Loe raamatut: «Вождь чернокожих»

Глава 1. Как я попал в Африку.

Иван Климов стоял в порту Новороссийска и с мрачной тоской смотрел на море. Полтора года назад его выгнали с пятого курса Пятигорской фармацевтической академии. По официальной версии, за неуспеваемость и прогулы, а на самом деле, как это ни смешно, за разгульный образ жизни…, и это ещё мягко сказано.

Он смотрел на бурное море, с яростью бросавшее свои громадные волны на прибрежные волноломы и вспоминал произошедшие с ним события, которые, словно в ускоренном калейдоскопе, проносились перед глазами.

Школьные годы он провёл за усиленным изучением курса химии, биологии и других дисциплин, которые приходилось зубрить для того, чтобы поступить в институт. А потом учиться четыре курса, занимаясь не только учёбой, а ещё и мытьём пробирок, реторт, перегонных колб и, как высший пилотаж, протиранием столов, разъеденных химреактивами. И всё для того, чтобы эту работу ему зачли в качестве отработки прогулянных лабораторных занятий. А итог?

Уж о ком он не жалел, так это о девчонках, с которыми учился в фармакадемии. Их там было много, на любой вкус, размер, а также цвет волос. Были там и недотроги, и "оторвилы", и лапочки, и зайчики, в общем, хватало всякого зверья, в этой самой академии. Вот он и пользовался этим цветником, срывая нежные бутоны наивных девчонок, и увлёкся. Причём, до такой степени, что с треском вылетел из института.

Не помогла ни мать, работающая там же, главным бухгалтером, ни заступничество знакомых преподавателей, ни откровенно пытливый ум, с помощью которого он, даже пропуская лекции, умудрялся сдавать все зачёты, и даже экзамены, не меньше, чем на четвёрку.

Ничего не помогло. Больно родители у девочки оказались "неудобными". Девчонка-то была симпатичная, но не в меру наивная и влюбчивая. Вот её родители и не захотели принять выбор дочери и оценить помощь в её половом воспитании. И в категоричном тоне потребовали, чтобы он на ней женился.

Но, хоть девушка и была хороша, в планах у соблазнителя женитьбы не было. Вокруг ещё столько непознанного! А ему пришлось бы довольствоваться одним и тем же, каждый день, эх… Не хочу, как говорится, нюхать один и тот же бутон каждый день!

Родители девушки, узнав об отказе, а также, не сумев уговорить свою дочь написать заявление об изнасиловании, пошли в деканат, где в ультимативной форме потребовали его отчислить.

Их пытались увещевать, предлагали решить вопрос полюбовно, но где там. Отец, бывший командир батальона внутренних войск, расквартированного в Пятигорске, наотрез отказался решить вопрос полюбовно, пригрозив декану подать жалобу уже на институт, как кузницу разврата и сосредоточие вселенской похоти.

Декан доложил ректору, а ректор издал приказ по институту и Климова с треском выгнали, вручив ему справку о незаконченном высшем образовании, без возможности восстановиться.

– Ничё… сссынок… армия из тебя… бл… на, сделает… ещё человека! – сказал ему напоследок папаша поруганной девушки, и Иван распрощался с институтом.

Три месяца он провалял дурака, каждый день ругаясь с родителями, а потом, получив повестку, собрал небольшой рюкзачок и отбыл в военкомат, провожаемый рыдающей матерью и злым, хмурым отцом, который, слово в слово, повторил ту же самую фразу, что и отец девушки, но уже ему в спину. Правда, он выразился более прямо и очень грубо, без всякой, понимаешь… толерантности, к своему сыну. Больше его никто не провожал.

В военкомате новобранцев проверили по спискам, посадили в заказной автобус и повезли в районный военкомат. Там он болтался около недели, шарахаясь по разрешённой для них территории, во внутреннем дворе военкомата и живя в казарме, предназначенной для размещения призывников.

По ночам пил водку, запивая её сгущёнкой, вместе с курсантами, заступающими в наряд. Они же и покупали им эту водку. Водка стоила дорого, тройную цену, но призывников это не смущало, и заказы на неё сыпались на курсантов. Девчонок, правда, привести было нельзя, ни за какие деньги, но как-то он смог прожить и без них это время. Днём спал, валяясь на кровати, да временами вступал в драки, с такими же, как и он призывниками.

Иногда драки перерастали в побоища, особенно тогда, когда кавказцы начинали необоснованно "качать" права.

– Э… слющай, умный, да?!

Бились, утирали кровавые сопли, а потом мирились.

Наконец, его ожидание закончилось, и очередной "покупатель", приехавший набрать команду в часть, заприметил его и, просмотрев документы, записал в свою команду. Шагая в строю на автовокзал, в центре Ставрополя, а потом, усаживаясь в автобус, с надписью Моздок, Иван понял, что папаша его проклял. Ничем другим такие обстоятельства объяснить было невозможно.

Потом была учебка в Моздоке. Распределение в погранотряд и, наконец, застава, на которой он прослужил целый год, видя женщин только по телевизору и во сне. В руках он теперь держал не женское тело, а автомат.

Сначала было очень тяжело. Не высыпаться и подчиняться, скакать по горам, как горный козёл, ходить в наряды, ночные обходы границы, лежать в засадах. А потом привык, даже стало нравиться. Год пролетел незаметно и, демобилизовавшись, он вернулся домой. Попытался восстановиться в институте, но тщетно. История была ещё свежа, папаша оскорблённой дочери был бдителен, и ему пришлось, в очередной раз, утереться.

На заставе он подружился с несколькими парнями и, переписываясь с ними в соцсетях, получил предложение поехать на морском судне в заграничное плавание. На вопрос: – Кем? Ему ответили: – Что-нибудь придумаем, ну, например, судовым врачом.

Судовым врачом, конечно, не получилось, образование не то, а вот фельдшером взяли, после долгих мытарств и сдачи различных справок и анализов. Правда, должность на судне называлась не фельдшер, а подшкипер. Да и занимался он больше по хозяйственной части. Перед тем, как попасть на корабль, он прошёл ещё трёхмесячные курсы, да и много в каких конторах успел побывать, устраиваясь на судно.

Особенно, его порадовала сдача анализов на малярию и лихорадку Эбола. Откуда, блин, в Пятигорске Эбола. Но, видимо, работодателю виднее. И вот сейчас он стоял и с грустью смотрел на порт, прощаясь с Родиной. Завтра они отплывали, на какой-то ржавой посудине, под названием "Эритрея", куда он устроился подшкипером, а по совместительству, помощником судового врача. Судовой врач был эфиопом из Эфиопии (шутка). Негром он был, из Люксембурга.

Команда была интернациональной, а судно – обычный сухогруз, бороздивший океаны и моря, под флагом Панамы, возивший всякий хлам, начиная от старых танков, заканчивая старыми же, машинами. Сейчас он держал курс на Йемен, с грузом, находящимся в наглухо закрытых контейнерах, содержимое которых Климова совершенно не интересовало.

Его интересовала только зарплата, приключения и дешёвые чёрные девчонки, о которых он наслушался в порту от бывалых моряков и уже жаждал с ними познакомиться, особенно, после года вынужденного воздержания.

До "цветника", под названием Пятигорский фарминститут, он так и не добрался, поэтому решил изучить другие "палисадники", преимущественно из чёрного и сандалового дерева, а то всё берёзки, да осины. В прекрасном настроении он взошёл на борт судна, и старый сухогруз, отчаянно работая двигателями, двинул старое корыто вперёд.

Величаво окутавшись чёрным дымом из выхлопных труб корабельных дизелей, он дал длинный гудок и вышел в Чёрное море, а потом, через турецкие проливы, в Средиземное.

Они нигде не останавливались, торопясь в порт назначения и вскоре, преодолев Суэцкий канал, прибыли в Аден. Здесь им впервые выдали зарплату, но потратить её было негде и не на кого. Разгрузившись, сухогруз отправился дальше, намереваясь дойти до Карачи, что в Пакистане.

Но тут вмешалась её величество судьба, и их судно было захвачено сомалийскими пиратами.

Эти чернокожие отморозки, что-то болтая на смеси разных европейских языков, согнали команду в кучу, угрожая ржавыми калашами, и вполне новыми винтовками М-16, не ржавыми только потому, что были, действительно, новыми, и пластмассы в них было гораздо больше, чем в калашах.

После чего закрыли всю команду в трюме, где они стали ждать выкупа от владельца судна. Дни тянулись за днями, но никто не собирался их выкупать, а продукты уже стали заканчиваться. Наконец, в один из, вообще не прекрасных, дней их вывели на палубу и провели аукцион, по продаже пойманных дураков в разные руки.

Продавали всех белых. Чёрные были никому не нужны, либо они смогли как-то договориться. После аукциона, все проданные, подгоняемые ударами приклада в спину, были сброшены в моторные лодки и, с ветерком промчавшись по морю, были доставлены в Магадишо, где их пути разошлись. Каждого забрал свой покупатель… и вскоре все они растворились в чёрном беспределе бескрайнего африканского континента. Дальнейший путь Иван запомнил плохо. Его постоянно перепродавали, с непонятной целью, кормили плохо, ежедневно избивали, кругом царила страшная антисанитария.

Кажется, он попал сначала в Кению, потом в Конго, потом в ЦАР, то есть в Центральноафриканскую Республику, а потом в котёл. И да, его съели.

– О людоеде и диктаторе Бокассо слышали? – вот его последователи и съели его… белого человека. Белый, он потому и белый, что его мыть не надо.

Но история Ивана Климова на этом не закончилась, как это ни странно, а только началась.

В котле.

Последним его воспоминанием был чёрный котёл – вид спереди, а следующим – такой же котёл, только уже пустой, а сам он, развалившись на земле, во весь свой огромный рост, тяжко стонал, отравившись несвежим человеческим мясом и, видимо, умер от трупного яда, отравившего его организм, а душа Ивана Климова, зависнув вне времени и пространства, смогла найти лазейку и проникла в людоеда, отбросив события почти на двести лет назад. Примерно в 1880 год.

Я, Иван Климов, очнулся в не своём теле. Последним моим воспоминанием было осознание того, что меня сейчас съедят, и большой котёл, в котором закипала вода. Первым впечатлением, после осознания себя в новом теле, был вид такого же котла, только уже пустого, и ощущение жёсткой рези в животе. Осознание, кто я и где я, меня посетило не сразу.

Голова кружилась, живот жутко болел, а в теле была огромная слабость. Поднеся руку к глазам, я увидел, что она чёрная.

«Мама рОдная! Здесь точно не Крыжополь!»

Увидев пустой котёл, разбросанные тут и там обглоданные, с висящими лохмотьями мяса, человеческие кости, меня снова скрутил очередной желудочный спазм. Острая боль пронзила желудок, и я опять потерял сознание.

Очнувшись во второй раз, я попытался смириться со своим существованием в новом теле. Мозг пошёл вразнос от увиденного и от быстроты событий, захвативших меня целиком.

– «Ёшкин кот, ну что это за пипец!»

Оглянувшись вокруг, я увидел, что лежу в какой-то убогой лачуге, покрытой пальмовыми листьями. Лежал я на каких-то ветках, ворохом брошенных на грязный пол, вокруг отвратительно воняло. Возле меня суетилась чернокожая женщина, непонятного возраста. Увидев, что я очнулся, она замемекала на неизвестном мне языке.

– «По-русски говори… сука, по-русски!»

Сознание плавало, слова сливались, я их не понимал. Та же не успокаивалась и тыкала мне в нос глиняную чашку, с каким-то отваром чёрного цвета, похожим на дёготь, с отвратительным запахом.

– Уйди, ведьма! Да что за трэш-то такой, – чуть не плача, завопил я.

– Эх, папаша, сукин сын, это всё твои происки. Меня съели, съели только за то, что я оступился… всего один раз. Ну, пусть не один…, а несколько. Ладно, оступался я регулярно, но это не повод, чтобы меня съесть!

– Хотя, конечно, это я сам виноват. Напросился на корабль, чтобы мир повидать, на негритянок посмотреть, замутить с ними. Вот и замутил, смотреть на них тошно.

– Вот, одна из них тычет мне в нос каким-то отваром, страшная, как моя нынешняя жизнь. Зубов нет, кожа вся висит, даже то, что должно у неё торчать, и то висит. Хоть бы прикрылась чем то… бананом, хотя бы.

– Эх, попал, как куры в ощип, и с тем же успехом. Ладно, щотаб чикен, пора убирать сопли и наматывать их на кулак, авось побелеет.

Я посмотрел на плошку с варевом и, демонстративно зажав себе нос, выпил отвратительную жидкость. От неё меня передёрнуло всего и скривило. С шумом втянув в себя воздух, я громко выпустил его обратно.

– О, желудок заработал. Мясо переварил!

При воспоминании о том, какое мясо ел предыдущий владелец этого тела, мне опять стало плохо, но я справился. Неясное бормотание старухи, вдруг, стало разборчивым, и я стал её понимать, но и русский я тоже не забыл.

– О, хороший отварчик, хоть и жутко противный,– подумал я. Старуха же продолжала бормотать.

– Вождь сильный, вождь могучий, мой муж, самый сильный, самый здоровый.

– Чтоооо…, какой муж?! Иди ты на хрен, чёрная ведьма!

– Я не поняла, что говорит мой муж, он могуч, он уже меня хочет?

Подавившись от возмущения, а потом, очнувшись от такой наглости, я полчаса орал, возмущённый тем, что чёрная бабка нагло меня домогается, пока до меня не дошёл смысл того, что я сказал до этого. Это же только в русском языке сказанные слова имеют обратный смысл. А люди, не знакомые с этим его свойством, всё принимают за чистую монету.

Успокоившись, я начал её расспрашивать. Оказалось, я был младшим вождём одного из племён "банда", в самом сердце Африки. У меня было две жены, являющиеся подарком старшего вождя, когда они старели, их он сплавлял мне, а себе брал новых.

– Вот, сука, – снова в сердцах сказал я, причём, имел в виду не только старшего вождя, но и отца своей брошенной пассии, из-за которого я и оказался, в конце концов, здесь.

Эхе-хех, надо разруливать эту пикантную ситуацию, мне такие жёны не нужны, точнее, вообще, жена мне сейчас не интересна. По словам бабки, мне было где-то 20-22 года, ну и чувствовал я себя также, так что, хотя бы по возрасту, я попал куда надо, ну а в остальном, в остальном, всё было плохо.

Почувствовав себя лучше, я вышел из хижины и направился по убогой деревне, в поисках зеркала. Естественно, я его нигде не нашёл. Вокруг царила дикая нищета, и бегали голые дети. Один из них, внезапно настигнутый желанием, присел и тут же навалил целую кучу переработанного силоса. Ну, ё-моё, настроение, и так бывшее не ахти, испортилось ещё сильнее.

Плюнув, я перестал бродить по деревне и направился к широкой реке, чтобы рассмотреть себя хотя бы в ней. Вглядываясь в мутную, жёлтую воду, я ошарашенно молчал.

– Блин, ну как здесь жить!

Войдя в мутную реку, я еле успел отскочить, спасаясь от вылезшего из воды небольшого аллигатора. Ну как небольшого, метра три в нём было, точно. Громко матерясь, я вложил ноги в руки и помчался обратно.

Ночью пошёл дождь, и наутро, весь промокнув, а потом, сразу высохнув, из-за нестерпимой жары, я смог увидеть свое отражение в воде, набравшейся за ночь в глиняной миске.

На меня смотрело типичное лицо негра. С толстыми губами, как два пельменя, блестящими чёрными глазами, широким сплюснутым носом и короткими кучерявыми волосами на голове. Зубы были все в наличии, на удивление, крепкие и белые. Кожа не чисто чёрного цвета, а, скорее, коричневого. Телосложение мощное, с развитой мускулатурой, сильными ногами и перевитыми тугими узлами мышц руками. В общем, нормальное тело, за исключением лица.

Своих жён я выгнал, объявив им развод, на что они, плача и стеная, сказали, что будут на меня жаловаться старшему вождю.

– Ябеды!

Я демонстративно плюнул, но всё же задумался. Неприятности мне были не нужны, а старший вождь – это старший вождь, и я решил схитрить и отыграл чуть назад, сказав, что это временно. Всё же, здесь не Россия, а Африка – не матриархат, а дикое, даже не рабовладельческое, общество. И поэтому, всё побоку, а нормальные пацаны всегда договорятся. Ну, по крайней мере, я на это надеялся.

С утра, набродившись по унылой деревне, я пытался уяснить, чем же здесь все заняты, и что должен делать я. Кормили меня непонятной хренью, пока я не потребовал, чтобы мне показали, что я всё-таки потребляю внутрь себя. Оказалось, что это маниок, бататы и кукурузная мука, ну и мясо, от которого я отказывался. Мясо, в основном, было обезьянье, изредка, человеческое, ну и верх туземной гастрономии, козье или коровье. Но козы с коровами были те ещё доходяги.

– Ну что, козлы вы чёрные, кого будем жрать следующим? – хотелось мне крикнуть от злости.

Поэтому, мясо я пока не ел, ни какого, чтобы не ошибиться. Да и обезьяны – не самый лучший деликатес. Женщины ещё собирали личинок жуков, саранчу, пауков, вялили термитов. В общем, пытались разнообразить скудный рацион, как только могли. Бананов пока не было – не созрели. Короче, ходил я голодный, но зато, и в туалет ходил редко, а то гигиенические процедуры принимать здесь было весьма проблематично. А мыться в реке с крокодилами, было чревато.

Кстати, о крокодилах, наверняка, их мясо можно было есть, и это было не так противно, как обезьянье.

Деревня, в которой я оказался, была небольшой, в ней проживало около ста человек. Среди местного населения были, конечно, и воины, человек десять, а я был их вождём.

Уяснив своё положение среди этих дикарей, я прекратил бесцельно слоняться по деревне и потребовал своё оружие. Один из воинов с поклоном принёс его.

– Это что за палка-копалка?

– Это ваше копьё, вождь.

– Это копьё? А что за кусок дерьма на его конце?

– Это наконечник. И он не из дерьма, вождь, а из железа, которое нам милостиво выделил старший вождь.

Да, надо их научить говорить не вождь, а сэр, как-то это мне привычнее.

Копьё было кривым. Дерево, использованное для древка, не просушили, и поэтому оно искривилось в процессе эксплуатации. Наконечник был плохо прокованным, из железа отвратительного качества, и им можно было, скорее, не проколоть врага, а … затыкать до смерти.

Ну и извращенцы, эти негры, им бы только помучить жертву, да и себя, наверное. Покрутив в руках принесённое копье, я понял, что таким оружием крокодилу можно было прочистить, разве что, его клоаку, но никак не убить.

– А ещё что есть, из оружия?

Да, ещё было… Щит, связанный из прутьев и обмазанный цветной глиной. Красиво издалека, но бесполезно вблизи. Им можно было только прижать змею, чтобы не убежала. Или показательно набуцкать неверную жену, чтобы и не прибить, и место она своё бы знала.

Ну и до кучи, почти похожий на мачете, нож, из более-менее нормального железа, но тупой, как дерево, и такой же беспонтовый. Пришлось его точить, но не об головы негров или череп обезьяны (где ж её теперь найдёшь?!), а найти подходящий камень и долго терзать скрежетом всю деревню.

Зато, через полдня стараний у меня был большой и острый нож, копьё, для одного удара, и красочный, но хрупкий, как черепица, щит. Не хватало только верблюда, и обязательно белого, либо, на крайний случай, осла… и тоже белого. Да уж, с таким оружием сильно не повоюешь! Ещё был лук со стрелами, но я даже смотреть на него не стал, всё равно он для меня бесполезен. Лук и мои навыки были идентичны, то есть плохие.

Я начал выспрашивать об огнестрельном оружии и белых людях, которые смогли бы его продать. В ответ выслушал длинные истории, достойные рассказов Арины Родионовны, которые были похожи, скорее, на страшные сказки, чем на правду. В них не было абсолютно никакой информации, но зато присутствовало огромное количество эмоций. В общем, белые люди были далеко, где-то на побережье океана, а огнестрельного оружия не было даже у старшего вождя, который жил в другом селении. Причём, его деревня была гораздо крупнее, чем моя.

Наше, достаточно большое, племя «банда» проживало на огромной территории, преимущественно находившейся в поясе засушливой саванны. Иногда редкие «карамультуки», в ужасающем состоянии, попадали и в «руки» моих соплеменников. Попадали они, в основном, из Дарфурского султаната, располагавшегося на месте нынешнего Южного Судана.

Судьба их была печальна. В умелых руках негров, они покрывались ржавчиной и грязью и заканчивали свою долгую службу «неожиданным» разрывом ствола, как правило, убивавшим своего незадачливого владельца.

Всё это заставило меня начать упорно размышлять о поиске оружия, так как очень хотелось поесть мяса, и в осуществлении этого неистового желания мне мог помочь только крокодил. Причём, жрать, наверняка, хотелось и крокодилу, а так как он был больше и сильнее, то мне надо было быть хитрее и умнее его.

Подумав, я остановил свой выбор на дубине, ведь, что может быть проще и сложнее дубины, только – кистень, но сделать мне было его не из чего. Во всей деревне не было и куска железа.

– Ну, и где её взять, эту дубину?

Обратившись к соплеменникам, я понял, что, к сожалению, это бесполезно. Никто ничего не знал, не хотел знать и довольствовался малым. Наблюдая за повседневной жизнью своих соплеменников, я поражался их пофигизму и лени. Вот потанцевать, тряся голыми ягодицами, с узкой полоской листьев на заднице, и песни попеть – это да, а работать весь день – это нет.

Короче, пришлось мне самому бродить по окружающей саванне, с тремя помощниками, и искать подходящее дерево, чтобы соорудить себе дубину.

– Вы спросите, какого хрена я бродил не один? – ну так, уважаемые, в саванне тоже не кошки живут, а львы, из семейства кошачьих, а ещё гиены, гепарды и прочие антилопы гну.

А мне дубину надо рубать, ни на что не отвлекаясь, в смысле, вырубать, в смысле, искать, чтобы нарубить, или отрубить, в общем, сделать! Промучившись весь день, я нашел и притащил, вместе с моими подручными неграми, в деревню огромную ветку. Она была, наверное, от баобаба, или анчара, а может, от акации.

Скорее, от акации, потому что на ней были колючки. Их я не стал удалять, а наоборот, оставил. Вот крокодил-то обрадуется, то есть, оценит их остроту. За день, набродившись по саванне, я устал, как собака. Вернулся в деревню, а там, как и всегда, все сидят и песни поют, либо спят, негры… блин.

Пришлось вспоминать службу в погранвойсках и выгонять всех на построение.

– "А не хрен спать, когда я злой", – да и дисциплина полезна, как ни крути. Бросив колючую ветку возле своей хижины, только по недоразумению называвшуюся домом, я отправился на вытоптанную площадку, в центр деревни, куда согнал всех её жителей своим кривым копьём.

Но, к этому времени на деревню спустилась ночь, и негров невозможно было различить и посчитать во тьме, чёрное на чёрном не видно! Да и сколько их всего должно быть в стою, я не знал. Поругавшись, я разогнал их обратно по хижинам, решив пересчитать завтра, чтобы знать своё истинное поголовье.

А то придут, блин, конкистадоры, а я и не знаю, скольких своих соплеменников смогу обменять на ружья, да и про цены надо узнать. Наскоро похлебав опостылевшее мне варево из маниока и пожевав непонятные семена, я завалился спать в вонючей хижине.

Кстати, её отвратительный запах, привлекавший полчища насекомых, меня уже изрядно достал, и утром я собирался основательно её вычистить, с помощью местных женщин, а потом построить новую. Проснувшись рано утром, я заорал на всю деревню: «Подъём». Правда, по-русски, отчего никто меня не понял, на их наречии такого слова просто не было.

Перейдя на язык соплеменников, я добился просто испуганных возгласов, и всё. Плюнув, пошёл делать дубину. Работая ножом, я выстругал довольно приличное древко, увешенное массивным, но корявым, набалдашником. И даже умудрился сохранить целыми несколько шипов на нём. Полюбовавшись на это произведение искусства, решил опробовать свое орудие в деле.

И на чём же мне испытать свою дубину? Ага, конечно, на бывших жёнах. И я, с самим решительным видом, направился их искать, попутно выгоняя пинками всех воинов, которые были в селении, из уютных хижин. Посмотрев на их чёрные, перекошенные от недовольства, рожи, я приказал всем идти на край деревни, тренироваться с копьём.

Найдя старух, которых мне услужливо спихнул старший вождь, я дико захрипел, размахивая дубиной, и бешено вращая вытаращенными черными глазами. Изрядно напугав, отправил этих бабок к своей хижине, наводить там порядок.

И пока старые чёрные клячи, то есть, мои прыткие жёны, в диком ужасе, пытались скорее добежать до хижины, я, вне себя от злости, стал выгонять остальных негров из-под навесов, которые они использовали в качестве жилья. Собрав всех жителей деревни, я погнал их снова, как и ночью, к большой площадке, вытоптанной в центре селения.

Толпа пыталась разбежаться в разные стороны, но я был неумолим, и хоть не в моих привычках применять рукоприкладство, но учёт, прежде всего. Ресурс надо беречь, с кем мне потом прикажете воевать против верховного вождя?

Реальность оказалась такой же чёрной, как и негры. Построив своих подданных в одну шеренгу, я стал считать их по-русски, потому что на языке этих дикарей можно было считать только до двадцати. Дальше было только значение – много, потом – очень много, а потом – много, много, много.

Пересчитав поголовье, я узнал, что в селении проживало десять воинов, пятнадцать стариков и старух, двадцать семь женщин разных возрастов (кстати, моим бывшим жёнам было 27 и 25 лет, примерно, конечно), и 56 детей, разного возраста, от младенцев до 12 лет.

Девушек не было вообще! Там же я узнал, что, как только девочке -подростку исполнялось 13 лет, её увозили на смотрины, а там, либо брали в жёны, либо продавали дальше, если она была хороша. Если же она была страшна, как моя теперешняя жизнь, то отправляли обратно домой, понижать генофонд в её деревне, но чаще, всё-таки, оставляли у себя. Через какое – то время возвращали обратно, в родные пенаты, уже в изрядно потрёпанном состоянии и с нелюбимыми детьми в придачу.

Наше племя было слабым, здоровых мужчин, которые могли быть воинами, насчитывалось намного меньше, чем женщин. Вот в деревне и было, всего-то, десять молодых мужчин, которые были воинами и куча женщин с детьми. Такие вот дела.

Загрустив от убогих перспектив, я отправился к своей хижине, и что же я там увидел! Женщины, которые считались бы у нас молодыми, а здесь были уже старухами, выгребли старые листья, выкинули обломанные прутья и на этом решили, что всё…, с них хватит. И поэтому сидели и ничего ни делали.

Выхватив дубину и потрясая ею над головой, я заорал на них. Увидев мою ярость, они бросились бежать в разные стороны, а я стал в диком гневе громить свою хижину (что-то у меня с гормонами не то). Хижине, правда, хватило и пары молодецких ударов, чтобы глухо рухнуть и превратиться в пыль.

А тётки, похоже, сильно испугались. Ну что ж, страх полезен для развития мозгов, и в качестве противоядия от лени и глупости.

– Жрать, жрааать! – кричал я и яростно пинал уцелевшие остатки хижины ногами. Вскоре мне принесли еду. Похлебав жидкую кашку своей огромной лапой, я, в самом отвратительном состоянии, отправился к месту тренировки воинов, подозревая, что все, что я смогу там увидеть, мне категорически не понравится.

Так и оказалось. Мои бравые вояки, отобедав, дрыхли самым бессовестным образом. И это моя будущая армия! Неслышно подкравшись и раскручивая своё копьё, я начал молотить им направо и налево, не скупясь и особо не рассчитывая силу удара.

Сонные негры, резко просыпаясь, нечего не понимая, старались скрыться от ударов. Издавая дикие вопли и жалуясь на меня, они сбежали, кто куда. Вернувшись в деревню, я обнаружил, что все её жители тоже пропали, кроме стариков, которые бежать не могли, но зато оставили еду и, дрожа от страха, предложили мне поесть.

Эх, плюнув, я опять уселся жрать. Усиленно работая челюстями, я думал, как же мне жить дальше, в таком окружении. Здесь нужно было делать всё самому. Год, проведенный в армии, предшествующая ему учеба в фармакадемии, а потом и отчисление из неё, научили меня, что надеяться надо только на себя.

Этот первобытнообщинный строй, в котором я очутился, несмотря на свою простоту, был очень сложен, и всё здесь шло через демонстрацию силы, и только через неё, и еще немного через умения. Ну вот, как раз, умений-то у меня было достаточно. Я знал основы медицины и основы приготовления и действия лекарств, знал и мог лечить достаточно много заболеваний.

Мог оказать первую медицинскую помощь и умел обращаться с оружием, хоть и служил всего год. Благодаря армии, я мог спать где угодно и на чём угодно, да и есть мог что угодно. За исключением, конечно, человечины, всяких личинок жуков, и прочей гадости.

Да и руки у меня росли, откуда надо, так что пора браться за дело. Сначала необходимо было подумать о своем жилище. Но из чего делать хижину, было непонятно. Потому что вокруг деревни во все стороны простиралась саванна, с редкими вкраплениями одиноких корявых деревьев. Немного поодаль текла река, в сезон дождей наполняющаяся и расширяющаяся раза в четыре.

Сейчас русло ее было не узким, но крокодилы в ней, всё же, водились, а были ещё и бегемоты, но хорошо, что не рядом, а там, где она разливалась шире и грязи имела побольше. Вокруг деревни простирались куцые участки полей, засаженные кукурузой, маниоком, бататом и таро. Бродило несколько небольших стад с козами, за которыми присматривали мальчишки и старики.

А когда я бродил вокруг деревни, то заметил, помимо полей, ещё огромные заросли густой травы, бывшей намного выше меня. Покопавшись в памяти, я решил, что это, скорее всего, слоновья трава.

Ночь мне пришлось провести на развалинах хижины, подстелив под себя, в качестве подстилки, сухую траву. В средине ночи я был разбужен страшным зудом. Остервенело расчесывая тело, я подпалил с помощью кресала огонёк и увидел довольно много насекомых, которые ползали по моей импровизированной постели, раздувшись от выпитой крови.

Тлевший уголёк, брошенный моей рукой, упал на сухую траву, которая быстро загорелась и запалила остатки хижины, я же только подбрасывал в яркий огонь разбитые стены хижины. Когда пламя поднялось практически до пояса, я стал его растаскивать в сторону тропы африканских клопов, мешающих мне нормально поспать. Надеюсь, я смог уничтожить большую их часть. Убогая хижина быстро прогорала, разбрасывая во все стороны снопы искр.

Из тьмы, сверкая белками глаз, на меня смотрела, наверное, вся деревня. Ночь прошла, и хижина полностью сгорела, оставив лишь выжженное пятно на земле, и саму землю, твёрдую и спёкшуюся.

Пошурудив горку с пеплом, я обнаружил в нём целую кучу сгоревших различных насекомых, в том числе и африканских клопов, которые были самыми безобидными. Кого здесь только не было! Жуки, пауки, многоножки, ящерицы и множество ещё какой-то пакости.

В общем, ужас, что творилось в доме Облонских, то есть, в моём доме. А ведь днём к нам в гости прилетала муха цеце, та ещё гадость, от укусов которой на человека нападает сонливость и апатия, начинают болеть все суставы, он становится безнадёжен, ну и закономерный итог, о котором, наверное, все и так догадываются.