Loe raamatut: «И всюду тьма»

Font:

* * *

Пролог

В начале была Тьма, и Тьма была Ничто.

И была Она одна, и ничто чрез Нее не на́чало быть. И родился Свет, и все чрез Него на́чало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет людей.

И не была больше Тьма во тьме, была Тьма со Светом.

И узрели люди Свет, и возлюбили Его. И узрел Свет людей, и возлюбил их. И хотела Тьма, чтобы Свет узрел Ее, и возлюбил только Ее. Свет есмь любовь, любовь есмь Свет.

Слышала Тьма мысли людей, и были они мерзки.

И повели Тьма и Свет спор о том, благи ли люди. И был неразрешим он. И снизошел Свет к людям, как человек. И последовала Тьма за Ним. Она сказала: поверил Ты в тень. Позволил Ты людям видеть, но сам ослеп. Я буду ждать. И отказалась Она от памяти, чтобы забыть ненависть.

И пообещал Свет найти Тьму и поведать об их споре, если будет права Она. И сказал Он: да останутся Они навсегда среди людей, если прав Он.

Глава 1. В хороших руках

Ана бежала сломя голову. Она не чувствовала ни пронизывающего холодного ветра, бьющего ей в лицо, ни камней, впивающихся в ноги, ни кровоточащих ран на спине, груди, бедрах.

Она стремилась убраться оттуда подальше. От места, которое звала домом, от людей, которых считала семьей. Ана сворачивала в неосвещенные закоулки, стараясь скрыться от любопытных глаз. Пропойцы ничего не соображали и не замечали, а случайные прохожие, с кем она все же сталкивалась, сразу забывали увиденное.

Ана проскользнула в дыру в заборе и нырнула в единственное незаколоченное окно, находящееся вровень с землей. Рухнув на что-то мягкое, она осмотрелась. Внутри не было ничего, кроме ветхой мешковины, на которую приземлилась Ана, да гниющих листьев, занесенных ветром.

Ноги сами принесли ее в знакомый дом. В этом месте век назад произошел разлив Тьмы, поэтому местные считали его проклятым. Небольшое городское поместье так и не было достроено, дом пустовал и постепенно разваливался. Разливы происходили нередко, но не такой силы и не с таким числом жертв.

В тот день здесь еще была рыночная площадь. В праздник Великого Нисхождения ярко светило солнце, и народ вывалил на улицы. В разгар веселья мужик внезапно метнул в другого камень. Вспыхнув гневом и яростью, они сцепились в бесчеловечно жестокой схватке, кусаясь и отрывая друг от друга куски плоти. Один за другим, без всякой видимой причины, к ним присоединялись люди вокруг. Рыночная площадь погрузилась в хаос безумия, который не могла остановить ни стража, поддавшаяся помешательству, ни подоспевшие инквизиторы. Виновником был проклятый, чья Тьма вырвалась наружу, но в кровожадной толпе, где каждый имел на себе ее след, его было не найти.

Погибло несколько святых, прежде чем приняли решение уничтожить всех. Инквизиция никого не оставила в живых. Город, да и вся страна долго оправлялись от удара: вера в силу Света, а значит и в силу Церкви, подорвалась. Простые люди в ужасе отказывались выходить из дома. Ходили слухи, что проклятый, наславший безумие, жив, а некоторые утверждали, что никакого проклятого и не было, что сама земля разверзлась, выпустив Тьму.

На этом самом месте отважный барон затеял строительство дома, надеясь обрести богатство на брошенной земле. Но судьба уготовила ему печальную участь: на охоте он упал с лошади, разум его помутился, и в конечном итоге он лишился всего. Жители же города верили, что несчастье барона – не случайность, а проклятое место принесло беду.

Ана посильнее укуталась в мешковину и усмехнулась злой иронии своего положения: может, земля здесь и правда притягивала Тьму? Жесткая ткань царапала и липла к коже. Ана прикоснулась к ранам на бедрах, они болели не так сильно, как должны были. Ощутила под пальцами влажную, загустевающую кровь, и внутри все сжалось.

На нее нахлынули воспоминания, грудную клетку сдавило тисками, мерзкая щекотка разлилась по телу, подобралась к горлу, дыхание сбилось. Ане захотелось кричать, рыдать, биться в истерике. Но ни одна эмоция так и не покинула ее тело. Ей казалось, что сейчас по ее венам течет ненависть, и стоит открыть рот, проронить слезинку, как все выйдет из-под контроля.

Кажется, только недавно она радостно готовилась к предстоящему балу: накручивала локоны на свои черные неподатливые волосы, примеряла платье, на которое копила целый год. В академии ежегодно проводилась церемония совершеннолетия – все ученики и ученицы, которым исполнилось девятнадцать, теперь имели право участвовать в светских мероприятиях. Именно с этого возраста позволялось искать себе пару. Из-за своего происхождения Ана и не надеялась, что будет интересна хоть кому-то из мужчин, но бал означал еще и окончание обучения в академии. Она его очень ждала. Наконец-то она станет свободной.

На мгновение подвал вспыхнул ярким светом. Его было достаточно, чтобы понять: за ней пришли. Ана вжалась в угол и напряглась. Она не собиралась сражаться, это бесполезно. Она – одна из проклятых, ее казнят. Но сила внутри требовала высвобождения. Если инквизиторы не слишком талантливы, она попробует отбиться. «Они ни в чем не виноваты, они защищают город, тебе конец в любом случае», – уговаривала себя Ана, не зная, как долго сможет сдерживаться, пока не сойдет с ума.

Неизвестный стоял у двери и не спешил действовать. Ана задрожала, то ли от ужаса, то ли от нетерпения.

– Ты не потеряла контроль над Тьмой, – тихо, будто бы для себя, произнес он.

Этот человек мог быть и не инквизитором. Что он хотел? Он пришел, чтобы вернуть ее? Ана задыхалась в неизвестности. Она вновь почувствовала на себе руки первосвященника. Она не знала, как мягкое прикосновение может вызывать столь всепоглощающий ужас, будто ее обливали кипятком. Перед глазами мелькали картины, как он раздевал ее на сцене перед залом, полным людей в масках, как называл цену за то, что с ней могут сделать. Ана попыталась подняться, но ноги не слушались.

Мужчина сделал шаг и немного наклонился, вытянув руку вперед, как подходят к диким животным.

– Не бойся, я не причиню тебе вреда. – Он подошел ближе.

Ана всхлипнула. Вся ее внутренняя сила, только что грозившая вырваться, вдруг спряталась. Ана была жалкой и беспомощной перед владельцами Света. Они могут делать с ней все, что захотят. Уже сделали…

Рядом с мужчиной вспыхнул огонек, не больше того, что исходит от спички.

– Не подходи. Убью, – с трудом прошипела Ана.

На самом деле она не смогла бы пошевелить и пальцем, но вошедший должен знать, на что способна проклятая в ужасе.

* * *

Ана не сопротивляется, когда ее раздевают. Обнаженное тело чувствует касания грубых рук, холодный воздух, жесткий пол. Она чувствует все, но ничего не понимает. Черта между реальностью и мучительным кошмаром размыта. Из зала поднимается человек, заплативший за нее. Он идет к ней на сцену под одобрительные свисты и крики зала. Он подходит ближе и с самодовольной ухмылкой хватает ее за грудь. От неожиданности, смешанной с отвращением, Ана толкает его. Мужчина отступает, а лицо его искажает ярость.

– Я заплатил за тебя, тварь! – Он берет хлыст.

Удар.

Можно подумать, что к боли со временем привыкаешь.

Удар.

Это не так.

Удар.

Она падает на колени.

Удар.

Кричит.

Удар.

Он улыбается. Он доволен. Наклоняется к ней, поднимает одной рукой лицо за подбородок, а другой – впивается в раны на ее спине. Хватает за волосы и резко прижимает лицо к своему паху. Ее тошнит.

– Сука.

Ана не понимает, что происходит. И уж тем более она не ожидает, что отказ первосвященнику закончится вот так, что ее обратят комком боли, отчаяния и… презрения. Мир замедляется. Человек, вновь замахивающийся на нее, становится маленьким и незначительным.

«Я сдалась?.. Подчинилась им?..» Ана поднимается на ноги. Сейчас она способна на все.

Бежать.

Человек, чьи штаны в ее рвоте, идет к столику, на котором лежат инструменты для пыток, берет нож и перерезает себе горло.

В зале совсем тихо. Кроме Аны никто не вышел.

Глава 2. Восстановление

– Девочка! Дитя мое! Очнись!

Ана услышала немолодой голос и почувствовала брызги на лице. Она открыла глаза, еще не соображая, что происходит, и попыталась пошевелиться. Тело отозвалось резкой болью. Над ней нависла старушка со стаканом воды в руке.

– Вы… кто? – только и спросила Ана.

Последним она помнила подвал, незнакомца и протянутую руку.

– Ой, божечки мои! Заговорила! Пей, пей, птенчик! – Старушка поднесла стакан к ее губам и наклонила, чтобы Ана могла сделать глоток. – Три дня спала! Я думала, уж и не проснешься. Мастер вон мертвеца притащил в дом, а мне и выхаживай, будто других забот мало. Но все равно приходила, тормошила тебя. Посмотри, бледная какая, чай с голоду помрешь, не успев в себя прийти! – Закончив причитать, старушка поставила стакан на тумбу рядом с кроватью и резво выскочила из комнаты, оставив Ану без объяснений.

Ана приподнялась, сморщившись от боли в спине, и осмотрелась. В комнате царила полутьма, тяжелые портьеры были не до конца задернуты, и через них пробивалось солнце. В затхлом воздухе играла пыль. Здесь давно не проветривали, да и не убирали. Ана провела рукой по прикроватной тумбе, на пальцах осталась серая грязь.

Она посмотрела на свою запачканную руку. «У меня есть Тьма, да?» Почему-то казалось, что сила должна исходить именно из рук. Ана не чувствовала ничего необычного. «Тьма…» – смаковала она, примеряла к себе.

Тяжело вздохнула.

Ана не знала, как к себе относиться, но в одном сомнений не было – она стала чудовищем. Хотелось сбежать от тревожных мыслей, снова забыться во сне. Она закрыла глаза в надежде, что все вокруг исчезнет. И мир, и она, и те, кто с ней это сотворил.

Дверь отворилась, и вошла старушка, осторожно неся поднос с наставленными на него тарелками.

– Вот, покушать принесла, птенчик мой. Осталось всякого понемногу на кухне, вот и собрала. Хлебушек там, бульончик, рыбка. Кушай, кушай.

Она поставила поднос Ане на колени и села рядом. По комнате разлились ароматы еды, а потом в нос ударила терпкость чеснока и перебила все остальное.

Ничего не исчезло.

Ана печально посмотрела на поднос и перевела взгляд на свою благодетельницу: старушка была сухонькая, вся в морщинах, седые волосы собраны в пучок, белый передник был весь в масляных пятнах, а на лице играла озорная улыбка.

– Что смотришь своими глазищами! Ешь, говорю! – старушка аккуратно подвинула поднос чуть ближе. – Глазища какие, совсем бесцветные. Люди не пугаются? За слепую не принимают? Ну, я-то вижу, что со зрением у тебя все в порядке, вон как вылупилась. Я – Хельга, самый важный человек в доме! – Она гордо приосанилась, а потом охнула и схватилась за спину. – Радикулит, проклятый! Ты зови меня бабусей, все так зовут…

Ана не спеша хлебала бульон, слушая болтовню Хельги. Каждый глоток давался с трудом, тело ломило, горло жгло, однако она запихивала в себя ложку за ложкой, не желая отвергать доброту суетной женщины.

– Где я? – слабо улыбнувшись, спросила Ана.

– Как где, деточка? У мастера. Принес тебя, положил в самую дальнюю комнату и запретил слугам заходить. Опасно, сказал. Сам каждый день здесь бывал, вона смотри, сколько перевязок сделал!

Ана оттянула ворот ночной рубашки и увидела, что торс и бедра замотаны бинтами. По коже побежали колючие мурашки, когда она представила, что мог сделать мужчина с ее бессознательным телом. Живот скрутило, на лбу выступил пот. Но вслух Ана только едва слышно буркнула: «Мог бы и пыль протереть тогда».

– А я что, слуга что ли, давно уже нет. Вот и заглянула, как увидела, что мастер о тебе так печется. Раз он, значит и я. Кто лучше бабуси за больным присмотрит! Да без меня здесь все бы уже к праотцам отправились! Мне вот сто лет уже, а я живу и здравствую, значит и остальные у меня такие же будут! Ты кушай, рыбку я чесноком сдобрила, от всех болезней помогает.

Послышался звук шагов, и в дверном проеме показалась мужская фигура.

– Хельга!

Старушка подскочила от неожиданности.

– Ой, мастер, за что же вы так со старой женщиной, – запричитала она, – я тут вашего подобрыша кормлю, а вы меня в могилу свести вздумали!

Старушка попыталась ретироваться, но путь был прегражден.

– Хельга. Я запретил сюда входить, – негромко, но твердо произнес мужчина.

– Простите за непослушание. – Старушка смиренно поклонилась, но в глазах искрило озорство.

Мужчина отошел и выпустил ее из комнаты, Хельга засеменила вон.

Ана узнала его. Это он был в ее туманных воспоминаниях. Мгновение назад она еще сомневалась, но вот в комнату вошло подтверждение того, что и подвал, и таинственный спаситель вправду существовали. Только что она представляла, что этот человек мог с ней сделать, пока менял повязки, но, увидев его перед собой, она не испытала ни благодарности, ни тревоги. Мужчина подошел ближе и сел на кресло рядом с кроватью. На первый взгляд, он не производил никакого впечатления, кроме того, что имел довольно привлекательную внешность: как восковой фрукт, без цвета, запаха и вкуса, но красивый.

– Как ты? – Его голос не выражал ни грамма беспокойства.

Ана молча разглядывала его, пытаясь понять, что он думает, заглянуть в его мысли. Он сидел расслабленно, положив ногу на ногу, и мягко улыбался, каштановые волосы спадали на лоб, свободная рубашка была расстегнута на несколько верхних пуговиц. Каждым движением, каждой частью тела он выражал спокойствие и дружелюбие, но Ана видела в его зеленых глазах тяжесть и усталость, разочарование, презрение ко всему живому.

Ана затрепетала, но не испугалась. Она знала, что права, но также догадывалась, что ей он не угрожает.

Он отвел взгляд, вздохнул и произнес только одно слово:

– Прекращай.

– Что прекращать?

– Пытаться влезть мне в голову.

– Я не понимаю, – ответила Ана, про себя подумав, что не понимает не только это замечание, но и вообще происходящее.

Она попыталась сесть ровнее, готовясь выяснить, где и зачем она оказалась, но спину резануло острой болью, и послышался слабый звук отрывающихся от ран бинтов.

Мужчина поднялся, подошел ближе и заговорил:

– Я зашел сделать перевязку, позволишь? – Он наклонился над Аной, взялся за край одеяла и начал его стягивать. – Мне придется тебя раздеть, не возражаешь? – мужчина спрашивал разрешение, но в его голосе не было ни смущения, ни неловкости.

Ана отпрянула и прикрылась руками.

– Не позволю, возражаю, – эхом отозвалась она.

Перед ее глазами вспыхнули картины: как с нее сдирают одежду, как наносят удары, как слизывают кровь с самых интимных мест. Внутри все похолодело, Ана распахнула глаза, стараясь сосредоточиться на настоящем.

«Не… поз… во… лю…» Если он не послушает, то она будет готова. Теперь она могла себя защитить. Но мужчина не предпринимал никаких действий. Он просто кивнул и сел обратно в кресло.

– Я не подумал о твоем удобстве. – Он развел руками. – У меня уже вошло в привычку менять тебе повязки. Что же, давай начнем сначала. Меня зовут Кеннет, ты у меня дома, и я, как ты, может, уже заметила, пытаюсь тебя подлатать. Вопросы?

Ана немного успокоилась. От него не исходила угроза, скорее отстраненность.

– Почему? – спросила она.

– По доброте душевной? – усмехнулся Кеннет. – Я отслеживал всплески Тьмы по городу и вместо массовых беспорядков и безумия нашел тебя. Едва успел вытащить до прихода Инквизиции. Натворила ты дел.

Ана нахмурилась. Он продолжил:

– Сейчас ты в гостевом крыле – самой дальней части дома. Условия не лучшие, согласен. – Он обвел взглядом комнату. – Но выбора не было. Не похоже, что ты умеешь управлять своей способностью.

– Поэтому вы запретили ко мне входить. – Ана знала, что те, кто испытал на себе воздействие Тьмы, зачастую теряют рассудок, если вообще выживают.

– Именно. Хельге повезло. – Он помрачнел.

– Я бы ей не навредила! – Ана повысила голос и тут же зашлась сухим кашлем.

Она никогда не причиняла вред тем, кто проявлял к ней доброту, и ей стало обидно, что Кеннет такое предположил.

– А мне? – Он испытующе посмотрел на нее.

Ана задумалась, но все же покачала головой. Она все еще разделяла людей на плохих и хороших, а мир – на черное и белое. И пока что Кеннет не казался плохим.

– Но все же Тьму ты на меня направила.

– Когда?

– В начале нашей беседы, ты должна была это ощутить. Я вот точно ощутил. – Он нарочито потер виски, изображая невыносимые страдания.

Ана вдруг осознала, что тяжесть, печаль и презрение совсем не совпадали с образом Кеннета. Это была не просто ее догадка – он только что сам подтвердил ее реальность.

– Мне нужна твоя сила. Поэтому я хочу, чтобы ты восстановилась и научилась ей пользоваться. В моем доме ты в безопасности.

Ана наконец услышала в его словах признание, что ее спасение не было только благотворительностью. Она бы не поверила в добрую волю, а зная, что будет полезна, Ана могла надеяться на честную сделку. Он ушел, не завершив разговор. Напоследок только добавил, что теперь за ней будет ухаживать Хельга.

Так и произошло. Милая старушка помогала менять повязки, приносила еду и болтала о быте в доме. Время тянулось медленно и заунывно, раны тревожили Ану каждую ночь, прерывая сон. Но иногда телесная боль вытаскивала ее из ночных кошмаров, состоявших из обрывков воспоминаний. Ане запрещалось выходить из комнаты, и неделю она сидела в четырех стенах. Кеннет больше не приходил. Ей было тошно, больно и грустно от беспомощности, она задыхалась в тесноте и пугалась теней.

Но так или иначе у нее появилась возможность обдумать происходящее и решить, что делать дальше. Обладатели Тьмы обычно быстро теряли рассудок, поэтому Ана не была уверена, как много времени у нее осталось.

Владельцев Света называют святыми, а Тьмы – проклятыми. У этого были причины: Церковь проповедовала, что Свет даруется людям благим и достойным, тогда как Тьма – удел прогнивших и отвратительных душ. И теперь она убила человека запретной и ужасной силой, потому ее наверняка ищут и, как найдут, казнят. Проклятых боятся, ненавидят, истребляют… Ана осмысливала всю свою жизнь «до», понимая, что как раньше уже не будет, пыталась понять, почему Тьма появилась в ней. Ее ли это вина? Могла ли она этого избежать? Стала ли она чудовищем или, быть может, уже была?..

Глава 3. Добродетель

Академия Святого Иоанна открылась при монастыре почти два века назад, когда обладатели Света стали все чаще появляться среди монахов и священников. Здесь обучали детей из благородных семей, обещая возможность получить статус святого. И правда, каждый год хотя бы у одного из учеников появлялась сила Света, поэтому никто не смел усомниться в праведности Церкви, тогда как она разрасталась и укрепляла влияние.

Мальчики и девочки жили и учились раздельно. Мальчиков обучали наукам и прикладным навыкам. Они получали не только общее воспитание, но и профессию, будь то владение мечом или счетоводство. Образование было разносторонним – ожидалось, что эти молодые люди поведут королевство Каритас в будущее.

Девиц же обучали домоводству, уходу за детьми, танцам, музицированию. Обязательными предметами были языки, математика и литература. Но главной целью всегда оставалась необходимость сделать из учениц хозяйственных жен и востребованных невест.

Ана не была ни аристократкой, ни святой, ее младенцем подкинули под двери монастыря, монахини приняли и воспитали. В раннем детстве Ана оказалась предоставлена самой себе и наслаждалась свободой. Ее жизнь подчинялась лишь распорядку церковных служб да приемов пищи. Ей повезло быть никем, от нее не требовали ничего, кроме незаметного существования.

Все изменилось, когда в семь лет ее передали в академию. Основными правилами здесь были духовность и покорность. Свободолюбивая Ана не могла взять в толк, почему разрешены только короткие прогулки после обеда и ужина, за несвоевременную улыбку на уроке били по губам, а неправильная осанка исправлялась ударами розг. Вместо ответов ее ждали ежедневные молитвы и проповеди, а каждое слово воспитателя и учителя приравнивалось к слову Святца.

Ана думала, что сможет завести подруг, но ей не оказалось места среди дворянок. Смеялись не вместе с ней, а над ней.

Когда Ана пожаловалась воспитательнице, ей рассказали о терпении и прощении. Ане наказывалось принять обидчиц с распростертыми объятиями, как истинно чистой душе. Наверное, она была грязной, раз в следующий раз оттаскала Марину за светлые космы. Так Ана впервые попала в зеркальную комнату – тесный куб, что казался бесконечным из-за зеркал вместо стен, пола, потолка.

Ее раздели догола и поставили на колени.

Ей сказали, что плоть человека слаба.

Ей сказали смотреть на себя, не отводя взгляда.

Ей сказали, что она предала дух ради страстей плоти.

Ее ударили хлыстом.

Сначала было нестерпимо больно. И потом тоже. Каждый раз как в первый – хлыст, напитанный Светом, сразу заживлял нанесенные телу раны, оставляя только душевные.

Ана бы и хотела вмиг обратиться примерной ученицей, но как могла она, когда находила свою одежду изрезанной, а учебники – утопленными в помойной воде? Ее главной добродетелью стало терпение, а его тенью – скрытность, лживость и притворство. Ана не могла дать сдачи девочкам, которым молчаливо позволялось издеваться над безродной, зато могла сбежать. Она научилась прятаться, выучила каждый уголок, привычки и распорядок воспитателей. Сделала подкоп под забором, скрытым за кустами, и научилась выбираться на свободу.

Больше всего ей нравилось бегать за яблоками на рынок. Добрая торговка угощала ее за небольшую помощь. Так Ана и встретила свое утешение – дорогого друга, в чьих глазах она увидела себя. Он показал ей заброшенный дом, подвал которого стал для них убежищем, где они, спрятавшись от света, говорили о злости и боли, о ненависти и безнадежности, о своем бессилии. Два ребенка, каждый со своими ранами, успокаивали друг друга и понимали: они больше не одиноки.

В академии с каждым годом отношение к ней ухудшалось: учителя перестали проверять ее письменные работы, оценки выставляли не глядя и потом жестоко наказывали. У юных девочек, учениц, оторванных от семьи и помещенных в железные ограничения, накопленные грусть и усталость обращались в черствость и злость. Ана была безнадежна и беззащитна. Бей и пинай крысу, забравшуюся в дворянский дом.

Только Дионис утешал ее, обещая покарать обидчиц. Называл ее красавицей, когда она начинала верить в свое уродство, называл заброшенный дом их домом, где она сможет разбить прекрасный сад, называл себя ее рыцарем, который заберет ее, когда они повзрослеют.

Ана жила их встречами, фантазиями о своем месте и свободе и обещанием, что они станцуют вместе на церемонии совершеннолетия.

Однажды, когда Дионис гордо вел ее по улице, держа за руку, их заметила мать-настоятельница. Она подошла к Ане и мягко предложила вернуться в академию и по пути лишь немного пожурила, позволяя Ане надеяться, что ее побеги не так уж и страшны.

Ночью ее впервые наказали хлыстом без лечебной силы Света. Следы от ударов больше не заживали. На окнах кельи установили решетки, а дверь закрывалась на засов снаружи.

Каждое зеркало, каждая новая алая полоса, постепенно розовеющая и белеющая, теперь напоминали о том, чем заканчиваются надежды.