Loe raamatut: «Хозяйка мертвой избушки»
Глава 1 – Весточка из Дремучего Леса
Первый раз они появились в пятницу, после обеда. Алёнка сразу их увидела.
День выдался солнечный, на небе ни облачка. Мир стоял яркий, словно только созданный. По жёлтому полю ржи с шелестом ходили волны. Деревья на кромке леса столпились и, поскрипывая, качали кронами.
Посреди этой яркости – тёмное пятно. Часть поля словно выгорела, потеряла краски и… плоть.
Нет, там всё так же стелется по ветру рожь, растут среди неё васильки, вьётся тропинка. Но на всё это будто легла тень от плотной чёрной тучи.
Алёнка опустила корзинку с грибами и прищурилась, глядя вверх. Большие синие глаза отразили синеву небес. Туч не было. Солнце резало глаза и палило плечи. Всё как всегда. Но вот оно перед ней. Тёмное бесцветное пятно.
Захотелось вдруг проверить, если я пересеку границу и ступлю на этот участок без ярких цветов, будет ли там прохладно. Ведь под тучками всегда прохладно…
Заворожённая, сделала шаг. Босые ноги чуяли тёплую землю, штопаное перештопанное платье плескалось на ветру. Повязанный на шее плат с розовыми цветочками, наоборот, будто влип, не шелохнётся. Алёнка заправила под косынку выбившуюся прядь золотистых волос и ступила ещё раз. До пятна оставалась пара шагов.
И тогда она разглядела их. Тёмные, почти черные цветы пробивались, казалось, из иной реальности, смешивались со стебельками ржи и крохотными звёздочками васильков. Вернее не смешивались, а проходили сквозь них, как обычные растения проходят сквозь туман. Именно от этих черных цветов распространялась эта ужасающее пятно безликости.
"Дремучий Лес, это не простой лес. Он прорастает сразу в трёх мирах. В нашем, земном, в небесном ирее и подземном мире мёртвых. Поэтому Дремучий Лес способен появиться, где пожелает и может забрать, что хочет".
Алёнка вздрогнула и остановилась. Уф, наваждение! Едва не поддалась. Слова, которые вспомнились, произносил молодой женский голос. В груди потеплело. Мама! Тоненькие пальчики коснулись плата на шее.
Мама пропала много лет назад, когда девица была совсем крохой. Люди говорили, что она не может помнить её голос, но Алёнка твёрдо держалась за своё. Потому что розовый плат на шее и тихий голос из прошлого – всё, что осталось у неё от мамы.
Стараясь быть беспечной, отвернулась от пятна. Когда имеешь дело с Дремучим Лесом, первое правило – ни капли страха. Мы находимся в подлунном мире. Здесь нет места дремучестям. Если я не стану туда смотреть, цветы поймут, что они заблудились и вернутся к себе, где бы это "к себе" не было.
Алёнка подхватила корзинку и побежала по тропке к вершине холма, на склонах которого виднелись домики деревни, в которой она жила. Лишь в груди тихонечко затухал комок тоски. Будто прошла мимо чего-то родного и потерянного. Посреди тёмного пятна, словно уголёк посреди пепелища, вспыхнул розовый лоскуток. Вспыхнул и начал затухать.
***
Второй раз это было уже целое деревце.
Алёнка тащила с речки начищенные до блеска чугуны. Чугуны были тяжёлые, оттягивали руку, но работа была для девицы привычна. Трудно избежать грязной работы, когда ты сирота и тебе сделали одолжение, пустив в собственный дом. Про дом и, особенно, про одолжение любила говорить тётушка Параскова.
Впрочем, Алёнка не чуралась любой работы. Наоборот, она искала её. Не было в деревне людей, кому бы она не бралась помочь.
Прополоть грядки бабушке Дуне. Ведь она старенькая и одинокая. Донести коромысло с тяжёлыми вёдрами Марфуше, ведь та на сносях, а муж и его братья всегда в поле или в лесу. Залезть на дуб и снять с ветки орущего котёнка Ваську для Васьки сына старосты. Принести кузнецу Колуну в кузню воды, полить огород соседке Луне, сбегать за травами знахарке Севее, причесать гриву Серке, почесать толстые щетинистые бока Борьке, собрать разбежавшийся скот пастушку Малу…
Да мало ли дел у доброй отзывчивой души, коли все в деревне знают – стоит лишь попросить, Алёнка всё сделает. А что Параскова потом причитает и ругается так громко, что в соседней деревне слыхать, так то можно и перетерпеть. Дело то сделано.
Вот и сейчас Алёнка шла и размышляла, как бы тётушка не узнала, что задержалась с чугунами, потому что ловила для деревенских баб упущенное и увлекаемое течением белье.
– Ой, Алёнушка. Упустили, дуры мы такие. Лови скорее. Ха-ха-ха! – смеялись девки.
– Ловлю! Ловлю, матушки. Не беспокойтесь, – Алёнка бросила чугуны, которые чистила ниже по течению, и побежала собирать портки да платьишки.
– А мы и не беспокоимся, – хором отвечали девки. – Хи-хи-хи!
– Какая смешная. Неужели правда полезет в воду за чужим бельëм? – спросила самая молоденькая, даже моложе Алёнки.
– Для нашей Алёнки нет чужого, всë своë, – отозвались девицы хором.
– Глянь, полезла! – молодка едва с мостков не свалилась от удивления. – Сказывали мне, а я не верила! Вот так Алёнка, дурная девчонка! Хи-хи!
– Вишь, что с человеком деется, когда гол, как сокол, – важно пояснила самая старшая девица, – если за ним своего рода нет…
Подол платья ещё сырой, к босым ногам налипла пыль. Но Алёнка всё равно была рада. Угодила. Не дала детским штанишкам да платьицам уплыть по течению.
И вот теперь перед ней деревце. Небольшое, не выше неё, а сама то она крохотуля. Даром что семнадцать вёсен уже минуло. Деревце такое же тёмное и бесцветное, как давешние цветы. Кусты и трава вокруг шелестят на ветру, а листики дерева не шелохнутся. И правда в другом мире.
У Алёнки появилось желание протянуть руку и проверить, пройдёт она сквозь тёмные листики или же…
"Дремучий Лес, как живое существо. Деревьев много, а Дух один. Где одно деревце, там может быть и Дух всего леса. А встреча с духами ещё никого до добра не довела. Для человека они гибельны. Повстречаешь – отвернись и беги без оглядки".
Снова тот же голос. Может это мама в детстве рассказывала? Я запомнила и теперь вспоминаю. В груди скрутился тугой комок. До чего обидно, что помню лишь голос. Вот бы хоть одним глазком увидеть, как мама выглядела…
И тут деревце дрогнуло, будто попало под порыв сильного ветра. Хотя в подлунном мире ветер дул совсем в другую сторону. Издалека, будто из-за грани слуха донёсся сухой шелест. Дерево будто тянуло к ней тёмные ветви. Алёнка мотнула головой и отступила.
"Отвернись и беги без оглядки!"
Она и побежала, гремя чугунами. А в груди всё туже затягивается комок тоски. Порывы невидимого ветра прекратились. Ветви дремучего древа опустились, вместе с ними безжизненно повис яркий розовый лоскут.
***
Она так и не рассказала никому про эти два случая. Слишком серьёзно отнеслась к словам: "отвернись и забудь". Ей даже показалось, что всё сработало. Несколько дней прошли как обычно. Алёнка помогала каждому, кто попросит. Люди радовались, тётка Праскова кипела от злости.
– За что мне такая напасть?! – причитала она в последний день седмицы. – Дома ничего не делает, и ладно бы лентяйкой была. Так ведь для других столько работы исполняет!
Худенькая Алёнка выглядела раза в два меньше тётушки. На ней было латаное перелатанное платье и лёгкая косынка, больше похожая на рваную тряпку. Она молча переступала босыми ногами, глядя в землю. Пережидала.
– Дома порося не кормлены, зато в общем загоне у всех коней гривы расчёсаты. Кадка с водой пуста, а соседские девки хвастают, как Алёнка им грибы перебрать помогла. Хоть кол на голове теши. Ой, зачем я купилась на посулы твоей матушки? На кой взяла тебя?! Выгнать бы, поглядели бы, кто тебя из тех, кому за так работу исполняешь, к себе приняли.
Подобные посулы Алёнку не трогали. Уже лет пятнадцать тётка грозится её выгнать, а до сих пор не исполнила угрозу. Единственное, что приносило Алёнке боль – это поминание матушки. Тётушка Параскова наотрез отказывалась говорить о её матери Калине. Такое прорывалось у неё лишь в моменты большой злости.
Девушка погладила плат с розовыми цветочками, повязаный на шее. Это единственная вещь от мамы. Нет у Алёнки ничего дороже.
Параскова замолчала, окончательно выбившись из сил. Девица пыталась взять себя в руки, чтобы не выдать свои чувства. В этот момент во двор влетел паренёк лет десяти. Васька, сын старосты. Весь дрожит, как лист под дождём. Глаза по монетке.
– Батька… к себе… требует, – даже не отдышался, протараторил.
Параскова в последний раз недобро зыркнула на Алёнку и начала оправлять платье.
– Чего ему ироду… – тëтушка поймала взгляд паренька и поправилась. – Батюшке нашему заботливому, надобно…
Васька замотал головой.
– Нет. Вас не звали, – палец его уткнулся в Алёнку. – Её!
***
Посерёдке деревни Черёмушки располагалось просторное и ровное место. Детвора звала его – лысина, потому что располагалось оно почитай на макушке огромного холма и напоминало лысину на голове старосты. Не было в округе места выше, домики окружали её с юга и востока, с запада бросала петлю река Быстрянка. На краю лысины, как два рога, возвышались идолы Волоса и Ярилы, главных заступников и покровителей деревни. Оба вырублены из цельных стволов дуба. Волос суровый и бородатый, Ярила с улыбкой и развевающимися волосами. Был ещё идол Коши-Кощея, но он стоял у леса, поодаль от деревни. Туда ходили только когда поминали мёртвых.
Здесь же, на лысине, справляли праздники, сюда собирались на совет, когда староста желал выслушать мнение жителей. Вот и сейчас тут стояли самые именитые люди деревни. Кузнец Колун, широкоплечий, с прокопчённым лицом и руками. Первый охотник Хват в одеждах отороченных соболиными мехами. Тётка Севея, знахарка и ведунья. А вот и староста деревни дед Панас седобородый старик с, как уже было сказано, блестящей лысиной. С ним двое дюжих сынов: Прохор и Жит.
Но не собравшиеся привлекали к себе внимание. Огромное тёмное пятно шагов пять в диаметре красовалось в самом центре лысины, как раз напротив идолов. Суровый лик Волоса осуждающе зрел это непотребство. Ярило как обычно был весел и легкомысленен. Здесь не обошлось одним деревцем или парой цветков. Посреди деревни поднялась целая поросль деревьев, окружённых высокой, по пояс взрослому человеку, травой.
Несмотря на сияющее солнце, всё это выглядело блёкло и размыто. Деревья отбрасывали слабые тени, солнечные лучи проходили насквозь, значительно теряя в яркости. Собравшиеся держались от пятна на значительном расстоянии.
Алёнка с тётушкой приблизились.
– Параскова, – строго начал староста, даже не глянув на Алёнку. – Мать воспитанницы твоей? Она ведь с Колокольцев была?
Тётушка побледнела, собравшиеся ахнули и загалдели. Лишь лица старосты и знахарки Севеи остались спокойными и суровыми.
– Да как же? – пролепетала тётушка, переводя взгляд со старосты на знахарку и обратно. – Вы же сами сказали не говорить никому, иначе сиротку…
Она оглянулась на Алёнку. Девица поëжилась. Тётка никогда не была с ней добра, но и зла не держала. Теперь во взгляде метнулась настоящая ненависть. И страх.
Да нет. Показалось. Разве я могу внушать страх? Алёнка попыталась улыбнуться, как делала всегда, когда её хотели обидеть. Улыбка вышла блёклая, как тень от Дремучего Леса.
– Она же сгинула? Совсем сгинула? – сурово продолжал вопрошать староста Панас.
Алёнка перестала улыбаться. Внутри колыхнулось злое: "Нет! Не сгинула матушка!" Но она как всегда промолчала.
Тётушка часто закивала.
– Сгинула, как есть сгинула. И концов не нашли.
Староста склонился к ней, крепко ухватив за пухлую руку костлявыми пальцами.
– Как думаешь – в тот самый лес ушла?!
Он стоял спиной к потемневшему пятну и дёрнул головой, будто хотел оглянуться и передумал.
– Тот самый… – пискнула Параскова и ухватилась за подол, где были вшиты обереги. – Чур меня, чур!
Собравшиеся зашептались и сдвинулись. Алёнка приметила, что теперь они стараются быть дальше не только от тëмного пятна, но и от неё. Девица переступила босыми ногами и поëжилась. Непривычно и даже страшно видеть на всегда спокойных и надёжных лицах первых мужчин деревни, выражение растерянности и страха.
– Дедко Панас. Что случилось? Отчего вы меня не спросите…
– Цыц! – зашипел дед, вскинув палец. Он почти повернулся к Алёнке, да так и застыл, глядя мимо. Потом заговорил, вновь обратившись к Параскове.
– Там. Глянь…
Тëтушка покорно повернулась к тёмной рощице и прищурилась. Потом глаза её расширились. Она отпрянула, едва не шлёпнулась на зад.
– Чур меня, чур! Чур меня, чур! – руки едва не обрывали подол платья.
– Хватит! Не помогут твои обереги, – сказала знахарка Севея. – Коли Дремучий Лес явился, не кончилось бы всё, как в Колокольцах.
После этих слов на лысине воцарилась ледяная тишина. Слышно было, как кудахчет курица где-то на краю деревни и шумит ветер. Севея тихо добавила:
– Есть только одно средство…
Она быстро глянула на Алёнку и отвернулась, уставив взгляд на старосту. Остальной люд тоже не глядел на Алёнку, будто она разом сделалась табу.
– Я уже два раза видела это пятно, – пролепетала Алёнка. – Поступала, как меня учили. Не гляди и уходи…
Она не сумела поймать чей-нибудь взгляд. Все глядели либо под ноги, либо в сторону. Даже староста, который произнёс каким-то безжизненным голосом:
– А чего не рассказала?
– Так ведь сказано – забудь. Я и старалась… – Алёнка умолкла. Показалось, что говорит в пустоту. Она будто перестала существовать для деревенских.
– Чур меня, чур! – завопила вдруг Параскова, руки мяли почти обрывая подол. – Пригрела змеищу! У себя в доме! Чур! Чур!..
Глаза её неотрывно глядели на блёклое пятно. Алёнка посмотрела туда же и пошатнулась. Ствол крайнего дерева был чем-то перевязан. Чем-то очень знакомым…
Алёнка ухватилась за горло, будто задыхалась. Под ладошкой почувствовала узел плата. Того самого, который она держала в крохотной детской ладошке, когда её нашли посреди леса рядом с пропавшей деревней Колокольца…
– Мамочка…
На ветке дерева висел кусок ткани, точно такой же, как плат на её шее. Едва она поняла это, как серая ткань начала наливаться краской, вот уже цветочки на нем сияли так же ярко, как на её платке. Деревья и трава, наоборот, стали блекнуть и пропали. С тихим шелестом кусок ткани медленно опустился к ногам Алёнки. Серёдка лысины вновь была пуста. Дремучий Лес исчез, оставив подарочек.
Алёнка оглянулась. На неё никто не глядел. Они расходились, не разговаривая и не глядя друг на друга, словно приняли стыдное, но необходимое решение.
Глава 2 – Изгнание
– Алёнка, не понимаю я. Чего ты такая спокойная?!
Двое шли по лесной тропке. Первый – парень. Русые волосы причёсаны, хотя уже растрепались. Серая домотканая одежда расшита узорами да орнаментами. Рубаха и порты сияют чистотой и опрятностью, непривычной для леса. Ноги обуты в новенькие лапти, хоть парень и успел уже вступить ими в грязь.
Вторая – девица, маленькая, худенькая. Золотистые волосы убраны под косынку, которая больше похожа на тряпку. Платье штопаное перештопанное, на шее повязан розовый плат. На ножках… ничего. Босые у девицы ножки, исцарапанные да в синяках.
– А чего мне беспокоится? – беспечно отозвалась Алёнка.
– Как чего? Не на прогулку идём. Тебя же считай… – он смутился и умолк.
Вокруг высился лес. Деревья чередуются, сперва раскидистые лапы елей цепляются за рубаху и сыплют труху за шиворот, раздвинешь их – уже стволы сосен, высокие и гладкие. Вскинь голову, ветки высоко-высоко, не допрыгнуть, не долезть. Подлесок тоже разный. То ощетинится густой стеной жимолости, то совсем сойдёт на нет. А вон там целые заросли папоротника. Одно в этом лесу бесспорно. Кроны деревьев так густо переплетаются вверху, что неба не видать ни кусочка.
Алёнка не отвечала. Петрусь оглянулся и остолбенел. Девица с интересом разглядывала молодую ёлочку. Та будто специально спустила одну длинную раскидистую лапу до земли, а на краю повесила крохотную шишечку.
– Алёнка! Ты меня не слушаешь что ли?! – в сердцах притопнул парень. – Тебя ведь изгнали из деревни!
– Да ну, Петрусь, – замедленно отозвалась Алёнка, всё ещё жмурясь от запаха шишки. – Дедко Панас попросил меня пожить в охотничьей избушке. Когда всё закончится…
Петрусь аж поперхнулся.
– Ты чего, Алёнка, совсем дурная? "Когда всё закончится", – передразнил он. – На кого нацелился Дремучий Лес, такие люди не возвращаются, когда всё закончится.
– Так может оно и к лучшему – тихо проговорила девица. Пальчики теребили концы повязанного на шее плата. Теперь плат был целый. Она никому не позволила забрать кусок, дарованный лесом, хотя никто особо и не пытался. Тем же вечером аккуратно пришила его на положенное место и вновь повязала на шею. Теперь через плат в тело будто вливалась некая таинственная сила.
– Кому я нужна? – она вздохнула. – Тётка ругает, девчата насмехаются, а прочие жители, вон, отправили с глаз долой…
Петрусь так и встал. Вот тебе и дура девка. Про Алёнку всегда и все говорили, мол, не от мира сего, повредилась умом в детстве, когда мамка её пропала. Не понимает, де, ни насмешек, ни злости. На тебе. Всё она понимает.
Алёнка, казалось, уже забыла о произошедшем, увлёкшись на сей раз огромным муравейником. Мураши шустро сновали вокруг босых ног. На загорелом личике девицы играла беззаботная улыбка.
Петрусь медленно пошёл следом. Наверное, у неё просто нет другого выбора. Когда за тебя некому заступиться, легче вести себя вот так, чем постоянно страдать и ныть…
Он поглядел на её хрупкую фигурку, на босые ноги и латаное платье. Нахлынуло вдруг желание обнять, приголубить. Защитить.
А что? Настоящее мужское желание. Тятенька часто сетует, что де тебе, Петрусь ужо восемнадцать зим, а ты всё никак не повзрослеешь. Это ли не взрослость, взять на себя заботу…
Ага. Даст тебе мамка по хребтине хворостиной за такую заботу. Чай уже приглядела для тебя девицу из соседней деревни. Не такая спорая, как Алёнка, зато с сильным и богатым родом за плечами. Это ещё его, Петруся, станут оценивать, достоин ли.
Он поглядел в спину Алёнки. Эх, кабы к ней надо было сватать, всё было бы гораздо проще. Кроме тётки Парасковы, которая и сама рада бы избавится от такой обузы, за девку некому заступиться. А это значит…
В груди сделалось горячо. А ведь девицу и правда изгнали. Дремучий Лес не сегодня-завтра заберёт её, и следа не останется. Так сказала тётка Севея, а прочие кивали-соглашались. Поэтому и решили отправить её подальше от деревни в заброшенную охотничью избу. А ему, Петрусю, велели проследить, что дойдёт, назад не повернёт.
Но ведь до того, как Лес её заберёт, она никому не нужная будет жить совсем одна одинёшенька…
Мысли тёмные, недобрые нахлынули скопом и застлали взор. Пальцы скрючились, словно он уже удерживал её хрупкие руки, чтобы не вырвалась, не убежала…
Петрусь встал и тряхнул головой. Что за наваждение? Ему сделалось стыдно. И одновременно сладко от тёмных мыслей, что не ушли совсем, а притаились рядышком, совсем близко…
Страшась этих мыслей, глянул вперёд. Алёнка склонилась над гнездом незнакомых Петрусю птах. На лице умиление, губы вытянулись в трубочку и – фью, фью.
– Что за тупица мне досталась… – парень ощутил внезапную злость, будто в его душевных терзаниях виновата была она.
– Алёнка! – крикнул он. – В Дремучем Лесу живёт Баба Яга. Разве не она забрала твою мамочку?!
С приятным удовлетворением увидел, как окаменела её спина. Когда девица выпрямилась, лицо было бледным, а в глазах отразилась боль. Петрусь даже мимолётно пожалел о своих словах. Тут же пришло злое – сама виновата. Виновата! Виновата! В чем виновата, не смог бы сказать даже себе.
– Что ты знаешь об этом? – она повернулась к нему. Синие глаза сверкнули льдом. – Со мной никто не говорит про маму. Тётушка Параскова терпеть не может поднимать эту тему. Неужели ты что-то знаешь?!
Эта новая Алёнка настолько не походила на все, что Петрусь видел и надумал себе раньше, что парень испугался. Такая Алёнка пожалуй не даст ему спуску, коли он позволит взять вверх тёмным мыслям…
– Не знаю я ничего, – буркнул он и отвёл глаза. – Чего пристала…
Дальше шли молча. Он старался не глядеть на неё, а она больше не восторгалась лесными чудесами.
– Петрусенька, – проговорила девица. – Я понимаю, что у меня ничего нет, кроме меня самой. Но я всё для тебя сделаю. Всё что пожелаешь. Только скажи, что в деревне говорят про мою маму? Отчего скрывают от меня?
Парень встал, плечи горбились, потом он медленно обернулся. Алёнке потребовалось сделать усилие, чтобы не отпрыгнуть от него, настолько странным сделалось его лицо.
– Всё что угодно? – замедленно проговорил он. – Ты сама мне это предлагаешь?!
– Что "это"? – Алёнка твёрдо выдержала его взгляд и даже не отступила, когда он шагнул к ней, протягивая руку. – Ты ведь мне ничего ещё не предложил.
Вокруг резко потемнело. Петрусь застыл, не донеся руку до Алёнки. Та притихла.
Если в прошлый раз посреди деревни вырос Дремучий Лес, то теперь клочком сделался обычный мир. Тёмные бесцветные деревья окружали их со всех сторон, пятно твёрдой яркой земли с рыжей хвоей стремительно сокращалось.
– Лес пришёл за тобой, – придушено пискнул Петрусь. – А как же я?!
Голос его сорвался на визг. Он огляделся широко распахнутыми глазами. Тело парня била крупная дрожь.
– Там ещё есть тропочка, – сказала Алёнка. Он обернулся и увидел, что за их спиной и правда ещё не захлопнулось кольцо тёмных деревьев.
Поглядел на девицу, она стояла такая хрупкая и маленькая, но так твёрдо и такая внутренняя сила чуялась в её фигурке, что он вдруг разом позабыл все свои тёмные мысли.
– Идём со мной. Мы ещё успеем…
Он протянул руку. Под ногами ощутимо дрогнула земля. Парень резко умолк, прислушиваясь. Где-то далеко, на грани слуха раздавались удары, которые тут же отдавались через ступни по всему телу. Бам – бам! Бам – бам!
– Тише, – воскликнул Петрусь, и голос его снова сорвался. – Что это? Тсс! Слышишь?
А издалека нарастало: Бам – бам! Бам – бам! Подрагивание земли усиливалось. К нему добавились ужасные звуки. Скрип-скрип! Скрип- скри-ип!
Дремучая Чаща прямо перед ними захрустела, деревья спешно подались в стороны, расступаясь, словно скомороший занавес. За ними открылась мрачная дорога, над которой плыли клубы тумана, и подрагивала тёмнота.
Бам-бам! Скри-ип – скри-ип! – звучало уж совсем громоподобно. Во тьме зажглись два алых огонька, похожих на демонические очи. Они прыгали в такт шагам и разрастались. Петрусь сжался, что-то бессвязно скуля. Алёнка глядела на приближающееся чудище, словно ждала чего-то очень важного и решающего в жизни. Пальчики теребили конец нашейного плата.
Петрусь втянул голову в плечи. Глядел себе под ноги. Грохот приближался. Бах! В его поле зрения попала огромная лапа, покрытая ороговевшей толстой кожей больше похожей на кору древнего дерева. Длинные когти с хрустом перерезали толстенные корни, что скрывались подо мхом. От ужаса парень сжался ещё сильнее и с трудом заставил себя поднять взгляд. Перед ними стояла изба. Огромная тёмная изба на длинных страшных ногах.
Конёк крыши парил на фоне тёмного неба на уровне макушек деревьев, изба стояла на куске земли, который будто выдрали из самого глухого уголка леса и поставили на толстенные, как стволы сосен, ноги. Внизу из земли, словно юбка, торчало переплетение тёмных корней, каждый толщиной с руку. Петрусю почудилось, что корни шевелятся и тянутся к нему.
– Бежим, – голос парня дал петуха. Он ухватил подругу за рукав и дёрнул.
– Нет, – мягко ответила она. Её взгляд он запомнил на всю жизнь. В нем было извинение, за то, что она не идёт с ним. И прощение его невысказанных тёмных желаний.
Огромная изба надвинулась, ставни на окнах хлопнули, как пасти чудовищного зверя. Голову парня заполнил ужас. Петрусь заверещал, как умирающая белка, и без оглядки кинулся бежать по тонкой полоске реального леса. Блеклая Дремучая Чащоба медленно сомкнулась за его спиной.
Алёнка облегчённо выдохнула – убёг, и поглядела на избу. Пятно реального мира схлопнулось под её ногами, и что-то вдруг перевернулось в голове. Деревья и изба больше не казались блеклыми и бесплотными. Цвета мигнули и сделались насыщенными. Внутри стегнуло ледяным хлыстом. Лес забрал меня к себе, подумала она. Где бы это "к себе" не было.
– Здравствуй, Чудышко лесное, – громко произнесла она. – Я могу чем-нибудь помочь?
Изба присела на своих длинных корявых ногах, растопырив колена в стороны. Ставни окошек распахнулись во всю ширь, красный отсвет внутри притух. Изба почти коснулась тропы переплетением корней, которые с хрустом погрузились в землю. Ступеньки крыльца замерли прямо перед девицей. С громовым скрипом приоткрылась дверь.
– Ой, ой, ой, – Алёнка зажала уши – настолько пронзительный и противный был звук. Тут же спохватилась. – Прости, Чудышко. Наверное, я тебя обидела. Ты же не виновата, что у тебя дверь так громко скрипит. Надо смазать петлички и тогда…
При этих словах изба отпрянула и приподнялась на ногах, будто несказанно удивилась. Потом придвинулась ещё ближе, словно хотела полюбопытствовать, что за странный человечек встретился на пути. Теперь Алёнке даже пары шагов не пришлось сделать, чтобы коснуться крыльца.
– Ты меня приглашаешь? – обрадовалась девица. – Если у тебя внутри найдётся маслице, я смажу петли твоих дверей и окошек. Ты сможешь приветствовать гостей без этого противного скрипа.
Она шагнула на крыльцо, половицы тоже отозвались скрипом. Изба припала к земле и сжалась, словно ей было стыдно за своё состояние.
– Ничего, ничего, – шепнула Алёнка. – И половички поправим. Петрусь меня учил. Я умею.
Она проскользнула в приоткрытую дверь и пропала внутри тёмной избы. Та плавно поднялась на огромных ногах. Корни с хрустом выдирались из тропки, вниз падали комки земли и сыпалась хвоя. Изба двинулась вглубь леса, стараясь ступать мягко и аккуратно, чтобы не потревожить гостью.
