Светя другим – сгораю

– Да она точно была не в себе! – подтвердила Люба. – И язва та ещё.

– Вот именно! Смотрела на нас, как на дебилов. Высокомерная…

– Антон! – вскрикнула мама.

Её голос, насквозь пронзённый тревогой, отрезвил Матвея, как неожиданная острая боль. Он выдохнул, расслабленно откинулся на стул, хотя секундой назад готов был вскочить с места и устроить драку, и, повернув голову, увидел маму. Она сидела, чуть подавшись вперёд, нервно выпрямив спину и так надавливая ладонью на край стола, будто могла этим заткнуть Антону рот.

Матвей повторил себе, что скандал никому не нужен. Пара синяков или даже рассечённая скула Антона не стоит того, чтобы до побеления напугать мать. Он велел себе дышать ровнее, разжал кулаки и уселся поудобнее (стулья из прошлого комплекта однозначно были лучше, эти – сплошное мучение для его длинных ног). На Антона он больше не взглянул.

Оксана глубоко вдохнула, поглядела в свою тарелку, сердито поводив сжатыми губами, но ничего не тронула вилкой.

– Какой бы ни была эта рыжая лисица, – выговорила она, – но устроилась так, что только позавидуешь. А муж-то у неё! Не знаю, под какой счастливой звездой надо родиться, чтобы так в жизни везло.

Повисла тишина, способная разорвать барабанные перепонки. Слова попали в голову Матвея и кружились там, упорно не давая ему вникнуть в смысл фразы. Одно только слово запечатлелось чётко и прочно, готовое воплотиться в живое существо.

– Муж? – произнёс Матвей, и пол зашевелился у него под ногами.

– Да, – ответила Оксана, подняла на него глаза, и её реснички часто-часто задёргались. – Погоди, а ты что, не знал, что она вышла замуж?

– Нет, – ответил Матвей, не слыша своего голоса.

Глаза Оксаны распахнулась шире.

– Да ладно! – протянула она.

И по тому, каким восторгом для неё это обернулось, Матвей понял – Оксана удивляется искренне. А впрочем, если бы она знала, какое оружие есть в её арсенале, то нашла бы более эффектный способ им воспользоваться.

Оглушённый, как от выстрела, Матвей повертел головой и заметил, что мама как-то неестественно долго и неподвижно смотрит вглубь кухни. В нём сначала тенью проскользнула, а потом возросла и затвердела страшная догадка: мама обо всём знала! Знала и молчала!

Матвей отвёл взгляд, стараясь не делать резких движений. Ему неистово захотелось опрокинуть этот чёртов стол, на котором они с Аликой столько раз занимались любовью, перебить посуду, всех выставить за порог. И никогда, никогда больше не разговаривать с матерью!

Но вместо этого он лишь сел поровнее, кашлянул, прочищая горло, и сказал:

– Что ж, рад за неё.

И разом отсёк все мысли об этом.

Профессия дала ему нечто большее, чем чисто медицинские знания. Она дала ему топор, который срубает все эмоции, как мачете тропические заросли, ведь врач не имеет права что-либо чувствовать, когда борется за жизнь пациента.

В больнице Матвей так часто видел чужие страдания, что привык не обращать внимания на свои собственные. Заталкивать поглубже в себя боль, страх и растерянность стало для него привычкой сродни профессиональной обязанности. Невозможно спасти человеку жизнь, если ты плачешь над его раскроенным черепом. Нужно действовать. Всё, что способно заставить руку со скальпелем вздрогнуть, нужно забить в самый тёмный уголок сознания и заставить сидеть там тихо, пока не снимешь перчатки и, наедине с собой, не позволишь себе это пережить.

О такой стороне работы врача отец ему не рассказывал.

Сначала Матвею она давалось плохо. Он паниковал и каменел, когда перед ним в крови и поломанных костях разворачивались самые страшные человеческие трагедии. Но теперь он безупречно освоил медицинское хладнокровие.

И тем не менее, что-то заныло внутри. Не боль, а лишь неясный призрак боли. Ноющая пустота там, где должна быть боль.

Все свои силы, весь разум, расслабленный алкоголем, Матвей направил на то, чтобы осторожно вертеть в руках круглый стакан с остатками виски и двумя истончившимися кубиками льда. Закруглённым ребром он ходил под его рукой вправо-влево в то время, как в голове Матвея ещё жужжало слово, перечеркнувшее все планы на счастье. Но теперь слово это для него уже не было опасно. Он повторил его про себя столько раз, что оно разбилось на набор ничего не означающих звуков, и перестал обращать на него внимание.

Глава 4.

Вечер закончился быстро. После чая с маминым пирогом, к которому Матвей даже не притронулся, ребята стали собираться по домам.

Антона погрузили в такси. Толик поехал с ним, чтобы не дать новым приключениям дополнить его и без того бедовую биографию. За Любой заехал молодой человек (кто бы мог подумать, что у неё есть молодой человек!). Оксана уезжать не торопилась. Матвей разгадал её желание, и предложил проводить.

Мама долго не отпускала Оксану в прихожей, пытаясь в последние минуты вместить всё, что она не успела рассказать за столом. Матвей понял, что рано надел пальто. Как и Оксана, у которой над верхней губой выступили капельки пота. Она слушала Веронику Николаевну, до максимума раздвинув веки, и мелко кивала, точно при эссенциальном треморе головы.

На улице совсем стемнело и похолодало. Ветер выбивал из волос остатки домашнего тепла, скользил по шее, холодил рубашку так, что она казалась мокрой, но после выпитого виски Матвея это мало беспокоило.

Оксана надела шапку и обмотала вокруг шеи тёплый платок.

– Не боишься отит подхватить, красавчик? – спросила она. – Весь нараспашку.

Матвей усмехнулся.

– Нет, если только моим лечащим врачом не будет Антон.

Оксана засмеялась и посмотрела на него так, что стало понятно – курс у неё намечен, и с этого курса её не сбить.

– Тебе к метро? – спросил Матвей.

– Тут всего пара станций, – ответила она. – Можно пройтись пешком.

Матвей пожал плечами.

– Идём.

Оксана шагнула к нему поближе, взяла за локоть и подсунула под него свою руку. Матвей не сопротивлялся.

– Эх, Матвейка! – выдохнула она, отчего её плечи и грудь заметно опустились. – Какой же ты счастливый!

– Считаешь?

– Конечно, ты же живёшь в Америке! – её пальцы крепче стиснули его предплечье. – Да ты даже не понимаешь, как тебе повезло!

Матвей ничего не ответил. Если бы Оксана прошла хоть через четверть того, через что прошёл он, она бы даже не заикнулась о везении.

– Ни за что не поверю, что тут лучше, чем в Штатах! – сказала она. – Даже в то, что тут так же, не поверю. Это ты специально говоришь, чтобы мы не завидовали. Чтоб не сглазили!

Матвей усмехнулся.

– Глупости всё это.

Недавно прошёл дождь. Плоские лужи ещё блестели на асфальте, подобно разложенным на дороге стёклам. Деревянные скамейки стояли сырыми, и казалось, если присесть на них, вода начнёт сочиться из дощечек, как из сжатой губки.

– Где ты живёшь сейчас? – спросил Матвей. – Ты же раньше жила…

Он пытался припомнить и не мог.

– С родителями на Фрунзенской, – подсказала она. – Это пока училась. Потом вышла замуж и переехала к мужу в Сокольники. А теперь вот развожусь и снимаю квартиру в этом районе.

Она вздохнула и плотно сжала губы. Матвей понимал, что от него ждут каких-то слов утешения, но сказал лишь:

– Ладно тебе, может, ещё обойдётся.

– Нет, не обойдётся, – ответила Оксана. – Да я и не хочу, чтобы обходилось. Пусть катится.

Она выглядела беспечной, а может, такой и была. Оксана не из тех, кто вскрывает себе вены, когда их бросают, а Матвей не из тех, кто любит копаться в чужих проблемах.

– Тебе виднее, – сказал он. – Найдёшь другого.

Оксана сделала большой вдох и подняла лицо к небу, с которого городские огни согнали все звёзды.

– Чем другой окажется лучше этого? – сказала она. – Да и знаешь, если у вас с Аликой всё оказалось ложью, как тут вообще можно поверить в счастливый конец?

Матвей молчал. Он не был откровенен с Оксаной, когда они лежали в одной постели, с чего бы сейчас ему оголять перед ней душу?

– А ведь это было так похоже на то, о чём песни поют, фильмы снимают, – добавила она. – Я даже думала, что ты на ней женишься.

Матвея передёрнуло, как от пощёчины.

Он не смотрел на Оксану, но чувствовал, что она улыбается. Торжествует.

Она его не простила и не простит, пока как следует не изваляет в грязи то, что когда-то было для него всем.

– Ты так изменился, когда стал с ней встречаться, – продолжала Оксана, выговаривая слова негромко, но жёстко, словно втаптывая их каблуками в асфальт. – Мне ты не стеснялся изменять, а тут даже смотреть на других девушек перестал. Сделался вдруг добрым, внимательным. За голову взялся, учиться начал. Конечно! Ей ведь дурачок не нужен был.

– С тобой мы не встречались, – сказал Матвей. – Развлекались, пока не находили кого-нибудь получше. Так что слово «измена» сюда не подходит.

Оксана снова шумно вдохнула, готовясь нанести следующий удар.

– Одно время мне страшно хотелось с ней подружиться, – сказала она. – Но ты не давал нам даже поговорить. Никого близко к свой драгоценной Алике не подпускал, когда приводил её на наши пирушки. А потом вовсе перестал приходить. Как ты её оберегал ото всех, – Оксана усмехнулась. – Не сильно тебе это помогло. Уехать не успел, она – фьють! – исчезла.

Матвей остановился. Остановилась и Оксана.

– Маменька моя наплела?

– Рассказала, – поправила она. – Наши мамы дружат, забыл? В бассейн вместе ходят, на йогу. Иногда я составляю им компанию.

– Что она ещё рассказала?

Оксана слегка качнулась на каблуках и не спеша пошла дальше.

– Много всего. Например, что ты всё время работаешь и почти не отдыхаешь. Что девушку себе не нашёл. Что совсем не думаешь заводить семью и ничем не интересуешься, кроме своих пациентов.

Матвей сплюнул на высвеченный красноватыми пятнами фонарей тротуар. Нашла мама с кем его обсудить!

Оксана вновь остановилась и повернулась к нему. Взгляд холодный, змеиный.

– А скажи мне, сероглазый, по старой дружбе, уж не за своей ли Аликой ты вернулся?

Мимо них, хлюпнув шинами по мокрому асфальту, проехала машина. Матвею показалось, что она пронеслась прямо по его телу.

– Я приехал в отпуск.

Оксана ядовито улыбнулась.

– Врёшь ведь! Что я не видела, как ты в лице поменялся, когда узнал, что Алика замуж вышла? Да если бы тебя расстреливали, ты бы так не побелел. До сих пор вон вздрагиваешь, когда я об этом говорю.

– Холодно, вот и вздрагиваю.

– Ну-ну.

Оксана зашагала дальше.

– Кстати, откуда ты узнала про неё? – спросил Матвей.

– Случайно получилось. Столкнулись в больнице, где работаю. Я и узнала её не сразу. Что-то знакомое в глазах мелькнуло, потом взгляд этот её насквозь, как будто тебе через глаза смотрят на затылок. Волосы рыжие… И я как-то вдруг вспомнила тебя. Странно даже – сначала тебя вспомнила, а потом уже Алику узнала.

– Она у вас лечится?

– Нет. У нас обследуется мать её мужа. Обычно сын сам мамочку привозил, а тут Алика с ней приехала. Причём главврач лично следит за тем, как проходит обследование этой пациентки.

– Она какая-то шишка? Чиновница?

– Нет, у неё просто много денег. Она директор консалтинговой компании. Бухгалтерия, аудит, налогообложение – чем-то таким её контора занимается. А муж у неё очень хороший адвокат. И очень дорогой. Главный наш такими связями не разбрасывается – понятное дело – и всячески перед ними расстилается. Сам же эту аудиторшу в больницу притащил на полное обследование. Надеется, что ему в случае чего окажут услугу по старой памяти. Сынок их тоже юрист, – добавила Оксана. – Тоже преуспевает и, наверное, когда-нибудь дорастёт до папы. Видел бы ты его машину!

– Значит, у Алики всё хорошо? – спросил Матвей, больше ни на что не надеясь.

– Да у неё всё прекрасно! С таким мужем разве может быть плохо? Очень обаятельный. И о жене думает больше, чем о матери, которая подозревает у себя три миллиона болячек. Я не знала, что такие мужчины ещё остались. Другие и кольца обручальные снимают, а тут прямо семьянин-семьянин. Внешне на тебя похож. Такой же худой, темноволосый и очень представительный – костюмчики, рубашечки. Любит эта лисица такой типаж! Только ростом пониже будет. Ты-то вон… какой у тебя рост, кстати? Метр-девяносто пять? Шесть?

Матвей не отвечал и не смотрел, куда вела его Оксана. Пусть хоть прямиком в ад – всё равно.

Он никогда не подходил Алике. Чёрт знает, каким образом человеку даётся талант, но она точно была одарена свыше. Казалось, Алика смотрит на вещи под другим углом и видит то, что для остальных незаметно. За что бы ни взялась – всё превращала в искусство. Богом в темечко поцелована.

А Матвей что? Ну врач. Ну хирург. Но ведь кроме своей работы, он ни в чём не разбирается, ничего не умеет.

– Только вот выглядит она странно, – сказала вдруг Оксана. – Бледная, вся какая-то тонкая. Нет, она и раньше была худышкой, а тут прямо до прозрачности. Может, диетами себя изводит?

– Вряд ли, – ответил Матвей. – Алика ни дня своей жизни не сидела на диете.

Он слабо усмехнулся. Она бы и двух дней не продержалась без сладкого. В верхнем ящике стола у неё всегда пряталась шоколадка или упаковка мармеладных мишек. Алика говорила, что слишком много думает, а для мозга полезна глюкоза.

Оксана безразлично повела плечами.

– Я особо не лезла. Но главный тоже это заметил, предложил ей воды и спросил, не хочет ли она сдать анализы.

– Думаешь, она может быть беременна? – спросил Матвей, схватив Оксану за запястье.

Оксана остановилась, посмотрела на него, приподняв одну бровь. Матвей тут же разжал пальцы.

– Я ничего не думаю, – сказала она. – Главный ей предложил, не я. Хотя, если тебе интересно, такое возможно. Почему нет?

Матвей с трудом втянул в себя воздух. Он вернётся в Штаты первым же рейсом. Благо даже чемодан не успел разобрать.

– Но Алика сказала, что её ничего не беспокоит, – продолжила Оксана. – Мол, на работе какие-то встряски.

– Возможно, – отозвался Матвей, ему чертовски захотелось курить. – У журналистов нервная работа.

Оксана наморщила лоб.

– А причём тут журналисты?

Матвей окинул взглядом улицу. Ни одного чёртового магазина до самого перекрёстка вдали. Что за район такой?

– Ну как же, – сказал он, думая, где достать сигарет. – Алика ведь училась на журналиста. Уже должна была закончить институт. Наверняка сейчас работает в каком-нибудь издательстве.

– Уж не знаю, где она там училась, – ответила Оксана. – Но она точно не журналист.

– То есть как?

– Вот так. Ни в каких издательствах она не работает.

– С чего ты взяла?

– Мамаша её мужа рассказывала. Она вообще любит поговорить. А ещё больше – пожаловаться.

Матвей замотал головой.

– Тут что-то не сходится. Алика училась на журфаке и мечтала об этой работе. Да ей меня было проще бросить, чем журналистику!

– Говорю тебе, она не журналистка!

– А может, ты просто ошиблась? Обозналась?

– За дуру меня держишь? – спросила Оксана, глядя ему прямо в глаза. – Это была твоя Алика. Я с ней разговаривала!

Матвей выдохнул.

– Ладно, допустим. Возможно, она после института не пошла ни в газету, ни на телевидение. Тогда чем она занимается? Неужели всерьёз взялась за писательство?

Оксана посмотрела на него разочарованно, как на глуповатого ребёнка.

– Она работает на маму своего муженька. Мамаша считает чужие деньги, а Алика у неё кто-то вроде помощника или секретарши.

Матвей так удивился, что даже рассмеялся.

– Секретарша? Ты серьёзно?

– Серьёзно.

– Да перестать! Где Алика и где – что ты там говорила? – бухгалтерия с аудитом?

Оксана назидательно качнула головой.

– Знаешь ли, мой дорогой, наступают моменты, когда поэты берутся за лопаты.

– Бред какой-то! – выдохнул Матвей. – Я даже представить этого не могу.

– Не представляй. Да только её всё равно, кроме как по знакомству, никуда бы не взяли.

– Это ещё почему?

– А в какое приличное место возьмут с таким братцем?

У Матвея дёрнулось сердце.

– А что с её братом? – вымолвил он, снова остановившись.

Оксана сделала шаг вперёд, обернулась.

– Ты и про это не в курсе?

– Да откуда я могу знать, что тут происходит?!

– Потише, – сказала Оксана и подошла к нему. – Брат её ввязался в гнусную историю. Кого-то изнасиловал, кого-то избил или ограбил. Очень запутанное дело, – Оксана некрасиво сморщила лицо. – Мамаша-аудиторша говорит, ему светил большой срок, но Алика постаралась и вытащила его. В итоге дали условно.

Мимо прошла молодая пара. Ветер выхватил и донёс до уха Матвея усмешку из чужого, весёлого разговора.

Матвей долго смотрел на Оксану, но ничего не говорил. Услышанное не умещалось в его голову, словно огромный рояль в кладовку.

– Не может быть, – прошептал он, а потом добавил уже громче, осознанней: – Это просто не может быть правдой. Пашка на такое не способен.

Оксана закатила глаза и стукнула каблуками.

– Откуда ты знаешь, на что он способен, а на что нет?

– Я – знаю!

Матвей смотрел на Оксану, судорожно соображая, как передать всё, что знает о Пашке, как рассказать, какой он светлый, добрый парень, но не найдя в её глазах и капли сострадания, одёрнул себя. Ничего не сказал. Накрыл лицо замерзшими ладонями.

– Нет, – повторил он. – Я не верю.

– Да ты ни во что не веришь! Всё тебе кажется, что твои Садовские идеальные. А я вот, например, очень даже верю, что этот Пашка оказался подонком. Он же сирота – кто его там воспитывал?

Матвей едва сдержался, чтобы не схватить Оксану за плечи и не встряхнуть, что есть силы.

– Я его воспитывал, – сказал он и, не вынося больше змеиного взгляда, отвернулся и зашагал дальше.

Оксана поспешила за ним.

– Ты-то здесь при чём? Ты ему не отец.

Матвей глубоко вдыхал холодный октябрьский воздух. Он должен успокоиться. Должен взять себя в руки.

Пашка. Гибкий подросток с искренней улыбкой и таким пронзительно-добрым взглядом, что сердце раздирает жалость. Матвей всё переживал, каково будет Пашке во взрослом мире. Голову ломал – как защитить его от несправедливости, лжи и бездушия некоторых людей? Чем помочь?

И вдруг, словно видение, перед Матвеем снова предстала Лена. Он увидел её всю до мелочей. Казалось, можно разглядеть узор платка, который она повязывала на голове наподобие тюрбана. Горло схватывало от подступавших рыданий.

Он слишком многое пытался удержать внутри. Запрятать поглубже, чтобы не дать чувствам разгореться. Но всегда наступает минута, когда переживания оказываются сильнее, захватывают целиком, лавиной, как повстанцы осаждённый город. И ничего нельзя сделать, пока не проживёшь всё это до последней капли.

Но только не сейчас. Только не при Оксане.

Матвей коснулся рукой своего лица. Оно было сухим. Тогда он вдохнул так глубоко, что казалось, улица спиралью закрутилась возле его ноздрей.

Оксана наблюдала молча, едва переступая с ноги на ногу – стоять на месте становилось холодно.

Не торопясь, они пошли дальше.

– Пашке было тринадцать, когда я впервые пришёл к ним в дом, – сказал Матвей, но не ясно – Оксане или себе самому. А может, призраку Лены, который не отпускал его весь вечер. – Дурацкий возраст, гражданская война гормонов. Но не помню, чтобы он хоть раз мне нагрубил. Или своей тёте. Золотой парень. В нём не было ни злости, ни жестокости – ничего, что могло бы превратить его в преступника. Нет, он бы так не поступил.

Матвей уже забыл про Оксану, как вдруг она подала голос:

– Зря ты его защищаешь. Прости, конечно, но ты никогда не разбирался в людях. А подростки – так их вообще невозможно понять. Кто знает, что у него на уме? Может, раз он такой бесхребетный, решил однажды отомстить всем, кто его обижал? Сколько таких случаев было. Терпит, терпит, а потом находит где-нибудь пистолет и всех расстреливает.

Матвей не сразу понял, о чём она говорит. Снова остановился, вгляделся в её лицо и всё, что увидел там – совершенная пустота. Ничего она не поняла. Да и чёрт с ней.

– Ты знаешь, где они сейчас живут? – спросил он.

– Кто? Алика с мужем? Разумеется, нет. Откуда мне знать? В больнице должен быть адрес аудиторши, но они точно живут отдельно, – она посмотрела на Матвея, прищурив узкие глаза. – Ты всё-таки собрался с ней повидаться?

– Раз уж приехал, поздравил бы с замужеством.

– Нужны ей твои поздравления! Небось, видеть тебя не хочет.

– Возможно. И всё же. Ты не запомнила, где она работает?

Оксана пожала плечами, глядя себе под ноги.

– Нет. Знаю только, что фамилия её начальницы – свекрови то есть – Игнатова. Ольга Валерьевна, что ли. Или Витальевна.

Больше они не говорили ни об Алике, ни о Пашке. Оксана рассказала про некоторых одногруппников, кто на ком женился, где работает, сколько получает чистыми, сколько несут «благодарностями». Матвей почти не слушал.

– Здесь я теперь живу, – сказала Оксана, подводя его к дому.

Матвей огляделся и не сразу узнал район в темноте влажной осенней ночи. Всё-таки многое за пять лет изменилось.

Оксана сделала шаг к нему и оказалась совсем близко.

– Холодно. Может, поднимешься?

Посмотрела в глаза настойчиво, определённо. Её пальчики, затянутые в кожаную перчатку, играясь потянули пуговицу на его пальто.

– Ты хочешь, чтобы я поднялся? – спросил он.

– А почему нет?

– Значит, ты на меня не в обиде?

Оксана пожала красивыми широкими плечами.

– Столько лет прошло. Глупо вспоминать.

Матвей усмехнулся про себя.

– И потом сейчас мы оба одиноки. Нам обоим пойдёт на пользу хотя бы простое, дружеское участие.

А почему бы в самом деле не подняться? Что он потеряет? Ведь в студенчестве всё получалось точно так же: их с Оксаной пути пересекались, когда обоим не к кому было идти. Так почему бы сейчас не согласиться?

Оксана потянулась на носочках и поцеловала его в сомкнутые губы.

– Прости, Ксюнь, – выговорил Матвей, когда она, не дождавшись ответа, отступила. – В другой раз. Я ещё не пережил смену часовых поясов. Не дуйся.