Еврей в хорошем смысле этого слова. Биографическая повесть в трёх частях и двух приложениях о юности, дружбе, любви и многом другом

Посвящается нашим родителям

Иллюстратор Марк Райхинштейн

© Алексей Иванов, 2023

© Марк Райхинштейн, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4496-3644-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Слыхали? Рабинович-то, оказывается, еврей!

– Что, занял денег и не отдает?

– Да нет, в хорошем смысле слова…

(Анекдот)

Не завидуй другу, если друг богаче,

Если он красивей, если он умней.

Пусть его достатки, пусть его удачи

У твоих сандалий не сотрут ремней.

(Игорь Северянин)

Предисловие

Эта книга появилась на свет благодаря двум достойным джентльменам. Первый их них – мой школьный друг и один из героев данного произведения. Со вторым я познакомился уже в более зрелом возрасте, он тоже очень приличный и неглупый человек, успешный бизнесмен, знает в совершенстве английский язык, а иногда даже албанский. Так получилось, что за бокалом вина я обмолвился им о своей мечте написать книгу. Совершенно неожиданно эта идея их обоих глубоко взволновала (остаётся только догадываться, что стало этому причиной: алкогольные пары или любовь к литературе).

И вот, после того, как они достаточно настойчиво и убедительно предложили свою помощь в этом проекте, мне, как юноше Сантьяго из «Алхимика», стали везде видеться «знаки». По телевизору мне стали попадаться фильмы, в которых главные герои занимаются писательством. Например, «Малавита», где Де Ниро в роли бывшего мафиози, скрываясь от бывших сообщников, начинает писать роман. Дальше в телевизоре натыкаюсь на лекцию Дмитрия Быкова «Писатель и блог: перспективы» – опять «знак». Ну, и в довершение всего одна хорошая знакомая написала и выпустила книгу про туризм, правда, не художественную, а скорее информационно-познавательную. В общем, по совокупности всех этих событий я решил, что «сикомор, выросший на месте ризницы в разрушенной церкви» уже предо мной, и начал работу. (Кстати, магия дебютов в годы возраста с двумя одинаковыми цифрами имеет место быть в моей жизни: в 55 я начал писать книгу, в 44 зарегистрировался как индивидуальный предприниматель, в 33 впервые сел за руль, в 22 вышел на свою первую работу, в 11 лет я первый раз занялся… ну, это не так интересно.)

Надо сказать, это был очень непростой период. Во-первых, в силу того, что писательский труд – это всё-таки не мой привычный modusoperandi (в переводе с латыни «образ действий»). Я человек дела, и, после того как цель поставлена, план её достижения разработан, сроки и ресурсы определены, я обычно начинаю достаточно активно проводить какие-то мероприятия, совещания, встречаться с людьми и так далее. Здесь же я был один, передо мной лист бумаги, карандаш, клавиатура ноутбука… и всё. Никаких тебе встреч, командной работы, мозговых штурмов – только ты. Нет, конечно, план книги тоже был составлен, заметки-наброски сделаны, и процесс, что называется, пошёл.

Но через какое-то время появился другой «айсберг», о который чуть не разбился мой литературный корабль – это творческий ступор. Спустя энное количество дней идеи подиссякли, писать стало очень тяжело. В пору было, как герою Николсона в фильме «Сияние», набивать одну фразу: All work and no play makes Jack a dull boy (нескончаемая работа без отдыха и развлечения делает Джека скучным малым). Однако очень уж не хотелось становиться этим «скучным малым», тем более что английское словосочетание dull boy сильно похоже на нашего «долбоёба», а им-то точно не хотелось быть. Пришлось немного изменить подход – поскольку повесть фактически автобиографична, я стал в общении с друзьями наводить их на разговоры об описываемых событиях, вытаскивать детали, иногда проговаривать фрагменты текста, проверяя реакцию.

В итоге спустя несколько месяцев трудов, сомнений, мучений и бессонных ночей рукопись была готова. Она перед вами. Читайте и, как говорится, не судите строго. Удачи Вам и хорошего времяпрепровождения.

Часть первая: «Школа»

Глава первая, в которой рассказывается, как всё началось и немного про разведчиков

Мы познакомились много лет назад 1 сентября, когда учились в 9 классе. Тогда начало учебного года еще не называли торжественно Днем знаний и не устраивали всяких разных открытых уроков и прочих показательных мероприятий. А потому мы просто сидели в нашем классном кабинете математики, пялились на девчонок, которые сильно похорошели за лето, бухтели между собой и предвкушали, как через час мы по-взрослому отметим это знаменательное событие, распив бутылку какого-нибудь «плодово-выгодного».

В это время дверь в кабинет отворилась, и в класс вошла наша завуч по фамилии Абель. Если кто не помнит, то такая же фамилия была у советского разведчика, который делал небольшое предисловие к фильму «Мёртвый сезон» про, собственно, наших разведчиков и их шпионов. Так вот, даже если бы я не смотрел этот фильм, я всё равно был бы уверен, что она, то есть завуч, параллельно работала в разведке или в крайнем случае в контрразведке, поскольку знала она всегда всё и обо всех. Ну а вслед за ней в помещении появился Сёма (тогда мы, конечно, ещё не знали, что это именно Сёма). Точнее было бы сказать, что сначала появился его роскошный нос и уж затем через пару секунд сам его обладатель. Завуч представила его, после чего он с лёгким прищуром оглядел класс, типа выбирая куда сесть, и не одно девичье сердце дрогнуло от этого взгляда, потому что Сёма был дьявольски красив.

Едва прозвенел звонок, я со товарищи пошли знакомиться с новеньким.

– Алексей, – сказал я, протянув руку.

– Семён, – ответил он рукопожатием.

– Рубль есть? – спросил я.

– Есть, – ответствовал Сёма.

– Пить будешь?

– Буду.

С тех пор наши пути не расходились.

Глава вторая: про способности и не только

Сёма с детства был очень способный ребёнок и за это сильно не любил своих родителей. Ну как сильно? Ну не так уж сильно и не то чтобы не любил, а так – немного обижался за то, что они эти способности в нём разглядели и отдали его сначала в музыкальную школу, а потом ещё и в художественную студию. Из-за этого Сёма считал, что у него не было детства и в знак протеста в шестом классе практически одновременно начал курить, выпивать и вести половую жизнь. Если первые два факта легко проверялись и подтверждались, то в отношении третьего мы, а именно я и ещё два наших друга, о которых речь пойдёт чуть ниже, высказывали определённые сомнения. Но Сёма развеял наши сомнения, предъявив в школьном туалете к осмотру своё достоинство и уверенно указав на нём некие анатомические особенности, доказывающие, что он уже не мальчик, но муж. Кроме того, он показал (правда, издалека, попросив не подходить, «чтобы не смущать человека») девчонку, которая, собственно, и помогла ему в этом превращении. Такие аргументы не могли не подействовать, и Сёма безоговорочно был записан в половые гиганты. Данная победа позволила Сёме простить маму и папу за безвозвратно потерянное детство.

Здесь, чтобы Вы, читатель, лучше понимали важность вышенаписанного, сделаю небольшую ремарку – я, например, после шестого класса был отправлен во всесоюзную пионерскую здравницу «Артек» как отличник и активист. Почувствуйте, как говорится, разницу… А вот дальше вы увидите, как эта разница нивелировалась.

Глава третья, в которой появляются ещё двое

Теперь нужно представить ещё двух молодых людей, которые оставили глубокий след в наших с Сёмой судьбах, равно как, смею надеяться, и мы в их.

Звали их Вячеслав и Аркадий. Просматривая школьные фотографии, я абсолютно точно восстановил, что Аркаша пришёл к нам в четвёртый класс, а Слава в середине седьмого, в аккурат после зимних каникул. Я же учился в нашей школе с первого класса. Таким образом, компания наша в её финальном, так сказать, варианте образовалась не сразу. Мы словно приглядывались какое-то время друг к другу для того, чтобы, сойдясь, не расставаться многие годы.

Славик к тому времени занимался баскетболом и делал в нём приличные успехи. Именно к началу девятого класса он вдруг неожиданно вытянулся и стал выше всех нас ростом, хотя мы тоже на физкультуре стояли в самом начале строя, а нашу компанию, кстати, однокашники, в основном девчонки, за глаза даже называли шлангами, ну, в смысле, что все длинные были. У Славика были изумительные кудри до плеч и какие-то особенно детско-наивные глаза с лёгкой косинкой, что и привлекало к нему внимание девушек в то время. И то и другое он, к сожалению, сейчас потерял в силу частичного выпадения волос, а также при помощи успехов современной офтальмологии, зато приобрел много других положительных качеств, с лихвой перекрывающих два вышеописанных и по-прежнему притягивающих к нему внимание девушек, разве что возраст их стал постарше… но ненамного.

Аркаша, по моему мнению (и не только моему), был единственным, кто мог соперничать с Сёмой по красоте. Сдаётся мне, что парни это тоже понимали и заключили друг с другом что-то вроде пакта о ненападении, ну, типа с сильным противником лучше дружить. Единственным моментом, омрачавшим жизнь Аркаше, был тот факт, что он получил первый сексуальный опыт на год позже Сёмы, после седьмого класса. Произошло это на школьной практике в совхозе, однако этому случаю, а также многим другим аналогичным, будет посвящена целая глава.

Нашу четверку я бы назвал скорее мушкетёрской, чем ливерпульской, потому что музыкальный слух из нас всех был только у Сёмы. А вот пошалить, выпить вина, приударить за прекрасным полом и, вообще, влипнуть в какую-нибудь «историю с подвесками», аки мушкетёры, мы готовы были всегда и с удовольствием.

Глава четвёртая: про школу и учителей

Писать эту главу было неимоверно трудно, я не один раз переделывал текст. Очень не хотелось кого-то забыть или обидеть, в общем, что выросло, то выросло.

Надо сказать, что в целом со школой нам повезло. Номер у неё был – сорок два. Расположена она была в центре, здание старой довоенной постройки, школа открылась в сентябре 1936 года. В войну, кстати, в ней был госпиталь. А еще в то же примерно время в школе преподавала немецкий язык сестра писателя Булгакова, Варвара Афанасьевна. С неё был написан образ главной героини романа «Белая гвардия» Елены Тальберг.

Процент поступивших из неё в ВУЗы был традиционно высоким. За этим, собственно, Сёму родители и пристроили к нам, чтобы к его высокохудожественным способностям добавились бы и ещё какие-никакие знания, дабы он смог всё-таки поступить в институт. (Сёма, правда, утверждал, что он просто сам захотел к нам, поскольку из предыдущей школы его отчислили за то, что в 8 классе после экзаменов на выпускной дискотеке он в составе вокально-инструментального ансамбля сыграл Гершвина на электрооргане… носом. На мой взгляд, это вряд ли могло случиться даже «после трёх бутылок портвейна „Агдам“ на всех», как, опять же, говорил Сёма. Хотя вот сейчас я бы уже не стал так категорически утверждать, учитывая размер его носа.)

Педагогический коллектив тоже был проверенный, старой, извините за каламбур, школы, молодежи фактически не было. Почти всех их я помню по имени-отчеству (за остальных друзей не скажу, но я помню). Между собой мы, естественно, называли их только по именам, исключение составляла лишь учительница по биологии, милейшая женщина. Дело в том, что во времена нашей учебы в четвертом классе вместе с программой «В мире животных» нам показывали очень интересный сериал про животных «Дактари». Так вот, одной из главных героинь сериала была шимпанзе Джуди. А та самая биологичка внешне действительно напоминала обезьянку. И вот однажды кто-то (уже и не вспомню кто) впервые назвал её именем той шимпанзе. С тех пор это прозвище переходило с ней от одного выпуска к другому до самого выхода на пенсию.

Классными руководителями у нашей параллели были три учительницы: русского языка и литературы, химии и математики. Начну с нашей классной дамы – математички. Была она чуть старше наших родителей и такой же суховатой, как её предмет. Самыми тяжёлыми для нас днями однозначно были дни родительских собраний, потому что добрых слов про любого из учащихся на них практически не звучало, зато критики было больше, чем достаточно. Такой вот был у неё способ мотивации, слегка односторонний.

Руководительница «А» класса, литераторша, внешне была просто Мерлин Монро – блондинка, всегда при макияже, ярко одетая, улыбающаяся, она заставляла трепетать наши неокрепшие юные души и вполне уже крепнувшие… сами понимаете, что. Вишенкой на этот сексапильный торт была её привычка вольготно располагаться во время урока за своим учительским столом, закидываю ногу на ногу. При этом открывался вид на эти шикарные части её тела… выше чулок. Это уж точно было зрелище не для слабонервных, особенно для тех, кто сидел на первых партах. На них обычно сажали либо очкариков, либо двоечников. Так вот, один из таких разгильдяев (Андрюша, по-моему) впервые в своей жизни покраснел именно в такой момент на уроке литературы.

«В» классом руководила химичка. Она была самой старшей из троих и самой жесткой. Однажды она на месяц выгнала со своих уроков одного из учеников за то, что он неуважительно высказался о химии как о науке. Лично я её просто боялся, хотя вполне себе неплохо знал предмет. Думаю, что я был не одинок в этом чувстве, потому что, когда в начале урока она начинала обводить класс своим взглядом, выбирая, кто будет отвечать, все головы, как созревшие колосья, начинали клониться к партам, пытаясь уйти с линии огня. Чтобы лучше понять это чувство, представьте себе кобру перед броском. Сравнение, может быть, не очень лестное, но, как мне казалось тогда, да и сейчас тоже кажется, достаточно точное.

Такими вот в основном были наши учителя. Как я уже говорил, кого-то из них мы боялись, кого-то в глубине души уважали, но вот любили ли мы кого-то из них… сомневаюсь. Наверное, потому, что сами не особо чувствовали их любовь. Возможно, кто-то из моих однокашников, читая эти строки, со мной не согласится. Спорить не буду, это только мои впечатления и воспоминания.

Случались, однако, и исключения из правил, расскажу о них чуть подробнее.

Одним из преподавателей физики был Михаил Пантелеймонович Бурлев, личность абсолютно потрясающая. Вся школа, от первоклашки до директора, звала его просто Пантелеймоныч. Когда он представлялся ученикам первый раз, это звучало примерно так: «Фамилия моя Бурлев: бур – это который все время бурит, а лев – это зверь, у которого грива, как у меня» (был Михаил Пантелеймонович лыс, как коленка). Он воевал, был ранен и сильно прихрамывал. Когда я смотрел фильм «Розыгрыш», был поражен сходством с ним героя Зиновия Гердта, у которого была небольшая роль преподавателя химии. Сходством не столько внешним (хотя хромота была у обоих), сколько внутренним, личностным. Интеллигентность, чувство юмора, оба учеников на «Вы» называют. «Вот бы познакомить их, – думал я, – а ведь Зиновий Ефимович еще и в госпитале лежал в Новосибирске, вдруг это была наша школа»… Но не сложилось. К сожалению, у нас Михаил Пантелеймонович не преподавал, и, по сути, по-серьёзному, именно по учёбе, пересеклись мы всего один раз на выпускном экзамене по физике, где он был в комиссии. Ответил я вроде неплохо, хотя и волновался. После экзамена он подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Специально хотел Вас послушать. Понравилось. Удачи Вам». Безмерное счастье… Такой вот был замечательный человек.

Чтобы перейти к описанию следующего незаурядного педагога, я вынужден сделать небольшое отступление, вам будет понятно для чего. Когда СССР уже доживал последние месяцы своей истории, я по протекции Славика перешел работать из проектного института в некую коммерческую структуру, которая, в свою очередь, являлась частью другой коммерческой структуры. Но суть не в этом, а в том, что весной 1991 года я оказался в командировке в городе Одессе. Моим напарником оказался мой однокашник, только годом старше. Был он человеком правильной закалки (два года возглавлял школьный комитет комсомола) и был не дурак выпить. Тут наши интересы полностью совпадали, что мы и делали практически каждый вечер, а спустя какое-то время и каждый день. Как вы понимаете, выпивать молча – это пьянка, а под разговор – общение. И вот, когда темы политики, женщин, спорта и многие другие уже были исчерпаны, я неожиданно для себя спросил: «Старик, а что тебе нужно для хорошего отдыха?» Ответ был неожиданным: «Лёха, совсем немного: ромашковое поле, пачка сигарет и книга хорошей русской классики». Я был в шоке, потому что тогда я русскую классику, как бы помягче сказать, просто не понимал (да и сейчас, честно говоря, понимаю не очень и не всю).

А вся разница заключалась в том, что литературу ему преподавала не наша, а другая учительница – Софья Яковлевна Некрасова. И её тоже вся школа звала просто Софой. Софья Яковлевна бы высокой и дородной женщиной, но самыми выразительными в её облике были глаза. В них, как сказал однажды Сёма, была сосредоточена вся столетняя боль еврейского народа (правда, он так сказал про одну из своих младших дочерей, но к Софе это тоже очень подходило). Когда она двигалась по коридору, смолкал шум, баловники затихали, все невольно расступались и только что не кланялись – это шла царственная особа, перед ней благоговели и преклонялись.

Вообще, наверное, школу мы, скорее, любили, ну, или не любили, а гордились, или даже не гордились, а просто были носителями некой общности типа как выпускники Кембриджа, там, или Оксфорда. «Ты где учишься?» – «В сорок второй!» И это звучало и гордо, и престижно, и… вообще. Про нелюбимую школу никто не напишет стихи-частушки, а про нашу были:

 
Стоит на проспекте
Вроде сарая
Наша родная
«Сорок вторая».
 

Правда, к концу нашей учёбы в этот текст было внесено небольшое изменение. Произошло это после того, как какой-то ухорез покурил под лестницей, а плохо затушенный окурок, видимо, от большого ума, засунул в бочку с остатками нитрокраски. Огня-то большого не было, но дыма, причем ядовито-черного, было столько, как будто подожгли небольшой заводик по производству резиновых изделий. В результате все учащиеся от мала до велика потом отмывали стены на лестничных пролетах с первого этажа до четвертого, а стишки приобрели такой вид:

 
Стоит на проспекте,
Никак не сгорая,
Наша родная
«Сорок вторая».
 

Глава пятая: про одноклассников и прозвища

Рано или поздно в любом подростковом социуме, а уж тем более в школе, начинают появляться прозвища. Придумываться они могут по-разному. Самое простое – как производная от фамилии или, реже, имени. Например, у нас в классе учился парень по имени Андрей, но из букв его фамилии настолько чётко складывалось – Гоша, что по-другому его уже никто и не называл.

К слову, до того, как попасть в нашу «четверку», я дружил «в тройке», в которую как раз и входил Гоша-Андрюха и еще один мальчик Дима, который уже в то мальчиковое время выглядел очень взросло, лет эдак на 18. Мы, кстати, это обстоятельство частенько использовали во вполне определенных целях, которым, впрочем, будет посвящена отдельная глава.

Другой вариант возникновения прозвища можно назвать «из детства». Классическим литературным примером является Киса Воробьянинов, который имел неосторожность сообщить о своем прозвище товарищу Бендеру. Свой Киса оказался и у нас в классе. Звали его Вадим, и, вспоминая его, мне кажется, что тогда внешне он был сильно похож на актера Дэнни Де Вито в фильме «Близнецы». Тоже небольшого ростика, длинные волосы, суетные манеры и такая же склонность ко всякого рода авантюрам. И вот как-то раз Вадик тоже имел аналогичную неосторожность сказать в приватной беседе с нами, что родные и близкие зовут его Муля. Мы тут же провели лингвистическое расследование, в ходе которого выяснилось следующее: владельцев имени Вадим иногда сокращенно зовут Дима, а нашего еще и ласково – Димуля. Однажды кто-то опустил первые две буквы, и получилось Муля. Излишне говорить, что и все одноклассники тоже стали Вадику «родными и близкими». Надо сказать, что Муля довольно часто говорил необдуманные вещи. Помните об ученике, который на месяц был изгнан химичкой с её уроков за то, что неуважительно высказался о химии как о науке, не имеющей особого практического применения (цитата практически дословная). Это был Муля, ну, а о том, как было вымолено прощение, знает только он сам.

Еще один очень распространенный метод – давать прозвища по каким-то внешним параметрам (про обезьянку Джуди я уже писал). Так вот, двум моим друзьям их прозвища пришли именно этим путем. Придумал их, как вы, наверное, догадываетесь, я. Славика, например, все звали Малышом. Ну, действительно, как еще звать человека, которому до двухметрового роста не хватает всего пяти сантиметров (к слову, сейчас в волейбольном мире также называют Диму Мусэрского, у того, правда, рост побольше – 2.19).

С Сёмой было всё не так просто, но, учитывая его внешнее сходство с грузинами, мною был предложен вариант Кацо (вот так это пишется по-грузински: კაცო и означает обращение к близкому другу). За время учебы это прозвище стало его вторым именем, а может, по большому счету и первым, даже наша «классная» иногда его так называла. Очень важным подтверждением моей, чего уж стесняться, выдающейся придумки был вопрос, который задал наш однокашник с вполне себе грузинской фамилией, заканчивающейся на «-швили»: «Слушай, а Кацо – он грузин или еврей?» – «Сам-то как думаешь?» – спросил я. Тот подумал и сказал: «Нет, всё-таки еврей».

А вот к Аркаше так ничего и не прилипло, даже не знаю почему. Может, потому, что он был практически идеальным, может, его просто боялись. Нет, я-то, конечно, не боялся, просто ничего в голову не приходило, ну не опускаться же до банального прозвища Красавчик. Пацаны бы не поняли, да и Аркаша не одобрил бы, наверное.

Чуть не забыл рассказать о своем «творческом псевдониме». Он как раз образовался еще одним, уже, если не ошибаюсь, четвертым способом, назовём его контентным. Так вот, я очень любил к месту да и не к месту тоже употреблять фразу э-э-э… «Врёшь, как Троцкий!» (знатоки помнят, что в оригинале эта чисто революционная поговорка звучит несколько иначе). И вот доупотреблялся я её до того, что так меня и стали звать – Троцкий. Причем тот же самый Муля через несколько лет после окончания школы окликнул меня на улице именно так. Потом, правда, долго извинялся, объясняя, что забыл, как меня зовут на самом деле. Да что там говорить – я даже на выпускной открытке расписался не своей фамилией, а псевдонимом. Вот примерно так:

В оригинале, кстати, автограф Льва Давидовича тоже выглядит симпатично, но это, так сказать, заграничный вариант, а я-то создал наш, отечественный.

И в заключение этой главы о некоторых наших одноклассниках расскажу историю, которая из школы пролонгировалась и в уже довольно взрослую жизнь. У нас в классе было два, что называется, записных отличника: Гриша и Женя. Нет, я тоже неплохо учился, но недочёты поведения сводили на нет это достоинство в глазах классной руководительницы и других педагогов. А эти ребята были практически «иконами стиля», медалистами. Они и в жизни дружили, вместе занимались лёгкой атлетикой. Так вот, когда уже, наверное, в постсоветские времена Сёма организовал собственную многопрофильную фирму, и Женя, и Гриша разными путями оказались у него в заместителях. Думаю, что на тот момент честолюбие Сёмы было полностью удовлетворено. Он, кстати, и мне предлагал кресло его зама, видимо, чтобы иметь, так сказать, полный комплект отличников в подчинении, но я от этого портфеля благоразумно отказался. С друзьями всё-таки лучше дружить, а не работать под их чутким, как говорится.