Loe raamatut: «Ваал», lehekülg 5

Явление VIII

Входит доктор Самахан, рябой, косой, со щетинистыми черными волосами и вообще физиономией своей смахивающий несколько на палача. Лакей почтительно перед ним сторонится и уходит.

Самахан (нагло и надменно взглядывая на Бургмейера). Вы хозяин дома и больной?

Бургмейер (мрачно). Точно так-с.

Самахан. Желаете, чтоб я вас исследовал?

Бургмейер. Если нужно это.

Самахан. Конечно, нужно. Вы не лошадь, чтобы вас зря лечить… (Берет стул, садится против Бургмейера и первоначально смотрит на него некоторое время внимательно, а потом довольно грубо прикладывает большой палец свой к одному из век Бургмейера, оттягивает его и как бы сам с собой рассуждает.) Существует малокровие и заметно несколько усиленное отделение желчи… (Затем, откинувшись на задок стула, Самахан начинает уже расспрашивать Бургмейера.) Сколько вам от роду лет?

Бургмейер. Сорок восемь.

Самахан. Не имеете ли вы каких-нибудь ярких и в определенной форме выраженных болей?

Бургмейер. У меня голова очень часто болит, почему я послал за вами. Я страдаю тик-дулуре…

Самахан (насмешливо). Представьте мне это определить, тик ли у вас дулуре или что другое. Не подвержены ли вы некоторым дурным физическим наклонностям, то есть не пьянствуете ли, не обжираетесь ли, не очень ли много забавляетесь с женщинами?

Бургмейер. Я никаких этаких наклонностей не имею.

Самахан (с полной уже важностью). Так-с. Извольте встать на ноги.

Бургмейер встает.

(Прикладывает ухо к его груди, но потом тотчас же в удивлении отступает от него.) Что это у вас за страшное трепетание сердца? Меня, что ли, вы перепугались так?

Бургмейер. Нет-с, я на прислугу свою сейчас только очень рассердился.

Самахан (презрительно улыбаясь). Стоило, признаюсь!.. В груди я ничего, кроме этого, не вижу дурного. Лягте на диван.

Бургмейер не совсем охотно ложится.

(Став перед Бургмейером.) Согните немного ваши ноги. (Начинает его поколачивать по животу вынутым из кармана молоточком.)

Бургмейер слегка при этом вскрикивает.

(Опять усмехаясь). Нежны уж очень, чувствительны. В животе тоже никаких нет страданий. Повернитесь спиной вверх.

Бургмейер совершенно уже нехотя поворачивается. Самахан большим пальцем проводит по всему его позвоночному столбу. Бургмейер уже закричал.

Самахан. Где вы почувствовали боль: в одном ли каком позвонке или во всем позвоночном столбу?

Бургмейер (вставая и, видимо, не желая себя давать более исследовать). Во всем… Вы чуть не сломали мне спины.

Самахан. Не вдруг ее сломаешь. Крепка еще она. Боль вы чувствовали оттого, что я вас сильно давнул пальцем. Сядьте теперь.

Бургмейер садится и почти не глядит на доктора.

Самахан (тоже садясь). И извольте слушать, что я буду говорить. По утрам вы чувствуете желание кислого и жажду…

Бургмейер. Это я чувствую; кроме того…

Самахан (перебивая его). Чувствуете потом желание быть скорее на воздухе…

Бургмейер. Может быть-с! Но, как я сказал вам, сверх того я…

Самахан (закричал на него). Пожалуйста, не прерывайте меня!.. Вы достаточно уже говорили, позвольте мне… Я без всяких ваших кроме того знаю, что у вас: болезнь ваша есть собственно малокровие и сопряженное с ним нервное расстройство. Лечение для вас должно состоять: ешьте больше мяса, будьте целый день на воздухе да и на прислугу вашу поменьше сердитесь.

Бургмейер. Я бы прежде всего желал, чтобы вы меня от тик-дулуре избавили.

Самахан (передразнивая его). Тик-дулуре! Тик-дулуре какой-то затвердил! Весь ваш тик-дулуре есть результат того же малокровия и по форме своей не что иное, как маскированная лихорадка. Я пропишу против нее вам мышьяку… (Поднимается с своего стула.)

Бургмейер (восклицая). Как мышьяку-с?

Самахан. Так мышьяку… (Садится за письменный стол и пишет.) Отравить, вы думаете, я вас хочу? Всякий яд зависит от степени концентричности, и кофе – яд, однако вы пьете его каждый день… (Вставая из-за стола и показывая на рецепт.) Принимать, как тут сказано… (Берется за шляпу.)

Бургмейер тоже встает и подает доктору приготовленную для него тысячу.

(Кладя деньги в карман.) Благодарю!

Бургмейер. Потрудитесь, доктор, и рецепт ваш взять назад: я по нем принимать не стану.

Самахан (рассмеявшись). Что ж вы мышьяку, вероятно, испугались?

Бургмейер (с волнением в голосе). Нет, я не того испугался!.. Я испугался еще, когда вы заранее велели мне сказать, что желаете получить с меня тысячу рублей! Врачу, который так относится к больным, я не могу доверять.

Самахан (насмешливо взглядывая на Бургмейера). А как же, вы думаете, я должен был бы относиться? Меня тысячи людей требуют в день, и чем же, при выборе, могу я руководствоваться? Кто мне дороже даст, к тому я и еду.

Бургмейер (с возрастающим волнением). При выборе, я полагал бы, что вы должны ехать и спешить туда, где больной опасней и серьезней болен.

Самахан (заметно обозлясь). Скажите, какой новый моралист выискался: только вам-то бы, господин Бургмейер, меньше, чем кому-либо, пристало быть проповедником… Ежели я получаю много денег и получаю… не скрываю того… несколько грубо и с насилием, то мне дают их за мое докторское провидение, за то, что я… когда вы там… я не знаю что… в лавке ли у родителей торговали или в крепостной усадьбе с деревенскими мальчишками играли в бабки, я в это время учился, работал!.. Но чем вы-то, какими трудами и знаниями нажили ваши миллионы, спросите-ка вашу совесть и помолчите лучше! А по рецепту моему я советую вам принять! Мышьяк, вероятно, вам поможет. (Кивает слегка хозяину головою и, в комнате еще надев шляпу, уходит.)

Явление IX

Бургмейер (оставшись один и в совершенно озлобленном состоянии). Поможет, я думаю! Какое, однако, приятное положение: к помощи доктора я не могу даже отнестись с полным доверием, потому что каждому из этих шарлатанов, конечно, гораздо приятнее протянуть мою болезнь, чем вылечить, да еще дерзости от них выслушивай! Вот вы все, жаждущие и ищущие миллионов, придите, полюбуйтесь на меня и посмотрите, какие великие наслаждения дают мне эти миллионы! Я перестал даже быть человеком для прочих людей, а являюсь каким-то мешком с деньгами, из которого каждый, так или иначе, ожидает поживиться! Куда бы я ни устремился, чего бы ни пожелал, что бы ни полюбил – всюду, на всех путях моих, как враги недремлющие, стоят эти деньги, деньги и деньги мои! А в конце концов, когда умру, так и оставить их еще некому, кроме дурака Симхи! Жене ежели завещать, так примет ли еще она их? Кроме того, она все-таки бросила меня, осрамила на весь мир. Но не сам ли я толкнул ее на то?.. Нет!.. Видит бог, я не желал этого!.. Я сказал ей тогда, думая, что она, для спасения нашего общего благосостояния, похитрит только с Мировичем, позавлечет его: он исполнит ее желание… Кто ж ожидал, что она сама влюблена в него до такой степени и что просьба моя в одно и то же время оскорбит ее и обрадует! Когда она пришла при мне к Мировичу, я глупо, конечно, сделал, что не увел ее насильно от него, хоть бы даже за руку… Но разве бы она послушалась меня? Характер у нее тоже не из покорных!.. Вышел бы еще, пожалуй, большой скандал!.. Главная вина моя в том, что я слишком заботился собирать те сокровища, которые и тать ворует и тля поедает, но о другом-то мало помышлял, и потому доктор прав: не мне кого-либо осуждать… Жена как хочет потом, но я с своей стороны дело сделаю… Симха!.. Позовите его ко мне!

Явление X

На этот зов вбегает Руфин.

Бургмейер. Где ты все бываешь?.. Точно не знаешь, что ты один у меня!

Руфин. Я, господин, ходил об господине Мировиче хлопотать, и компания «Беллы» берет его, чтоб он уехал только в Америку. «Мы, говорит, его знаем: он человек честный, а нам честного человека там и надо!»

Бургмейер (побледнев даже). Вот еще хорошо выдумал! Тогда Мирович совсем уже увезет у меня жену, не узнаешь, где и будет она!

Руфин (с лукавством). О, нет, господин, не увезет! Не на что будет увезть, да и Клеопатра Сергеевна не поедет с ним!.. (Таинственно.) Все ссорятся, говорят, теперь!..

Бургмейер (почти довольным голосом). В чем же они ссориться могут?

Руфин. От бедности! В бедности, господин, все кажется, что тот и другой нехорошо делают.

Бургмейер. Неужели же, Симха, Клеопатра Сергеевна и после смерти моей ничего не захочет получить от меня?

Руфин. Не знаю, господин, этого, не знаю…

Бургмейер. Впрочем, это все равно!.. Позови какого-нибудь поумней нотариуса!.. Я хочу написать духовную, и тебя я тут обеспечу… вполне обеспечу…

Руфин (целуя Бургмейера в плечо). Благодарю вас, господин… (Постояв некоторое время и переминаясь с ноги на ногу.) Я еще, господин, просьбу мою приношу к вам: на Евгению Николаевну вы изволили теперь разгневаться!.. Изволили удалить ее от себя!.. Что же теперь вам в ней?.. Не позволите ли, господин, мне жениться на ней?

Бургмейер (сильно удивленный). Тебе?.. На Евгении Николаевне?..

Руфин (смешавшись немного). Да, господин!.. Теперича она встретилась мне: «Господин Руфин, говорит, если вы желаете, то можете жениться на мне!»

Бургмейер (со сверкнувшим гневом в глазах). С какого же повода она могла сказать тебе это?.. Стало быть, ты прежде говорил с ней что-нибудь подобное?

Руфин (покраснев в лице). Как же я, господин, мог говорить с ней?..

Бургмейер. Но отчего же у тебя глаза забегали и все лицо твое загорелось заревом?

Руфин. Господин, я очень боюсь, что не прогневал ли вас совершенно!

Бургмейер (берет себя за голову). Теперь, кажется, все начинает для меня проясняться!.. (Показывая публике на Руфина.) Он поэтому… взят был Евгенией вместо Куницына, и вот почему он так всегда умиротворял меня по случаю разных долгов ее!.. И я таким образом совсем уж кругом был в воровской засаде… (Повертывается вдруг к письменному столу, проворно берет с него револьвер, подходит с ним к Руфину, хватает его за шиворот и приставляет ему ко лбу револьвер.) Говори: ты был любовником Евгении Николаевны?

Руфин (дрожа). О, нет, господин!

Бургмейер (почти с пеной у рта). Говори! Иначе я тебя, как собаку, сейчас пристрелю, если ты хоть минуту станешь запираться…

Руфин (склоняясь было на колени). Виноват, господин, я только влюблен в нее был и глазки ей делал.

Бургмейер (не давая ему стать на колени и продолжая держать его за шивороток). А обокрасть меня сбирался вместе с нею и бежать за границу?.. Признавайся, или я немедля спущу курок!

Руфин (совсем потерявшись). Это она, господин, говорила мне: «Уедем, говорит, и возьмем из этого шкафа деньги!» – «Зачем, говорю, у вас свой капитал есть!»

Бургмейер (тряся его). Отчего ж ты мне не сказал об этом и не предуведомил меня?.. Я тебя от голодной смерти спас!.. Я тебя вырастил… воспитал!.. Я хотел тебя сделать наследником моего состояния, а ты вошел в стачку с ворами, чтоб обокрасть меня! Убивать я тебя не стану: из-за тебя в Сибирь не хочу идти!.. (Бросает в сторону револьвер и кричит.) Люди! Люди!

Вбегают лакеи.

Бургмейер (почти швыряя им в руки Руфина). Посадить его в каземат, в подвал!.. И полицию ко мне скорее. Полицию!..

Руфин (едва приходя в себя). Господа лакеи! Господин повышибал мне зубы!.. Окровянил меня!.. (Плюет себе на ладонь и показывает ее лакеям.) Вот же кровь моя!

Бургмейер (с неистовством). Тащите его сию же минуту!

Лакеи тащат Руфина. Он продолжает восклицать: «Господин окровянил меня!.. Я буду жаловаться на него!»

Явление XI

Бургмейер (один). И этот обманул меня!.. У каждого из поденщиков моих есть, вероятно, кто-нибудь, кто его не продаст и не обокрадет, а около меня все враги!.. Все мои изменники и предатели! Мне страшно, наконец, становится жить! На кинжалах спокойно спать невозможно. Мне один богом ангел-хранитель был дан – жена моя, но я и той не сберег!.. Хоть бы, как гору сдвинуть, трудно было это, а я возвращу ее себе… (Громко кричит.) Кто там есть!.. Введите ко мне опять этого Симху.

Явление XII

Два лакея вводят Руфина под руки.

Он дрожит, как осиновый лист, между ними.

Бургмейер (Руфину). Послушай, мошенник!.. Я думал сто тысяч истратить на то, чтобы сослать тебя на каторгу!.. Но я все тебе прощу!.. Все! Понимаешь?.. Я позволю тебе жениться на Евгении Николаевне, даже дам тебе приданое за ней, только разлучи ты Мировича с моей женой и помири ты меня с нею.

Руфин (сейчас же оправившийся и совсем как бы не битый). Господин!.. Но как же мне сделать то, я не знаю.

Бургмейер. Врешь, врешь!.. Ваша жидовская порода через деньги миром ворочает, а ты неужели не можешь помирить меня ими с одной женщиной?

Руфин (видимо начинающий кое-что соображать по этому предмету). Позвольте, господин!.. Теперь господин Мирович, может быть, уедет в Америку; он сам вам оставит Клеопатру Сергеевну.

Бургмейер. Да не поедет он, пойми ты это! Ведь у него не твоя подлая душа, чтобы за деньги продать любовь свою!

Руфин (как бы с некоторым остервенением даже). А тогда я скуплю его сохранную расписку. Я видел на две тысячи его расписку, я куплю ее и посажу его в тюрьму ею…

Бургмейер (смотря в упор на Руфина). Расписку? В тюрьму?.. (Отворачиваясь потом от Руфина и махая рукой.) Скупай! Сажай!.. Он больше чем свободу отнял у меня. Он отнял счастье и радости всей моей жизни, – сажай!

Руфин (совсем отпущенный лакеями и поднимая пред публикой обе руки). Посажу!

Занавес падает.

Действие четвертое

Внутренность избушки дачной в Зыкове. На одной стороне сцены дрянной письменный столишко с некрашеным деревянным стулом перед ним, а на другой – оборванный диванишко.

Явление I

Мирович (с сильно уже вылезшими волосами, в очень поношенном пальто и в зачиненных сапогах, в раздумье шагая по комнате). Что хочешь, то и делай: ни за дачу заплатить нечем, ни в городе нанять квартиры не на что, а службы все еще пока нет! Сунулся было попроситься в судебное ведомство, – прямо дали понять, что я увез у богатого подрядчика жену и за это промиротворил ему. Каким же образом дать такому человеку место? Впрочем, нашлась какая-то сердобольная компания «Беллы». Сама, неизвестно с какого повода, прислала вдруг приглашение мне, что не желаю ли я поступить к ней на службу с тем, чтоб отправиться в Америку: «Вы-де человек честный, а нам такого там и надобно»… (Грустно усмехаясь.) Очень благодарен, конечно, за такое лестное мнение обо мне, но все-таки этого места принять не могу. Если бы один был, то, разумеется, решился бы, а тут где? У меня на руках женщина, и здесь еле перебиваемся, а заедешь в неизвестную страну, рассоришься как-нибудь с компанией и совсем на голой земле очутишься. Да. Стоит человеку шаг только один неосторожный сделать, так уж потом ничем его не поправишь: ни раскаянием, ни готовностью работать, трудиться – ничем. Сгинь и пропадай он совсем. Однако что же я? Пора корректуру поправлять… (Снова с грустной усмешкой.) Корректором уж сделался, а то хоть с голоду умирай… (Подходит к письменному столу, садится за него и начинает заниматься.)

Явление II

Входит кухарка, толстая, безобразная, грязная старуха и порядком пьяная. Выйдя на середину комнаты, она останавливается, растопыря ноги.

Кухарка. Барин, а барин!

Мирович (не глядя на нее). Что тебе?

Кухарка. Тебя барин какой-то с барыней спрашивают.

Мирович (все-таки не глядя на нее). Меня?

Кухарка. Да, тебя. Он словно не русский. Черномазый такой, как цыган, а барыня с ним – та русская.

Мирович. Что такое русская, не русский? А Клеопатра Сергеевна дома?

Кухарка. Нету-ти, не приехамши еще. Они не Клеопатру Сергеевну спрашивают, а тебя.

Явление III

Во входных дверях показываются Евгения Николаевна, в прелестной шляпке и дорогом шелковом платье, и Руфин, тоже в новом фраке, при золотой цепочке, в белых перчатках и с новенькою пуховою шляпой в руках.

Кухарка (показывая им пальцем на Мировича). Вон он сидит сам!.. (Поворачивается и хочет уйти, но не попадает в двери, стукается головой в косяк и при этом смеется.) Не попала!.. (Откидывается в другую сторону и произнеся при этом.) Тела, стой, не разъезжайся! (Уходит.)

Мирович, поднявши при этом голову и увидя перед собой Евгению Николаевну и Руфина, приходит в удивление и привстает с своего места.

Евгения Николаевна (любезным и развязным тоном). Вы, Вячеслав Михайлыч, никак уж, конечно, не ожидали меня видеть.

Мирович (пожимая плечами). Признаюсь, не ожидал.

Евгения Николаевна (выходя на авансцену). Я знала, что Клеопатры Сергеевны дома нет. Нарочно так и приехала лично к вам… (Показывая на Руфина.) Рекомендую, это муж мой Руфин.

Мирович (еще с большим удивлением). Муж ваш?

Евгения Николаевна (несколько сконфузившись). Да, мы третьего дня только обвенчались.

Мирович (всматриваясь в Руфина). Я немного знаком с вами. Вы поэтому окрестились?

Руфин. Окрестился. Господин Толоконников был моим восприемником. (Слегка улыбаясь.) Я уж теперь Семион Измаилыч называюсь, по папеньке моему крестному.

Мирович. И денежную награду, вероятно, за это получите?

Руфин. Получу; пятьдесят рублей, говорят, дают. Я получу.

Мирович. Конечно. Зачем же терять? А у господина Бургмейера вы продолжаете еще быть приказчиком?

Руфин. Нет, я сам по себе живу.

Мирович. То есть как же? Как и тогда же сами по себе жили?

Руфин. Нет, теперь уж я совсем не у него.

Евгения Николаевна (сильно волновавшаяся от всех расспросов Мировича и перебивая мужа). Мы в совершенно отдельном доме живем. У мужа никаких даже дел нет от Бургмейера, кроме самых незначительных и, между прочим, вашего дела.

Мирович. Какого это моего дела?

Евгения Николаевна. Сейчас расскажу. Но вы, однако, позвольте нам поприсесть у вас. Сами вы нас не приглашаете к тому. (Мужу.) Садись.

Руфин сейчас же сел на один из стульев и только никак не мог сладить со своими неуклюжими и вдобавок еще в перчатки затиснутыми руками. Сама Евгения Николаевна, с чувством брезгливости смахнула с дивана пыль, уселась на него, вынула из кармана своего платья очень красивую папиросницу, взяла из нее спичку и папироску и закурила. Во всех манерах Евгении Николаевны, вместо прежней грациозной женщины, чувствуется какая-то чересчур уж разбитная госпожа, так что, усевшись, она сейчас же выставила из-под платья свою красивую ботинку и начала ею играть. Мирович также опустился на свой стул.

Евгения Николаевна (как-то в сторону и наотмашь, попыхивая своею папиросочкой). Прежде, Вячеслав Михайлыч, вы, как мне казалось, по крайней мере верили в мою дружбу, но теперь, я боюсь, вы разочаровались немножко во мне.

Мирович. Отчасти-с.

Евгения Николаевна. Очень жаль. Но настоящий визит мой, впрочем, надеюсь, опять убедит вас несколько в ней. Что я жила в доме у Александра Григорьича Бургмейера и что в последнее время рассорилась с ним, вы, конечно, знаете.

Мирович. Да-с, я слышал это.

Евгения Николаевна. И слышали тоже, что Бургмейеру ваш приятель Куницын, который бог знает каким лгуном уж тут является, наплел на меня целую ахинею. Бургмейер сначала всему верил, но теперь, кажется, несколько поколебался… (С иронической улыбкой.) Так что, даже наградивши меня маленьким приданым, постарался пристроить за своего бывшего управляющего, как обыкновенно старые богатые вельможи делали.

Мирович при этом презрительно улыбнулся.

Евгения Николаевна (заметив это). Что Куницын по своей ветрености способен все сделать, мне не удивительно, но говорят, будто бы он – что меня очень уж поразило – явился к Бургмейеру по вашему, между прочим, совету. Правда это или нет?

Мирович (подхватывая). Совершенная правда!

Евгения Николаевна (несколько опешенная этим). Вас, впрочем, я тут много не виню: вы сами, вероятно, были введены в обман, потому что я очень подозреваю, что всю эту историю выдумала и заставила Куницына рассказать ее Бургмейеру, собственно, ваша Клеопатра Сергеевна!

Мирович (уже строгим голосом). Как-с Клеопатра Сергеевна?

Евгения Николаевна. Почти уверена в том и сделала это затем, что сама желает воротиться к мужу. Этим словам моим вы, конечно, не поверите.

Мирович (тем же голосом). Вы не ошиблись!.. Я всем даже словам вашим совершенно не верю!..

Евгения Николаевна. Ваше дело, хотя я в то же время опять должна сказать, что про Клеопатру Сергеевну я только подозреваю, но что господин Бургмейер желает с ней сойтись, на это уж я имею положительные и неопровержимые доказательства.

Мирович. Он может желать, сколько ему угодно, это ему никто не мешает.

Евгения Николаевна. Но он, по видимому, кроме желания, имеет полную надежду привести это в исполнение… Первое его намерение было удалить вас куда-нибудь подальше отсюда. Для этого он упросил компанию «Беллы» сделать вам предложение ехать в Америку. Вы, я знаю, получили такое приглашение?

Мирович молчит.

(Продолжая.) Но вы, как я слышала, были так умны и проницательны, что поняли ловушку и отказались от этого прекрасного предложения; тогда господин Бургмейер решился употребить против вас более верное средство… Муж мой теперь налицо и может подтвердить то, что я вам говорю… Он велел ему скупить какое-то взыскание на вас, по которому ежели вы не заплатите Бургмейеру, то он поручил мужу посадить вас в тюрьму, и тогда уж, конечно, Клеопатре Сергеевне очень удобно будет возвратиться к супругу своему.

Мирович (со вспыхнувшим лицом). Что господин Бургмейер готов мне сделать всевозможное зло, я никогда в этом не сомневался.

Евгения Николаевна. Н-ну! Может быть, тут и не один Бургмейер виноват… Я, собственно, затем и приехала, чтобы повторить вам несколько раз: «Остерегитесь и остерегитесь!..» (Обращаясь к мужу.) Но скоро ли же будут взыскивать с господина Мировича?

Руфин. Скоро! Господин Бургмейер приказал спешить мне… Исполнительный лист выдан судом! Сегодня или завтра по нем станут взыскивать!

Евгения Николаевна. Уже!.. (Мировичу.) Поэтому сегодня или завтра вы окончательно убедитесь…