Петля анаконды

Мы въехали в город, вытолкнули Ханаю из машины на площади возле рынка. Она подождала, пока мы скроемся, и начала причитать…

Обо всём, что произошло потом, я сужу по рассказу Фатиха, этнического турка, служившего в нашем отряде. Мы заблаговременно отправили его на место предстоящего спектакля в качестве «дирижёра». Восточная внешность и местная одежда делали его ничем не отличимым от тех, кто проживал в тамошних краях.

…Ханаа подняла такой вой, что на него сбежался почти весь рынок. Как я и предполагал, вид избитой, окровавленной девушки с трупом младенца на руках никого не оставил равнодушным. Это было само горе. С неё можно было хоть скульптуру лепить: «Отчаяние и страх»…

Да, кстати, насчёт трупа младенца. Мы добыли его в одном мелком селении по пути в Эр-Рамади. Попалась нам там на глаза одна особа. Мы её пристрелили, ребёнка проткнули штыком, и таким вот образом получили нужный реквизит.

…Дождавшись, пока возле неё соберётся внушительная толпа, Ханаа сквозь слёзы поведала обо всех «пережитых ею муках» и предъявила на всеобщее обозрение облик своего «обидчика».

– Этого зверя нужно во что бы то ни стало найти! – разогревал народ Фатих. Драматичные модуляции его голоса зажигали кровь и побуждали к буйному проявлению праведного гнева. – Убийство младенца прощать нельзя! Кто-нибудь его знает? Кто-нибудь может сказать, где он живёт?

– Я его знаю! – выкрикнула какая-то пышущая негодованием старуха. – Он живёт на шестидесятой улице в доме номер пять.

Эта информация была тут же передана нам Фатихом по мобильной связи, и не успела часовая стрелка обежать круг, как «обидчик» Ханаи был уже мёртв. Наш налёт произошёл настолько стремительно, что ни он, ни его охрана не успели сделать ни единого выстрела.

Армейское руководство было нами довольно, и через несколько дней меня внезапно вызвали в штаб.

В кабинете, куда меня привели, было темно. Там сидели двое. Мягкий свет стоявшей между ними настольной лампы высвечивал их острые, с тонкими чертами, лица, подчёркивая глубокими тенями морщины на лбу и на щеках. Один, помоложе, был в штатском. Второй, постарше – в военной форме с погонами полковника. Рядом с настольной лампой, хрипя, словно асматик, крутился вентилятор.

– Это ты придумал всё это представление по поимке Абу-Мусы? – спросил меня полковник.

– Я, – подтвердил я.

– И с чего это тебя вдруг потянуло на такие спектакли?

– А что, разве мы плохо сработали? – возразил я, гадая, в чём здесь может быть «криминал».

– А разве я сказал, что вы плохо сработали? – продолжал, не отрываясь, смотреть на меня полковник. Штатский тем временем вытащил из лежавшей подле него пачки сигарету и закурил. – Я просто хочу узнать то, о чём спросил. Обычно вашему брату-наёмнику свойственна прямолинейность: косить всех подряд. А тут вдруг раз – и такой хитрый поворот.

– Да как сказать, – пожал плечами я. – Просто пришла в голову идея, и всё. Не хотелось проливать лишнюю кровь. Ориентировка ведь была только на этого предводителя.

– Просто пришла в голову идея? – усмехнулся полковник. – И часто тебе приходят в голову такие специфические идеи?

Я снова пожал плечами.

– Ну, хорошо, – вытянул руки полковник. – Давай допустим, что снова потребовалось применить хитрость. Тебе, наверное, известно, что в Эр-Рамади, где вы были, нас, американцев, мягко говоря, не жалуют. Вот что бы ты сделал, если бы тебе поручили улучшить к нам отношение местного населения? Чтобы оно видело в нас защитников, а не врагов. Повысить, так сказать, его лояльность.

Это был не простой вопрос. Я как-то никогда об этом не задумывался. Вначале в моих мыслях царил полный мрак, но затем в этом мраке стали вспыхивать отдельные искорки.

– Ну, во-первых, как мне кажется, нужно, чтобы наши солдаты вели себя по отношению к местным как-то подружелюбней, – проговорил я. – Уважали бы их обычаи, не пьянствовали, помогали. Кому-то, например, помогли бы починить машину, достали бы нужные запчасти. Кому-то подремонтировали бы дом. Или, там, подсобили бы с продовольствием. В общем, делали бы всё то, что порождает чувство благодарности. Можно ещё оказать помощь в борьбе с преступностью. Поймать и передать местному суду какого-нибудь вора, убийцу, насильника. Люди это оценят.

– А если там нет преступности? Если там не воруют, не убивают, не насилуют? – вступил в разговор штатский.

– Значит, нужно её создать, – нашёлся я. – Нанять каких-нибудь отморозков, чтобы те сотворили несколько чёрных дел, а через некоторое время их поймать и устроить публичную экзекуцию на центральной городской площади.

Полковник одобрительно закивал головой.

– А и правда, было бы неплохо провернуть такой фортель! – воскликнул он, обращаясь к штатскому. – Создать мощную банду, которая терроризировала бы весь город, а затем её ликвидировать. Ореол защитников после этого нам обеспечен.

Штатский пытливо посмотрел на меня и потёр пальцами виски, словно укладывая в черепную коробку какую-то информацию.

– Мне этот парень нравится, – заключил он. – Котелок у него варит. – Он перевёл взгляд на меня: – Нам нужны люди, которых Господь наградил не только храбростью, но и мозгами. Которые бы не пёрли напролом, а умели бы маневрировать, умели бы хитрить. Есть у нас к тебе одно дело. Дело, прямо скажем, тонкое, и о нём не должен знать никто, даже твои ближайшие друзья. Держать язык за зубами умеешь?

– Умею, – кивнул головой я.

– Так вот, суть этого дела заключается в следующем. О том, что в Ираке существует проблема с продовольствием, ты, конечно, знаешь. Плодородных земель здесь немного. Они сосредоточены на севере и составляют лишь одну восьмую часть всей территории страны. В общем, хлебом себя Ирак не обеспечивает. Ему постоянно приходится его где-то закупать. И для нас, американцев, это хорошо. Соображаешь, почему?

– Чем больше у клиента проблем, тем легче его держать на поводке, – догадался я.

– Умница! – воскликнул человек в штатском и снова принял серьёзный вид. – Но вот в этом году у них всё складывается как-то уж больно хорошо. И курды не бузят, и засухи никакой нет. Министр сельского хозяйства уже объявил на всю страну, что урожай этого года станет рекордным. А это означает ослабление нашего влияния. Так вот, нужно сделать так, чтобы поумерить их пыл. Чтобы бóльшая часть урожая погибла, и вина за это пала бы на кого-нибудь внутри страны.

– То-есть, нужно кого-то подставить?

– Именно так. Придумаешь, как это сделать – подумаем над тем, чтобы взять тебя к нам.

Он не сказал, куда это конкретно, «к нам». Но своим тоном дал понять, что речь идёт о каком-то элитном подразделении.

– Так как, придумаешь?

– Попробую, – пообещал я.

– Дня на размышление хватит?

– Хватит.

– Значит завтра, в это же самое время, мы ждём тебя здесь…

Несколько лет спустя, когда я был уже допущен к секретной информации, я раскопал всю подноготную этого задания. Полковник армии США Дональд Лэффин и сотрудник Центрального разведывательного управления Дин Ван Комп (он как раз и был в штатском; кстати, он был зятем Лэффина) являлись фактическими учредителями фирмы, которая занималась поставками зерна в Ирак. Фирму регистрировали, понятное дело, через подставных лиц. И ситуация с урожаем оказывала самое непосредственное влияние на их доходы. Так что никакой государственной политикой здесь и не пахло. Здесь имел место чисто личный интерес.

Надо сказать, что сращивание деятельности спецслужб с личными интересами их верхушки не являлись чем-то из ряда вон выходящим. Подобные схемы были в порядке вещей. Они просто не предавались огласке. И это было свойственно не только США. Это было свойственно любой стране мира. И бороться с этим, смею вас заверить, было бесполезно. Уж слишком глубоко пустил свои корни этот «грибок». Уж слишком много власть предержащих было задействовано в этих схемах.

Но тогда я ничего этого ещё не понимал и расценивал оказанное мне штабными чинами внимание лишь как дань моей находчивости, но не как стремление сделать грязную работу чужими, то бишь моими, руками.

Моё самолюбие расцвело, на душе заиграли фанфары. Как же, меня заметили, меня выделили! Мне жутко хотелось, чтобы об этом узнали сослуживцы. Но я дал обязательство о неразглашении, поэтому приходилось молчать. Не скрою, тогда это было сродни подавлению могучего сексуального желания монахом.

Я придумал то, о чём меня просили. Правда, это была всего лишь концепция, эскиз, но не подетальный план. Выстроить всё пошагово мне мешало отсутствие знаний по земледелию. Ну, не силён я был в сельском хозяйстве. Поэтому доработку, дорисовку пришедшей мне на ум схемы я решил осуществить уже на месте, в штабе, после того, как узнаю то, что мне требовалось узнать.

– Ну как? – спросили меня Лэффин и Ван Комп, когда на следующий день я снова предстал перед их глазами.

– Всё о'кэй! – бодро отрапортовал я. – Но есть кое-какие «белые пятна».

Я шутливо извинился, что не обладаю всеядностью, и испросил разрешения задать несколько вопросов. В ответ последовал благосклонный кивок.

– Валяй.

В моём воображении возник составленный накануне алгоритм.

– Если я правильно понял, работать придётся по пшенице.

– По пшенице.

– В каком она сейчас состоянии? Готова к уборке или ещё растёт?

– Ещё растёт.

Одна из ветвей алгоритма автоматически отвалилась.

– Для стимулирования роста этой пшеницы используются какие-нибудь удобрения? – задал следующий вопрос я.

– Конечно, – ответил Лэффин. – В почву при посадке был заложен биогумус. Колосья периодически обрабатываются пестицидами.

– Эти пестициды производятся в Ираке или их завозят из-за границы?

– В Ираке.

– Так, хорошо, – довольно потёр ладонями я. – А каким образом происходит эта обработка?

– С воздуха, – пояснил Ван Комп. – Путём опрыскивания. В небо поднимается вертолёт, он пролетает над посевами и разбрызгивает вниз химикаты… – он прервался. – Чёрт возьми, я, кажется, начинаю тебя понимать! – воскликнул он.

Я скромно улыбнулся и изложил окончательно сформировавшийся в моих мыслях план целиком.

Претворять его в жизнь поручили мне. Через неделю меня переправили в Хит. Это был небольшой провинциальный городок на реке Ефрат. В тридцати километрах от этого городка и располагался объект моего задания – одно большое хозяйство. В помощь ко мне был приставлен местный житель Мукарам, курд по национальности… Ох, и свирепый же был у него видок! Большой покатый лоб, здоровенная, походящая на булыжник, челюсть, могучие жёлтые зубы, которыми он, казалось, мог перемолоть берцовую кость слона. Уж не знаю, на каком-таком крючке держал его Ван Комп, но все мои задания он выполнял беспрекословно. Причём, никогда не интересуясь, что, зачем, да почему.

– Мукарам, нужно выяснить, когда в хозяйстве собираются производить очередную обработку пестицидами, – говорил я.

– Угу, – следовал ответ, и на следующий день мне уже сообщалась дата.

– Мукарам, нужно выведать, где хранятся химикаты.

– Угу, – и на следующий день я узнавал, где находится склад.

– Мукарам, нужно достать яд.

– Угу, – и на следующий день мне привозили канистры.

Пробраться на склад, – это произошло ночью накануне опрыскивания, – оказалось несложно. Его даже никто не охранял. Видимо, местным хозяевам даже в голову не приходило, что кого-то могут заинтересовать сельскохозяйственные удобрения.

Справившись с помощью Мукарама с большим навесным дверным замком, я оставил своего напарника «на стрёме», а сам проник внутрь. Бочки с раствором стояли у стены в ряд…

Те, кто читают сейчас эти строки, наверное уже догадались, в чём заключалась моя задумка. Ну, а если кто-то ещё не догадался, давайте я сейчас её поясню.

В пестицидах, как известно, содержится яд. При малой концентрации он для растений безопасен, погибают только облюбовавшие растения букашки. Но если концентрацию яда в растворе увеличить в несколько раз, растение попросту сгорит. Не в смысле воспылает огнём, а в смысле завянет. Вот это я и решил использовать.

Я подлил в бочки с раствором содержимое привезённых Мукарамом канистр, ничего не подозревавшие крестьяне распылили на следующее утро этот раствор на пшеницу, и о хорошем урожае им в итоге пришлось забыть. Весь урожай погиб. Изготовитель удобрений, – какой-то химический комбинат в Багдаде, – заплатил штраф, а Лэффин и Ван-Комп сорвали тот куш, на который они расчитывали.

Полковник и его зять сдержали своё слово. Оказанная мною им услуга действительно позволила мне сделать карьерный шаг вперёд. Ван Комп предложил мне связать мою судьбу с его «Фирмой». Не той, которая поставляла в Ирак зерно, а той, которая являлась основным местом его службы.

– И что я буду делать в этом вашем ЦРУ? – выставил глаза я.

– То же самое, что и в «Чёрном ястребе» – заниматься «экспортом демократии», – последовал ироничный смешок. – Но у нас ты будешь делать это на гораздо более высоком уровне. В своём отряде ты просто пушечное мясо, а у нас будешь Человек. Ты станешь не только исполнять приказы, но и начнёшь сам принимать решения. Важные решения. Тебя будут уважать, с тобой будут считаться, тебя будут принимать в расчёт.

– Меня и сейчас уважают, меня и сейчас принимают в расчёт, – возразил я.

– Кто? Солдаты? – рассмеялся Ван Комп. – На их уважении далеко не уедешь. Я имею в виду серьёзных людей, влиятельных людей. Не тех, которыми ворочают, а тех, которые управляют. Твоя работа будет иметь гораздо больший масштаб. Ты будешь не созерцателем, а деятелем. Уловил? Так как, возьмёшь время на раздумье или примешь решение сейчас?

– А чего тут думать? – пожал плечами я. – Я согласен.

Следующие полгода я провёл на «Ферме».

«Ферма» – это такое сленговое название разведывательной школы ЦРУ. Официально она именовалась, конечно, не так. Официальное её название звучало следующим образом – «Экспериментальный тренировочный центр Вооружённых сил США». Я не знаю, кому пришло в голову именовать его «Фермой», но этот «синоним» почему-то прижился.

Находилась «Ферма» рядом с Вильямсбургом, что в штате Виргиния…

Кстати, очень даже милый и симпатичный был городок. К «Ферме» от него вела 64-я автомагистраль.

Ну, что ещё можно о ней рассказать? Территория её была достаточно большая, закрытая, со всех сторон её окружал увитый колючей проволокой забор.

Курсанты центра именовались карьерными стажёрами. Условия жизни были казарменными: все проживали в двухэтажном общежитии, которое было выстроено на берегу озера Пауэлл. Правда, озером его можно было назвать лишь с большой натяжкой. Большая лужа – так, на мой взгляд, будет точней. Но вид из окна всё равно был замечательный.

Учебная программа включала в себя несколько курсов. Курсантов обучали приёмам связи, вести скрытую видео и фотосъёмку, искусно маскироваться, незаметно проникать на различные объекты, вербовать агентов, применять психологический «пресс».

После завершения учёбы карьерных стажёров распределяли по различным подразделениям ЦРУ. Кадры тасовали в зависимости от выявленных способностей. Кто-то на всю жизнь становился бумажной крысой, а кого-то определяли на более серьёзные дела.

Я попал в число вторых. Меня распределили в подразделение, которое организовывало и проводило тайные операции за рубежом. Оно называлось: «Национальная секретная служба»…

…Мои первые впечатления от Москвы оказались смешанными. С одной стороны, конечно, величественно и красиво. Красная площадь, Кремль, Мавзолей – места, которые я раньше видел только по телевизору – смотрелись грандиозно. А с другой – серо. Нет, не в смысле архитектуры. А в смысле психологии живущих в Москве людей. Странный какой-то был в ней народ: половина – крутые, половина – как кисель. И большей частью замкнутые, хмурые, много агрессии. Сделаешь кому-то замечание, – пусть даже и абсолютно справедливое замечание: например, «подрезавшему» тебя на дороге шофёру или бесцеремонно оттолкнувшей тебя тётке в метро, – сразу же выпускали штыки: а ты, мол, кто тут такой? Ещё этот присутствовавший везде уродливый дух наживы! На иностранцев здесь смотрели как на дойных коров, только и норовили их обобрать. Кто особенно меня бесил – так это русские инспектора дорожного движения. Если увидят иностранный номер – остановят по любому, даже по неумело надуманному, поводу. Глядя на них, становилось понятно, почему дорожная культура в России была практически на нуле. А потому, что о ней попросту никто не заботился. У русских инспекторов дорожного движения в приоритете были другие, не имевшие ничего общего с их служебными обязанностями, задачи – «шкурные».

«Привыкай, привыкай, – смеясь, говорил мне Ван Комп, когда я рассказывал ему свои первые впечатления о прогулках по российской столице. – Здесь так принято. Здесь это в порядке вещей».

Мой «крёстный отец» постарел. Заметно постарел. Когда встречаешь человека каждый день, изменений в его облике как-то не замечаешь. Но когда его долго не видишь, их невозможно не уловить. Дин подряхлел, съёжился, его лицо усеивала целая россыпь морщин. Но его глаза при этом нисколько не изменились. Они оставались такими же, как и прежде: упрямыми, безжалостными, алчными.

Свойственная встречам двух давно не видевшихся людей лирика продолжалась недолго. Бегло помянув общих знакомых, – именно тогда я узнал, что полковник Лэффин не так давно отошёл в мир иной, – мы приступили к делу.

– Так кто ты у нас теперь? – вопросил Ван Комп, изучая выданные мне для работы в России документы. – Фил Робертс? Менеджер по маркетингу российского представительства фирмы «Сагмал Фармасьютикал»? Ну что ж, крыша неплохая, надёжная, мы с ними сотрудничаем давно. Поработаешь там месяц-другой, акклиматизируешься, осмотришься, а заодно и проверишь, не прицепили ли к тебе «хвоста». Хотя я думаю, что не прицепят. У ФСБ нет сейчас таких больших штатов, чтобы следить за каждым приехавшим из-за границы торгашом. Если у нас, в Нью-Йорке, на маршруте по иностранцам работают где-то четыре тысячи человек, то у них для этих целей на всю Москву не набирается даже сотни!..

Тут он отвлёкся на телевизор, где разглагольствовал какой-то пышнощёкий персонаж. Ван Комп сложил руки в замок, немного послушал, после чего снова повернулся ко мне.

– Вот, кстати, обрати внимание, – кивнул на экран он, – Виктор Степанцов, лидер партии «Свободная Россия», главный российский оппозиционер. Именно для него дорогу и расчищаем.

– Для этого? – скептически скривил губы я.

– Да, для этого. А чего ты так морщишься?

– Да простоватый он какой-то, – пожал плечами я.

– Простоватый – не простоватый, а бабам нравится, – вскинул указательный палец Дин. – А русские бабы, брат, это мощный электорат, который не учитывать нельзя.

Степанцов мне и в самом деле не понравился. Бочкообразная фигура, плебейские черты лица, манеры, говорящие о сильном пристрастии к приводящим головы в беспорядок напиткам. Ну, не производил он впечатление настоящего лидера нации!

Ван Комп придвинулся ко мне.

– Между нами говоря, он действительно полное дерьмо, – приглушённо добавил он. – Примитивен, как свинья, но в хитрости свинье не уступает. Не остановится ни перед какой подлостью. Спит и видит себя Президентом России. Ради этого, по-моему, готов продать и собственную мать.

– И чем же он берёт? – полюбопытствовал я. – В чём заключается его харизма?

– Как обычно, борьба с коррупцией. Приём практически безотказный. Правда в России эта борьба больше походит на борьбу Дон Кихота с ветряными мельницами. Всё борются, борются и борются – а толку, что называется, ни на грош…

Глава вторая

1

Россия, Москва

Мансур Идигов сидел напротив взиравшего на него с явной неприязнью дознавателя и, нахмурив лоб, писал явку с повинной.

Он пришёл в полицию сам. А что ему ещё оставалось делать, если по нему объявили федеральный розыск? Провести всю оставшуюся жизнь в родительском погребе, вибрируя мелкой дрожью от любого стука в дверь? Ну, уж нет!

Настроение у Мансура было прескверным. Вознамериться просто проучить наглеца и при этом угодить в тюрьму!

До чего же глупо всё получилось! Ну как же это он так не рассчитал? Ударил-то, ведь, не сильно, а ровно с тем расчётом, чтобы вправить перебравшему со спиртным мальчику мозги. Захочу, мол, сниму – тут любой бы не выдержал!

О том, чем закончилась для разозлившего его студента их вчерашняя стычка, он узнал сегодня утром. Ему позвонила и сообщила об этом мать. Она была в страшной истерике: как он мог так опозорить на весь свет их семью?!

Включив телевизор и посмотрев новости, он похолодел. Это был крах! Крах не только его спортивной карьеры, но и всей его жизни. Разве можно считать совместимыми такие понятия, как «тюрьма» и «жизнь»?…

Закончив писать признание и продиктовав следователю номер телефона своей подруги, с которой он был накануне в кафе, Мансур выдвинул из-под стула спортивную сумку, где были сложены захваченные им с собой пожитки для пребывания в СИЗО: полотенце, кружка, смена белья, – после чего глухо спросил:

– Куда мне теперь идти?

– Тебя отведут, не беспокойся, – сурово прорычал дознаватель.

Он выглянул в коридор и позвал конвой…

Люба Короткевич была страшно напугана. Ей ещё никогда не доводилось иметь дело с полицией. Поэтому, услышав в трубке отдававший металлом голос дознавателя, она испытала ледяную дрожь.

– Вы можете сейчас прийти в отделение? – спросил он.

– Могу, – пролепетала она.

– Возьмите с собой документы. Позвоните мне по внутреннему телефону из дежурной части – и я за вами спущусь. Так я вас жду.

– Да, – повторила она и обессилено положила трубку.

Вот так поворот! Вляпалась – так вляпалась. И не знаешь, кого винить. Оба хороши – что Игорь, что Мансур. Придурки! Себя погубили и её подставили. Мало ли что на уме у этих ментов!

Чёрт возьми, и как назло ни одного знакомого адвоката! Проконсультировал бы, что следует говорить.

А может просто рассказать всё как есть? Без каких-либо приукрас и без утайки.

А в чём, собственно, её вина? И надо ли ей бояться? Она Игоря била? Не била. Она Мансура подначивала? Не подначивала. Она просто стояла в стороне и наблюдала их конфликт!..

У председателя «Землячества Дагестана» Беслана Царгаева на душе скребли кошки. Вид сидевшей перед ним убитой горем женщины не мог оставить равнодушным.

Нет, она не плакала, не рыдала. Она изо всех сил старалась выглядеть спокойной. Но её воспалённые глаза, сильно бледное лицо, дрожавшие пальцы, беспрестанно теребившие лежавшую на её коленях сумочку, предательски выдавали владевшее ею отчаяние.

– Ну чем я могу вам помочь, Фарида Расуловна! – беспомощно разводил руками он. – Я же не судья, не прокурор, не следователь. Я всего-навсего руководитель общественной организации.

– Неужели у вас нет никаких связей? Ему бы хорошего адвоката.

– Хорошего адвоката найти, конечно, можно, только это вашего Мансура вряд ли спасёт. На нём, ведь, не мелкое хулиганство. На нём убийство. У-бий-ство!!! К тому же все доказательства налицо: видеозапись, свидетели.

– Ну помогите, хотя бы, с адвокатом.

– С адвокатом я помогу. Есть тут у меня кое-кто на примете. Но здесь есть ещё один вопрос. Вы в состоянии оплатить его услуги?

– В состоянии, – сквозь зубы произнесла женщина и отвела глаза.

Царгаев внимательно посмотрел на неё и тяжело вздохнул.

– Понятно. Ладно, с этим мы разберёмся. Поговорю с ребятами – постараемся как-нибудь облегчить ваш крест. Вы в Москву надолго?

– Не знаю. Как получится.

– Вам есть, где жить?

– Да я ещё не искала. Из аэропорта сразу к вам. Затем поеду к сыну. Ну, а уж потом позабочусь о себе… Да вы обо мне не беспокойтесь. В крайнем случае, переночую на вокзале.

Царгаев нахмурил лоб и поднял телефонную трубку.

– Мурза? Привет, дорогой. Как дела?… Ну, молодец. Пусть так оно будет и дальше. Слушай, тут надо кое в чём помочь. У меня сидит мать нашего Мансура… Да, да, Идигова. Ей нужно где-то остановиться. Найдёшь что-нибудь?… Спасибо, дружище, спасибо… Нет, звони мне. Я отвезу её сам. Только скажи, куда…

Адвокат Мурад Эльмурзаев сидел в своём офисе и продумывал речь к завтрашнему судебному процессу. В дверь постучали. Эльмурзаев поднял глаза.

– Да?

В комнату заглянул элегантный молодой человек.

– Здравствуйте. Можно? – учтиво осведомился он.

– Здравствуйте, – ответил Эльмурзаев. – Проходите. Слушаю.

Посетитель плотно притворил за собой дверь и уселся на предложенное ему место.

– Я по поводу Мансура Идигова. Мне сказали, что защищать его будете вы.

– Да, я, – кивнул адвокат. – А вы, собственно, кто? Вы от Царгаева?

– Нет, я не от Царгаева. В «Землячестве Дагестана» я не состою. Я представляю людей, которые хотят помочь Мансуру.

Эльмурзаев отложил бумаги завтрашнего процесса в сторону. Он неоднократно сталкивался с подобными визитами и против них нисколько не возражал. Такие визиты, как правило, приносили пользу. Если у подзащитного находились влиятельные родственники или знакомые, которые своим участием смягчали судебный приговор, все лавры победителя доставались ему: «отмазал» клиента, хороший адвокат.

– Ну, что вам сказать… Ситуация пока неблагоприятная. Есть видеозапись, есть свидетельские показания. Сто одиннадцатая, часть четвёртая – до пятнадцати лет.

– Неужели человек может умереть от удара кулаком?

– Смотря, кто будет бить. Если чемпион по боевым единоборствам, то может. Следует мощный удар в голову, мозг бьётся о заднюю стенку черепной коробки, повреждается мозжечок – и в итоге смерть.

Посетитель слегка кашлянул и понизил голос до шёпота.

– Мурад Арсланович, вы позволите начистоту?

– Позволю.

– Что можно сделать?

– Если вы имеете в виду меня, то я не волшебник. Я адвокат. Мои возможности ограничены степенью очевидности доказательств. Чем очевиднее доказательства, тем ýже пространство для манёвра. Можно, конечно, договориться со свидетелями. Большинство людей идут на сделку, если цена вопроса достаточно высока. Но есть один препон – видеозапись. На видеозаписи преступление вашего Мансура налицо. Не будь её, можно было бы попытаться представить дело в том плане, что пострадавший сам накинулся на своего убийцу, а тот, дабы защитить свою жизнь, вынужден был нанести ему упреждающий удар. Сто восьмая статья, превышение пределов самообороны – здесь до двух лет. Но как противоречить тому, что запечатлела камера? А камера запечатлела, что никакой угрозы жизни со стороны пострадавшего вашему чемпиону не было.

– А если убийство в состоянии аффекта? Тот студент, ведь, его оскорбил.

– Сто седьмая? Не пройдёт. Оскорбление, каким бы обидным оно ни было, убийство не оправдывает. К тому же аффект – это совсем другое. Если бы человек, которого вы убили, был повинен в смерти члена вашей семьи – тогда это аффект. Но оскорбление – ни в коем случае. Если бы убийство можно было оправдать оскорблением, у нас началась бы такая вакханалия, что не приведи Господь. В общем, – по-барски откинулся на спинку кресла адвокат, – по тому состоянию дела, которое я вижу сейчас, прогнозировать могу не менее восьми лет. Без амнистии. На тяжкие преступления амнистия не распространяется.

– А если бы эта видеозапись, скажем, как-нибудь исчезла?

Эльмурзаев усмехнулся.

– Не пойдёт. Вряд ли кто в полиции захочет себя этим марать. К тому же эта видеозапись крутится в Ютюбе, показывалась на многих телеканалах, так что достать её копию не составит никакого труда.

– Мурад Арсланович, а если выйти на судью?

– На судью? Рассматривать это дело будет Василий Петрович Гавриленко. Человек обеспеченный, пожилой, к тому же старой закалки. На контакт он не пойдёт. Если у вас действительно серьёзные намерения, то я бы порекомендовал вам выйти на прокурора. В юриспруденции существует такая хитрость: судья не имеет права назначить наказание тяжелее того, чем требует прокурор. Вот за это можно зацепиться. В нашем деле обвинение будет представлять Раиса Константиновна Леонова. Сказать о ней что-либо я не могу. Сталкивался с ней лишь однажды. Но прощупать её, конечно, можно.

– Мурад Арсланович, мы можем на вас рассчитывать?

Эльмурзаев снова усмехнулся и выразительно посмотрел на собеседника.

– Если в плане ведения деликатных переговоров – то да.

Посетитель раскрыл дипломат, достал оттуда две денежные пачки и положил их на стол.

– Это, так сказать, аванс.

Эльмурзаев небрежно смахнул их в ящик.

– Попробую, – кивнул он. – Но обещать чего-либо, сами понимаете, не могу. Я её очень плохо знаю.

– В этом мы вам поможем, – пообещал молодой человек. – В самое ближайшее время вы будете знать все её «болевые точки»…

2

Россия, Санкт-Петербург

Председатель Санкт-Петербургского городского суда Виктория Львовна Куркина бухнулась в служебную машину и судорожно выдохнула:

– В Управление ГИБДД.

Водитель завёл мотор и с любопытством покосился на свою начальницу: в таком возбуждении он видел её впервые.

Виктория Львовна закрыла глаза и сделала медленный, глубокий вдох.

«Спокойно, спокойно, – сказала себе она. – Нужно сохранять самообладание. Володя поможет. Должен помочь. Ведь я ему в своё время помогла. У него тоже были проблемы с сыном… Ой, ну какая же Олеська дура! Какая дура! Говорила я мужу, не надо ей пока дарить автомобиль. Рано ещё, пусть станет постарше. Нет, настоял. Что мы, мол, хуже соседей? Те своей подарили, так почему бы и нам своей не подарить? И как её только угораздило? Неужели не видела, что дети, что пешеходный переход? Сбила бы какого-нибудь алкаша на повороте – ещё куда ни шло. Как-нибудь бы отмазали: мол, сам бросился под колёса, рассчитывал на шантаж. Но детей! И не одного, а целых трёх!..».

Начальник Управления ГИБДД по Санкт-Петербургу полковник Владимир Николаевич Бобков к визиту Виктории Львовны отнёсся настороженно. Было очевидно, что она пожаловала к нему неспроста, и что у неё возникла какая-то серьёзная проблема. А он не любил чужих проблем. И особенно не любил, если о помощи просили люди с положением. У непростых людей и проблемы непростые, а ему страсть как не хотелось пятнать свой мундир.

– Рад вас видеть, Виктория Львовна, – сдержанно поприветствовал её он. – Что у вас случилось?

– Дочь у меня попала в переделку. Сбила трёх пацанов, – с ходу выпалила Куркина.

Бобков присвистнул.

– Вот так дела! Ну, если они переходили улицу в неположенном месте…

– Да в том-то и дело, что в положенном. По «зебре».

– Это уже хуже. Они живы?

– Один, скорее всего, нет. По двум другим – не знаю.

Владимир Николаевич помрачнел и стал тщательно подбирать слова для деликатного отказа. Но Виктория Львовна не дала ему завершить этот процесс.

– Володя, у твоего Костика тоже был «косяк». Сколько он там уворовал? Если мне не изменяет память, миллионов тридцать. Так срок давности этого дела ещё не истёк. Подадут сейчас потерпевшие новый иск на пересмотр решения в связи со вновь открывшимися обстоятельствами – я не обещаю, что смогу тебе помочь.