Мир

Тешекюрлер. Алёна Рашковская

Просыпаюсь рано утром от громкого пения. Где я? Осматриваюсь и понимаю, что это уже пятая кровать за последнюю неделю. Разница лишь в том, что здесь я задержусь.

Мы искали новый дом и нашли. Уже через месяц жизни тут я запомню, что громкое пение из мечети называется азан, и этот звук по пять раз в день будет для меня фоновым. Через два месяца я научусь вести смол токи: «Насылсын? Чок иим, насылсын?»³ Через три – найду двух настоящих друзей. Через четыре обрету покой и мир и буду мечтать жить в этой стране всю жизнь. А через пять мир снова разлетится вдребезги. Через семь я буду сидеть уже в другой стране и писать этот текст.

В другой стране мне будет хотеться говорить «тешекюрлер»⁴ , но меня не поймут. Этот первый месяц в новом месте провалится с треском – я хочу в свою Турцию, я так ее люблю. От каждого фото из Стамбула я буду укрываться одеялом, с мороженым и сериалом. Как же так вышло, почему мое сердце осталось на Босфоре?

– Скучаешь по Стамбулу? – спрашивают меня друзья, пока мы в кафе ждем хинкали и пьем киндзмараули.

Как же объяснить, как же это объяснить? Новый город чужой. Я не могу запомнить ни одной улицы. В Стамбуле я легко запоминала улочки, стоило раз пройти. Мои руки обгорают под грузинским солнцем, они никогда не обгорали под стамбульским.

В первый месяц в Стамбуле я не могла поверить, что может быть так. Я смотрела на солнце и щурилась от нежности и радости. Тут воздух сладкий и душный. Нигде, кроме Турции, такого не встречала. Но как можно стать такой счастливой, когда вся прошлая жизнь разрушена? Нельзя, но я стала.

Мы начали искать новый дом. Я в Стамбуле не первый раз и еще в прошлый влюбилась в один райончик на берегу Мраморного моря. Я привезла сюда мужа, ему тоже понравилось, и мы решили: будем жить тут! Еще и подвернулась квартира в трех минутах от набережной.

– Вы вторые в очереди, и после вас еще просмотры. – Риелтор решил поубавить нашу уверенность. – Я позвоню, если что.

Нам же не позвонят! Мы не будем жить в трех минутах от моря? В этом доме в зелени с винтовой лестницей? Мы не будем жить в этих светлых солнечных комнатах со старыми дверьми с витражными стеклами? С запахом паркета и открытым балконом, на котором мы будем пить чай из бардаков⁵?

Конечно, будем, я знала, что да.

Выбрали нас. Оказалось, у турков нет правила первоочередности, они выбирают по симпатии. С каждой семьей было собеседование, и больше всех понравились мы. Как сказал риелтор, после того, как я показала фотографию нашего мопса.

Нашей собаки еще не было с нами – Рика привезут мои родители через месяц. До этого я начала фанатично обустраивать дом. Ikea (я успела соскучиться), местные Evidea, Carrefour и прочие-прочие. Подушки, посуда, полки и прочее-прочее. Целый месяц я полностью посвятила себя этому. Что нам стоит дом построить!

А фоном к этой стройке был величественный Стамбул. Мы открывали его каждые выходные – то яркий Балат, то шумный Фатих, то светский Джихангир⁶. Я, как ребенок, который увидел гору новогодних подарков, разворачивала жадно все. Как такое можно было сотворить? Я влюбилась быстро и стремительно. Наш переезд был скорым, а выбор Стамбула – почти случайным. О таких встречах говорят, что судьба. Стамбул, ты моя судьба?

Первое землетрясение произошло в четыре утра недалеко от Стамбула, спустя два месяца нашей жизни тут. Я не почувствовала, но почему-то проснулась в пять: узнала эту новость и проворочалась в постели еще тридцать минут. Тогда я думала о том, что мое землетрясение длится уже два месяца. Мой мир трясет, и я чувствую себя не в порядке. Муж так старается, чтобы мне стало лучше. Но я не могу с собой ничего поделать. Иногда бывают периоды, когда я не думаю ни о чем и очень счастлива, и жизнь не такая уж и безумная. А иногда накрывает.

Я в эмиграции. Сколько жизней человек может прожить за одну? Мы сидим на диване в чужой квартире, а ведь всего два месяца назад мы сидели на своем диване в Петербурге. Мы одни среди пятнадцати с половиной миллионов человек в Стамбуле. Мы совсем одни.

– Хочешь чаю? Давай заварю. А может, семечки и включим «Постучись в мою дверь?» Тебя же он так отвлекает, ну дава-а-ай. – Муж всегда знает, когда я ухожу в эти мысли.

Если кто-то приходит, то домофон в этой квартире звенит истошной чайкой, коих много в Стамбуле. Но никто и не стучится в нашу дверь.

Потом приехала моя мама со своим мужем, всего на пять дней, привезли нашу собаку. Дни были яркими, но их было мало. Мама приболела, и мы даже не успели все то, что задумали. Съесть местное мороженое, съездить в Кузгунджук и на Принцевы, попробовать турецкий чебурек. Дни пролетели, и вот мы уже провожаем гостей в аэропорт, стоим на стойке регистрации.

– Дойдем до поворота очереди и побежим на автобус, мам, а то уже поздно.

– Может, еще до одного поворота?

– Тогда следующий автобус через час…

Вот и поворот. Держит крепко.

– Хочешь, я до конца постою? – спрашиваю я.

– Нет-нет, иди.

Я иду и оборачиваюсь десять раз. Потом иду по улице и обливаюсь слезами, не останавливаясь. Как ребенок, плачущий на ходу. Не прячу лица от встречных людей, не прячу в лифте.

Я расстояния ненавижу. Моей теории уже много лет, с самого первого моего переезда из родного города в Петербург. Но я считаю, что мы либо проживаем физически рядом с кем-то эту жизнь, либо нет. Расстояние не делает нас чужими, расстояние делает нам больно.

Кажется, пора искать здесь своих. Шел третий месяц в эмиграции.

Дима написал мне в социальной сети сам. С эмиграцией я стала активнее в онлайне: начала показывать, как мы обустраиваем квартиру, пробуем местную кухню, делаем документы. Появились новые зрители-незнакомцы. Тогда я постила про то, что мы ждем наш ВНЖ.

«Мне вчера одобрили, моей девушке – несколькими днями раньше. Так что все достаточно быстро, не переживайте!» – увидела я в сообщениях.

Дима – врач, и с переездом в Турцию он потерял возможность работать по специальности. Дима сказал фразу, которая очень меня зацепила, и я подумала: он такой, как и все, кто становится потом моим другом.

«Возможно, судьба дала мне шанс познакомиться с вашим блогом». Неужели кто-то еще так пишет в 2022-м! Я растаяла. Он начал осваивать копирайтинг, я же искала авторов в свое текстовое бюро. Я постаралась помочь ему с текстами, хотела помочь с обучением. С этим не вышло, но с дружбой – да.

Дима переехал в Стамбул с девушкой, но в нашу первую встречу он уже был без нее. Эмиграция – штука сложная. Мы втроем (я, мой муж и Дима) проговорили в баре до поздней ночи. Я впервые с переезда почувствовала дружеское тепло. Говорят, к тридцати уже не так легко находить новых друзей. Ерунда.

Если загуглить «как пережить эмиграцию», в девяти из десяти статей речь пойдет о рутине: создавайте новые привычки, ищите новые опоры. Мы с мужем придумали в выходной выбираться в новое место и назвали это «воскресные завтраки». Во время одного из таких мы поругались в кафе. Когда доели и расплатились, вышли на улицу молча. Стояли возле входа, злые. Я ждала, пока муж докурит.

– Привет, я Лиза! Мы друг на друг подписаны. – Ко мне подошла симпатичная девушка с темными волнистыми волосами, в стильной кожаной оверсайз-куртке.

Я сразу узнала ее. Я сама на нее подписалась, когда увидела, что мы проходили одни и те же писательские курсы. И тогда подумала: было бы классно с ней подружиться! Но я ведь не умею «дружить первой».

– Нам надо попить вместе кофе! – Она была такой живой и открытой, а я стояла все еще в этой драме, которую мы развязали за завтраком.

– Конечно, я за, я напишу! – Надеюсь, я была тоже достаточно милой.

Через две недели мы поедем с Лизой в Кёльн на Бейонсе. Мечта! И Бейонсе, и Европа с подругой. Наша встреча как редкий удачный мэтч в тиндере – так быстро у нас появились совместные планы. Когда мы встретились на тот первый кофе, мы взахлеб рассказывали друг другу всю нашу жизнь:

– Я жила в Петербурге.

– И я жила!

– Я училась на журналистике.

– А я работала журналисткой.

– Я жила в Париже!

– А я была там и мечтаю там пожить.

Мы жили похожие разные жизни и смотрели на мир будто бы одними глазами. Хотелось как можно больше узнавать про нее. Мы обе так ценим дружбу, но оказались вдалеке от близких подруг. Можно сказать, что умеем одинаково дружить. Вот мы и стали.

По рекомендации Лизы я начала заниматься турецким языком. Два раза в неделю я бегала к турчанке Нилюфер. Я смотрела на сонный город. Утром местные еще более неторопливы, чем обычно, а улочки не многолюдны. Я разглядывала разноцветные дома, смотрела на то, как открываются ставни пекарен, как женщины с верхних этажей спускают на веревке корзинки – туда пекарь положит им свежий симит⁷.

С учительницей мы вместе пили кофе – на первом же занятии она заказала его нам обеим. Потом мы так и чередовались: то я принесу, то она спросит меня перед занятием: «Каве?»⁸ Мы много болтали на английском о наших культурах, семьях, приключениях. Спустя всего урока четыре она угостила меня кексом: предложила съесть его вместе. Я скромно ковыряла вилкой свою сторону и грелась под лучами солнца, которые так настойчиво били в окно ее кабинета.

Когда я пишу про все это, я думаю про пять стадий принятия, представляю график и рисую на нем семь черточек – семь месяцев жизни в Стамбуле.

Первый – отрицание, гнев и торг. Я быстро проскочила все стадии. Второй, третий и четвертый – не депрессия, а радость вопреки, да простит меня Кюблер-Росс⁹. И принятие. Мы обжились, получили ВНЖ, появились Дима, Лиза, Нилюфер. У нас был Стамбул, самый красивый город на земле. У нас появилась любимая кофейня, мы выучили все пять дорожек от нашего дома. Мой мир больше не был в огне.

Кажется, я справилась с переездом! Я писала в своем дневнике:

Утрированно, но мне достаточно самого факта жизни. А еще, когда ты не один, возможно все вообще. Сегодня мы снова были с тем новым другом, и у него такая жажда жизни! Он остался практически без всего в новой стране – нет права работать свою работу тут, закончились шестилетние отношения. Но он готов браться за любой труд, хочет вливаться в разные компании. Он не винит обстоятельства, а просто делает. Жизнь – приключение! И мы тоже со всем справимся. Уже справляемся.

Начался пятый месяц. И я прекрасно помню как.

«В Турции на юго-востоке произошло мощное землетрясение магнитудой 7,4».

Утром после первых новостей нам казалось, что ничего масштабного не произошло: землетрясения уже случались, даже при нас.

«По данным, около 300 человек погибло. Разрушены здания, в том числе крепость из списка ЮНЕСКО».

К концу дня я отправила мужа купить все для тревожного рюкзака. Теперь я знаю, что там должно быть: наличные деньги и документы, аптечка, запас воды из расчета три–четыре литра на человека, консервы и высококалорийная еда. Средства гигиены, запасная одежда и обувь, одеяла. Компас, фонарик, радио.

Ближайшую неделю количество жертв увеличивалось, а воздух в Стамбуле тяжелел и солонел. Мы всю ту неделю сидели дома. На какой-то день вылезли, чтобы дойти до любимой кофейни. На стойке стояла банка со сбором пожертвований. Мы положили сумму и сочувственно посмотрели на бариста. Они в ответ слегка кивнули, и в этом кивке было столько горького, что на улицу я вышла снова с мокрыми глазами. То, как эти люди объединялись, отправляли пожертвования и сострадали, поразило меня, за это время я прониклась турецким народом еще сильнее.

Но сама в это время потеряла сон. Когда двадцать девять лет до этого живешь в одной стране, без рисков природных катаклизмов, в другой стране землетрясения выбивают почву из-под ног. Я скачала пять приложений с уведомлениями о толчках, подписалась на всех сейсмологов в интернете. Каждый день проверяла тревожный рюкзачок.

В то же самое время – так совпало – я увидела, что в Париже сдается квартира на месяц по очень выгодной для центра цене. И решила, что такую возможность упускать нельзя. Мне нужно было перевести дух.

Я бы рассказала про полуночный блеск Эйфелевой башни, про то, как мы ели легендарные пирожные под цветущими деревьями в Пале-Рояль. Про то, как загадывали желания на Монмартре. Но это текст про другой город, и второму – пусть и тоже любимому – тут не место. Париж прекрасен, но мысленно я все равно была в своей Турции.

Я каждый день торговалась с собой и думала, что желание жить в Стамбуле будет сильнее тревоги. К концу поездки я решила, что мы остаемся в Стамбуле и все будет хорошо под полумесяцем.

За два дня до возвращения пришло уведомление: «В 700 км от Стамбула землетрясение средней мощности». Муж все понял по моему лицу.

Мы решили уезжать и через четыре недели уехали. За три недели до отъезда приняли последних гостей. За две – распродали лишние вещи. За неделю мы побывали в Шиле, красивейшем месте в Стамбуле.

Я хорошо помню вечер накануне отъезда: ходила и прощалась с каждой вывеской, с каждой чайкой. Запоминала лица бариста в любимых местах и долго всматривалась в горизонт на набережной Мраморного моря. Я очень любила кататься на пароме. В Стамбуле это вид общественного транспорта: вы платите пять лир и едете по Босфору, пьете турецкий чай из бардака. В последние дни жизни там я на пароме надевала наушники и тихо плакала, уткнувшись в окно, чтобы муж не заметил.

Сейчас мы живем в Тбилиси. Здесь нет чаек, с любимой кофейней тоже не складывается. А ездим мы на такси.

Да, одна история жизни снова закончилась. И надо писать новую. Но теперь всегда, когда мне грустно, я закрываю глаза и еду на этом пароме. Смотрю на голубые волны и стараюсь ощутить сладкий и душный воздух, который есть только в Турции.

Ксения Петербургская. Ольга Максимова

В Петербурге солнечно и жарко. Звучит как оксюморон, но лето 2018-го было именно таким: жарким и солнечным. «Все флаги в гости будут к нам» – Пушкин как будто написал это про чемпионат мира по футболу. Серый Петербург раскрасился в цвета флагов со всей планеты, их яркие краски резали глаз коренным жителям, привыкшим различать лишь пятьдесят оттенков серого.

Обычно тихий Петербург вдруг заговорил на всех языках мира сразу и на одном общем языке – языке праздника: гудели вувузелы, стучали барабаны, дудели дудки, из динамиков фан-зон звучала музыка, а там, где ее не было, ее создавали певучие бразильцы и громкие египтяне.

Город наполняли новые запахи: запах разлитого по тротуарам пива тогда почему-то не вызывал отвращения, а вносил свою лепту в атмосферу всеобщего радостного безумия. Воздух Петербурга в те жаркие дни, кажется, даже перестал отдавать болотной гнильцой и приобрел благородный соленый привкус. Тысячи людей со всего мира круглосуточно бродили по городу, сидели на раскаленных гранитных набережных, лежали на пляже Петропавловки, терли всевозможные части тела всем доступным и не очень памятникам, набивались, как корюшка в нерест, в вагоны метро, кожей чувствуя попутчиков, и даже не подозревали о том, что скоро нужно будет держать дистанцию в полтора метра.

Тем летом на благо чемпионата работали все, кто хоть сколько-нибудь говорил на иностранных языках, ну а истинные профессионалы гребли заказы золотыми лопатами.

Ксения работала в туризме еще с 2010-го, но это лето она ждала всю свою карьеру гида-переводчика. Все подозревали, что народу будет много, но никто по-настоящему не понимал насколько. Весь месяц, что длился чемпионат, совсем не было выходных, или дней простоя, как это называют в среде гидов. Телефон разрывался от предложений провести экскурсию так, что иногда приходилось работать в две смены: Ксения не могла оставить никого без помощи.

Туристы для нее всегда были как дети: она переживала, чтобы они не потерялись, не переутомились, вовремя поели и сходили в туалет, запомнили информацию и уехали домой в полном восторге от города. Это стало ее миссией в этом мире: показать родной город так, чтобы люди с другого конца света, которые мало что вообще знали о России и, может, вообще почти ничего не знали о Петербурге, в конце тура сказали: «Я полюбил Петербург». И у нее это получалось превосходно.

Весь день она взахлеб рассказывала на испанском историю дома Романовых, порой под конец оставаясь без голоса. А вечером, сдав в отель уставших туристов и убедившись, что они уже так нагулялись, что смогут только спать, она шла по центру города и играла в любимую игру лингвистов: угадай язык, только чур не подглядывая флаг. Когда группа фанатов шла сзади, было особенно удобно: сначала улавливаешь язык, потом пытаешься расслышать знакомые слова. Если это какой-нибудь романский язык – так вообще красота: идешь и слушаешь спокойно весь разговор, а как только в толпе возникают вопросы о том, куда идти, поворачиваешься и изумляешь болельщиков знаниями языка и местности.

Потом Ксения спускалась в метро и ехала в свой спальный район, который однажды ее туристы прочитали как «капучино». Но там уже не было этой атмосферы: тишина, никакой музыки, никаких флагов и русская речь. В Купчино не пахло капучино, и только непривычная жара и отсутствие зонтика в сумке напоминали о том, что что-то идет не так, как обычно. Тогда Ксения улыбалась, наслаждалась тишиной, но все же втайне надеялась услышать хоть одно иностранное слово, чтобы помочь заплутавшему иностранцу вернуться в эпицентр футбольного безумия.

Чемпионат мира прошел, футбольные фанаты уехали, но некоторые запоздалые туристы еще посещали город на Неве, осматривая остатки фан-зон и фотографируясь у стадиона.

«Через два года повторим», – говорили гиды, рассчитывая на чемпионат Европы по футболу, запланированный на 2020 год.

«После мундиаля про нас узнали все, теперь поедут еще больше!»

«Растянуть бы их на весь год, а не только летом».

«Против климата не попрешь, скажем спасибо за выбор локации Петру Первому».

Ксения тоже надеялась на повторение успеха года мундиаля, тоже хотела бы работать с туристами круглый год, а не только летом, но на Петра никогда не жаловалась – ему бы это не понравилось.

Туристический сезон – 2019 прошел для города и его гидов хорошо: туристы по-прежнему вспоминали чемпионат мира, тем самым давая гидам новые объекты показа. Ксении очень полюбился этот контраст: вот старый город, вот Нева, но стоит только отплыть по Малой Неве в сторону Финского залива, и вот ты уже как будто попадаешь в город будущего. Стадион прилетел из космоса и приземлился на берегу реки, огромная серебряная кукурузина проросла до неба, и если редкое для города солнце отражается в зеркальных фасадах, то становится еще светлее.

В редкий выходной Ксения любила сидеть на городском пляже в парке 300-летия Санкт-Петербурга. Открывающиеся виды наполняли ее сердце радостью и гордостью, каждый раз она думала, что вот видела же она разные моря и океаны, но ничто не сравнится с этим видом: посмотришь в одну сторону – небоскреб, деловой центр, посмотришь в другую – стадион, центр спортивной жизни города, а впереди – море, ну как море – так, Маркизова лужа, но зато своя. И пусть там воды порой по щиколотку, но зато какой горизонт, а где-то там дальше – при хорошей видимости и чуточке фантазии – Петергоф и бесконечность, целый мир, на который Ксения бы никогда не променяла свое уютное питерское болотце. Этот новый район, по ее мнению, показывал, что у города есть будущее. Да, музей под открытым небом никуда не денется, его мы сохраним, но и приумножим красоту и славу Петербурга, построив новые достопримечательности прямо на берегу моря, как и мечтал когда-то Пётр Первый. В этом осуществлении мечты трехсотлетней давности Ксения видела преемственность поколений и кожей чувствовала, что нет этих трехсот лет между ней и Петром: вот он стоит тут среди деревьев, мечтая о светлом будущем, и вот оно наступило, и он это видит и знает.

Ксения любила город, как любила бы отца, которого у нее никогда не было. Образ Петра Первого и образ города слились для нее воедино, так что у духа Петербурга было конкретное лицо – лицо с портретов Петра. С детства отовсюду на нее смотрел мудрый лик основателя города, и она стала думать, что Пётр и есть ее отец. И хоть его уже нет в живых, он жил в каждом кирпичике, из которых построено его детище. Ксения мысленно разговаривала с ним, просила советов, делилась переживаниями, а город-Пётр ей отвечал. Когда выглядывало солнце – это город ей улыбался, когда шел дождь – город грустил. Характер у него, конечно, весьма меланхоличный – оттого столько слез проливает и так редко улыбается. При этом он может быть очень суров и даже зол: может остановить тебя внезапным порывом ветра, если что-то не понравилось, может снег с крыши сбросить, а может даже «сосулю». «Строгий, но справедливый. Настоящий отец», – думала Ксения.

Зимы Ксения переживала тяжело: предавалась меланхолии вместе с городом, вспоминая лето. Так и жили они: от лета до лета, вспоминая прошлые лета, мечтая о будущих. Город всегда был с ней добр: оберегал от опасностей, защищал от простуды, напоминал не забыть зонт, даже когда все вокруг хлюпали носами, она на удивление держалась молодцом.

Город всегда болел зимой, это казалось нормой: все вокруг ходят, покашливают, сморкаются. Невольно вспоминаются романы Достоевского, чахотка, но ведь все это теперь лечится, считали все вокруг, подумаешь, работа важнее, поеду-ка я в метро, обменяюсь микробами с уважаемыми петербуржцами и гостями города.

Обычно обмен проходил успешно, но не в этот раз. Весь мир заразился неведомой болезнью и слег. В городе затихло метро, опустели улицы. Не было на них больше многочисленных китайских групп, которые всегда так раздражали и местных, и других туристов, и даже самих гидов. Их начали обходить за два метра еще в феврале: чем дальше, тем меньше становилось китайцев, и тем больше становилась дистанция.

Ксения не боялась заболеть, она боялась никогда больше не выйти из дома. Пандемия заперла ее вдали от центра, в своем спальном районе, совершенно одну. Каждое утро ее будил сигнал громкоговорителя, висевшего под окном: «Граждане, оставайтесь дома». Она и оставалась. День начинался с чтения новостей и статистики заболевших и умерших. Статистика была удручающей, ни о каком туристическом сезоне не могло идти и речи. Она смотрела в окно и провожала взглядом редких прохожих, выбегающих в ближайший продуктовый. У нее хотя бы было окно, не заколоченное, как во времена блокады. Недостатка в еде Ксения не испытывала – еду приносили курьеры. Как и все, она запаслась гречкой и сухарями, доедала до конца хлеб, потому что бабушка всегда говорила, что хлеб выбрасывать нельзя. На тумбочке стояла икона, с которой ее прабабушка пережила блокаду. Ксения верила, что и ее икона защитит. Защитила – она не заболела.

Весна была тяжелой, но потом наступил май. Пётр снова заулыбался с неба, и люди высыпали на улицы: раз уж парки, торговые центры и рестораны были закрыты, то все просто гуляли по городу.

Просидев дома ровно два месяца, Ксения тоже вышла, и возвращаться домой уже не хотелось. Опасаясь метро, она ходила по городу исключительно пешком, преодолевая каждый день невообразимые доселе расстояния и каждый раз открывая для себя город с новой стороны. Наедине с Петербургом: без туристов, которым приходилось переводить слова города, только он и она, счастливы вместе. Казалось, что город оправился от болезни и уж на следующий год все точно станет как раньше. Чемпионат Европы перенесли на 2021-й, и все еще было возможно.

Но нет, на следующий год оказалось, что туризм еще не выздоровел. «Ну ничего, еще годик – и тогда-то уж наверняка изголодавшиеся по красотам туристы разноцветным и разноголосым потоком хлынут на берега Невы».

Но не тут-то было. Следующий год внес свои коррективы.

Ксения шла по Сенной площади и думала, что Петербург был для нее всем миром – огромным, неизведанным, хранившим в себе много тайн, но таким родным и интересным, даже спустя столько лет.

Вот хотя бы эта площадь, та самая, вокруг которой разворачивались события «Преступления и наказания», – в советское время она же как раз называлась площадью Мира. А на трехсотлетний юбилей французы подарили городу стеклянную стелу, на которой было написано слово «Мир» на тридцати двух языках. Но мир оказался слишком хрупким, и спустя семь лет стелу разобрали навсегда, чем очень обидели дарителей. Причиной назвали аномальную жару, спровоцировавшую трещины на конструкции. Нет больше в городе ни площади Мира, ни башни «Мир», ни тридцати двух языков. Есть только банковские карты «Мир».

Бродя по городу, Ксения больше не слышала иностранную речь, зато русская речь прохожих звучала громче и настойчивее, как будто подавая сигналы от самого Петра.

– Прикинь, у меня коллега с семьей в Аргентину переехал!

– Ничего себе! Другой конец света! И как ему там?

– Да вроде неплохо, обживается, работает потихонечку на удаленке.

«Хорошо тем, кто может вот так уехать, взяв ноутбук с работой подмышку, а я как возьму с собой дворцы и мосты?» – это был стандартный ответ всем, кто спрашивал про переезд. Всех сокурсников-лингвистов давно уже раскидало по всему миру, и они настойчиво звали Ксению к себе.

Она не боялась других языков и культур. Выучив два языка, лингвисту сложно остановиться: учишь еще и еще, так и проходит вся жизнь в изучении. И каждый новый язык – это новый мир. У Ксении таких миров было уже целых шесть, и на всех она прежде всего изучала слова, связанные с Петербургом, рассчитывая когда-нибудь провести на одном из этих языков экскурсию.

– Девушка, не подскажете, где тут Мариинский театр?

– Подскажу! До угла и налево, там сразу увидите, не ошибетесь!

«Ничего, жизнь на этом не заканчивается. Ведь жили же люди и в блокадном Ленинграде. Ты справишься, всех переживешь и еще себя покажешь. Ты, главное, держись, не унывай!» – думала Ксения, то ли подбадривая себя, то ли город. Ее внимание привлекла яркая надпись «Аренда». «Как же так, здесь же был сувенирный магазин! А куда же теперь за матрешками вести? Стоп, какие матрешки. Больше некого вести».

С этими мыслями она обнаружила себя около входа в Юсуповский дворец на Мойке. Порывшись в сумке, привычным жестом она набросила на шею бейджик и потянула на себя тяжелую дубовую дверь.

– Девушка, вход для посетителей с улицы Декабристов, – подскочил со стула скучающий охранник.

– Простите, я по старой памяти. – Ксения покраснела и быстро вышла. Она и не заметила, как ноги сами принесли ее от Сенной к Юсуповскому дворцу – ее любимому, такому домашнему и уютному. Показывая дворец туристам, она представляла себя княгиней Зинаидой Юсуповой, радушной хозяйкой, принимающей у себя дома почетных заморских гостей. Неужели она больше никогда не перешагнет порог этого дворца вот так, по-хозяйски, через парадный вход, с бейджем на шее и с нарядом на экскурсию в руке? Не подмигнет восковому Распутину, не посидит на старинных стульях в театре? Прочь эти мысли, вперед, к Неве, к Медному всаднику!

– Ну да, красиво, но вот мы уже все посмотрели. Питер – это, конечно, город на один раз! Ничего нового не строят, а по второму разу то же самое смотреть смысла нет, – заявила попутчице женщина средних лет, вальяжно поедая вафельный стаканчик у входа в Исаакиевский собор.

Ксения от такого комментария чуть не подпрыгнула. «Вот почему я не работаю с русскими туристами», – в очередной раз подумала она, зло провожая взглядом новоявленного эксперта по туризму. Тут же женщина споткнулась о гранитную плиту и растянулась прямо перед собором, вафельный стаканчик покатился далеко вперед. Ксения не смогла скрыть улыбки: Петербург тоже возмутился таким словам и наказал зазнавшуюся гостью, подставив подножку.

– Девушка, не знаете, где тут Дом Набокова?

– ¡Claro que sé! Siga aquella calle, está a la derecha¹⁰.

– Чего? Не перевелись еще, что ли, у нас иностранцы? А с виду нормальная.

«Я что, это по-испански сказала? – Стало смешно и страшно одновременно. – Напугала человека!»

Медный всадник стоял на своем месте, гордо глядя на Неву. Ксения села на траве, так чтобы видеть и памятник, и вид, на который смотрит Пётр, – Петербург восемнадцатого века.

«Какой же ты у меня молодой и красивый!»

«Я старый, с меня уже штукатурка сыплется и балконы отваливаются».

«Тебе всего триста двадцать, почти как мне».

«Только в десять раз больше».

«Для города триста двадцать – не возраст, а для человека тридцать два – уже немало».

«Не надо себя хоронить раньше времени! Уезжай, я тебя не держу, тебе там будет лучше».

«Неправда!»

Ксения резко вскочила, собрала вещи и пошла прочь от памятника. Как всегда в туристических местах, в парке разложились местные художники. Внимание Ксении привлек вид на берег Васильевского острова, как раз глазами Петра Первого. Она не удержалась и купила маленькую акварель. Дома у нее все стены были увешаны видами Петербурга.

«Зачем ты покупаешь все с видами Питера? Ты и так в Питере!» – спросила как-то подружка. Ксения ничего не могла на это ответить, только думала о том, что подруге не понять, потому что она приезжая. Да и где сейчас эта подружка – тоже ведь давно уехала за океан.

Становилось холодно, пора было отправляться домой. Ксения села на автобус до Невского. Место впереди, справа – какая удача! Почти как на экскурсионном автобусе.

Автобус торжественно плыл по Невскому проспекту в лучах заходящего солнца. Высадил нескольких пассажиров на остановке «Казанский собор» и продолжил свой путь по главной улице города. Внезапно Ксения заговорила громким хорошо поставленным голосом на весь автобус, полный уставших после рабочего дня людей.

– А сейчас, дамы и господа, приготовьтесь! Времени мало, а красоты вокруг много. Справа от вас Казанский собор, архитектор Воронихин, начало девятнадцатого века, слева на углу Дом книги, или Дом Зингера, – бывшее здание знаменитой фирмы швейных машин, а после революции – главный книжный магазин города. Быстрее, смотрите, туда же налево, из-за Дома книги уже виден храм Спас на Крови, построенный на месте убийства императора Александра Второго. Далее, снова слева, Малый зал филармонии имени Глинки, а теперь – Католический костел Святой Екатерины, далее Гранд Отель Европа, в конце улицы, по-прежнему слева, – Русский музей, а справа растянулся огромный фасад Гостиного Двора.

Тут Ксения впервые выдохнула и осознала, что происходит. В автобусе воцарилась тишина. Потом молодые парни с галерки похихикали:

– Ну вы в Питере даете! Бесплатные экскурсии в общественном транспорте!

– Девушка, кто дал вам право вести экскурсию?! Вы нарушаете спокойствие граждан!

– Выходи давай отсюда, быстро! – Толстая кондукторша схватила Ксению за локоть и выволокла из автобуса под улюлюканье и хохот тех самых пацанов, стоявших в конце салона. Ксении эти звуки показались аплодисментами, которыми обычно награждали в конце тура ее дорогие туристы.