленности и металлургии. Помяните мое слово.

Беседка гудела от голосов, преимущественно мужских, помимо меня из женщин здесь еще присутствовали только жена месье Дюпона и их дочь Мари, которой я была несказанно рада. Высокий стол ломился от всевозможной еды, очень ярко характеризующий хозяина дома. Тут в красивых блюдах дымился кокосовый суп, характерный для всей территории Индокитая, по соседству расположились любимые отцовские свиные отбивные в соусе бешамель, чуть в стороне радовал глаз традиционный сиамский зеленый карри – кунг кео ван и пананг гай. В прозрачных фужерах искрился пузырьками домашний лимонад с кубиками фруктового льда и кусочками лимона, что необыкновенно освежало в столь душный и жаркий день.

Гости с нескрываемым энтузиазмом поедали угощение, то и дело воздавая должное повару. Наш дом славился своими обедами и приемами еще с тех времен, когда совсем молодой Эдмонд Марэ прибыл на эти земли и собственными руками засеял первое поле хлопчатника.

– Но если подобное случится, то пострадает гораздо больше простых людей, – замечаю я, – это только усугубит кризис. Сколько людей потеряют рабочие места и средства к существованию.

– Зато поможет набить кошельки тем, кто умело использует промышленные достижения и инновации, – важно заметил мистер Эстерман, отправляя в рот очередной кусок пряной курицы и размазывая соус по толстому подбородку и губам. – Возьмите, к примеру, опыт Генри Форда, внедренная им на заводах движущаяся сборочная линия, позволила ему создавать автомобили с низкой ценой, простой сборкой и стильными функциями, а прибыль его компании в первый же квартал взлетела на 500 процентов!

Я слушала мистера Эстермана с колотящимся сердцем. Если бы мы могли так же улучшить производство на наших прядильных мануфактурах, при этом не выгоняя простых рабочих, а, наоборот, обучить их работать на новых машинах. Мы бы смогли производить ткань более высокого качества и обеспечивать им не только внутренний рынок Индокитая, но и успешно торговать на европейском и американском рынках.

– Я читала в «Финансисте», что в Германии создан новый вид красителя, – морщусь, пытаясь вспомнить детали статьи, прочитанной накануне, – позволяющий создавать яркие сочные цвета, при этом не портить ткань излишним окислением, стойкость полученных образцов высочайшая.

Мистер Эстерман остановил на мне удивленный взгляд.

– Признаться, мадам, приятно поражен, что вы читаете «Финансиста». Но вы правы, данный краситель в самом деле был выведен в их химических лабораториях и даже успешно применен в действие, только, увы, уже после первых испытаний было принято решение о его запрете.

– Почему же? – удивленно поднимаю брови.

– Высочайшая токсичность и летучесть компонентов, – важно поднял палец мистер Эстерман, – в любом случае анилиновые красители уже ничто не вытеснит с рынка.

– И все равно эти красители недостаточно стойкие и имеют свойство окисляться от воды, – отвечаю пылко.

Мадам Дюпон, сидевшая по другую сторону от мистера Эстермана, уже давно потеряла всякий интерес к нашему разговору, так же и Мари, которой было намного интересней весело щебетать с Франсуа, на что юный офицер вежливо отвечал ей, то и дело бросая взгляды в мою сторону.

Я же с головой погрузилась в свои мысли. Помимо еженедельного «Финансиста» я старалась читать и другие экономические и финансовые журналы. Во мне жил голод знаний. Узнать о стремительно меняющимся индустриальном мире, понять его законы и постараться сделать все возможное, чтобы спасти плантацию. Я боялась той помощи, которую вдруг начал источать Даниэль. Боковым зрением кошусь на брата. Он энергично болтает с генералами, месье Дюпоном и отцом. Дорогой новый костюм сидит идеально на его теле, золотые запонки слишком крупные, приобретенные явно с целью привлекать завистливые взгляды. Но больше всего поразил сверкающий ролс-ройс, стоящий у входа в дом. И все эти покупки Даниэль позволил себе совершить сейчас – в разгар мирового финансового краха. Сердце заныло от дурного предчувствия. Что за страшный механизм запустил Эдвард, ссудив моему брату деньги? Едва мысли вернулись к моему уже почти бывшему мужу, голова закружилась, и я медленно выдыхаю.

– А я согласен с Фейном, – вдруг раздался бодрый голос генерала Марселье у меня за спиной, и я тут же вздрагиваю, словно от тока, – какое бы оружие Тройственного союза не оказалось в руках у заговорщиков, оно не может быть крупным, иначе его никак не могли хранить в том тайнике за водопадом. Это не может быть ни подводная лодка, ни тем более танк.

– Это фугасные бомбы, заверяю вас господа, – гремел Антуан Бомаш, насаживая на вилку отбивную и целиком отправляя в рот, – надо пустить псов, чтобы обнюхивали каждую тачку, котящуюся по дороге, каждую лодку, подплывающую к столице.

– Проклятые голодранцы, – злился отец, пуская толстую струю дыма, – чего они добываются? Даже если на секунду допустить, что они достигли цели и убрали и короля, и колониальные власти, дальше что? Они неспособны ни к труду, ни к созиданию. Европа и Соединенные Штаты пойдут семимильными шагами вперед, эти же так и останутся в прошлом, пытаясь сохранить остатки того прогресса, что принесли сюда мы – французы. Есть нации рожденные править, а есть те, для которых подчинение самый лучший выбор, чтобы не застрять в каменном веке.

Почти все мужчины, кроме Франсуа, согласно кивали речи хозяина дома, мне же хотелось побыстрее выйти изо стола. И потому жестом даю сигнал слуге и тот ставит пластинку. И пространство наполняется веселой мелодией, отчего сразу было решено поменять тему и перейти к смене блюд и внести десерт. Ловлю веселый взгляд Франсуа, его губы складываются в беззвучное «мерси», я отвечаю хитрой улыбкой. В следующую секунду, юноша подскочил ко мне и протянул руку.

– Мисс Киара? – поднял он красивую бровь. – По-моему, это стало доброй традицией – наш с вами танец.

Я засмеялась, и мы закружили по беседке подражая ритму, вскоре к нам присоединился месье Дюпон с женой, Мари пригласил генерал Марселье, но по бледному расстроенному личику девушки можно было легко догадаться, что партнер по танцам ей не по нраву.

В тот вечер я сидела на веранде с письмом Джии в руках, то и дело перечитывая драгоценные строки. Все ли с ней в порядке? Моя милая сестра, с которой мы делили все секреты, на плече у которой я могла излить все самые горькие слезы. Разноцветные светильники слабым мерцанием разгоняли темноту вокруг. Было тихо и как-то по-особенному одиноко. Спрятав письмо на груди, так мне казалось, что Джи ко мне ближе, я спустилась со ступенек в вечерний сад, напоенный ароматами роз и жасмина. Узкая тропинка убегала вниз к реке и расходилась в стороны, повернув резко влево я решила не идти в этот раз к храму, а подняться на холм, с которого открывался чудесный вид на наш дом и на долину. Бодро ступая по земле, я не пугалась звуков, то и дело доносящихся из глубины леса. Погруженная в свои мысли, пробегаю мимо лодочного домика и замираю. Там горел свет.

Раньше, когда Даниэль водил дружбу с Джоном Картером они любили запираться в этом домике и курить опиум, пока им не начинали мерещиться зеленые драконы. Но брат уехал сразу после обеда во Вьентьян вместе с генералами. И потому там сейчас кто-то другой.

Судорожно сглатываю, ощущая, как сердце замирает, а по спине ползет холод. Бесшумно приближаюсь к двери и заглядываю в щель между досок. Чьи-то темные тени на полу, не могу различить фигуры и затем шепот, едва уловимый. Что-то долго говорит, словно разъясняет, к нему присоединяются другие голоса. О чем-то спорят. Самые дикие мысли терзают голову. Кто это такие? Воры, залезшие с целью обчистить лодочный домик? Понимаю, что глупо одной сейчас устремляться туда – надо позвать на помощь. Как раз вверх по тропинке начинаются хижины кули, наши крепкие ребята быстренько выведают у тех, кто сейчас в домике, что им понадобилось.

Поворачиваюсь и спускаюсь с крыльца, но тут моя привычная осторожность меня подвела. Половица под ногой так громко скрипнула, что спугнула заснувших птиц на соседнем дереве. Я похолодела всем телом. Страшный ступор напал на меня. И в следующее мгновение дверь позади распахнулась.

– Киара? – воскликнул Даниэль, явно удивленный.

Не веря собственным ушам, медленно поворачиваюсь и вижу высокую фигуру брата в проеме двери. Дорогой пиджак и жилетка были сняты, а белая рубашка распахнута.

– Что здесь забыла? – бросил он раздраженно. Его интонация насторожила меня, и я приблизилась. Затуманенные шальные глаза и черные глубокие тени под ними.

– Ты курил опиум? – догадалась я.

Даниэля пошатывало, и, чтобы не упасть, он крепко держался за косяк.

– Ну раз ты у нас такая умная, так и проваливай, – грубо бросил брат.

И до меня донесся тот особый горький аромат дурмана, который, к сожалению, сгубил уже немало жизней.

– А отец знает, что ты здесь, а не уехал в столицу? – хмурюсь и пытаюсь заглянуть в глубь комнаты. Там должны быть еще люди. Он с кем-то разговаривал.

– Отец? – зло усмехнулся брат. – Сколько, по-твоему, мне лет, а, Киара? Я не ребенок, и не обязан давать отчеты, еще меньше я нуждаюсь в назойливых няньках. А потому проваливай! Марш!

Несмотря на опьянение и слабые ноги, казалось, он сейчас кинется на меня и разорвет. В страхе отступаю обратно к тропинке.

– Пошла прочь! – рявкнул он так, что слюна брызнула из его рта.

Дрогнув всем телом, бросаюсь обратно в дом. Как же мне хотелось, чтобы вернулась Джи. Как же мне хотелось, чтобы была жива мама…

***

Утро принесло новые вести – под Сайгоном начались массовые бунты. Разъяренные потерявшие остатки надежды бывшие работники заводов, мануфактур и фабрик открыто нападали на офицеров и полицию, грабили дома, убивали людей. Не щадили никого, даже маленьких детей. Отец громыхал и ярился, обзывая бунтующих чертями и мерзкими крысами. Финансовый мир тоже продолжал рассыпаться и рушиться, во многих местах прокатилась волна самоубийств.

Страшно напуганная вчерашним видом Даниэля, я не смела говорить об этом отцу. Он и так был в плохом расположении духа, и новость о столь странном поведении его сына, только бы усугубила мрачное настроение духа Эдмонда Марэ.

Сразу после завтрака я прошла в кабинет и поздоровалась с месье Жаккаром, личным адвокатом и доверенным лицом отца.

– Добрый день, мадам, – поздоровался он, поднимаясь и галантно беря мою руку в белой кружевной перчатке.

– Как поживаете, месье Жаккар? Как дела во Вьентьяне?

– Скажем так волнительно. Но власти делают все возможное и невозможное, чтобы снизить градус напряжения. Даже было велено, украсить город к празднику.

Карие глаза пожилого француза смотрели внимательно и спокойно, на стол на положил тонкую папку, и мое сердце екнуло. Вот оно!

– Да, мадам, – говорит Жаккар, словно прочтя мои мысли, – я принес бумаги по бракоразводному процессу. К счастью, законы французского протектората позволяют совершить такие дела с меньшими издержками, чем нежели это могло произойти, если бы решили разводиться в Соединенном Королевстве или Франции.

– Что ж, это замечательно, – говорю сухо, стараясь унять учащенное сердцебиение.

Адвокат развязал ленты и вынул документы.

– Правильно ли я понимаю, что вы отказываетесь от любых имущественных притязаний в отношении месье Фейна? – спрашивает Жаккар, нацепляя очки и протягивая мне бумаги.

– Совершенно верно, – киваю, – вряд ли я могу претендовать на какое-либо имущество, учитывая срок нашего брака.

Перевожу взгляд на бумаги и пытаюсь вчитаться в текст, но буквы предательски расплываются перед глазами.

– Где мне надо поставить подпись?

– На каждой странице, и в конце, – отвечает Жаккар.

Недолго думая, хватаю ручку со стола и размашисто расписываюсь. Все. Хватит.

– Вот, – протягиваю дрожащими пальцами обратно документ.

Жаккар аккуратно берет его и медленно читает.

– Что ж, – хмыкает он, – сегодня эти бумаги будут доставлены месье Эдварду Фейну для подписи.

– Чудесно, – выдыхаю и слишком быстро поднимаюсь со стула, отчего это выглядело так, словно я хочу побыстрее выпроводить месье Жаккара.

– Хорошего дня, мадам, – говорит он, убирая обратно листы в папку. – и все-таки зря вы даже не попытались вернуть свое наследство, оставленное матерью.

– Я уже смирилась с этой потерей, месье, – пожимаю плечами. – Мои деньги сгорели прежде, чем я смогла их забрать.

Адвокат уже надел широкую соломенную шляпу, но тут остановился и бросил на меня озадаченный взгляд.

– Сгорели, мадам? С чего вы взяли?

– Мне пришел такой ответ из банка – о невозможности выплаты восемьсот тысяч пиастров по требованию заявителя.

Месье Жаккар хмыкнул, и мне стало не по себе.

– Конечно, мадам, банк не может выплатить того, что уже было выдано.

В голове зашумело, я с трудом осознала смысл сказанного.

– Уже выдано?! – восклицаю пораженно. Но кому?!

– Неужели вы не знаете, мадам? – голова Жаккара склоняется, а мне кажется, что, если он промедлит еще хоть секунду, я закричу.

– Вся сумма была получена вашим супругом на следующий день вашей официальной росписи, мадам. Месье Эдвардом Фейном.

Кажется, мне нужно сделать вдох, но я не могу. Страшная тяжесть легла на грудь, удушая, оглушая.

Чтобы не упасть, хватаюсь за спинку стула. Черные круги расплываются перед глазами.

– Что вы сказали? – шепчу потрясенно. – Мое наследство получил Эдвард?

– Да, мадам.

Я не помню, как вышла из дома. Голова кружилась, в горле пересохло.

– Подонок! Мерзкий ублюдок, – то и дело срывалось с моих губ. – Он украл мои деньги, проклятый англичанин.

Темная фигура Рахула, нашего водителя, вырастает передо мной.

– Чаонинг? Какие распоряжения?

Сжимаю до хруста виски, пытаясь собрать мысли.

– Мы едем во Вьентьян.

– Слушаюсь, госпожа.

Я уничтожу тебя, Эдвард Фейн.

Глава двадцать третья

Воздух был душен даже в эти утренние часы, предвещая палящий полуденный зной. Раскаленное солнце в беспощадной, сверкающей синеве небес слепило нестерпимо, словно желая выжечь все живое с лица земли. Миновав несколько кордонов из полиции и военных, наш автомобиль въехал на улицу Вьентьяна. Зловещим призраком показался мне этот притихший город, ни веселых разносчиков горячей еды и напитков, ни вечно гудящих и сигналящих машин, выезжающих неожиданно из-за угла, ни отдыхающих посетителей кафе, смеющихся и громко что-то обсуждающих. Вьентьян застыл, словно по нему прошлась чума или холера, и развешанные ленты и бумажные фонари на столбах и деревьях навевали воспоминания скорее о погребальных венках, чем о веселом светлом празднике.

Проехав несколько знакомых улиц, Рахул остановил машину недалеко от банка «Восточный», белый лаконичный фасад которого слепил глаза в беспощадном солнечном свете. Сегодня площадь перед зданием была пугающе безлюдной. Какой-то необъяснимый беспричинный страх охватывает меня, так что, несмотря на зной, вдруг по коже бегут мурашки. Хотя почему мне должно быть страшно? Нет, этим чувством была тревога, смутная, необъяснимая, словно предчувствие неизбежного.

Расправляю плечи, натягиваю на руки тонкие кружевные перчатки. «Пора разобраться с этим делом», – думаю я, пытаясь привести мысли в порядок. Я не позволю Эдварду Фейну провести меня и забрать то, что полагается мне по закону. Рахул открывает широко дверь и распахивает надо мной просторный зонтик, провожая до дверей банка. Так тихо, словно внутри и нет никого. Стучу в металлическую дверь и замираю, прислушиваясь. Ничего. Ну уж нет, я не отступлю.

– Откройте! – колочу с новой силой. – Мне нужно говорить с месье Жабьером! Немедленно!

Какой-то шум, торопливые шаги. Меня услышали. Но резные двери не спешили открываться. Кто-то с той стороны прислушивался, всматривался между щелей, пытаясь разглядеть непрошенных посетителей. Потеряв всякое терпение, вновь ударяю в дверь.

– Немедленно открой, остолоп! Я миссис Киара Марэ Фейн, я желаю видеть месье Жабьера! Сейчас же!

Мой гневный величественный тон видимо подействовал, раздалось громыхание замка, и вот уже на пороге высился парень в мокрой от пота рубашке, в опущенной руке он сжимал револьвер.

– Мадам Фейн, – заикаясь выговорил сотрудник, – прошу прощения…

– Где Жабьер?! – сверкаю глазами, делая шаг внутрь помещения.

– Господина тут нет, он должно быть уже на железнодорожной станции.

Вот проклятье! И этот собрался удирать! Ненависть, горячая, лихорадочная жгла вены. Я не позволю отнять у меня материнское наследство.

– Во сколько у него теплоход?! – рявкаю так, что несчастный парень подпрыгивает и испуганно пятиться.

– Ве… вечером…

– Конкретнее!

– В семь часов…

Значит, чтобы успеть ему нужен поезд, отходящий в одиннадцать часов, а уже без четверти.

Вихрем слетаю со ступенек и кидаюсь на сиденье.

– Рахул, плачу пятьсот пиастров, если ты домчишь меня до станции за десять минут.

Верный водитель ничего не сказал, но я видела, как блеснули звезды в его черных как индийская ночь глазах. Взвизгнули колеса, автомобиль заревел и понесся по дороге, поднимая столбы белой пыли до самых верхушек деревьев.

Станция «Вьентьян-1» оглушила разительным контрастом с опустевшим городом. Толпы людей с чемоданами, коробками, мешками спешили, кричали, ругались, тут же рядом плакали дети и лаяли собаки. Духота и зловоние обдали лицо, напряженные, потные лица мелькали перед глазами.

– Чаонинг, здесь небезопасно, – заметил Рахул, обводя толпу пристальным взглядом.

На станции уже сверкал на солнце черный с высокой закопченной трубой локомотив, позади тянулась длинная вереница вагонов. Белые господа в дорогих костюмах и дамы в шелковых платьях и кокетливых шляпках-колоколах спешили занять свои места в первом классе, цветные слуги несли их багаж. Отчаянно хочется пить, машинист нажимает гудок и над толпой раздается протяжный свист.

– Скорее! – кричу Рахулу. – Поезд скоро тронется.

Протискиваюсь сквозь толпу, там возле вагона номер восемь замечаю знакомую круглую фигуру месье Жабьера, до последнего дня исполнявшего обязанности управляющего банка «Восточный». Он то и дело снимает пробковую шляпу, чтобы протереть мокрую лысину.

– Месье Жабьер!

Не слышит. Еще один свист, люди двигаются в сторону вагонов, я же бросаюсь им поперек.

– Месье Жабьер.

Управляющий уже ступил на ступеньку вагона и хотел подняться, но, услышав свое имя, замер.

– Мадам Фейн! – его удивлению не было предела. – Вы тоже едете в Сайгон?

Дышу тяжело, платье на спине намокло и прилипло, верный Рахул не дает толпе напирать сзади, при этом каким-то невероятным образом продолжая держать раскрытый белый зонтик у меня над головой.

– Месье Жабьер, – с трудом перевожу дыхание, – мне нужно срочно говорить с вами.

Лицо француза, круглое с большими глазами на выкате, жирно лоснилось от пота, худой мальчик-слуга сжимал в руках его длинную трость и саквояж, весь обклеенный марками корабельных компаний.

– Говорить, мадам? Но я спешу, поезд вот-вот тронется.

– Месье Жабьер, прошу, скажите мне, приходил ли к вам месье Эдвард Фейн по поводу наследства моей матери?

Коротенькие брови Жабьера так и поползли вверх, вызывая глубокие морщины на лбу.

– О, ви, мадам, так и есть. Я хорошо помню этот перевод, так как ваш супруг обратился именно ко мне. Да, все восемьсот тысяч пиастров были переведены на счет месье Фейна.

Жгучее негодование вновь взвилось в груди.

– Но почему вы не сообщили об этом мне! – восклицаю возмущенно. – Ведь эти деньги предназначались для меня, а не для моего мужа.

Глаза Жабьера внимательно окидывают меня с ног до головы, видимо, мой вопрос кажется управляющему странным.

– Мадам, увы, все ваши запросы терялись в суматохе кризиса, наши люди не справлялись с наплывом корреспонденции, – пожимает он плечами, – да и к тому же только муж имеет право распоряжается бюджетом семьи. Вам лучше обсудить такие деликатные вопросы с самим месье Фейном.

– Я не верю, что моя мать могла поставить такое условие! Чтобы моими деньгами имел право распоряжаться только муж. Что за ерунда! Это же абсурд!

Кашви Марэ была женщиной традиционных взглядов на семью и положении женщины в обществе, но она всегда отличалась гибким умом и великодушием. Нет-нет, мама просто хотела, чтобы у нас с Джи было достойное приданное, но, чтобы мы не имели права потратить из него ни пиастра – никогда в такое не поверю.

– Ваша мать, мадам? – хмыкает француз. – Вовсе нет, таковы законы. Муж распоряжается финансами семьи, такое положение дел вполне разумно, согласитесь.

Нет, я не могла согласиться с такой несправедливости, все мое существо возмущалось и кипело. Почему мне никто не сказал о таком условии? Никто! Даже Эдвард! Нет, не так. И Эдвард. Ведь он знал, прекрасно знал, почему я пошла на этот брак. Снова ложь! От духоты и потрясения кружится голова, и я невольно хватаюсь за руку Рахула.

– Чаонинг, вам нехорошо? – заглядывает мне в лицо индиец.

Месье же Жабьер похоже уже устал от моей назойливой персоны. Он торопливо поднялся по ступеням в вагон и опустился на бархатный диван.

– Погодите! – бросаюсь к нему, в тот момент, когда слуга почти захлопнул дверцу. – Как я могу вернуть эти деньги? Какой есть способ? Скажите, умоляю!

– Только через суд, мадам, – бросает Жабьер, и его голос тонет в очередном сигнале паровоза, – но, когда в этой проклятой стране они заработают одним Небесам известно. В Европе же вас ждет и вовсе фиаско в подобном деле, там при разводе супругу отходит все имущество, за исключением тех случаев, когда мужу и жене удается разойтись мирно.

Вагоны скрипнули, вздрогнули и покатились, оставшиеся на перроне махали им вслед платками и шляпами. Изрыгая черный дым в раскаленное кобальтовое небо, паровоз потянул состав в сторону Сайгона, где все пассажиры пересядут на теплоходы, которые увезут их прочь из этого негостеприимного жаркого края.

Я стояла в растерянности, не зная, как поступить и что делать. Меня обманули, воспользовались невежеством в юридических вопросах. Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что я не смогу снять ни пиастра со счета без дозволения Эдварда, я бы никогда не пошла на этот позорный брак. От осознания совершенного поступка с губ срывается стон, переходящий в крик ярости.

– Рахул! Улица Малая Сорбонна дом пятнадцать! – реву, а саму колотит от непередаваемой ненависти.

Эта часть Вьентьяна располагалась в непосредственной близости от дворца короля, тихий цветущий островок респектабельности и спокойствия, где за ажурными оградами, оплетенными душистыми розами, прятались белоснежные особняки европейской знати, решившей, если не пустить корни, то хотя обзавестись недвижимостью в Индокитае.

– Миссис Фейн! – воскликнула сухая высокая горничная по имени Лидия, отворившая дверь.

– Где он? – едва сдерживаю рвавшуюся наружу ярость.

– Мадам, мистер Фейн, – замялась женщина.

Но я уже оттолкнула ее в сторону, вихрем ворвавшись внутрь.

– Эдвард! – задираю голову и кричу в высокий лестничный проем, убегающий высоко вверх.

– Ох, мадам, мистер Фейн сейчас не может вас принять, – подскакивает тут же Лидия, тараща испуганные глаза. – Он занят.

– Занят? – усмехаюсь, и что-то в моем лице заставляет бедняжку Лидию невольно отступить. – Я уничтожу этого грязного англичанина.

Вбегаю по ступеням, покрытыми бархатным ковром. В этом доме я бывала лишь пару раз и не знала расположения комнат.

– Эдвард!

И я принялась с шумом распахивать все комнаты, уже сбежалась вся прислуга, начиная со старика дворецкого, заканчивая лао с кухни. Подобно разъяренной фурии я металась от двери к двери.

– Миссис Фейн! – заламывала умоляюще руки Лидия.

– Мадам, успокоитесь, – вторил ей дворецкий.

Но это было невозможно. Все, что я желала сейчас – это убить Эдварда.

Добежала до самой дальней двери у окна и с треском распахнула. Эдвард сидел в широком кресле, обнаженный по пояс, а какой-то старик в круглых очках, по-видимому врач, бинтовал его плечо. Открывшаяся моему взору картина поразила настолько, что я замерла. Почему у него повязка? Он ранен? Голова Эдварда была откинута, глаза закрыты.

– А, дорогая, как я рад, что ты решила посетить своего муженька, – бросил небрежно Эдвард, приоткрывая веки.

Звук его голоса, растрепанные каштановые волосы, беспорядочно спадавшие на лоб, сильное гладкое тело подействовали на меня гипнотически. По телу пробежала хорошо знакомая дрожь, и весь мой пыл и горячность в миг улетучились, словно дым над утихшим вулканом, осталось лишь мое несчастное глупое сердце, больно сжавшееся.

Не дай больше себя одурачить, Киара. Мужественно шагаю в комнату, за спиной столпилась растерянная прислуга.

– Мистер Фейн, мы сказали мадам, что вы не можете ее принять, – запричитала виновато Лидия, опасливо косясь в мою сторону, видимо, считая, что я взбесилась.

– Что за глупости, Лидия? Разве я не говорил, что моя жена такая же хозяйка в этом доме, как и я? – Эдвард уже поднялся, и темнокожий слуга сию же секунду подскочил к нему, помогая надеть белоснежную рубашку.

Лидия захлопала глазами, разинув рот.

– Так говорил или нет? – переспросил Эдвард.

– Да, сэр, но…

– Так какого черта, вы препятствуете мадам Фейн входить в ее же дом? – этот вопрос прозвучал таким вежливо-ледяным тоном, что даже мне стало на мгновение жаль бедняжку горничную, на которой уже не было лица.

Эдвард неторопливо застегивал пуговицы, но в этих движениях чувствовалась неудержимая энергия и сила.

– Я более не нуждаюсь в ваших услугах, Лидия, – бросает небрежно, в тот момент, когда слуга повязывает ему шелковый галстук насыщенного винного оттенка и подкалывает золотой булавкой с черным бриллиантом.

– Сэр, я…– побелела Лидия.

Остальные слуги бросали на нее сочувственные взгляды.

– Вы уволены, Джим, рассчитай мисс Кракеус.

– Слушаюсь, мистер Фейн, – вытянулся в струнку дворецкий.

Лидия выбежала, и через мгновение донеслись ее громкие рыдания с первого этажа. Эдвард обвел острым взглядом прислугу.

– У кого-то еще остались вопросы по поводу того, как надо встречать мою жену?

– Нет, сэр…

– В таком случае, вы свободны.

Потупив взоры, прислуга осторожно вышла.

– Ты тоже можешь идти, Паркер, – обратился Эдвард к стоящему рядом мужчине в очках. – Думаю, на сегодня мы закончили.

– Больше не геройствуй, Эд, – бросил тот по-дружески похлопав по здоровому плечу, – когда в следующий раз решишь прыгать в шахту, хотя бы привяжи себя тросом. Береги себя.

Эдвард весело хмыкнул.

– Если я начнут беречь себя, то кто будет платить тебе по шестьсот пиастров за визит? Где еще найдешь таких же щедрых дураков?

И он засмеялся, так легко и беззаботно, словно они говорили о чем-то будничном, вроде о заваривании чая.

Паркер уже сложил все врачебные предметы в небольшой саквояжик, и, поклонившись мне и Эдварду, неторопливо вышел.

Я стояла все там же возле двери. Оглушенная, растерянная, с колотящемся сердцем, холодными пальцами и пылающими щеками. Высокое окно было широко распахнуто, и то и дело из небольшого сада, окружавшего дом, доносилось птичье щебетанье и цокот цикад. На столе тикали часы. В этой комнате было так тихо и спокойно, что мне, взбудораженной жарой и удушливой толпой на станции, казалось невозможным подобное умиротворение. Невозможным мне казался и стоящий совсем рядом Эдвард. Когда в последний раз я видела его? Прошло чуть больше двух недель, но только сейчас острое чувство непередаваемой тоски, зажатое, спрятанное усилием воли и доводами рассудка, прорвалось и захватило мое существо целиком. Я желала кинуться Эдварду в объятия, глубоко вдохнуть аромат табака и одеколона, ощутить на себе его губы, заглянуть в эти серые глаза, пронзающие меня в эту минуту внимательным взглядом. Давлю в себе столь непозволительные желания и гордо вскидываю подбородок. Но от Эдварда не укрылось ничего. Он с настороженным вниманием наблюдал за той борьбой, что шла внутри меня, и когда разум все же возобладал над моими желаниями, что-то наподобие легкой улыбки отразилось в глубине его глаз, словно его восхищала та сила духа, то непоколебимое упрямство, что било горячим ключом в моих жилах.

– Что ж, миссис Фейн, чем обязан чести видеть вас сегодня? – произнес он, небрежно облокотясь на стол и складывая руки на груди, отчего рубашка на крепких плечах натянулась.

С трудом отрываю взгляд от игры его мышц, и подхожу ближе. Пусть не думает, что перед ним какая-то деревенская дурочка, которую можно легко смутить иронией и колкими насмешками.

– Я хочу, чтобы ты немедленно вернул мне то, что по праву мое.

Эдвард молчал, и потому я продолжила.

– Мне сообщили, что ты забрал все восемьсот тысяч пиастров. Мое наследство, оставленное покойной матерью. Верни их мне немедленно. Только подлец мог поступить подобным образом.

Мне хотелось вложить в свои слова все то презрение, всю ту ненависть, что я испытывала к этому англичанину, то, что сжигало меня изнутри, мешало спать и дышать. Но моя едкость, казалось, совсем не ранила Эдварда.

– Ох, женщины, как вы все похожи! – воскликнул он, издевательски улыбаясь и картинно вздыхая. – Я уж обрадовался, что ты примчалась сегодня лишь потому, что тебя привела тоска по моей неотразимой персоне, а ты пришла за деньгами. Как банально. До глупости банально!

Эдварда засмеялся и покачал головой.

– Во истину наша жизнь порой напоминает пьесу Шекспира, а порой дешевый водевиль.

Ничего более издевательского и представить нельзя было. Я вдруг увидела себя такой, какой сейчас была: растрепанной, с лихорадочным взглядом глаз, в одной перчатке (вторую потеряла в толпе на станции), ворвавшейся в комнату к неодетому мужчине и требующей денег. Дешевкой.

Но этот удар не свалил меня, а, наоборот, придал силы для борьбы, для отпора.

– Тем лучше, что ты так считаешь! – усмехаюсь едко. – Наш брак с самого начала был глупым ненужным спектаклем, разыгранным тобой из-за мужского самолюбия, а мной – из-за желания обрести независимость. Думаю, настало самое время покончить с этим здесь и сейчас! Верни мои деньги, и я навсегда исчезну из твоей жизни.

– О каких деньгах идет речь? – продолжал издеваться Эдвард, изображая искреннее удивление.

Внутри все так и вскипело, ярость опалила нервы.

– Мое наследство! Которое ты самым подлым образом присвоил себе!

– А, наследство! – воскликнул он, словно только что понял, о чем идет речь. – Конечно же я их забрал. Было бы необыкновенной глупостью оставить деньги в банке, когда финансовый рынок стоял в шаге от глобального фиаско. Тогда бы ты потеряла все.