Loe raamatut: «Уругуру»

Font:

* * *

Предисловие публикатора

Я публикую эту историю, выполняя обещание моему доброму другу Алексею Санаеву, данное мной после нашего возвращения из удивительного путешествия в Страну догонов. Тогда Алексей, едва оправившись после всех наших приключений, связанных с раскрытием тайны летающих людей – теллемов, взялся за дело с присущей этому человеку неутомимой энергией и в течение всего лишь нескольких месяцев подготовил объёмное описание этой потрясающей экспедиции. Закончив свой труд, он взял с меня торжественное обещание, что его книга будет отправлена в печать только в случае его гибели.

Между тем вот уже более трёх месяцев я не получаю вестей от группы учёных, с которой он в феврале этого года отправился исследовать очередную мистическую загадку на Андаманские острова. Более того, две недели назад в нескольких газетах Калькутты появились сведения о якобы полном истреблении его небольшого отряда исследователей жителями труднодоступного острова Сентинель в Индийском океане.

Спутниковые телефоны, которыми была снабжена экспедиция, молчат, и это притом, что мне трудно поверить, будто Алексей Санаев может обходиться без телефонных разговоров больше двух-трёх часов подряд, не говоря уже о месяце. Поэтому я вынужден сделать для себя неутешительный вывод, что Санаев и его коллеги, по всей видимости, погибли. И прежде, чем отправиться на поиски экспедиции или её останков – а именно такое решение я для себя принял, – я считаю себя обязанным обеспечить издание рукописи Алексея Санаева о загадке летающих существ.

Сразу поясню, что, так как данная рукопись предназначена для русскоязычного читателя, я в силу своего слабого владения русским языком лишён возможности в полной мере оценить её художественные и научные достоинства. Могу лишь подчеркнуть, после весьма поверхностного прочтения, что основная последовательность фактов наших удивительных похождений отражена весьма точно, хотя и сдобрена, вполне в духе автора, сверх всякой меры разного рода юмористическими комментариями. Сам я, возможно, предпочёл бы более строгое научно-методическое изложение результатов экспедиции, но в данном случае мне остаётся лишь склониться перед волей искренне уважаемого мной автора и предложить его труд на более беспристрастный суд читателя.

Жан-Мари Брезе

Париж – Москва, июнь 2022 г.

Приключение 1. Без приключений

✓ Заседание правления;
✓ Кризис в компании и моей жизни;
✓ Мои мечты и невозможность их осуществления;
✓ Улёт «Шмелла»;
✓ Радикальные антикризисные реформы в «Омеге»;
✓ Мечты моей супруги о «реальном мире»;
✓ Что такое дауншифтинг?
✓ Я принимаюсь за новый проект.

Заседание правления начиналось хмуро. Как всегда бывает с утра по понедельникам, мы кисло улыбались друг другу, рассматривали помятые лица коллег и обменивались вялыми впечатлениями о том, кто и где провёл уик-энд. В последнем и вовсе не было никакой необходимости, так как в эти выходные все семеро присутствующих имели возможность лицезреть друг друга на подъёмниках и в барах лыжных курортов Сент-Морица или Куршевеля.

Там, в мировых столицах российской элиты, настроение тоже было весьма подавленным. Очередной кризис в отношениях между Россией и Европой принёс головную боль как раз тем, кто считал, что заработал достаточно денег, чтобы навеки от этой головной боли избавиться. Но распоряжением своими деньгами приходится заниматься ровно столько же времени и с таким же усердием, с каким когда-то эти деньги добывались. И теперь именно мы, топ-менеджеры «Омеги», одной из крупнейших российских финансово-промышленных групп, стали первыми и самыми главными жертвами нового экономического кризиса.

Выражение лица нашего руководителя, президента компании Евгения Смольского, уверенно демонстрировало ход мыслей приблизительно в том же направлении. С тех пор как индексы московских бирж опустились ниже любых мыслимых пределов, он никогда не надевал галстука и никогда не улыбался, хотя раньше с ним такое хотя бы раз в квартал, но случалось. Однако в прошлую пятницу индекс скакнул вниз ещё на восемь процентов, что грозило существенными неприятностями прежде всего нам.

Смольский нервно посмотрел на часы и отпил из бутылки холодного чая.

– Вчера я получил отчёт Департамента управления активами, – не здороваясь, сообщил он нам траурным голосом, при этом лица присутствующих выразили вселенскую скорбь. – И увидел там вот такую фразу. – Он порылся в бумагах. – «На рынках в течение недели сохранялась высокая волатильность».

Он оглядел нас с таким видом, будто именно мы приняли особенно деятельное участие в создании этой волатильности.

– Это что такое? Да ведь рынки рухнули! От рынков уже вообще ничего не осталось. Наш основной актив стоил восемьдесят долларов за акцию, сейчас стоит четыре!

Четыре долбаных доллара! И вы мне это называете «высокой волатильностью»? Кто тут сошёл с ума?

Я несколько расслабился. Начиналось обычное еженедельное заседание правления в кризисном режиме, и ничего нового сегодня я уже не услышу.

Я работал в «Омеге» уже почти пять лет, и за это время дослужился до должности начальника департамента и вице-президента. Сказать, что мне это принесло какую-то особенную радость, я не могу, потому что в юности я мечтал совсем не о карьере офисного работника. Нет уж! Мне, как и многим романтически настроенным юношам, мерещились географические открытия, солёные брызги волн, падающие на моё загорелое, заросшее мужественной щетиной лицо в тот самый момент, когда яхта огибает мыс Бурь, и всемирная слава покорителя неприступной и коварной вершины Тангьиндзо, расположенной на китайско-бутанской границе и снискавшей славу губительницы альпинистов.

Я, разумеется, собирался в кратчайшие сроки стать миллионером, но вовсе не по результатам выплаты годовых проектных бонусов группы компаний «Омега», а после обнаружения сокровищ Атауальпы где-то глубоко в перуанской сельве. Ну, тех самых, известных на весь мир сокровищ, за обладание которыми до меня уже успела погибнуть сотня-другая испанских конкистадоров и американских авантюристов, не считая гигантского количества местных индейцев. Я нашёл бы себе девушку своей мечты не на вечеринке в модном московском ресторане, а в плену абсолютно нецивилизованного, а потому свирепого на весь мир племени лпукхая в верховьях одноимённой реки в районе Новогвинейского хребта. И сам хребет этот я перешёл бы с единственным оставшимся в живых проводником-папуасом, получив предварительно отравленную стрелу в своё мускулистое плечо, откуда застенчивая дочь местного вождя извлекла бы её своими дрожащими от волнения пальчиками.

Но жизнь моя почему-то сложилась совершенно по-другому. Вместо всех этих приключений, для которых я был создан и к которым готов, судьба преподнесла мне студенческий билет престижного московского вуза, диплом магистра со знанием множества иностранных языков и жухло-серый рабочий стол в офисе одной из олигархических компаний России. В течение восьми долгих лет я расписывал бизнес-планы, готовил презентации из сотен буллет-пойнтов различного диаметра и организовывал производственные планёрки. За эти годы я съел тонны салата «цезарь» и наблюдал, как люди вокруг меня пожирали его сотнями тонн, запивая всё это тоннами же фреша «сельдерей плюс яблоко» и минеральной воды – с газом или без оного.

Я рос в должности, покупал новые автомобили, сменял один за другим одинаковые на вид, но удивительно разные по стоимости костюмы в полоску, и всё это время ждал, что вот уже совсем скоро – ну, очень скоро – я накоплю денег достаточно, чтобы заняться делом всей своей жизни. Спуститься в жерло вулкана Кракатау, к примеру, или, раскопать курган Чингисхана в монгольской степи, или на худой конец, обнаружить (наконец-то) загадочную Атлантиду и дать по итогам экспедиции пресс-конференцию, которая прогремит на весь мир. У Конан Дойла все путешественники проводят пресс-конференции после своих сенсационных географических открытий, и все они заполнены до отказа народом, приветственно бросающим шапки в воздух в честь благополучно вернувшихся (хоть и не в полном составе) удачливых первооткрывателей.

Мои же пресс-конференции перед журналистами деловых изданий содержали максимум отчёты о квартальных результатах или о новых назначениях, и если кто-нибудь на них не засыпал, то только ваш покорный слуга, выступавший в роли докладчика. И когда в возрасте двадцати пяти лет я впервые попал на заседание правления, никакой радости от такого карьерного взлёта моя душа не ощутила. Наоборот, я почувствовал какую-то грандиозную усталость и тоску, потому что к тому времени уже точно знал, что всех денег мира мне никогда не заработать, а тех, что есть, вечно будет хронически не хватать.

К моему тридцатилетию ничего не изменилось, разве что надпись на визитной карточке, отражающая моё положение в обществе, стала убийственно многозначительной. А ещё добавилось головной боли оттого, что мои сбережения размещены совсем не там, где следует, не так и под неправильную процентную ставку.

Единственное, что придавало мне сил и заставляло чувствовать пульс жизни, – это путешествия. Короткие, как захватывающий кинофильм, и яркие, как тропические цветы. Провожаемый хроническим непониманием всех без исключения коллег и родственников, я уезжал вместо Куршевеля в Боливию, а вместо Сардинии – в Мозамбик. Из каждой зарубежной командировки я выкраивал день, чтобы забраться на какую-нибудь окрестную гору или доехать до покинутого храма в джунглях в сотне километров от ближайшей асфальтированной дороги. Я ни разу не побывал в Анталье, но зато чуть не утонул однажды в болотах Калимантана, два раза сваливался с подвесного моста в бушующий поток во Вьетнаме, трижды блуждал по Сахаре без всякого представления о собственном местонахождении и лечился от укусов горного орла в Эфиопии (самому орлу лечение уже не понадобилось).

Во всех перечисленных случаях у меня одновременно звонил мобильный телефон, и мне приходилось организовывать проекты и участвовать в конференц-звонках, даже пересекая Ливийскую пустыню на полупомешанном верблюде. Мне доводилось искать доступ к мобильному интернету в канадской тайге, чтобы срочно прочесть e-mail от акционеров или рапорт от подчинённых об очередном корпоративном бедствии и мгновенно на него реагировать.

И уж конечно, я никогда не мог себе позволить отпуск больше чем на две недели. А между тем жажда странствий не отпускала меня. Она поразила меня ещё в советском детстве, когда я, будучи абсолютно уверен, что за всю предстоящую жизнь судьба не забросит меня дальше Ленинграда, всё же бредил далёкими путешествиями по всему миру.

Уже тогда я мучительно долго, часами, мог рассматривать географические карты каких угодно регионов планеты и читал запоем сотни романов и воспоминаний знаменитых путешественников.

У этих ребят, с моей точки зрения, слишком уж просто всё получалось. Им совершенно не нужны были загранпаспорта, визы, справки о ПЦР возрастом не более 48 часов, выписки о состоянии банковского счёта и прочие вожделенные билеты в мир, необходимые сегодня для путешествий. Ни в одном романе Жюля Верна не нашёл я упоминаний о таможенном контроле и предполётном досмотре детей капитана Гранта, о прививочных сертификатах экипажа подлодки капитана Немо… И доктору Фергюсону в его пятинедельном путешествии на воздушном шаре не нужны были пластиковые пакеты для провоза жидкостей объёмом до ста миллилитров.

Экспедиции Магеллана и Беллинсгаузена огибали земной шар без всякого предварительного бронирования отелей с помощью кредитной карты. А Пржевальский, по его собственным словам, вообще не всегда представлял, на территории какого государства он находился и куда забрёл в поисках своей знаменитой лошади. Мунго Парк, Рене Кайе, Ливингстон и Стэнли бродили по Африке, как у себя дома, и ни разу, насколько мне известно, никто не спросил у них справок о доходах с места работы или международно признанного QR-кода.

Те золотые времена давно миновали. В детстве мне оставалось только мечтать о путешествиях вокруг света за восемьдесят дней – теперь этого времени едва ли хватило бы на то, чтобы отстоять очередь на получение заграничного паспорта в районном отделении паспортной службы. Мечтать открыть очередную запись в судовом журнале словами: «Восьмой день шхуна находится во власти бушующего океана». Мечтать о неведомых полуоткрытых островах, кровожадных туземных племенах и, конечно, о загадках и приключениях, которые неизбежно сваливаются на голову любому уважающему себя путешественнику, стоит ему выбраться из дома.

Вместо этого мне приходилось выполнять задачи акционеров, начисто лишённых романтических переживаний. Подписывать меморандумы о взаимопонимании с людьми, с которыми я в жизни не найду никакого взаимопонимания. Решать проблемы вложения денег в паевые фонды и другие хитроумные финансовые инструменты, которые в будущем не могут принести ничего, кроме хронических убытков.

Наконец, в 2021 году, меня окончательно добил этот новый кризис. Он просто неимоверно стал давить на психику. Не будь у меня столько денег, мне бы и в голову не пришло следить за новостями. Я беспокоился бы из-за всего этого не больше, чем моя бабушка, которая в ответ на все разговоры о кризисе только смотрит на меня невидящим взором и продолжает разглагольствовать о том, как плохо поднялось у неё тесто по сравнению с 1913 годом.

Биржевые котировки снижались ежедневно, и все вокруг меня говорили только об этом. Один за другим передо мной возникали мои друзья и знакомые, и каждый считал своим долгом оповестить, как мудро он извлёк свои сбережения из акций буквально накануне обвала. С хитрой миной все они являлись ко мне в офис, пили зелёный чай и мудро улыбались, радуясь собственной прозорливости и делая безошибочные прогнозы разной степени срочности. А потом с лёгким надрывом в голосе спрашивали совета о том, что теперь делать, причём мои прогнозы о новых рекордах падения почему-то повергали их в уныние.

Под конец, само собой, мне стало казаться, что на фондовом рынке остался я один, поэтому и принялся обзванивать тех, кого ещё не слышал с момента начала рецессии, убеждая их, что уж я-то свои деньги вытащил из финансовой пропасти давным-давно.

На работе тоже всё пошло вкривь и вкось. Проблемы компании, страдающей от бесконечных маржин-коллов и хитроумных требований кредиторов, немедленно стали проблемами всех её сотрудников.

Мои международные проекты начали сжиматься, как шагреневая кожа, и с такой же скоростью, а трудностей, наоборот, прибавилось. Неудачи приходилось объяснять представителям прессы и органов власти, и с каждым днём делать на лице благостную мину в ответ на вопрос о финансовой состоятельности «Омеги» было всё сложнее.

За пять лет моей работы в «Омеге» её президент Евгений Смольский поменялся не сильно – он изменился самым драматичным образом только в результате этого кризиса. И действительно, антикризисные меры, принятые им в первые месяцы бедствия, не могли не удивить своим реформаторским размахом.

Во-первых, решено было отказаться от подписки всех топ-менеджеров на деловые газеты, и теперь всякий желающий вице-президент мог подойти на ресепшен, чтобы стоя ознакомиться с единственным доступным в компании экземпляром. На этом «Омега» сэкономила целую тысячу долларов в год.

Другую тысячу удалось спасти благодаря запрету на корпоративную оплату мобильной связи. Люди снисходительно улыбались, крутили пальцем у виска, проходя мимо приёмной Смольского, но в телефонах сидели ничуть не меньше.

Наконец, все решили, что президент окончательно выжил из ума, когда членов правления заставили самих платить по сто двадцать долларов в месяц за парковку автомобилей во дворе здания. Это требование настолько взбаламутило общественность, что прошла незамеченой даже отмена весенней корпоративной вечеринки.

Со своей стороны я стал чаще задумываться об уходе из «Омеги». Но вовсе не потому, что из моей зарплаты теперь ежемесячно вычитали эти несчастные сто двадцать долларов на парковку. Я устал. Устал от образа жизни, к которому за все эти восемь лет, если честно, так и не приспособился. Я ужасно устал от плохих новостей с фондовых рынков, от войн, совещаний и московских пробок. Мне казалось, что в тридцать лет жизнь подошла к трагическому завершению, а я так и не увидел мира, и самым большим моим подвигом навеки останется успешное получение лицензии для компании «Шмелл» в Таджикистане.

И если сейчас, именно сейчас, мне не удастся вырваться из этого заколдованного круга корпоративного бытия, то мне суждено засохнуть и остаться здесь навеки. Устал.

– Устал? Ну, вот и хорошо, – сказал Смольский, набивая очередной e-mail и одновременно общаясь со мной в своём кабинете. – Сейчас проведёшь быстренько успешный тендер в Марокко и можешь на пару недель съездить в отпуск отдохнуть. На Мальдивах недавно открыли новый отель Zoali, бывал?

– Две недели мне мало, – с кислым видом возразил я, пробегая глазами заголовки лежавшей на столе газеты Wall Street Journal, которую ежедневно по утрам скачивали из интернета и распечатывали для Смольского на специальном принтере.

Он оторвался от экрана и с шумом открыл бутылку своего холодного чая.

– Мало? Алексей, ну ты же знаешь, какая у нас ситуация! Кредиторы давят нас со всех сторон. «Внутрэкономбанк» прикопался со своими проблемами, которые они называют государственными интересами. Это тебе не тучные доковидные времена, Алексей! Я ломаю голову над сокращениями, урезанием зарплат, а ты смеешь мне говорить, что устал!

Смольский выразительно посмотрел на меня, отпил из бутылки холодного чая и посмотрел на часы. Аудиенция закончена…

– Ну, вот видишь, две недели отпуска даёт, прекрасно, – заявила в ответ на мой эмоциональный рассказ моя жена Юлия, механически перебирая наволочки в стенном шкафу, и уточнила: – Эту на выброс.

Моя жена – удивительно прагматичная женщина. С такой удобно жить, но мечтать совершенно невозможно: всякий раз наталкиваешься на бытовые препоны, мешающие осуществлению любой мечты. Вот и сейчас так: кризис в моей жизни она воспринимала с точки зрения двухнедельного отпуска.

– Юль, почему люди не летают? – спросил я, глядя с балкона на серый, заполненный снегом московский парк.

Из глубин шкафа до меня доносились шелест и шёпот:

– Раз, два, три, четыре… – Она вдруг начала считать в полный голос: – Пять, шесть, семь… Почему люди не летают, говоришь? Это что, фраза из Чехова? Или Горький?

– Островский, «Гроза», – ответил я. – «Почему люди не летают, как птицы?» Но я серьёзно: насколько бы облегчилась наша жизнь, если бы мы могли перемещаться по воздуху безо всяких границ!

– Ерунда. Не может человек научиться летать. Да и на фиг надо, в машине быстрее, да и удобнее: ветер в лицо не бьёт. Восемь, девять, десять… Странно, наволочек десять штук, а пододеяльников к ним всего три. Ты нигде не видел, скажем, вот такого пододеяльника?

– Зато сейчас бы мы могли быть где-нибудь в Мешхеде, – продолжал я, – там какая-то гробница, храм с золотым куполом на фоне синего неба. Мы бы съели иранский фесенджан, выпили бы мятного чаю. А завтра к утру вернулись бы на эту идиотскую работу.

– Меня, к примеру, такая перспектива не впечатляет, – заметила Юля, перекладывая бельё с полки на полку. – Иранцы сплошь полоумные. Ты что, забыл, как нас чуть не забрали в кутузку в Ширазе из-за того, что у меня с головы сполз хиджаб? Или как ты, будто буйнопомешанный, бегал по центральному базару Тегерана и искал свой бумажник, который выпал у тебя из сумки в магазине с очаровательным названием «Кумские ковры – это лучшие ковры из Кума»?

Мы одновременно обернулись, чтобы взглянуть на прекрасный, отливающий голубым шёлковый ковёр, висевший на стене в холле как напоминание о том драматичном событии на тегеранском базаре.

– Прелесть всё-таки, – не удержался я.

– Пропылесосить бы надо, – отчеканила супруга.

– Юль, – я повернулся к ней лицом, – я больше не хочу работать в «Омеге». Я хочу уйти оттуда к чёрту и отправиться в кругосветное путешествие.

Жена тихо прикрыла шкаф, чтобы открыть соседний. Мы жили вместе уже девять лет, и за это время она ни разу не хлопнула дверью – берегла косяки, по её собственному выражению.

– Ты мне говоришь это уже несколько лет подряд, – заметила она с лёгким раздражением, потому что никогда не любила эту тему.

– Ну да, потому что все эти несколько лет я остаюсь там по твоей просьбе.

– Да ни при чём тут моя просьба. Просто всякий раз, когда ты им сообщаешь о своём уходе, они увеличивают тебе зарплату.

– Мне на зарплату плевать.

– И это тоже я слышу несколько лет подряд.

Я сел на стул, неотрывно глядя, как методично складывает она свои многочисленные прозрачные одежды и отправляет их обратно на полку.

– Послушай, Юля. Неужели тебе не противно чувствовать, что мы вынуждены терпеть отсутствие элементарной свободы только ради какой-то зарплаты? Не обрыдло существовать, как растение, так толком и не увидев ничего в жизни, кроме офисных перегородок?

– Нет, мне не противно! – в запале воскликнула она. – Зарплаты у нас с тобой не какие-то, а вполне даже приличные! И жизнью этой я довольна. Хотя, если честно, я уверена, что если бы ты не мечтал неизвестно о каких достижениях целыми днями, то реальных достижений в твоей жизни было бы в два раза больше. Вот Ксения с мужем купили дом на Рублёво-Успенском, хотя денег у них меньше, чем у нас! А теперь я вынуждена ходить там у неё и фальшиво восторгаться бассейном, джакузи, камином и системой «умный дом», которые она мне злорадно демонстрирует. А ты вместо «умного дома» весьма неумно потратил кучу денег на музей этнических шапок аборигенов со всей планеты, которые приносят не доход, а только пыль и странные запахи. Когда я рассказываю Ксении про эти несчастные шапки, она мне только сочувствующе улыбается, считая нас обоих в лучшем случае душевнобольными. А что было с пуделем, когда он разодрал какой-то там уникальный тюрбан из Бангладеш, помнишь? И теперь ты говоришь мне, что хочешь уйти с работы? А что, позволь тебя спросить, ты намерен делать? Как ты жить собираешься?

– Наукой займусь, путешествиями. Открытие совершу какое-нибудь. В конце концов, книжку напишу, – в очередной раз поделился я своими мечтами, которые она и так прекрасно знала ещё с тех пор, как мы учились в школе.

– Не могу я больше слышать о твоей книжке, надоело! – отрезала Юля. – И путешествия твои в поисках самой заброшенной мировой клоаки тоже надоели. Я хочу жить в реальном мире. У тебя мания величия, и думаешь ты только о себе. А обо мне ты подумал? «Я», «я»… А я?

Ну что с ней спорить? Я очень хорошо знаю её реальный мир. Работа – дом – работа. Новое платье – ужин в «Гвидоне» – фитнес – вечеринка – чья-то свадьба и снова новое платье, к которому как воздух необходимы новые туфли. В этом мире я мог совершенно точно предсказать, что произойдёт с нами через неделю, месяц или пять лет. Ничего не произойдёт, всё останется точно так же. Ну, заработаем мы ещё такую же кучу денег, ну купим дом в Горках-25, от одного вида которого Ксения лопнет от злости вместе со своим мужем. Поменяем машину на другую, раза в четыре дороже. Накупим новых туфель и выкинем старые, не соответствующие веяниям эпохи. Разве в этом смысл жизни?

Да нет, смысл жизни в том, чтобы познать мир! Познакомиться с новыми людьми, которые воспитаны в неведомой нам культуре. Прочесть побольше диковинных книг. Выучить дюжину иностранных языков и найти ответ на вопрос, почему же все они такие разные. Попробовать все виды спорта и узнать наконец на собственной шкуре, чем параплан отличается от дельтаплана и оба они – от параглайдера. Увидеть другой мир, сделать открытие и осчастливить какую-нибудь нищую деревню в Бенине, построив им там новую школу с компьютерным классом на собственные деньги.

Но разве смогу я когда-нибудь рассказать об этом ей? Я совершенно точно знаю, что услышу в ответ: «Осчастливь сначала меня!» И она будет права – где-то в чём-то. Но чтобы сделать её счастливой, мне придётся всю свою жизнь прожить в качестве офисного растения, так и не использовав своего единственного шанса узнать, какой он, мир вокруг нас, мой реальный мир.

Я бы мог, конечно, бросить всё и стать дауншифтером – человеком, сознательно и в корне меняющим свою полную стрессов жизнь в большом городе на весёлое существование в странах третьего мира. В последние годы движение дауншифтинга приобрело невиданный размах. Успешные менеджеры и уволенные менеджеры, богатые и не очень, старые и молодые бросают свои насиженные офисные каморки и, сдав московскую квартиру приезжим, улетают на год, а то и на всю оставшуюся жизнь в индийский Гоа, на таиландский Пхукет или в эквадорский Гуаякиль, чтобы наслаждаться там морем, солнцем и пальмовым вином, идейно предаваясь лени и йоге, что одно и то же в общем-то. Об этом много пишут в модных журналах, потому что всё большему числу людей надоедает думать о собственных сбережениях, о биржевых котировках и фьючерсах на коммодитис. Они предпочитают отсидеться под пальмами, вместо того чтобы бороться с ветряными мельницами пандемии или мировых войн. В последние годы на островах Таиланда выросли уже целые русские колонии, насчитывающие тысячи наших соотечественников, с русскими барами, клубами, кинотеатрами и магазинами.

Но я не могу так. Во-первых, потому, что слишком активен и не представляю себе жизни без сумасшедших проектов и новых свершений – растительное существование хоть в офисе, хоть под пальмами точно не для меня. Во-вторых, судьба дауншифтеров всегда вызывала у меня смутное презрение, ощущение того, что эти люди – неудачники, что им не удалось справиться с вызовами нашего мира и они сбежали из него в поисках более лёгкой, не обременённой заботами и амбициями жизни.

Ощущать себя неудачником я, конечно, не мог себе позволить. А потому остался в компании «Омега», так и не ответив себе на вопрос, почему не летают люди. У меня, пожалуй, оставалось только одно важное задание – решить вопрос с Марокко, где наша компания участвовала в конкурсе на национальную лицензию.

И я был даже рад этой поездке. Я уже настолько устал от лиц менеджеров среднего звена, от вечно хмурой физиономии Смольского, да и отношения с Юлей в последнее время явно оставляли желать лучшего, так что небольшой отдых от родного города мне бы явно не повредил. Даже, быть может, подумал я, стоит захватить выходные, чтобы просто побродить в одиночестве по какому-нибудь восточному городку и почувствовать наконец, пусть даже мимоходом, запах странствий.

Именно так я и оказался в Марракеше – городе, где меня подхватил и завертел вихрь самых удивительных в моей жизни приключений.