Избранное

Утешение весны

 
Не плачь, мой певец одинокой,
Покуда кипит в тебе кровь.
Я знаю: коварно, жестоко
Тебя обманула любовь.
 
 
Я знаю: любовь незабвенна…
Но слушай: тебе я верна,
Моя красота неизменна,
Мне вечная юность дана!
 
 
Покроют ли небо туманы,
Приблизится ль осени час,
В далекие, теплые страны
Надолго я скроюсь от вас.
 
 
Как часто в томленьях недуга
Ты будешь меня призывать,
Ты ждать меня будешь, как друга,
Как нежно любимую мать!
 
 
Приду я… На душу больную
Навею чудесные сны
И язвы легко уврачую
Твоей безрассудной весны!
 
 
Когда же по мелочи, скупо
Растратишь ты жизнь и – старик –
Начнешь равнодушно и тупо
Мой ласковый слушать язык, –
 
 
Тихонько, родными руками,
Я вежды твои опущу,
Твой гроб увенчаю цветами,
Твой темный приют посещу,
 
 
А там – под покровом могилы –
Умолкнут и стоны любви,
И смех, и кипевшие силы,
И скучные песни твои!
 

5 мая 1859

Санкт-Петербург

«Ни веселья, ни сладких мечтаний…»

 
Ни веселья, ни сладких мечтаний
Ты в судьбе не видала своей:
Твоя жизнь была цепью страданий
И тяжелых, томительных дней.
Видно, Господу было так нужно:
Тебе крест он тяжелый судил, –
Этот крест мы несли с тобой дружно,
Он обоих нас жал и давил.
Помню я, как в минуту разлуки
Ты рыдала, родная моя,
Как, дрожа, твои бледные руки
Горячо обнимали меня;
Всю любовь, все мечты, все желанья –
Всё в слова перелить я хотел,
Но последнее слово страданья –
Оно замерло в миг расставанья,
Я его досказать не успел!
 
 
Это слово сказала могила:
Не состарившись, ты умерла,
Оттого – что ты слишком любила,
Оттого – что ты жить не могла!
Ты спокойна в могиле безгласной,
Но один я в борьбе изнемог…
Он тяжел, этот крест ежечасный,
Он на грудь мне всей тяжестью лег!
И пока моя кровь не остынет,
Пока тлеет в груди моей жар,
Он меня до конца не покинет,
Как твой лучший и символ, и дар!
 

24 мая 1859

Павлодар

Маю

 
Бывало, с детскими мечтами
Являлся ты как ангел дня,
Блистая белыми крылами,
Весенним голосом звеня
Твой взор горел огнем надежны
Ты волновал мечтами кровь
И сыпал с радужной одежды
Цветы, и рифмы, и любовь.
 
 
Прошли года. Ты вновь со мною,
Но грустно юное чело,
Глаза подернулись тоскою.
Одежду пылью занесло.
Ты смотришь холодно и строго,
Веселый голос твой затих,
И белых перьев много, много
Из крыльев выпало твоих.
 
 
Минуют дни, пройдут недели…
В изнеможении тупом,
Забытый всеми, на постели
Я буду спать глубоким сном.
Слетев под брошенную крышу,
Ты скажешь мне: «Проснися, брат!»
Но слов твоих я не услышу,
Могильным холодом объят.
 

1859

«Когда был я ребенком, родная моя…»

 
Когда был я ребенком, родная моя,
Если детское горе томило меня,
Я к тебе приходил, и мой плач утихал –
На груди у тебя я в слезах засыпал.
 
 
Я пришел к тебе вновь… Ты лежишь тут одна,
Твоя келья темна, твоя ночь холодна,
Ни привета кругом, ни росы, ни огня…
Я пришел к тебе… Жизнь истомила меня.
 
 
О, возьми, обними, уврачуй, успокой
Мое сердце больное рукою родной,
О, скорей бы к тебе мне, как прежде, на грудь,
О, скорей бы мне там задремать и заснуть.
 

11 июня 1859

Село Александровское

«О Боже, как хорош прохладный вечер лета…»

 
О Боже, как хорош прохладный вечер лета,
    Какая тишина!
Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета
    У этого окна.
Какой-то темный лик мелькает по аллее,
    И воздух недвижим,
И кажется, что там еще, еще темнее,
    За садом молодым.
Уж поздно… Всё сильней цветов благоуханье,
    Сейчас взойдет луна…
На небесах покой, и на земле молчанье,
    И всюду тишина.
 
 
Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая
    Входили мы вдвоем?
О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая,
    Бывало, обойдем!
И вот я здесь один, с измученной, усталой,
    Разбитою душой.
Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,
    К груди твоей родной…
Я жду… но не слыхать знакомого привета,
    Душа болит одна…
О Боже, как хорош прохладный вечер лета,
    Какая тишина!
 

14 июня 1859

Павлодар

«Безмесячная ночь дышала негой кроткой…»

 
Безмесячная ночь дышала негой кроткой.
Усталый я лежал на скошенной траве.
Мне снилась девушка с ленивою походкой,
С венком из васильков на юной голове.
 
 
И пела мне она: «Зачем так безответно
Вчера, безумец мой, ты следовал за мной?
Я не люблю тебя, хоть слушала приветно
Признанья и мольбы души твоей больной.
 
 
Но… но мне жаль тебя… Сквозь смех твой в час прощанья
Я слезы слышала… Душа моя тепла,
И верь, что все мечты и все твои страданья
Из слушавшей толпы одна я поняла.
 
 
А ты, ты уж мечтал с волнением невежды,
Что я сама томлюсь, страдая и любя…
О, кинь твой детский бред, разбей твои надежды,
Я не хочу любить, я не люблю тебя!»
 
 
И ясный взор ее блеснул улыбкой кроткой,
И около меня по скошенной траве,
Смеясь, она прошла ленивою походкой
С венком из васильков на юной голове.
 

22 июня 1859

Игино

В полдень

 
Как стелется по ветру рожь золотая
    Широкой волной,
Как пыль поднимается, путь застилая
    Густою стеной!
 
 
Как грудь моя ноет тоской безымянной,
    Мученьем былым…
О, если бы встретить мне друга нежданно
    И плакать бы с ним!
 
 
Но горькие слезы я лью только с вами,
    Пустые поля…
Сама ты горька и полита слезами,
    Родная земля!
 

27 июня 1859

Павлодар

«Я люблю тебя так оттого…»

 
Я люблю тебя так оттого,
Что из пошлых и гордых собою
Не напомнишь ты мне никого
Откровенной и ясной душою,
Что с участьем могла ты понять
Роковую борьбу человека,
Что в тебе уловил я печать
Отдаленного, лучшего века!
Я люблю тебя так потому,
Что не любишь ты мертвого слова,
Что не веришь ты слепо уму,
Что чужда ты расчета мирского,
Что горячее сердце твое
Часто бьется тревожно и шибко…
Что смиряется горе мое
Пред твоей миротворной улыбкой!
 

24 июля 1859

Орел

«Не в первый день весны, цветущей и прохладной…»

 
Не в первый день весны, цветущей и прохладной,
    Увидел я тебя!
Нет, осень близилась, рукою беспощадной
    Хватая и губя.
 
 
Но чудный вечер был. Дряхлеющее лето
    Прощалося с землей,
Поблекшая трава была, как в час рассвета,
    Увлажена росой;
 
 
Над садом высохшим, над рощами лежала
    Немая тишина;
Темнели небеса, и в темноте блистала
    Багровая луна.
 
 
Не в первый сон любви, цветущей и мятежной,
    Увидел я тебя!
Нет! прежде пережил я много грусти нежной,
    Страдая и любя.
 
 
Но чудный вечер был. Беспечными словами
    Прощался я с тобой;
Томилась грудь моя и новыми мечтами,
    И старою тоской.
 
 
Я ждал: в лице твоем пройдет ли тень печали,
    Не брызнет ли слеза?
Но ты смеялася… И в темноте блистали
    Светло твои глаза.
 

9 августа 1859

Дача Голова

Посвящение

 
Еще свежа твоя могила,
Еще и вьюга с высоты
Ни разу снегом не покрыла
Ее поблекшие цветы;
Но я устал от жизни этой,
И безотрадной и тупой,
Твоим дыханьем не согретой,
С твоими днями не слитой.
 
 
Увы! ребенок ослепленный,
Иного я от жизни ждал:
В тумане берег отдаленный
Мне так приветливо сиял.
Я думал: счастья, страсти шумной
Мне много будет на пути…
И, Боже! как хотел, безумный,
Я в дверь закрытую войти!
 
 
И я поплыл… Но что я видел
На том желанном берегу,
Как запылал, возненавидел, –
Пересказать я не могу.
И вот, с разбитою душою,
Мечту отбросивши свою,
Я перед дверью роковою
В недоумении стою.
 
 
Остановлюсь ли у дороги,
С пустой смешаюсь ли толпой,
Иль, не стерпев души тревоги,
Отважно кинусь я на бой?
В борьбе неравной юный воин,
В боях неопытный боец –
Как ты, я буду ль тверд, спокоен,
Как ты, паду ли наконец?
 
 
О, где б твой дух, для нас незримый,
Теперь счастливый ни витал,
Услышь мой стих, мой труд любимый:
Я их от сердца оторвал!
А если нет тебя… О Боже!
К кому ж идти? Я здесь чужой…
Ты и теперь мне всех дороже
В могиле темной и немой.
 

13 августа 1859

Санкт-Петербург

Памяти Мартынова

 
С тяжелой думою и с головой усталой
Недвижно я стоял в убогом храме том,
Где несколько свечей печально догорало
Да несколько друзей молилися о нем.
 
 
И всё мне виделся запуганный, и бледный,
И жалкий человек… Смущением томим,
Он всех собой смешил и так шутил безвредно,
   И все довольны были им.
 
 
Но вот он вновь стоит, едва мигая глазом…
Над головой его все беды пронеслись…
Он только замолчал – и все замолкли разом,
   И слезы градом полились…
 
 
Все зрители твои: и воин, грудью смелой
Творивший чудеса на скачках и балах,
И толстый бюрократ с душою, очерствелой
   В интригах мелких и чинах,
 
 
И отрок, и старик… и даже наши дамы,
Так равнодушные к отчизне и к тебе,
Так любящие визг французской модной драмы,
   Так нагло льстящие себе, –
 
 
Все поняли они, как тяжко и обидно
Страдает человек в родимом их краю,
И каждому из них вдруг сделалось так стыдно
   За жизнь счастливую свою!
 
 
Конечно, завтра же, по-прежнему бездушны,
Начнут они давить всех близких и чужих.
Но хоть на миг один ты, гению послушный,
   Нашел остатки сердца в них!
 

Август или сентябрь 1860

Стансы товарищам

5 декабря 1860 г.

 
Из разных стран родного края,
Чтоб вспомнить молодость свою,
Сошлись мы, радостью блистая,
В одну неровную семью.
 
 
Иным из нас светла дорога,
Легко им по свету идти,
Другой, кряхтя, по воле Бога,
Бредет на жизненном пути.
 
 
Всё, что с слезами пережито,
Чем сердце сжалося давно,
Сегодня будет позабыто
И глубоко затаено.
 
 
Но хоть наш светлый пир беспечен,
Хоть мы весельем сроднены,
Хоть наш союз и свят, и вечен,
Мы им гордиться не должны.
 
 
Мы братья, да. Пусть без возврата
От нас отринут будет тот,
Кто от страдающего брата
С холодным смехом отойдет.
 
 
Но, не кичась в пределах тесных,
Должны мы пламенно желать,
Чтоб всех правдивых, добрых, честных
Такими ж братьями назвать.
 
 
Вельможа ль он, мужик, вития,
Купец иль воин – всё равно:
Всех назовет детьми Россия,
Всем имя братское одно.
 

5 декабря 1860

Актеры

 
Минувшей юности своей
Забыв волненья и измены,
Отцы уж с отроческих дней
Подготовляют нас для сцены.
Нам говорят: «Ничтожен свет,
В нем все злодеи или дети,
В нем сердца нет, в нем правды нет,
Но будь и ты как все на свете!»
И вот, чтоб выйти напоказ,
Мы наряжаемся в уборной;
Пока никто не видит нас,
Мы смотрим гордо и задорно.
Вот вышли молча и дрожим,
Но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим,
Украдкой – глядя на суфлера.
И говорим мы о добре,
О жизни честной и свободной,
Что в первой юности поре
Звучит тепло и благородно;
О том, что жертва – наш девиз,
О том, что все мы, люди, – братья,
И публике из-за кулис
Мы шлем горячие объятья.
И говорим мы о любви,
К неверной простирая руки,
О том, какой огонь в крови,
О том, какие в сердце муки.
И сами видим без труда,
Как Дездемона наша, мило
Лицо закрывши от стыда,
Чтоб побледнеть, кладет белила.
Потом, не зная, хороши ль
Иль дурны были монологи,
За бестолковый водевиль
Уж мы беремся без тревоги.
И мы смеемся надо всем,
Тряся горбом и головою,
Не замечая между тем,
Что мы смеялись над собою!
Но холод в нашу грудь проник,
Устали мы – пора с дороги:
На лбу чуть держится парик,
Слезает горб, слабеют ноги…
Конец. Теперь что ж делать нам?
Большая зала опустела…
Далёко автор где-то там…
Ему до нас какое дело?
И, сняв парик, умыв лицо,
Одежды сбросив шутовские,
Мы все, усталые, больные,
Лениво сходим на крыльцо.
Нам тяжело, нам больно, стыдно,
Пустые улицы темны,
На черном небе звезд не видно –
Огни давно погашены…
Мы зябнем, стынем, изнывая,
А зимний воздух недвижим,
И обнимает ночь глухая
Нас мертвым холодом своим.
 

<1861>

Современным витиям

 
Посреди гнетущих и послушных,
Посреди злодеев и рабов
Я устал от ваших фраз бездушных,
От дрожащих ненавистью слов!
Мне противно лгать и лицемерить,
Нестерпимо – отрицаньем жить…
Я хочу во что-нибудь да верить,
Что-нибудь всем сердцем полюбить!
 
 
Как монах, творя обет желанный,
Я б хотел по знойному пути
К берегам земли обетованной
По песку горячему идти;
Чтобы слезы падали ручьями,
Чтоб от веры трепетала грудь,
Чтоб с пути, пробитого веками,
 
 
Мне ни разу не пришлось свернуть!
Чтоб оазис в золотые страны
Отдохнуть меня манил и звал,
Чтоб вдали тянулись караваны,
Шел корабль, – а я бы всё шагал!
Чтоб глаза слипались от дороги,
Чтоб сгорали жаждою уста,
Чтоб мои подкашивались ноги
Под тяжелым бременем креста…
 

1861

В театре («Покинутый тобой, один в толпе бездушной…»)

 
Покинутый тобой, один в толпе бездушной
   Я в онемении стоял:
Их крикам радости внимал я равнодушно,
   Их диких слез не понимал.
 
 
А ты? Твои глаза блестели хладнокровно,
   Твой детский смех мне слышен был,
И сердце билося твое спокойно, ровно,
   Смиряя свой ненужный пыл.
 
 
Не знало сердце то, что близ него другое,
   Уязвлено, оскорблено,
Дрожало, мучилось в насильственном покое,
   Тоской и злобою полно!
 
 
Не знали те глаза, что ищут их другие,
   Что молят жалости они,
Глаза печальные, усталые, сухие,
   Как в хатах зимние огни!
 

1863

Петербургская ночь («Холодна, прозрачна и уныла…»)

 
Холодна, прозрачна и уныла,
Ночь вчера мне тихо говорила:
«Не дивися, друг, что я бледна
И как день блестеть осуждена,
Что до утра этот блеск прозрачный
Не затмится хоть минутой мрачной,
Что светла я в вашей стороне…
Не дивись и не завидуй мне.
Проносясь без устали над вами,
Я прочла пытливыми очами
Столько горя, столько слез и зла,
Что сама заснуть я не могла!
Да и кто же спит у вас? Не те ли,
Что весь день трудились и терпели
И теперь работают в слезах?
Уж не те ль заснули, что в цепях
Вспоминать должны любовь, природу
И свою любимую свободу?
Уж не он ли спит, мечтатель мой,
С юным сердцем, с любящей душой?
Нет, ко мне бежит он в исступленье,
Молит хоть участья иль забвенья…
Но утешить власть мне не дана:
Я как лед бледна и холодна…
Только спят у вас глупцы, злодеи:
Их не душат слезы да идеи,
Совести их не в чем упрекать…
Эти чисты, эти могут спать».
 

1863

Смерть Ахунда

 
Он умирал один на скудном, жестком ложе
    У взморья Дарданелл,
Куда, по прихоти богатого вельможи,
    Принесть себя велел.
Когда рабы ушли, плечами пожимая,
    В смущении немом,
Какой-то радостью забилась грудь больная,
    И он взглянул кругом.
Кругом виднелися знакомые мечети,
    Знакомые дворцы,
Где будут умирать изнеженные дети,
    Где умерли отцы.
Но берег исчезал в его поникшем взоре…
    И, тяжко горячи,
Как золотая сеть, охватывали море
    Последние лучи.
Стемнело. В синие окутавшись одежды,
    Затеплилась звезда,
Но тут уставшие и старческие вежды
    Закрылись навсегда.
И жадно начал он внимать, дивяся чуду,
    Не грянет ли волна?
Но на море была, и в воздухе, и всюду
    Немая тишина.
Он умирал один… Вдруг длинными листами
    Дрогнули дерева,
И кто-то подошел чуть слышными шагами, –
    Послышались слова…
Уж не любовники ль сошлися здесь так поздно?
    Их разговор был тих…
И всё бы отдал он, Ахунд, властитель грозный,
    Чтоб только видеть их.
 
 
«Смотри-ка, – говорил один из них, зевая, –
    Как вечер-то хорош!
Я ждал тебя давно, краса родного края,
    Я знал, что ты придешь!»
– «А я? Я всё ждала, чтоб все уснули дома,
    Чтоб выбежать потом,
Дорога предо мной, темна и незнакома,
    Вилася за плетнем.
Скажи же мне теперь, зачем ты, мой желанный,
    Прийти сюда велел?
Послушай, что с тобой? Ты смотришь как-то странно,
    Ты слишком близко сел!
А я люблю тебя на свете всех сильнее,
    За что – и не пойму…
Есть юноши у нас, они тебя свежее
    И выше по уму.
Вот даже есть один – как смоль густые брови,
    Румянец молодой…
Он всё бы отдал мне, всё, всё, до капли крови,
    Чтоб звать своей женой.
Его бесстрашен дух и тихи разговоры,
    В щеках играет кровь…
Но мне не по сердцу его живые взоры
    И скучная любовь!
Ну, слушай, как-то раз по этой вот дороге
    Я шла с восходом дня…
Но что же, что с тобой? Ты, кажется, в тревоге,
    Не слушаешь меня…
О Боже мой! Глаза твои как угли стали,
    Горит твоя рука…»
 
 
И вдруг в последний раз все струны задрожали
    В душе у старика,
Ему почудились горячие объятья…
    Всё смолкло вкруг него…
Потом он слышал вздох, и тихий шелест платья,
    И больше ничего.
 

1863

Судьба

К 5-й симфонии Бетховена

 
С своей походною клюкой,
С своими мрачными очами,
Судьба, как грозный часовой,
Повсюду следует за нами.
Бедой лицо ее грозит,
Она в угрозах поседела,
Она уж многих одолела,
И всё стучит, и всё стучит:
  Стук, стук, стук…
    Полно, друг,
Брось за счастием гоняться!
  Стук, стук, стук…
 
 
Бедняк совсем обжился с ней:
Рука с рукой они гуляют,
Сбирают вместе хлеб с полей,
В награду вместе голодают.
День целый дождь его кропит,
По вечерам ласкает вьюга,
А ночью с горя да с испуга
Судьба сквозь сон ему стучит:
  Стук, стук, стук…
    Глянь-ка, друг,
Как другие поживают!
  Стук, стук, стук…
 
 
Другие праздновать сошлись
Богатство, молодость и славу.
Их песни радостно неслись,
Вино сменилось им в забаву;
Давно уж пир у них шумит,
Но смолкли вдруг, бледнея, гости…
Рукой, дрожащею от злости,
Судьба в окошко к ним стучит:
  Стук, стук, стук…
    Новый друг
К вам пришел, готовьте место!
  Стук, стук, стук…
 
 
Герой на жертву всё принес.
Он говорил, что люди – братья,
За братьев пролил много слез,
За слезы слышал их проклятья.
Он верно слабых защитит,
Он к ним придет, долой с дороги
Но отчего ж недвижны ноги
И что-то на ногах стучит?
  Стук, стук, стук…
    Скован друг
Человечества, свободы…
  Стук, стук, стук…
 
 
Но есть же счастье на земле!
Однажды, полный ожиданья,
С восторгом юным на челе
Пришел счастливец на свиданье!
Еще один он, всё молчит,
Заря за рощей потухает,
И соловей уж затихает,
А сердце бьется и стучит:
  Стук, стук, стук…
    Милый друг,
Ты придешь ли на свиданье?
  Стук, стук, стук…
 
 
Но вот идет она, и вмиг
Любовь, тревога, ожиданье,
Блаженство – всё слилось у них
В одно безумное лобзанье!
Немая ночь на них глядит,
Всё небо залито огнями,
А кто-то тихо за кустами
Клюкой докучною стучит.
  Стук, стук, стук…
    Старый друг
К вам пришел, довольно счастья!
  Стук, стук, стук…
 

1863

«Давно уж нет любви меж нами…»

 
Давно уж нет любви меж нами,
Я сердце жадно берегу,
Но равнодушными глазами
Ее я видеть не могу.
 
 
И лишь заслышу звук знакомый
Ее замедленных речей,
Мне снятся старые хоромы
И зелень темная ветвей.
 
 
Мне снится ночь… Пустое поле…
У ног колышется трава;
Свободней дышит грудь на воле,
Свободней сыплются слова…
 
 
А то иным душа согрета,
И мне, Бог знает почему,
Всё снится старый сон поэта
И тени, милые ему, –
 
 
Мне снится песня Дездемоны,
Ромео пролитая кровь,
Их вечно памятные стоны,
Их вечно юная любовь…
 
 
Я весь горю святой враждою
К глупцу, злодею, палачу,
Я мир спасти хочу собою,
Я жертв и подвигов хочу!
 
 
Мне снится всё, что сниться может,
Что жизнь и красит, и живит,
Что ум святым огнем тревожит,
Что сердце страстью шевелит.
 

1863?

Романс («Помню, в вечер невозвратный…»)

 
Помню, в вечер невозвратный
Посреди толпы чужой
Чей-то образ благодатный
Тихо веял предо мной.
 
 
Помню, в час нежданной встречи
И смятение, и страх,
Недосказанные речи
Замирали на устах…
 
 
Помню, помню, в ночь глухую
Я не спал… Часы неслись,
И на грудь мою больную
Слезы жгучие лились…
 
 
А сквозь слезы – с речью внятной
И с улыбкой молодой
Чей-то образ благодатный
Тихо веял предо мной.
 

1863?

Минуты счастья

 
Не там отрадно счастье веет,
Где шум и царство суеты, –
Там сердце скоро холодеет
И блекнут яркие мечты.
 
 
Но вечер тихий, образ нежный
И речи долгие в тиши
О всем, что будит ум мятежный
И струны спящие души, –
 
 
О, вот они, минуты счастья,
Когда, как зорька в небесах,
Блеснет внезапно луч участья
В чужих внимательных очах,
 
 
Когда любви горячей слово
Растет на сердце как напев,
И с языка слететь готово,
И замирает, не слетев…
 

1865

Две грезы

 
Измученный тревогою дневною,
Я лег в постель без памяти и сил,
И голос твой, носяся надо мною,
Насмешливо и резко говорил:
«Что ты глядишь так пасмурно, так мрачно?
Ты, говорят, влюблен в меня, поэт?
К моей душе, спокойной и прозрачной,
И доступа твоим мечтаньям нет.
Как чужды мне твои пустые бредни!
И что же в том, что любишь ты меня?
Не первый ты, не будешь и последний
Гореть и тлеть от этого огня!
Ты говоришь, что в шумном вихре света
Меня ты ищешь, дышишь только мной…
И от других давно я слышу это,
Окружена влюбленною толпой.
Я поняла души твоей мученье,
Но от тебя, поэт, не утаю:
Не жалость, нет, а только изумленье
Да тайный смех волнуют грудь мою!»
Проснулся я. Враждебная, немая
Вокруг меня царила тишина,
И фонари мне слали, догорая,
Свой тусклый свет из дальнего окна.
Бессильною поникнув головою.
Едва дыша, я снова засыпал,
И голос твой, носяся надо мною,
Приветливо и ласково звучал:
«Люби меня, люби! Какое дело,
Когда любовь в душе заговорит,
И до того, что в прошлом наболело,
И до того, что в будущем грозит?
Моя душа уж свыклася с твоею,
Я не люблю, но мысль отрадна мне,
Что сердце есть, которым я владею,
В котором я господствую вполне.
Коснется ли меня тупая злоба,
Подкрадется ль нежданная тоска,
Я буду знать, что, верная до гроба,
Меня поддержит крепкая рука!
О, не вверяйся детскому обману,
Себя надеждой жалкой не губи:
Любить тебя я не хочу, не стану,
Но ты, поэт, люби меня, люби!»
Проснулся я. Уж день сырой и мглистый
Глядел в окно. Твой голос вдруг затих,
Но долго он без слов, протяжный, чистый,
Как арфы звук, звенел в ушах моих.
 

Начало 1860-х годов

Астрам

 
Поздние гости отцветшего лета,
Шепчутся ваши головки понурые,
Словно клянете вы дни без просвета,
Словно пугают вас ноченьки хмурые…
 
 
Розы – вот те отцвели, да хоть жили…
Нечего вам помянуть пред кончиною:
Звезды весенние вам не светили,
Песней не тешились вы соловьиною…
 

Начало 1860-х годов

Гаданье

 
Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет,
Веселой болтовней меня развесели,
Авось твой разговор убить часы поможет
И скучный день пройдет, как многие прошли!
 
 
  «Ох, не грешно ль в воскресение?
  С нами господняя сила!
  Тяжко мое прегрешение…
  Ну, да уж я разложила!
 
 
  Едешь в дорогу ты дальную,
  Путь твой не весел обратный:
  Новость услышишь печальную
  И разговор неприятный.
 
 
  Видишь: большая компания
  Вместе с тобой веселится,
  Но исполненья желания
  Лучше не жди: не случится.
 
 
  Что-то грозит неизвестное…
  Карты-то, карты какие!
  Будет письмо интересное,
  Хлопоты будут большие!
 
 
  На сердце дама червонная…
  С гордой душою такою:
  Словно к тебе благосклонная,
  Словно играет тобою!
 
 
  Глядя в лицо ее строгое,
  Грустен и робок ты будешь:
  Хочешь сказать ей про многое,
  Свидишься – всё позабудешь!
 
 
  Мысли твои все червонные,
  Слезы-то будто из лейки,
  Думушки, ночи бессонные –
  Всё от нее, от злодейки!
 
 
  Волюшка крепкая скручена,
  Словно дитя ты пред нею…
  Как твое сердце замучено,
  Я и сказать не умею!
 
 
  Тянутся дни нестерпимые,
  Мысли сплетаются злые…
  Батюшки-светы родимые!
  Карты-то, карты какие!!.»
 
 
Умолкла старая. В зловещей тишине
Насупившись сидит. Скажи, что это значит?
Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне?
Так только мать одна об детском горе плачет,
И стоит ли того? Я знаю наперед
Всё то, что сбудется, и не ропщу на Бога:
Дорога выйдет мне, и горе подойдет,
Там будут хлопоты, а там опять дорога…
Ну полно же, не плачь! Гадай иль говори,
Пусть голос твой звучит мне песней похоронной,
Но только, старая, мне в сердце не смотри
И не рассказывай об даме об червонной!
 

Начало 1860-х годов