Глава тринадцатая
Всю последующую неделю наш дом напоминал военный штаб. В какой-то момент стало казаться, что у нас побывали все французские офицеры и другие высшие чины, кто-то говорил, что сам губернатор может пожаловать. Эта новость так взволновала и без того взбудораженного отца, что он не спал ни днем, ни ночью, гоняя несчастных лао, пропадая от зари до зари в рабочих линиях и в полях. От его громогласного голоса и тяжелых шагов трясся весь дом. Правда, губернатор так и не появился, но благодаря своей кипучей энергии отец смог довольно быстро навести порядок и поставить рабочий процесс на налаженные рельсы.
Весь ужас произошедшего мы ощутили практически сразу. Несколько сотен гектар выжженных полей хлопка, две потерянные грузовые баржи, на которых перевозилось сырье, десятки перебитых лао, это те, кто не встал на сторону бунтовщиков. Тысячи тысяч пиастров убытка.
Едва мы с сестрой оправились от потрясения позвали доктора Переса и еще пару знакомых врачей из столицы, стали ходить по хижинам, помогая пострадавшим лао. Я довольно проворно научилась обрабатывать и перевязывать раны, Джи оказалась более чувствительной, и то и дело бледнела, когда кто-то из врачей просил ее помочь перебинтовать очередного несчастного.
В эти тяжелые дни Парамит и Пея неотлучно следовали за нами. Они на перебой рассказывали нам с сестрой, что пережили, когда Сан Хун пришел в ту деревню, и нам с Джи удалось бежать.
– О, чаонинг, – рыдала нянюшка у меня на плече, – я уже думала, что ваши косточки белеют где-то в джунглях.
– Мы молились о вас Будде, – лепетала перепуганная и исхудавшая Парамит.
– Какое счастье, что тот демон, Сан Хун, не причинил вам никакого вреда, – вздыхала с облегчением Джи.
Общее горе сблизило нас четверых еще сильнее. Мы стали словно единым целым, все наши мысли и действия были направлены на помощь в восстановлении порушенного хозяйства плантации.
Довольно скоро полиция и военные стали брать у меня показания, их заинтересовал мой рассказ про заброшенный храм в лесу, и в один день они попросили показать, если это возможно, дорогу к нему.
– Мы там были вместе с месье Фейном, – отвечала я генералу Морселье, который руководил расследованием и поимкой преступников, – думаю, он мог бы так же помочь в этом деле.
Я говорила это с тайной надеждой, которая не укрылась от сестры, находящейся вместе со мной в комнате.
– Месье Фейн уже помогает нам, мадемуазель, – кивает генерал, – и сведения, которые ему удалось достать весьма тревожны.
Мы сидели на первом этаже, высокие французские окна стояли широко распахнутыми в сад, сквозь густую листву деревьев, окружавших дом, пробивалось раскаленное солнце, между стволов сверкала речная рябь, сладкий аромат жасмина окутывал нас. Влажный тяжелый воздух был горячим и терпким.
– Что же удалось выяснить? – затаив дыхание, спросила Джи.
Генерал Морселье, невысокий крепкий мужчина, нахмурился.
– У нас есть все основания полагать, что мятежники готовят что-то поистине масштабное, – наконец произнес он после краткого раздумья, – на вашем месте я бы воздержался от поездок во Вьентьян и его окрестности в ближайшие несколько недель.
Мы с Джи испуганно переглянулись. И тут же услышали, как входная дверь с шумом распахнулся и влетел отец.
– Черт бы побрал этих Арткинсонов! – ругался он. – Я же говорил им, что новые баржи мне нужны уже сегодня! Как по их мнению я буду сгружать сырье?
– Но месье Марэ, это невозможно, увещевал его чей-то дребезжавший голос. – Братья Арткинсоны приняли решение больше не выдавать вам новые суда, пока вы не погасите долг за предыдущие.
– На что эти грязные салаги намекают? – отец был явно в бешенстве. – Они считают меня, Эдмонда Марэ, не платежеспособным?
Фигура отца показалась в дверях комнаты, он шел в сопровождении Чао Конга и невысокого человека в темно-сером костюме, похожего на банковского клерка, в руках он сжимал пухлый коричневый саквояж. Лицо отца, обращенное к этому человечку, было красным от гнева, на щеках и шее ходили желваки.
– Ну что вы, месье Марэ, – заискивающе заулыбался человечек, – братья Арткинсоны глубоко уважают вас и считают одним из самых влиятельных людей Индокитая. Но все же, вот эти долговые бумаги вам необходимо погасить, если хотите получить торговые баржи. Сейчас время непростое, и братья всего лишь пытаются обезопасить собственные активы. Вы должны понять, ведь вы тоже деловой человек.
И человечек открыл саквояж и, дрожа всем телом, протянул отцу папку с бумагами.
– Ах ты гнида! – тут же взревел отец, делая шаг в сторону несчастного. – Смеешь мне еще писульки всякие подсовывать! Я сам, слышишь, сам приеду к братьям сегодня же и разберусь с ними. Конг, гони этого мерзкого прихвостня отсюда!
– Месье Марэ, я всего лишь выполняю свою работу, – взмолился человечек, но на него уже надвигался Конг, угрожающе размахивая хлыстом, выгоняя его из дома.
Мы с Джи и генералом Морселье чувствовали себя не в своей тарелке, присутствуя при столь неприятном разговоре.
Едва Конг вышел, выпроваживая человека с саквояжем, отец наконец перевел свое внимание на нас.
– А, здравствуйте, генерал, – кивнул он Морселье, – ну что, какие новости?
Отец расположился в высоком плетеном кресле напротив генерала и тут же закурил сигару.
– Только что рассказывал мадмуазель Джии и Киаре о том, что лучше отложить поездки в столицу, – повторил генерал свое предупреждение, – руководство страны опасается серии диверсий. Тем более, что приближается Фестиваль Цветов. Но скорее всего его придется отменить в целях безопасности.
– Да и нечего сейчас нигде шастать, то и верно, – кивнул отец, – женщинам место дома либо на кухне.
Генерал Морселье смущенно кашлянул в кулак и посмотрел на нас с сестрой с плохо срываемым сочувствием.
Я же грустно вздохнула. Теперь отец запрет нас в четырех стенах, и хуже всего, что Фестиваль Цветов отменят. Раньше, когда мама была жива, мы каждый год ездили все вместе во Вьентьян. Улицы города в этот день всегда празднично украшаются, устраиваются уличные представления, играет музыка, все смеются и улыбаются. Мы с Джи любили вплетать друг другу в волосы бутоны душистой плюмерии. Заканчивался праздник грандиозным фейерверком и пусканием по воде бумажных фонариков, при этом обязательно надо было загадать желание. В детстве, помню, что мечтала поехать с родителями в Европу на теплоходе, но потом я выросла и поняла, что надо было мечтать о том, чтобы мама прожила долго.
Боясь за нас, отец принял предостережения генерала Морселье более чем строго. Нас с Джи не выпускали даже к реке, сходить помолиться в храме с остальными лао. Мы были ограничены стенами дома и закрытой, охраняемой днем и ночью территорией сада. Помощь пострадавшим лао и посещение рабочих линий тоже пришлось отложить. Мы завидовали Даниэлю, который довольно быстро оправился от травмы и стал снова как ни в чем ни бывало разъезжать на своем "буггати" по гостям и окрестностям. Именно он и рассказал нам, что многие знатные французы предпочли покинуть страну и вернуться во Францию.
– Даже Вилары собрались уезжать, – говорил с плохо скрываемым раздражением в одно утро брат, – завтра Тала прощальную вечеринку устраивает.
Даниэль не любил Лаос и плантации, если бы он не был так зависим от отцовских денег, то не раздумывая, перебрался либо во Францию, либо в Англию. Он не выносил местные обычаи, раздражала погода и насекомые. Ему все казалось, что его молодость пропадает зря в этом Богом забытом уголке мира.
С Джоном Картером они кстати поссорились, к моему глубочайшему облегчению. Они ругались в саду у нас дома, и мне краем уха удалось подслушать их разговор.
– Ты совсем прокурил свой мозг, если думаешь, что я дам тебе деньги на это дело, – зло ухмылялся Джон.
От них меня скрывали густые заросли цветущей магнолии.
– Ты просто трус, Картер, – бросил брат, – и всегда был, еще в Оксфорде. Я предлагаю тебе стать своим партнером в выгодном деле, а ты отказываешься.
– Вы, Марэ, все без мозгов в голове, начиная с твоего дурного папаши, – продолжал Джон.
– Заткнись! – сквозь зубы прошипел Даниэль в сторону друга.
Они удалялись по дорожке к машинам, их голоса становились глуше. Последнее, что я смогла различить, как Джон, глухо бросил:
– Если угодишь в передрягу, Дэн, я не буду больше мараться и вытаскивать тебя.
Я затаила дыхание, из последних сил вслушиваясь. О чем они говорили? У отца и так сейчас столько проблем и забот, не хватало еще, чтобы Даниэль добавил неприятностей.
С этими мыслями вернулась из сада в дом и поднялась к себе в комнату. Сегодня у Талы собираются все наши друзья. Она решила уехать из Лаоса, ее отец поддержал решение дочери. Месье Вилар вообще был более прогрессивных взглядов нежели Эдмонд Марэ. Он давал Тале то, чего так жаждало наше поколение девушек – свободу.
Облокачиваюсь о перила балкона и задумчиво смотрю в даль, там в вечерних сумерках белел храм, несколько женщин в разноцветных одеждах поднимались по ступеням, держа в руках корзинки с подношением. Мысли текли в голове. Думала о многом. Ведь столько всего произошло за короткий промежуток времени. Надо поговорить с отцом о брате. Или, быть может, стоит поговорить с самим Даниэлем? Да, мы никогда не были близки с ним. Пока мама была жива, она объединяла нас своим теплом, но после ее смерти мы стали словно чужие друг другу. Поездка же в Англию изменила брата до неузнаваемости. Тревога застыла у меня в груди. Даниэль явно что-то задумал. Видимо, он просил у Джона денег на очередное свое безумное дело, и тот отказал.
– Все же надо сказать отцу, – бормочу рассеяно, глядя на лиловые холмы на фоне василькового неба.
Как вдруг внизу послышался звук подъезжающей машины. Всматриваюсь между листвы деревьев и различаю мужскую фигуру в белом костюме. Сердце начинает биться чаще. Неужели Эдвард? Он наконец-то приехал! Как же долго я его ждала. Это ожидание измучило меня, не давало покоя днем, но особенно по ночам. Все хотела увидеть. Уже даже почти решилась нарушить все запреты и поехать к нему домой во Вьентьян, растеряв остатки женской гордости. Но теперь он приехал сам! В груди затрепетало от счастья, позади выросли крылья.
Бросаюсь к двери, бегу вниз по лестнице, но на нижней ступеньке растерянно замираю. В это самое мгновение Рой Томпсон склонил голову и поцеловал руку зардевшейся Джи, отец стоял рядом.
– Неужели уже через неделю? – вопрошал отец, хмуря густые брови. – Так скоро?
– Да, месье Марэ, – отвечал с улыбкой мистер Томпсон, не сводя горящего взгляда от сестры, – произошедшее с Джи показало мне, насколько она мне дорога, и потому я хотел бы сочетаться с ней браком в центральном соборе Вьентьяна в следующее воскресенье.
– То же мне, свадьба, – недовольно хмыкнул отец, – разве так подобает выходить замуж дочери французского плантатора – будто нищей цветной из поселка?
– Папа, прошу! – воскликнула обиженно Джи.
– Не волнуйтесь, месье Марэ, – тут же начал мистер Томпсон, – уверяю вас, что все приготовления к свадьбе будут выполнены, праздник будет достоин моей Джии.
Глаза сестры сияли от переполнявшего ее счастья. А я стиснула ткань платья у себя на груди. Джи выйдет замуж через неделю? И это означает, что уже через неделю она уедет? Покинет меня.
Незаметно отхожу в тень и неслышно поднимаюсь обратно в комнату. Опускаюсь на кровать и резко задергиваю полог. Хочется укрыться от всего мира, но тут же слышу слабый стук в дверь.
– Киара? – зовет Джи.
Я упрямо молчу, глотая слезы.
Она тихонько подходит и заглядывает ко мне.
– Ты все слышала? – тут же догадывается она, едва взглянув на мое лицо.
Я киваю, не в силах ответить. Кажется, если произнесу хоть одно слово, тут же разрыдаюсь, а я этого не хочу, не хочу, чтобы Джи расстраивалась в такой счастливый день.
– Киара, дорогая, – голос Джи дрожит от любви и волнения, – я тебя никогда не покину. Слышишь, никогда. Поехали со мной. Я уже сказала об этом Рою, и он охотно согласился. Рой тоже любит тебя, как родную сестру и волнуется о тебе, совсем как я.
Поднимаю взгляд на сестру. Нам многие говорили, что мы похожи, но все же в Джи было больше материнской мягкости и чуткости. Прижимаюсь к ней и прячу лицо у нее на плече.
– Ну что? – улыбается она, гладя по волосам. – Поедем в Нью-Йорк, Киара. Там ты сможешь стать счастливой, сможешь стать наконец-то независимой.
– Нет, Джи, не могу, – наконец отвечаю.
– Почему? Из-за Эдварда Фейна?
– Не только из-за него, – качаю головой, – мне не хочется оставлять отца, особенно сейчас, когда ему так тяжело. Он очень одинок, а теперь, когда ты уезжаешь, это одиночество особенно сильно отразиться на нем.
Джи грустно вздыхает. Несмотря на жесткость и тяжелый характер, мы любили нашего отца. Да, иногда он вел себя как самодур и приверженец жестких патриархальных традиций, но мы знали с сестрой, что он дорожит нами и боится потерять. По лицу Джи вижу, что она тоже хорошо это понимает.
– Пиши нам, когда приедешь в Нью-Йорк, – улыбаюсь ей.
– Ты должна пообещать мне, что будешь навещать меня так часто, как позволяет паромное сообщение между странами! – воскликнула сестра, и в ее глазах задрожали слезы.
Мы обнялись. Хотелось замереть и остаться в этом мгновении. Неужели уже совсем скоро моя Джи уедет далеко-далеко за море?
Дверь распахнулась и без стука вошел отец. Он остановил острый взгляд зеленых глаз на нас с сестрой, и на мгновение, на самую долю секунды, мне показалось, что отец подавил слезы.
– Ну, Джия, собирайся, поедете в столицу с Роем и моей охраной. Раз такая спешка пошла, надо купить обручальные кольца и подвенечное платье.
Я засмеялась от радости.
– Джи, я с тобой! Можно же, папа? – я остановила на нем взгляд, полный мольбы.
– Да, папа, пусть Киара поедет с нами, – попросила Джи, беря отца за руку, – я не смогу выбрать платье без ее совета.
– Да пусть едет, – пожал плечами отец, – и жениха своего пусть берет с собой.
Нависла пауза. Джи испуганно взглянула на меня, я же, казалось, перестала дышать.
– Что ты сейчас сказал, папа? – спросила вместо меня Джи. – Какого жениха?
Отец сложил руки на груди и сверкнул улыбкой, наблюдая за бурей чувств у меня на лице.
– Только что приехал Эдвард Фейн, – произносит так медленно, что я начинаю сходить с ума. – Он попросил твоей руки, Киара. Черт бы побрал этого английского прохвоста.
Сердце стучит в ушах, в глазах темнеет.
– Джи, – шепчу, – что он только что сказал?
Сестра подносит руки к щекам.
– Иди, иди к нему, Киара, – говорит сквозь слезы.
Поднимаюсь и бросаюсь прочь из комнаты. Бегу вниз. Его нигде нет. Ни в столовой, ни в гостиной, ни на широкой террасе. Ноги несут меня в сад. Эдвард стоит рядом с Роем Томпсоном и о чем-то разговаривает. Он приветливо улыбается, на нем белоснежный костюм тройка с повязанным на шее платком лилового оттенка. Широкополая шляпа отбрасывает тень на его красивое загорелое лицо, на серые глаза, казавшиеся теперь почти черными. Сердце сладко замирает, боюсь дышать. Первым меня замечает мистер Томпсон, улыбается и приветливо касается пальцами полей своей шляпы.
– Мисс Киара, добрый вечер, сегодня чудесный день, не правда ли?
С лица Эдварда мгновенно спадает улыбка, поворачивается ко мне и встречается со мной глазами. Смотрим друг на друга, и все вокруг замирает и перестает существовать. Медленно идет ко мне, солнечный свет, отраженный от его белоснежного костюма, слепит глаза.
– Добрый вечер, Киара, – здоровается, берет мою дрожащую руку и подносит к губам.
– Эдвард, – выдыхаю его имя, и в этом судорожном вздохе всё – вся тоска по нему, вся моя отчаянная любовь.
– Я просил у твоего отца позволения назвать тебя своей женой, – продолжает, не отводя глаз, в которых сейчас, я видела это, шла борьба, – а ты, Киара? Ты согласна?
– Да, – произношу сразу.
Улыбка коснулась его губ. Привлек меня к себе, а я смотрю на него, как завороженная.
– Тогда, Киара, – шепчет он пылко, – скоро ты станешь моей… моей женой.
Глава четырнадцатая
Кремовая нежность шелка, воздушность кружевного шлейфа, легкий ветерок развевающий фату, прозрачность лепестков белоснежных лотосов в руках, светящиеся от счастья изумрудные глаза Джии. Она плыла между рядов церкви подобно прекрасному видению. Эдмонд Марэ, гладко выбритый, в своем лучшем костюме выглядел непривычно трогательным и ранимым. Рой Томпсон замер у алтаря, в его глазах горел огонь обожания, от которого у тех, кто наблюдал за ним, бежали мурашки, а в глубине женских сердец зарождалась зависть.
Я сидела в первом ряду вместе с Даниэлем, тетушки и дядя из Индии не успели приехать, так как эта свадьба игралась слишком скоропалительно. Со стороны Роя же в противоположном ряду находился лишь Эдвард, которой был шафером.
Благоухающее пространство церкви, словно сотканное из солнечного света и торжественных звуков органа, окружало нас. В этот час здесь собралось почти все высшее общество Лаоса, по крайней мере те, кто не уехал после недавнего нападения тонкинских стрелков.
Отец подвел Джи к Рою, и тот взял ее руку, так трепетно и нежно, как самое драгоценное хрупкое сокровище. Я невольно перевела взгляд на Эдварда. Каштановые волосы зачесаны наверх, безукоризненный костюм-тройка и эта его английская стать, которую многие принимали за надменность и холодность. А, возможно, так оно и есть? Что, в сущности, я знаю о нем? Он любит деньги и ненавидит проигрывать. И теперь мы с ним обручены. Лженевеста и лжежених.
После своего предложения Эдвард больше не приезжал к нам в дом. От близких знакомых смогла узнать, что он уехал из Вьентьяна и не известно, когда вернется. Джи в эти дни была полностью погружена в приготовления к скорой свадьбе. И я не хотела омрачать ее настроение своими проблемами. Хотя, в сущности, почему бы я могла считать это за проблему? Эдвард свободный мужчина, и наш брак с ним будет длиться ровно столько, сколько банку понадобиться времени, чтобы передать в мое распоряжение наследство матери. Обычно это занимает две недели.
– Я помогу вам с бумагами, – говорит Эдвард деловито, небрежно облокотясь плечом о беседку в отцовском саду, – бюрократия и волокита банков Индокитая может вывести из себя даже ангела.
– Да, ваша подпись понадобится под бумагами, подтверждающими мое замужество, – говорю, как мне кажется спокойно, но пальцы нервно теребят кружевную оборку на лифе платья.
– В таком случае, в день, когда придет извещение о выдачи вам суммы в размере трехсот тысяч пиастров, сообщите мне, я сразу направлю письмо в администрацию о начале бракоразводного процесса, – он чеканит слова буднично, словно мы на заседании акционеров.
Держу спину прямо, плечи опущены. О, Будда, научи меня хладнокровию, научи, сдерживать эти проклятые слезы. Я не хочу, чтобы этот мужчина знал, как мне сейчас больно.
Но серые глаза Эдварда слишком пристально рассматривают мое пылающее лицо, и потому спешу опустить голову.
– Да, полагаю, это будет самым разумным решением, – отвечаю, подражая его тону.
Нависла пауза, нарушаемая громким криком и хлопаньем крыльев зеленых попугаев в кустах гардении, усыпанной белоснежными цветами.
Что-то незримое дрожит между мной и Эдвардом, вызывая волну жара по телу.
Он отошел от беседки и встал совсем рядом. Легкие сразу наполнились ароматом табака и дорогого одеколона.
– В причине развода я укажу непреодолимые разногласия, – голос Эдварда тонул в шуме внутри моей головы, – но вы можете пустить слух, что я вам попросту надоел, и оказался самым невыносимым и скучным англичанишкой, которого только носит земля.
– Вы считаете меня настолько легкомысленной, месье Фейн? – отвечаю, при этом продолжая рассматривать носы своих туфель.
Чувствую его взгляд, грудь от волнения быстро поднимается и опускается, почему-то вдруг начинает казаться, что здесь невыносимо душно.
Эдвард подносит руку и двумя пальцами поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него.
– Что с вами, Киара? – произносит он вдруг хрипло.
Выражение этих серых глаз. Я не могу его разгадать. В них горит сейчас голод. А еще ненависть. Но к кому? Ко мне или к самому себе?
Подходит еще ближе, и мое сердце болезненно екает в груди. Скользит пальцами от подбородка к щеке, к губам.
– Я клянусь тебе, Киара, – шепчет, – я сделаю все возможное, чтобы ты не пострадала.
– О чем вы? – недоумеваю.
Его слова кажутся странными, особенно тон, которым они произнесены.
Судорожно втягивает воздух, подносит мою руку к губам и тут же жарко целует. И я схожу с ума от его прикосновений, от его аромата, лишившего меня воли.
Прижимает меня крепче к себе и торопливо отступает поглубже в тень беседки. Я перестаю дышать, вся замерла в его руках.
– Эдвард, что ты делаешь? – шепчу сдавленно не в силах сопротивляться.
Густая листва закрывала нас от посторонних глаз, сладкий аромат жасмина дурманил и без того горячую голову.
Эдвард глянул на мои губы. Горячо. Дико.
– Скажи еще раз, – вдруг произносит настойчиво.
Я удивилась, не понимая, что он имеет в виду.
– Что?
– Мое имя. Произнеси его.
– Эдвард.
И сразу прижимается губами к моему виску.
– Еще… – выдыхает жарко.
– Эдвард…
Берет мои руки и кладет себе на шею, притягивая и заставляя обнять его.
– Еще…– испепеляет взглядом.
– Эдвард, – произношу ему уже в губы.
Резко приподнимает меня, и я упираюсь спиной в шершавую стену беседки, с губ срывается вздох. И мгновенно Эдвард целует меня. Чувственная, дурманящая истома выбивает из головы остатки мыслей. Судорожно хватаюсь за его сильные плечи, чтобы не упасть на ослабевших ногах. Его губы соскользнули на шею и дальше в ворот платья, скрывавший нежную молочную кожу. Ревниво дернув, верхние пуговицы, тут же прижался губами к ямочке ключицы. Я выгибаюсь, зарываясь пальцами в каштановые волосы. С трудом оторвавшись от шеи, вернулся к губам, и на краткий миг я увидела его глаза. Они казались абсолютно черными и безумными. Эдвард Фейн потерял голову, потерял контроль. Вновь склоняется к губам, я тянусь ему навстречу, закрывая глаза и замирая. Но дальше ничего не происходит.
Ощущаю на себе тяжелый взгляд и открываю глаза. Эдвард дышит тяжело, хрипло, не виске бьется жилка. Но выражение лица другое. Совсем как тогда, когда он спас меня после падения в реку.
– Эдвард? – поднимаю в недоумении брови.
Мучительно сглатывает и отрывает себя от меня. Разворачивается, подходит к столу и надевает белую шляпу. На краткое мгновение замирает, словно что-то обдумывая и приводя дыхание в порядок.
Я стою все там же, растрепанная, в расстегнутом платье и с пылающим лицом. Он так долго молчит, что мне становится страшно.
– Эдвард, – пересекаю то расстояние, что разделяет нас и касаюсь его плеча.
Поворачивается, но это уже совершенно другой Эдвард. Вновь маска холодного, вежливого джентльмена безупречно натянута на лицо, лишь в глубине глаз затаился усмиренный пожар.
– Думаю, детали нашей сделки мы сможем обсудить и позже, мисс Киара, – выдает спокойно. Касается двумя пальцами полей шляпы и уходит. И вскоре его фигуру скрывают заросли жасмина.
Хор мальчиков, поющих церковный гимн, заставляет меня вернуться в реальность. Архиепископ, облаченный в дорогое праздничное облачение, поднимает руки, читая молитву. Я стою плечом плечу с братом, в руках раскрытый молитвенник. Джия и Рой у алтаря, благоухающий ладан клубится вокруг них облаком. Они так красивы.
– Властью, данной мне Богом объявляю вас мужем и женой, – произносит торжественно архиепископ.
Рой благоговейно отбрасывает легкую кружевную вуаль с лица сестры и склоняется к ее дрожащим губам.
С этого момента больше не существует Джии Марэ, теперь есть миссис Джия Томпсон.
– Ну наконец-то закончили. Уже все тело ломит, – бормочет недовольно Даниэль, переминаясь с ноги на ногу.
Покинув церковь, новобрачные и гости направились в дом мистера Томпсона. Реки дорогого шампанского, изысканная еда, расставленная на столах среди золотых ваз с розами, проворные темнокожие слуги-индийцы, одетые в красные саронги и чалмы. Отец зря волновался, что мистер Томпсон не сможет обеспечить Джи достойную свадьбу. Богатство американского миллионера еще никогда так не бросалось в глаза, как в этот вечер.
– Мда, какое тонкое стекло, – заметил мистер Эстерман, поднося пустой бокал к свету.
Меня посадили между ним и миссис Вуверт, вдовой около сорока. Независимая состоятельная американка, которая не только сумела расплатиться с кредиторами после смерти мужа, но и сколотить неплохое состояние на речном пароходстве. Она курила длинный мундштук даже за столом, короткие рыжие волосы были уложены волнами в популярный боб-гарсон. В разговоре она почти ко всем обращалась либо милочка, либо дорогуша.
– Я приехала всего три дня назад в Лаос, и уже меня позвали на свадьбу, – миссис Вуверт глубоко затянулась и пустила облако дыма прямо мне в лицо.
– Каким вам показался Лаос, миссис Вуверт? – спрашиваю, отчаянно кашляя и вытирая платком проступившие слезы.
– Очаровательно, милочка, просто очаровательно. Такая природа, столько красивых мужчин, – она вальяжно откинулась на стуле и обвела внимательным взглядом огромную залу, – а Томпсон оказался тем еще негодником. Столько мы с ним переписывались, и ни разу не упомянул, что собирается жениться на вашей прелестной сестре.
И она приложила к глазам пенсне, висящие на унизанной бусинами цепочке, прикрепленной к платью.
– Мда, общество здесь конечно весьма состоятельное, – замечает американка, особенно долго останавливаясь взглядом на наряде генеральши Морселье, – вы не находите?
Я подавила застрявший в горле смешок. Поведение и манера речи миссис Вуверт была столь вычурной и даже комичной, что я намеренно старалась поменьше есть, чтобы ненароком не рассмеяться, но сдерживаться порой было весьма непросто.
– Кхм, полагаю, что вы правы. Французы любят Индокитай, для многих он стал второй родиной…
Миссис Вуверт почему-то показалась моя фраза весьма забавной, она вдруг откинула голову и расхохоталась, обнажая ровный строй зубов, правда с желтым налетом от частого курения.
– Ох, вы прелестное, наивное дитя, – махнула она рукой небрежно, – французы, точно также как и англичане любят свои колонии примерно той любовью, которой фермер любит дойную корову. Пока детинушка дает молоко да приносит доход, они готовы за ней присматривать и даже тратить кое-какие капиталы, но если в один день корова вдруг перестанет доиться, да еще начнет кусать руку фермера. То с ней поступят точно также, как поступают со скотом в Техасе. Отводят в чисто поле и стреляют промеж глаз. Бам!
Миссис Вуверт сложила пальцы наподобие пистолета и прицелилась, прищурив один глаз.
– А что вы скажете на то, если этот фермер к тому же еще и разориться, – решил вмешаться в разговор мистер Эстерман, многозначительно хмуря брови.
– Я так скажу этому бедняге, – отвечала миссис Вуверт, – что разумный фермер хранит свои денежки под матрасом, а не надеется на сторонних дядек, что они помогут решить его проблемы.
– Неужели вы имеете в виду слухи о надвигающемся кризисе? – спросила я, вспомнив долгие разговоры отца с приезжающими к нему плантаторами.
Мистер Эстерман наклонил ко мне свою лысую голову.
– Увы, дрожайшая мадемуазель Марэ, это совсем не слухи. Совсем скоро тот, кто был богат, станет беден, а кто был беден пойдет с молотка как скотина.
Я перевела удивленный взгляд на миссис Вуверт.
– Разве этот кризис не касается только Соединенных Штатов Америки? Каким образом это отразиться на Лаосе?
– Ох, милочка, поверьте мне, – закивала головой американка, отчего перо на ее волосах заколыхалось, – если проблемы грянут на Уолл-Стрит, они пройдутся катком по всей мировой экономике.
Между нами тремя воцарилось тягостное молчание, которое казалось совершенно инородным среди шума и смеха вокруг.
– Нас ожидают потрясения. Увы! – воскликнул мистер Эстерман, всплеснув руками. – Как говорил великий Отто фон Бисмарк: "Глуп тот, кто учится на своем опыте, я предпочитаю учиться у других и избегать расплаты за свои ошибки". Нашему же поколению похоже придется нести расплату за свои ошибки на собственной шкуре.
Заиграл оркестр и вдруг расхотелось думать о плохом. Миссис Вуверт видимо тоже это почувствовала. Потому натянула длинные белые перчатки и сверкнула бриллиантами.
– Ну не будьте, дорогуша, мистер Эстерман столь мрачны, лучше пригласите даму на танец! – пошла в напор вдовушка и, схватив растерявшегося мистера Эстермана за локоть, решительно повела в центр залы.
Другие пары уже тоже начали танцевать. Расшитые стеклярусом и лентами короткие платья дам переливались в огнях ламп и светильников. Я хлопала в такт мелодии и постукивала каблучками под столом. Но невзначай то и дело обводила толпу взглядом. Отец с Даниэлем и с парой офицеров в белых кителях о чем-то оживленно разговаривали. Мистер Томпсон и Джи весело болтали с мадам Тален и ее дочерью. Но Эдварда нигде не было.
– Мадемуазель Киара? – вдруг произнес кто-то надо мной.
Вздрогнув, поднимаю глаза. Это был молодой офицер, его лицо показалось мне знакомым.
– Вы не узнаете меня? – улыбается он, – я Франсуа Герен, кузен Талы. Мы с вами танцевали у нее в гостях. Не помните?
– О, месье Герен! – воскликнула я от неожиданности. – Конечно я помню вас! Как поживаете?
Я несколько озадачено уставилась на его форму. Мне казалось, что в нашу первую встречу Франсуа не упоминал о военной службе. Он больше всего походил на беспечного повесу. Видимо поняв, о чем я думаю, парень смущенно провел пальцами по волосам.
– Вот недавно вступил в ряды французской армии, – проговорил он, одергивая одежду, словно оправдываясь. – Родители сказали, что пора бы мне заняться делом.
– Весьма ценный совет, – весело замечаю.
И не сдержавшись, мы оба рассмеялись.
– Не хотите ли со мной потацевать, мадемуазель Киара?
Он протянул руку в белой перчатке и застыл в ожидании моего ответа.
– С большим удовольствием, – смеюсь и кладу свою ладонь.
Глаза Франсуа засветились, и он повел меня в танец. Мелодичный ритм позволил вести беседу.
– Это правда, что я слышал о вас, мадемуазель? – начал Франсуа, когда вихрь танца закружил нас по зале.
Я вопросительно подняла бровь.
– О вашем обручении с тем англичанином?
– Да, все верно.
Глаза Франсуа вдруг утратили блеск и стали серьезными.
– Вы думаете, он сможет сделать вас счастливой?
Я отвела взгляд в сторону, чтобы не видеть того, как сильно мой ответ расстроил его.
– Полагаю, месье Герен, что брак это не всегда о счастье и любви. Порой людьми движет нечто иное.
– Что же?
Музыка меняла ритм, поэтому он перехватил рукой мою талию и закружил.
– Не отвечаете? – Франсуа мучительно ждал ответа, не отрывая от меня горячего взгляда. Слишком горячего.