Loe raamatut: «Демократия в Америке»

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

Перевод с французского В. Линдта

Серийное оформление А. Фереза, Е. Ферез

Дизайн обложки В. Воронина

От Переводчика

Сочинение А. Токвиля «Демократия в Америке», во втором русском переводе¹, написано было около шестидесяти лет назад², но и в настоящее время оно сохранило свое значение. Разумеется, в нем никто не станет искать описания современной Америки. Жизненное развитие Соединенных Штатов идет так быстро, что шестидесятилетий период для них соответствует целым векам для большинства других народов. Насколько изменились с того времени фактические условия, видно хотя бы из того, что во времена, описываемые Токвилем, не существовали еще ни Калифорния с Сан-Франциско, ни Чикаго с его миллионным населением. Обе эти местности представляли собой тогда пустыни. Сильно изменилась бытовая сторона жизни, и теперь даже странно читать, например, замечание Токвиля об отсутствии богатых людей в Америке. Наконец, в общественном строе и в законодательстве с тех пор произошло такое важное изменение, как уничтожение рабства. Таким образом, книга Токвиля, поскольку она касается собственно Америки и американской жизни, в настоящее время имеет значение исключительно историческое, давая нам верную и беспристрастную картину того, чем были Северо-Американские Штаты шестьдесят лет назад. Читать ее и изучать следует приблизительно так же, как мы изучаем описание Германии, сделанное Тацитом, в котором можем найти основные черты дальнейшего развития германского народа, но никак не сведения о настоящем его состоянии. Даже те выводы автора, которые позднее не были подтверждены историей (например, относительно дальнейшей судьбы вопроса о невольничестве) и должны быть признаны неверными, имеют свое, опять-таки, историческое значение, представляя отражение тогдашних мнений и ожиданий по этим проблемам, характерным для состояния американского общества того времени. Такой взгляд на сочинение Токвиля заставил нас перевести его безо всяких примечаний и дополнений относительно произошедших с того периода изменений. А изменения эти столь велики, что такого рода примечания свелись бы к написанию новой книги, подобной книге Токвиля, чего, конечно, мы не могли иметь в виду. Желающие познакомиться с последующей историей Соединенных Штатов и современным их положением могут обратиться к следующим сочинениям, существующим на русском языке: Брайс Д. «Американская республика», перев. В. Н. Неведомского. М., 1890г. (Цена 10 р. 50 к.)– наиболее обширное и серьезное сочинение по истории и политическому устройству Соединенных Штатов; Чаннинг Э. История Северо-Американских Соединенных Штатов. М., 1897 (1 р.). Другие существующие на русском языке сочинения об Америке имеют более отрывочный или монографический характер. Таковы: Циммерман. «Соединенные Штаты Северной Америки. Из путешествий 1857–58 и 1869–70гг.». М., 1873. (Ц. 1 р. 50 к.); Диксон. «Борьба рас в Америке». СПб., 1877 (2 р. 50 к.); его же «Новая Америка» пер. Зайцева. СПб., 1867 (2 р.). Мекри. «Американцы у себя дома». СПб., 1876 (3 р. 50 к.); Владимиров. «Русский среди американцев» СПб., 1877 (2 р.); Курбский. «Русский рабочий у американского плантатора». СПб., 1874г.; Паевская А. «Год в Америке. Из воспоминаний женщины врача». СПб., 92 (1 р.); Тверской. «Очерки Северо-Американских Соединенных Штатов». СПб., 1895 (2 р.); Макгахан. «Письма из Америки». «Сев. В.» 86г. 1–2; 92г. 1–12; 93г. 1–4, 6–12; его же «Пауперизм в Соединенных Штатах» В. Е., 91г., 7, 8; Е. Ковалевский. «Народное образование в Соединенных Штатах». СПб., 1895г. (2 р.); Быкова. «Северо-Американские Соединенные Штаты» М., 1896г. (50 к.). Очень короткое, но довольно обстоятельное изложение политического устройства в брошюре Шенбах А. «Государственный строй Северо-Американских Соединенных Штатов», Международная библиотека, 1894, № 5 (15 к.).

Но кроме этого специально-исторического значения, книга Токвиля имеет и другое, более общее. Пользуясь данными, взятыми из наблюдения над американским общественным строем, автор исследует формы проявления основного демократического принципа во всех странах и явлениях политической и общественной жизни как в сфере государственной со всеми ее подразделениями на законодательную, административную и судебную, так и в сфере религии, умственной деятельности и нравов, и дает широкие общие формулы, из которых логически вытекают самые разнообразные практические применения. Поэтому Ройе-Колар до известной степени прав, сравнивая сочинение Токвиля с «Духом законов» Монтескье. Подобно последнему «Демократия в Америке» представляет собой логически стройное и целостное выражение общих принципов, лежащих в основе всякого общественного устройства. Многие положения, высказанные Токвилем, стали в настоящее время азбучными истинами в политическом учении Западной Европы, и в этом смысле, пожалуй, нужно заметить, что сочинение это не представляет теперь прелести новизны. Одним из важнейших его достоинств должно быть признано постоянно выдержанное, беспристрастное отношение к рассматриваемым в нем весьма актуальным вопросам. Ни по своему воспитанию, ни по характеру Токвиль не был ни предвзятым сторонником демократии, ни вообще горячим и увлекающимся новатором. Поэтому, если он выражает предпочтение американскому демократическому режиму, то не потому, что личная симпатия к нему заставляла его забывать о его недостатках; напротив, он по всякому вопросу указывает как на выгоды, так и на проблемы демократического устройства. Токвиль сам говорит о своей книге, что она «не следует ни за кем». «Сочиняя ее, – продолжает он, – я не собирался ни помогать, ни противодействовать какой-либо партии; я лишь хотел видеть иначе, чем видят партии, но дальше их. В то время как они заботятся о завтрашнем дне, я желал подумать о будущности». Это спокойное изложение делает его речь порой слишком холодной; но, с другой стороны, это беспристрастное отношение невольно вызывает доверие к выводам автора даже у людей, не склонных симпатизировать демократическим принципам. Читая Токвиля, вы чувствуете, что это пишет не проповедник известного учения, а просто умный человек, который, так сказать, поневоле приходит к известным заключениям, потому что к ним приводит его логика.

Если в чем книга Токвиля может быть признана не отвечающей требованиям настоящего времени, то это в недостаточной разработке экономических вопросов. Экономическая сторона народной жизни в тот период еще не подвергалась таким глубоким и всесторонним исследованиям, какие были в этой области произведены в последнее время. Да и вопросы эти стали более сложными, а их разрешение сделалось необходимым. Но, не требуя от книги Токвиля того, чего она не могла дать в силу своего времени, мы полагаем, что это обстоятельство не лишило ее актуальности. Признавая важность экономических вопросов, мы, вопреки взглядам, высказывавшимся многими писателями новейшего времени, не считаем, что вопросы политические должны быть отодвинуты на второй план. Факты истории всегда многопричинны, и если причины экономические в большинстве случаев составляют естественную основу исторических явлений, то окончательная форма, в которую они выливаются, дается взаимодействием факторов не только экономических, но и других, имеющих преимущественно интеллектуальный и моральный характер.

В заключение мы хотим рассказать о некоторых моментах биографии автора. Токвиль родился в 1805 году и был сыном графа де Токвиля и госпожи Розамбо, внучки Мальзерба, следовательно, принадлежал к аристократии и даже к легитимистам. До 1830 года он занимал незначительные судейские должности. Затем ему было дано поручение изучить в Америке устройство тюрьмы. Для этого Токвиль отправился в сопровождении своего друга де Бомона в Соединенные Штаты. Итогом этой поездки стала написанная ими совместно книга «О пенитенциарной системе в Соединенных Штатах и ее применении во Франции», вышедшая в 1832 году. В ней рассказывается о системе тюремного заключения, при котором узники никогда не видятся друг с другом и с посторонними людьми. Однако их обучают религии, чтению и ремеслу. Против этой системы впоследствии были высказаны весьма веские возражения, но в то время она все-таки представляла первую серьезную попытку к упорядочению тюремного дела и к улучшению положения заключенных. Помимо исследования о тюрьмах, путешествие Токвиля в Америку имело и другие, более важные результаты. Его интересовало, каким образом в Америке уживаются вместе два принципа: свободы и равенства, которые в теории находятся рядом, а на практике существуют отдельно во Франции. Для достижения этой цели он побывал в значительной части Соединенных Штатов, везде знакомясь с людьми самых разных взглядов, партий и общественного положения, и, вернувшись во Францию, результаты своих наблюдений и размышлений изложил в вышедшем в 1835 году двухтомном сочинении о демократии в Америке, к которому через пять лет присоединил еще третий том. Книга эта произвела большое впечатление во Франции и открыла Токвилю доступ в академию. В 1839 году он был избран членом Академии нравственных наук, а в 1841 году – в члены Французской академии. Во вступительной речи, говоря о своем предшественнике де Сессаке, ставленнике Наполеона, Токвиль дал строгую характеристику императорского режима с точки зрения того же вопроса о свободе и равенстве: «Революция стремилась к первой, учреждая конституционный порядок, и ко второму, устанавливая централизацию власти. Наполеон поставил свой гений только на службу равенству и в качестве представителя всего народа, избравшего его своим главой, уничтожил свободу. Он был велик, насколько человек может быть велик без добродетели».

Не довольствуясь теоретическим изучением вопросов политики, Токвиль пожелал применить свои идеи и на практике, заняв место в парламенте. Живя с рождения в своей провинции в отцовском поместье и будучи с детства знаком с местными жителями и любим ими, в 1839 году он был избран в палату, не принимая на себя никаких обязательств и должностей. Еще раньше Токвиль отказался от судейского звания. Ему необходимо было быть свободным, чтобы всецело посвятить себя развитию своих идей.

Выяснилось, как это часто бывает, что глубокий и всесторонний теоретический мыслитель не всегда мог выказать необходимые для практического деятеля качества. Беспристрастие и отсутствие одностороннего увлечения, составляющие непременные условия правильного теоретического мышления, на практике иногда могут привести к недостаточной энергии и нерешительности. В качестве депутата Токвиль во время министерства Гизо почти всегда находился в оппозиции. Он не был человеком партии и не поступался своими взглядами, а они тогда были не популярны. Он был противником централизации, видя в ней опасность для свободы, а общественное мнение того времени желало сохранить ту же централизацию, какая была при империи, придав ей лишь внешний вид свободы. Впрочем, и будучи в меньшинстве, Токвиль пользовался большим уважением всех партий, и палата давала ему самые серьезные поручения. В 1840 году он был докладчиком комиссии, подготовившей ликвидацию невольничества во французских колониях. События 1848 года не удивили его, поскольку он предвидел и даже предсказывал их, но они вызывали у него недоверие и опасение за будущее. Однако, будучи выбранным в учредительное собрание, Токвиль искренне готов был служить республике. Во время июльских дней, находясь на стороне правительства и признавая необходимость подавления народного восстания, он тем не менее подал голос против введения осадного положения. Токвиль был одним из членов комиссии для составления конституции, но не мог внести в нее своих идей.

В 1849 году он был избран в законодательное собрание, которое позднее сделало его своим вице-президентом. Вскоре президент республики пригласил Токвиля занять место министра иностранных дел. В этом звании ему пришлось иметь дело с римским вопросом. Рим был взят и папа восстановлен французскими войсками в своих правах и при молчаливом согласии Токвиля, рассчитывавшего, по-видимому, на то, что понтифик будет править на либеральных началах, провозглашенных им в 1847 году. Как известно, надежды эти не оправдались. Впрочем, Токвиль оставался в министерстве только четыре месяца. Понимая невозможность соглашения президента с палатой, он вышел в отставку, сохранив звание депутата. Время его деятельности с 1848 по 1850 год описано было им самим в очень интересных воспоминаниях³. В 1851 году ему был поручен доклад о пересмотре конституции. В нем он указал на опасность положения, вытекающую из того, что вследствие ошибок законодателей 1848 года управление Францией было ненормально и не удовлетворяло страну; но, будучи докладчиком комиссии, в которой мнения были разделены, он не высказал определенного заключения. Поскольку в палате не было получено требуемых двух третей голосов за пересмотр, то он, как известно, и был отвергнут. Затем произошли события 2 декабря 1851 года, после которых Токвиль навсегда удалился от государственной деятельности, снова занявшись своими историко-политическими исследованиями, результатом которых стало новое, может еще более важное произведение L’ancien régime et la révolution⁴. В коротком биографическом очерке сложно анализировать столь серьезное сочинение, поэтому мы ограничимся лишь указанием на его основную мысль, заключающуюся в том, что революция изменила старый строй, но в действительности это изменение было далеко не таким радикальным, как казалось, потому что касалось лишь того, чем нарушалось равенство, каковы были личные сословные и местные привилегии. Но уничтожение последних и введение одного для всех закона еще более усилило объединение всей общественной деятельности в правительстве и ослабило личную деятельность граждан, то есть вело к уменьшению свободы. Таким образом, и здесь главной задачей Токвиля был анализ того же вопроса об отношениях между равенством и свободой. К сожалению, это превосходно изложенное сочинение не могло быть завершено вследствие болезни и смерти автора. Оно останавливается именно в том пункте, когда старый порядок заканчивается. Токвиль умер в 1859 году, не дожив до пятидесяти трех лет. Лабулэ написал его некролог⁵, которым мы преимущественно и пользовались при составлении этого биографического очерка.

Часть первая

Введение

В числе новых предметов, обративших на себя мое внимание во время пребывания в Соединенных Штатах, более всего поразило меня равенство общественных положений. Я без труда усмотрел, какое чрезвычайное влияние имеет этот первичный факт на ход общественной жизни. Он дает направление духу общества и известный характер законам, новые правила для управляющих и особые привычки для управляемых.

Вскоре я понял, что значение этого факта распространяется далеко за пределы политических обычаев и законов и что господство его проявляется с такой же силой в гражданском обществе, как и в управлении; он создает мнения, порождает чувства, устанавливает обычаи и вносит изменения и во все то, что не им произведено.

По мере изучения мной американского общества я все более убеждался, что равенство общественных положений есть та первопричина, из которой вытекают, по-видимому, все другие частные факты и которую я постоянно встречал перед собой, как центральный пункт, куда сводились мои наблюдения.

Тогда я мысленно обратился к нашему полушарию, и мне показалось, что я и в нем могу различить нечто аналогичное тому, что представлялось для меня в Новом Свете. Я заметил, что и здесь равенство общественных положений не достигает своего крайнего предела, как в Соединенных Штатах, но постоянно к нему приближается, и что та самая демократия, которая господствует в американских обществах, быстро, как мне кажется, движется к власти и в Европе.

С этой минуты я задумал написать книгу, которая предлагается читателю.

Великий демократический переворот совершается между нами; все его видят, но не все одинаково судят о нем. Одни видят в нем новость и, считая его случайностью, надеются еще остановить его, а другие признают его неотвратимым, потому что он кажется им фактом – самым древним и постоянным из известных в истории.

Переносясь на минуту к тому, чем была Франция семьсот лет назад, я нахожу ее разделенной между немногими семьями, которые владеют землей и управляют жителями; право передается от поколения к поколению вместе с наследством; люди могут воздействовать друг на друга только одним способом – силой; для власти можно усмотреть лишь одно происхождение – обладание собственностью.

Но вот устанавливается и скоро распространяется политическое могущество духовенства. Оно открывает свои двери для всех богатых и бедных, для лиц из правящего класса и из простого народа. Посредством церкви равенство начинает проникать в правительственную среду, и тот, кто в качестве крепостного всегда влачил бы жалкое существование, в качестве священника занимал место наряду с членами благородного сословия, а часто садился и выше королей.

По мере того как общество делается более цивилизованным и устойчивым, отношения между людьми становятся сложнее и многообразнее. Сильнее ощущается потребность в гражданских законах. Тогда появляются законоведы; они выходят из темных помещений судов, из пыльных убежищ канцелярий и заседают при дворе государей, рядом с феодальными баронами, одетыми в горностаевые мантии и железные латы.

Короли разоряются на обширных предприятиях; дворянство истощает себя частными войнами; простолюдины обогащаются торговлей. В государственных делах начинает чувствоваться значение денег. Денежные обороты являются новым источником для власти – и финансисты становятся политической силой, их презирают, но к ним прислушиваются.

Постепенно распространяется просвещение, пробуждается вкус к литературе и искусствам, и тогда ум становится одним из элементов успеха; наука является средством управления, умственные способности делаются общественной силой; образованные люди входят в сферу социальной деятельности.

Однако по мере открытия новых путей для достижения власти ценность преимуществ, даваемых рождением, снижается. В XI веке дворянское звание было выше всякой цены, в XIII веке его уже можно купить; первое возведение в дворянское звание было в 1270 году, и равенство стало проникать в управление через аристократию.

В течение семисот лет порой случалось, что в видах борьбы против королевской власти или лишения могущества своих соперников дворяне предоставляли политическую силу народу.

Еще чаще бывало, что короли позволяли низшим классам государства участвовать в управлении, желая унизить аристократию.

Во Франции короли являлись самыми деятельными уравнителями. Когда они были властолюбивы и сильны, то они старались поднять народ на один уровень с дворянством; когда же они были умеренны и слабы, то допускали, что народ становился выше их самих. Одни помогали демократии своими талантами, другие – своими пороками. Людовик XI и Людовик XIV постарались уравнять все, что было ниже трона, а Людовик XV и сам со своим двором снизошел наконец во прах.

Как только граждане стали владеть землей в другом праве, кроме феодальной зависимости, и как только движимое богатство начало признаваться и получило возможность иметь влияние и давать власть, так ни одно открытие в искусстве, ни одно усовершенствование в области промышленности не делалось без того, чтобы этим не создавались как бы новые элементы человеческого равенства. С этого момента все вновь открываемые способы, все нарождающиеся потребности, все желания, требующие удовлетворения, представляют собой поступательные шаги к общему уравнению. Вкус к роскоши, страсть к войне, господство моды, все как самые поверхностные, так и самые глубокие страсти человеческого сердца, словно сговорившись, стремятся к обеднению богатых и к обогащению бедных.

С того времени, как умственный труд сделался источником силы и богатства, следовало смотреть на каждое научное усовершенствование, каждую новую идею как на зачаток силы, предоставленный народу. Поэзия, красноречие, память, изящество ума, огонь воображения, глубина мысли – все эти дары, распределенные небом случайно, шли на пользу демократии, и даже тогда, когда ими обладали противники, они все же служили ее целям, выдвигая вперед естественное величие человека. Таким образом, завоевания демократии распространялись вместе с цивилизацией и просвещением, и литература сделалась открытым для всех арсеналом, в котором слабые и бедные постоянно искали себе оружие.

В истории нельзя найти ни одного значительного события, которое бы в последние семьсот лет не способствовало успехам равенства.

Крестовые походы и войны с англичанами ведут к уменьшению числа дворян и к разделу их земель; учреждение общин вводит демократическую свободу в среду феодальной монархии; изобретение огнестрельного оружия уравнивает крестьянина и дворянина на поле битвы; книгопечатание дает равные средства для их ума; почта приносит свет на порог хижины бедняка, как и к дверям дворца; протестантизм утверждает, что все люди равно способны найти дорогу к небу. Вновь открытая Америка представляет тысячи новых путей для достижения успеха и дает в руки неизвестных авантюристов богатство и власть.

Если начиная с XI века вы будете всматриваться в то, что происходит во Франции в течение пятидесятилетних периодов, то в конце каждого из них непременно увидите, что в состоянии общества произошел двойной переворот: дворянин понизился на общественной лестнице, а простолюдин возвысился на ней; один сходит вниз, другой идет кверху. Каждое полстолетие сближает их, и скоро они будут соприкасаться.

И так не только во Франции. Куда бы ни обратили наш взгляд, всюду мы видим такую же революцию, простирающуюся на весь христианский мир.

Различные обстоятельства, случавшиеся в жизни народов, обращались на пользу демократии; разные люди помогали ей своими усилиями: как те, которые способствовали ее успехам, так и те, кто вовсе не думал ей содействовать; как те, которые боролись за нее, так даже и те, кто заявлял себя ее врагом, – все, беспорядочно перемешиваясь, работали сообща, одни против своего желания, другие бессознательно, как слепые орудия в руках Бога.

Таким образом, постепенное развитие общественного равенства есть факт провиденциальный и имеет все главнейшие признаки такового: оно существует во всем мире, постоянно и с каждым днем все более ускользает из-под власти человека, и все события, как и люди, служат этому развитию.

Разумно ли будет предполагать, что социальное движение, идущее столь издалека, может быть приостановлено усилиями одного поколения? Можно ли думать, что, разрушив феодальный строй и свергнув королей, демократия отступит перед буржуазией и богатым классом? Остановится ли она теперь, когда она сделалась столь сильной, а ее противники слабыми?

Куда же мы идем? Никто не в состоянии этого сказать, потому что мы уже не имеем оснований для сравнения. Общественное равенство между христианами в настоящее время больше, чем оно было когда-то, в какой-либо стране; таким образом, величина того, что уже сделано, не позволяет предвидеть того, что может быть еще сделано позднее.

Книга была написана под впечатлением своего рода религиозного ужаса, возникшего в душе автора от вида этой неудержимой революции, идущей в течение стольких веков через все препятствия, которая и теперь двигается вперед среди производимого ею разрушения.

Нет необходимости слышать голос самого Бога, чтобы видеть несомненные признаки Его воли; для этого достаточно наблюдать привычный ход природы и постоянное направление событий; и не слыша голоса Творца, я знаю, что светила движутся в пространстве по орбитам, начертанным Его перстом.

Если бы долгие наблюдения и искренние размышления привели людей нашего времени к сознанию того, что постепенное и прогрессивное развитие равенства составляет как прошедшее, так и будущее их истории, то одно это открытие дало бы этому развитию священный характер воли Высшего Владыки. Желание удержать демократию представилось бы тогда борьбой против самого Бога, и народам оставалось бы только смириться с социальным положением, созданным для них Провидением.

В настоящее время христианские народы являют собой, как мне кажется, страшное зрелище: несущее их движение уже достаточно сильно для того, чтобы его можно было приостановить, и еще не настолько быстро, чтобы им нельзя было управлять. Судьба людей находится в их руках, но скоро она уйдет от них.

Дать образование демократии, оживить, если возможно, ее верования, очистить нравы, упорядочить ее движения, заменить постепенно ее неопытность в делах знанием, ее слепые инстинкты – пониманием ее действительных интересов; применить ее управление соответственно условиям места и времени, поменять его сообразно с обстоятельствами и характерами людей – такова в наше время главная обязанность тех, кто дает направление обществу.

Совершенно новому обществу нужна и новая политическая наука.

Но об этом-то мы вовсе и не думаем. Находясь посреди стремительной реки, мы упрямо направляем наш взор на какие-нибудь останки, еще видные на берегу, в то время как течение увлекает нас и несет к пропасти.

Ни у одного из европейских народов описанная мной великая социальная революция не сделала таких быстрых успехов, как у нас, но движение ее часто имело случайный характер.

Никогда главы государства не думали о том, чтобы подготовить к ней что-нибудь заранее; она делалась вопреки им или помимо их. Наиболее могущественные, интеллигентные и нравственные классы народа не старались овладеть движением, чтобы направить его. Демократия, следовательно, была предоставлена своим диким инстинктам; она выросла, как те дети, лишенные родительской заботы, которые сами собой воспитываются на улицах наших городов и знают из общественной жизни только ее пороки и слабости. Казалось, еще никто не знал о ее существовании, когда она неожиданно захватила власть. Тогда все рабски подчинились ее малейшим желаниям; перед ней преклонялись как перед образом силы; и когда наконец она была ослаблена собственными излишествами, то законодатели задались безрассудной целью уничтожить ее, вместо того чтобы постараться научить ее и исправить, и, не желая обучить ее управлению, думали лишь о том, чтобы удалить ее от него.

Результатом этого было то, что демократическая революция произошла в составе общества, а между тем ни в законах, ни в понятиях, ни в нравах и обычаях не возникло перемены, необходимой для того, чтобы сделать эту революцию полезной. Таким образом, у нас есть демократия, но без того, что могло бы ослабить ее пороки и выдвинуть вперед ее естественные преимущества; поэтому, уже видя причиняемое ею зло, мы не знакомы еще с тем добром, какое она нам может дать.

Когда королевская власть, опираясь на аристократию, мирно управляла европейскими народами, в то время общество, при всем своем жалком состоянии, пользовалось многими видами счастья, которые в наше время трудно представить и оценить.

Могущество нескольких подданных воздвигало непреодолимые преграды тирании государя, и короли, сознавая, что в глазах толпы они облечены почти божественными свойствами, в самом возбуждаемом ими почтении черпали решимость не злоупотреблять своей властью.

Находясь на бесконечном расстоянии от народа, члены благородного сословия относились, однако, к нему с тем благосклонным и спокойным участием, с каким пастырь обращается к своему стаду, и, не считая бедняка себе равным, они заботились о его судьбе, как о вкладе, переданном им на хранение Провидением.

Не имея никакого понятия о другом общественном строе, кроме существующего, не воображая когда-нибудь сравняться со своими господами, народ принимал их благодеяния и не рассуждал об их правах. Он любил их, когда они были великодушны и справедливы, и без труда, без унижения подчинялся их суровым требованиям, глядя на них как на бедствие, посылаемое Богом; кроме того, нравы и обычаи установили пределы для тирании и основали своего рода право в среде, где господствовала сила.

Когда дворянин не имел и мысли, чтобы кто-нибудь хотел у него отнять его привилегии, признаваемые им законными, а крепостной смотрел на собственное низкое положение как на следствие неизменного природного порядка, то ясно, что между этими двумя классами, участь которых была столь различна, могло установиться взаимное доброжелательство. В обществе существовало тогда неравенство, разные недостатки и бедствия, но в душе людей не было унижения.

Ни пользование властью и ни привычка к повиновению развращают людей, а употребление такой силы, которую они признают незаконной, и повиновение такой власти, на какую они смотрят как на произвол и угнетение.

С одной стороны, было богатство, сила, свободное время, а вместе с тем стремление к роскоши, утонченность вкуса, умственные наслаждения, поклонение искусству.

С другой – труд, грубость и невежество.

Но в среде этой грубой и невежественной толпы встречались страсти, великодушные чувства, искренние верования и первобытные добродетели.

Организованный таким образом общественный строй мог обладать прочностью, силой и особенно славой.

Но вот ряды смешиваются, установленные между людьми преграды падают, земельные владения делятся, власть распределяется, просвещение распространяется, умственное развитие уравнивается, строй общества становится демократическим и наконец господство демократии мирно устанавливается в учреждениях и нравах.

При подобных условиях можно бы представить такое общество, все члены которого, смотря на закон как на свое творение, будут любить его и без труда подчиняться ему, общество, где власть правительства будет уважаться в силу ее необходимости, а не божественности, где любовь, обращенная к главе государства, будет иметь характер не страсти, а рассудительного и спокойного чувства. Поскольку все будут обладать правами и будут уверены в сохранении за ними их прав, то между классами должно установиться взаимное доверие и определенная взаимная снисходительность, далекая как от гордости, так и от уничижения.

Осознав правильно свои интересы, народ понял бы, что для пользования благами общества необходимо подчиниться налагаемым им обязанностям. Свободная ассоциация граждан тогда могла бы заменить собой личное могущество благородного класса, и государство было бы защищено и от тирании, и от своеволия.