Loe raamatut: «Воронеж 20.40. Красная книга Алёши»
«Мы из стекла – горе нам, если мы столкнемся, и все кончено, если мы упадем…»
Фридрих Ницше.
© Алёша, 2024
ISBN 978-5-0062-0555-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 0. Москва. Враг у ворот
Старик вышел из Лефортово, втянул заросшими ноздрями привычно-невыносимую вонь лужи-Яузы и короткими быстрыми шажками двинулся к Салтыкову мосту. За вдовьим домом послышался тихий, до жути вкрадчивый смех. Смех в ночи, страшнее самого страха! Старик дрожащими пальцами поправил очки и засеменил быстрее. Прямо за спиной кто-то захихикал.
– Хохочущая смерть? – прошептал старик и побежал; быстрее, быстрее, еще быстрее, насколько можно быстрее…
Невыносимо хотелось писать, но старик бежал, бежал, бежал.
У моста он случайно пнул ногой череп, валявшийся на съежившемся от ливней и бурь асфальте, упал, испачкал в грязи свой последний культурный пиджак, разбил очки, поднял голову и услышал нечеловеческий визг у вдовьего дома. Смех стих. Визг резко прервался. Не в силах ничего разглядеть в ночном пьяном мареве, старик прислушался. Странный, незнакомый шум приближался. Ближе, ближе, ближе…
Старик протер глаза, вгляделся вдаль и ужаснулся: прямо по Шоссе Энтузиастов быстро двигалась бесформенная серая масса великаноподобных людей – ни начала, ни конца. Старик зажал рот рукой, стараясь не закричать, но поздно.
Это были не люди! Гигантские голые чудовища, поросшие шерстью, забрызганные грязью и кровью, все в ранах и страшных шрамах, они шли уверенной поступью к центру белокаменной. Юми с губами цвета индиго! Юми…
Чудовища перешли мост, и через час тысячи босых ног уже приближались к Курскому вокзалу. У моста лежали разодранные черные брюки, вельветовый грязный пиджак и изношенные ботинки, а в лужице крови валялись растоптанные очки. Вокруг того, что совсем недавно называлось стариком, а еще раньше – учителем истории и географии Иваном Петровичем Галицыным, приехавшим в Москву из Воронежа к двоюродной сестре, стояли трое юми, отставшие от толпы. Они присели кружком, обнялись и завыли. Грустно, так грустно. Их вой на ходу подхватили сотни собратьев у вокзала.
Уже не грустную, но страшную песню ветер донес до Садового кольца, госпиталя Бурденко и бывшего офиса компании «Яндекс», до «Альтаира» и Соколиной горы, до Екатерининского дворца и торгового центра «Атриум». С пробитой крыши «Атриума» свесился юноша в военной форме, с ужасом разглядывающий проходящую прямо под ним толпу. Вдруг из земного проема, там, где раньше была станция метро Чкаловская, со страшным грохотом вылетел головной вагон электрички и взорвался в воздухе, осветив привокзальную площадь адским огнем.
Юноша оторопел: электричества нет! Нет! Так откуда взялся этот чертов поезд!?
Юми, не оглядываясь, продолжали свое мрачное движение в сторону Университета. Им не было никакого дела до природного живого электричества, поднявшего вагон в высь, ни до пылающего вагона. Вспышка позволила юноше разглядеть чудовищ. От увиденного он потерял самообладание. Порыв ветра сорвал с юноши зеленую военную кепку и понес вниз. Кепка задела кого-то из юми, от толпы отделились трое гигантов и могучими прыжками устремились к входу в торговый центр. Юноша почувствовал их голодные взгляды, перекрестился и шагнул с крыши.
* * *
Проспект Вернадского был бесконечно пуст. Полковник Василий Горлов одиноко возвышался над тяжелыми механическими воротами, профессионально закрепленными посреди баррикады. Массивный каменный забор, упиравшийся в станцию метро «Юго-Западная», поддерживал нелепое сооружение, подкрепленное всяким хламом, вытащенным солдатами из подземки. Блокпост, мать его!
Глядя вниз с невысокой крыши станции, полковник был явно подавлен. Он давно отдал приказ на отступление основным силам, при этом сам остался здесь, возле ворот, в сопровождении нескольких рядовых, которых сам же отправил в подземку.
Разбитая дорога, вдоль нее – порушенные здания, в самом конце проспекта – гигант Ил-96 без крыла и иллюминаторов, мусор и трупы. Мусор и трупы. Гниль и тлен. Почти всё, что осталось от старого мира.
«Похоронить бы по-человечески», – подумал Горлов, глядя на вчерашних защитников станции, но времени оставалось совсем мало.
В ночном небе что-то вспыхнуло. Далеко, видимо, в центре бедной столицы. Раздался звонок. Горлов взял рацию.
– Товарищ полковник, у Курского чертовщина творится, – услышал Горлов взволнованный голос разведчика. – Мы возвращаемся, доложу тогда!
– Давай, солдат, – вздохнул Горлов, понимая, что еще чуть-чуть, и возвращаться разведке будет некуда. – Везде чертовщина. Ни под Славянском, ни в Сирии не видал такого…
Некоторое время Василий Горлов грустно смотрел на свет, оставленный далекой мощной вспышкой в ночном небе. И слушал надвигающийся гул.
– Только эвакуация, мать ее!
* * *
В Центральном штабе, глубоко под землей, командующий Сопротивлением Иван Степанович Хорунжий отдал приказ на отправку «Тигра» на проспект Вернадского за Горловым. Два месяца вооруженные посты Сопротивления с успехом отражали набеги серых чудовищ, и только последние атаки юми закончились поражением сразу нескольких блокпостов. Столица стояла перед лицом жуткой, невиданной ранее угрозы. Даже одного кутузовского глаза хватило бы на то, чтобы понять: Москве не выстоять!
Командующий Сопротивлением, генерал-майор разведки, понуро смотрел на карту, висящую посреди большого мраморного зала. На карте России множество городов были помечены флажками. Флажки были разных цветов, и каждый цвет имел свое значение. Командующий отвел взгляд от карты и, бегло взглянув на потолочную лампу, поднес к лицу руку с зеленым флажком.
«Цвет жизни, – пронеслось в голове командующего, – где ж ты есть?»
Послышались торопливые шаги. Дверь с шумом распахнулась, в мраморный зал влетел краснощекий майор. Он тяжело дышал.
– Товарищ командующий, разрешите обратиться?
– Валяй.
– Мы нашли лодку. Пока только координаты. Связь не очень, прерывается иногда, но говорить можно, – задыхался майор.
– Молодцы! – похвалил Хорунжий, медленно поднимая оживший взгляд на офицера. – Где она? И что с часами?
– Она в Воронеже. На часах 20.40.
* * *
На проспекте Вернадского под ногами Горлова начала дрожать земля. Гул нарастал. Полковник поднял голову, с крыши станции метро «Юго-Западная» один из рядовых истошно вопил, бешено рисуя руками крест:
– Их слишком много! Их много. Многооооо!
– Не ссать, сынок! – шепнул Горлов. – Отступать нам некуда, позади Москва.
Он взглянул на бойцов, стоявших рядом: совсем молодые, неопытные еще.
– Уходите, товарищ полковник, мы их придержим! – сказал один.
Василий Горлов сквозь щель в воротах взглянул на проспект.
– Нет, бойцы, поздно. Ничего не выйдет. Они уже здесь.
Словно в подтверждение его слов гул стих. Полковник приблизился к воротам, слегка наклонился и посмотрел в щель – по ту сторону баррикады воцарилась кладбищенская тишина. И вдруг прямо перед ним всплыло изрезанное страшными шрамами лицо. Изо рта чудовища капала слюна, нос провалился, но глаза… Никогда в жизни полковник не видел их так близко… Глаза жили своей собственной, потусторонне-разумной жизнью, они были мудры и красноречивы. Они говорили: Смерть!
– Сэмэ, – гортанно прошипело чудовище.
– Юми, – выдохнул полковник.
Его передернуло. Он расхохотался, отвернувшись от ворот и глядя на перепуганных солдат.
– Юююююмиииии! – заорал он.
– Сэмэ, – снова послышалось за воротами; десятки других голосов подхватили дикий клич, потом сотни и тысячи глоток стали выкрикивать непонятное слово.
– Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ! Сэмэ!
К крикам добавился какой-то новый звук, будто изувеченный металл скрежетал по взлетной полосе. Все ближе, ближе, ближе. Вскоре скрежет стал и вовсе невыносим.
Василий Горлов нащупал в кармане холодную сталь Макарова, но размышлять о превратностях судьбы времени не было, да и никогда он не думал, что сможет оказаться в таком положении. Маяковский, мать его! За воротами баррикады стихло. Тишина длилась чуть меньше минуты, и именно в эти мгновения полковнику показалось, что все, что сейчас происходит, происходит не с ним. Он даже подумал, что чудовища, которые подобрались так близко и тихо, ушли. Иллюзия длилась недолго, ее прервал страшный вой из-за ворот, сопровождаемый все тем же металлическим скрежетом.
Сначала Горлов увидел над баррикадой серые лапы с острыми когтями. Затем чудовища, будто не чувствуя боли, стали срывать колючую проволоку с ограждений. Полковник еще раз взглянул на проспект. Улыбнулся. Чуть помедлив, он поднес пистолет к виску и спустил курок. Сэмэ.
Из прилегающего к проспекту проулка выехал «Тигр», машина остановилась в пяти метрах от лежащего в крови Горлова. Из нее выскочили двое военных и запихали оторопевших солдат в транспортер. «Тигр» развернулся, медленно пополз к проулку, на повороте остановился, и сидящие в нем увидели, как ворота блокпоста снес громадный самолет с потускневшим триколором на борту. Ил-96 прокатился еще с десяток метров и остановился, зацепившись хвостом за каменную стену. Чудовища, которые толкали лайнер в первых рядах, бросились в погоню за «Тигром», но машина скрылась в проулке, беспомощно пальнув в монстров из выхлопной трубы.
* * *
Лодка, место, время – 20.40…
Так год или время? Да какая теперь разница!
Генерал-майор Иван Хорунжий махнул краснощекому майору рукой с зажатым между пальцами зеленым флажком, и они заспешили по подземному коридору в узел связи.
– Теперь мы ее точно найдем…
В узле связи, посередине которого висела такая же карта, что и в мраморном зале, военные склонились над странным предметом. Это был куб черного цвета, сверху покрытый инеем. Казалось, что куб дышит каким-то странным ледяным дыханием, и от этого дыхания перехватывало дух. В середине куба находились большие металлические часы с белым циферблатом и двумя ручками регулировки по бокам. В левом нижнем углу куба серебрилась мелкая надпись – parazIT.
– Ну что, как связь? – командующий азартно сплюнул на мраморный пол, с каким-то отвращением поглядывая на куб.
– Оборвалась, товарищ генерал-майор, – ответил подполковник.
– Часы синхронизировали?
– Никак нет.
– А с «паразитом» этим удалось что-то в архивах найти?
– Никак нет.
– Да что ты мне никакнеткаешь все!? Горлов где со своими?
– Не вернулись пока, но «Тигр» уже на Вернадского.
– Понял… Лодку запрашивайте постоянно, освободите для них частоту. Как приедет Горлов – ко мне его. Сразу ко мне! Срочно ко мне! И еще: свяжитесь с Черновым, узнайте у них обстановку.
– Так точно, товарищ командующий! – ответили офицеры в один голос.
– Отлично! – Хорунжий подошел к большой карте. – Готовьте технику. Послезавтра выходим.
– Куда, товарищ генерал-майор?
Командующий Сопротивлением взглянул на карту, среди массы красных, желтых, коричневых и черных точек нащупал глазами центр Черноземья и с размаху воткнул туда первый зеленый флажок.
– На Воронеж, мать его! На Воронеж.
Глава 1. Воронежа больше нет
С каждой полуразрушенной ступенью, с каждым покоренным этажом бывшей железнодорожной управы Лучник все больше ощущал усталость, падающую на него по мере приближения колокольного боя. Возможно, еще какой-то час, и картина, которую он так часто прокручивал в своем истерзанном воображении за последний месяц, станет реальностью. В 20.40 звонарь поднимется на башню, что стоит напротив управы, возьмется за язык колокола и… Стрела, пущенная из мощного арбалета, поймав поток ветра, пересечет проспект Революции и вонзится в черный балахон. Там, где сердце. И колокол не зазвучит. Не пробьет больше никогда. А человек в черном балахоне, способный одним только взглядом лишить жизни сотни людей, – и тех, кто подвержен Давлению, и тех, кто стойко переносит его, – падет от точного выстрела. И Давления больше не будет! Не будет. Никогда.
Впрочем, Лучник не верил в это. Он усмехнулся, вспомнив одержимость Кочегара идеей остановить безумие, избавить шаткий мир от убийственных скачков, отвергнуть проклятие небес. И в этой одержимости он, Лучник, лучший стрелок округи, ставший живой легендой далеко за ее пределами (во всяком случае, Кочегар, гроза Левобережья, в этом не сомневался), должен был сыграть главную роль. Победить или умереть! А когда на кону жизнь, все прочее – пустяк. Для сотен, тысяч выживших, но только не для него.
Плевал он на эту чертову жизнь! С тех самых пор, как при родах к праотцам отправилась его жена. Плевал, когда прятал в Нововоронеже Антона, своего чудо-сына, когда, не раздумывая ни секунды, бросился на его поиски – через гиблые места, кишащие дикими тварями, мимо заблеванных землянок людоедов, к центру Черноземья. Плевал, когда стоял на окраине Воронежа в заснеженной степи напротив Красных Октябрей – без коня, с одним только луком. Плевал, когда убивал подругу Кочегара. И даже когда умирал в его логове, тоже плевал. Плевал, когда летел на метеозонде с левого берега на правый над зловещей трясиной, когда-то величественно называемой Воронежским морем. Плевал и сейчас.
Поэтому не испытывал Лучник ни страха, ни сомнений, поднимаясь на чудом выстоявшую башню управы Юго-Восточной железной дороги. Знаменитую башню ЮВЖД. Без страха и сомнений! Ведь что может быть страшнее ада вокруг – только ад в собственной голове. И в сердце, лишенном тепла.
– А что если я и вправду остановлю этот кошмар?! – шепнул он и прислушался.
Откуда-то из тьмы управы раздался тихий смех. Будто ребенок хихикал в люльке, радуясь приближению матери. Нет, показалось – лишь ранняя весенняя капель да неуверенный хруст стекла под сапогом. Ни щебета птиц, ни стона зверя, ни людского шепота. Все, как вчера, когда он крался с улицы Манежной к проспекту, к заветному перекрестку. Эти места у ЮВЖД, пропитанные страхом к чему-то нечеловечески дикому, давно осиротели – каждый старался держаться подальше от колокольного звона, хотя понимал, что без него ему конец. Разве что Ликёрка преспокойно соседствовала с колокольней, каким-то чудодейственным образом немного примирившись даже с Давлением. А звон…
Колокольный звон обрушивался на Воронеж внезапно, когда его никто не ждал, и с каждым новым ударом уносил жизни, которых в этом безумном и бездарном мире и так осталось немного. Лет пять назад Давление приходило ровно в 20.40, словно Господь позаботился об удобстве апокалипсиса, в котором оставил место не только боли, но и удовольствиям. Боль уносила жизни, сотни, тысячи, миллионы жизней, а удовольствие плодило не только обычных детей, но и маленьких гениев с губами цвета индиго, которых становилось все больше и больше. Маленькие гении росли и превращались в больших чудовищ. Их стали называть юми.
Первые юми умирали рано, успев изобрести колеса, календари, открыв теорему Пифагора и сочинив ворохи великолепных стихов, которые когда-то уже стояли на полках в виде многотомных фолиантов. Умирали, умудрившись написать удивительной красоты музыку, которую до них уже писали великие композиторы. Позже юми адаптировались к Давлению, болезням. Боль стала их другом. Гениальность уходила с годами, и они, сами не ведая того, превращались в больших, сильных и жестоких человекоподобных животных, которым не нужен был колокол, они забывали чужие-свои стихи, забывали музыку и жаждали мясо…
Колокол всегда бил, предупреждая о надвигающемся Давлении. Звонари чувствовали это приближение, и милостиво предупреждали людей. А люди ненавидели и боялись звонарей, не понимая, свет или тьма породила их.
В последнее время этот звук раздавался все реже и реже, и Лучнику составило много труда предугадать его сегодня. Цель была проста: нет, не остановить Давление, это все сказки. Убить черного звонаря, попасть в подземный мир недостроенного метро и найти сына. Если, конечно, Кочегар не солгал, сказав, что Антон у звонарей. Другого плана у Лунника не было.
Снова послышался смех, но уже отчетливее. Жуткий, вымученный смех.
Лучник спокойно скинул рюкзак, присел на поваленный древний сейф и пристроил рядышком потертый черный Nikon, собранный доморощенными умельцами с рабочих кварталов Левобережья. Добрый верный друг, прошедший неоднократные испытания на унылых заводских площадках ВАСО, не раз пробивавший стальными стрелами обшивки мертвых самолетов с двухсот метров, но реально пока не пригодившийся в бою. Грозное оружие безумного настоящего, ждущее своего часа, – самопал-арбалет, мастерски сведенный из остатков автоматической винтовки М-16 и титанового скелета Parker Cyclone. Легкий и меткий. Лучник погладил затертый полинялый ремень от давно отслужившей свое фотокамеры. На ремне сохранилась надпись – Nikon. И никому даже в голову не пришло давать другое имя этому смертоносному малышу в день его рождения. Здравствуй, Никон!
– Восьмой этаж, – прошептал Лучник, доставая из рюкзака жестянку с черным кофе. – Кажется, пора…
Он неторопливо отправил в рот пригоршню «коричневой чумы» (так порошок прозвали его недавние друзья Красные Октябри), по привычке поежился от горечи кофе и, наконец, огляделся. В небольшой оконный проем врывались вечерние солнечные лучи, заигрывая со стоящим у облупившейся стены портретом Ленина. Лучник улыбнулся: «Сколько ж вождей наштамповали!? Что в подвалах авиационного, что в мастерских Рудгормаша, что на Шинном заводе. Даже здесь остался!»
Да, хранили Ильичей везде. Каменных, бумажных, холщовых. Железных и даже стеклянных. Как и двадцать, и пятьдесят лет назад. Может, просто по народной привычке. Везде. Но это место было особенным. Сюда редко ступала нога человека, ибо считалось, что имя этому месту – Смерть. Сэмэ, кажется, так называли старуху с косой юми…
Холст в дубовой раме неплохо сохранился, как и другие послания из прошлого. Лебедка разбитого лифта, непонятного назначения прибор со штампом «Made in Austria», метровые стрелки от громадных часов, набор почерневших гаечных ключей, урна для бумаг, железный серп со сломанным молотом, два перевернутых кривых стола и стул о трех ножках, связка ржавых ключей на гвозде, даже сколотая хрустальная пепельница на бетонном полу. Лучник поднял ее, повертел в руках и понял, как же он хочет курить. За последний год он затягивался дважды, и было это незабываемо. Что это были за листья, он уже не помнил, но будоражащий аромат самокрутки он навсегда унес из странного заведения бандитского Левобережья с еще более странным названием – бар «Сто лет одиночества». Напротив Лучника сидел Кочегар с красным революционным бантом на черной кожанке и рассказывал увлекательные истории из прошлого, а потом брал трехструнную гитару и затягивал что-то из Хоя. Крепкие парни с Машмета неумело подпевали Кочегару. А над всем этим веселым безумием парил ароматный сизый дымок от раскуренных самокруток.
…Снова раздался смех. Лучник знал: живоглоты рядом. Он чувствовал их мерзкое дыхание, он ждал их приближения на каждом этаже, он жаждал показать им свою силу, не применяя оружия.
– Ну, идите ко мне, уродцы!
Эти мерзкие существа, заражавшие людей странным вирусом, невольные любители полакомиться живой человеческой плотью, были для него не более чем игрушкой. Для подавляющего большинства – хохочущей смертью. Их тихий зловещий смех шел откуда-то с седьмого этажа. Ближе, ближе, ближе…
Лучник сделал шаг к лестничной клетке: по отбитым ступеням прямо к нему медленно крался грязный подросток-оборванец, его губы были перепачканы желтой слизью, голова странно подергивалась из стороны в сторону, взгляд блуждал и никак не мог сконцентрироваться на Лучнике. Но оборванец очень старался! За ним ползли два живоглота постарше. Они тошнотворно засмеялись при виде жертвы, из перекошенных ртов закапали слюни. Снизу за Лучником с любопытством и испугом наблюдала худющая высокая женщина – в ее руках была истерзанная кукла, которую она то и дело прижимала к своим голым отвисшим грудям.
Лучник шагнул навстречу живоглотам. Женщина истерично засмеялась, подросток попятился назад и, споткнувшись о ползущих, упал. Один из живоглотов зарычал, но тут же заткнулся и отвел взгляд. Лучник бросил в него пепельницу.
– Кыш! – шепнул он и сплюнул.
Живоглоты, будто почувствовав грозную силу, не раз спасавшую Лучнику жизнь, отступили. Он поднял голову – пора двигаться дальше. На ступенях он наклонился за маленьким, чудом уцелевшим осколком зеркальца, припрятал его в рюкзак и, наконец, ступил на открытую, залитую весенним солнцем площадку последнего, девятого этажа. В небо уходила металлическая винтовая лестница, последнее напоминание о знаменитом некогда шпиле ЮВЖД, образце сталинского стиля. Лифт давно уже никому не помогал преодолевать 70-метровый путь вверх – к великолепию воронежских панорам, да и от панорам-то мало чего осталось. Как и на прочих этажах, здесь все стороны света были открыты для обзора. Только там, ниже, всюду зияли пустые окна-глазницы, а здесь, над головой, было чистое циановое небо, под ногами – подтаивающий снег, и с четырех сторон над площадкой возвышались каменные «трезубцы», за которыми можно было удачно укрыться.
Пригнувшись, Лучник прокрался на самый угол площадки, сбросил рюкзак и выглянул из-за каменной глыбы. Соседняя башня с колокольней была пониже шпиля ЮВЖД – удачней места для стрельбы и представить было невозможно. Видимо, оставалось минут пятнадцать – вполне достаточно для того, чтобы занять позицию, натереть тетиву воском, затаить дыхание и спустить курок. Впрочем, можно было бы спеть еще какую-то песенку, к примеру, ту, что когда-то горланили с лучшим другом, пьяные и счастливые:
А сегодня я воздушных шариков купил,
Полечу на них над расчудесной страной…
Спеть шепотом, чтобы самому едва расслышать. Но он не стал этого делать. Не потому, что не умел петь, а потому, что помнил слова Октябрей: «Будь осторожен. Звонари могут за триста метров услышать, как ты пукнул!»
Лучник потянулся к арбалету и вздрогнул. Краем глаза он ощутил какое-то движение – там, внизу, в бывшем сквере за поваленным императором Петром прятался человек. Лучник отработанным движением зарядил стрелу, направил арбалет вниз и прильнул к оптическому прицелу. Да, за Петром притаилась девушка. Военная форма 90-х, в руке нож, светлые волосы под защитного цвета банданой. Девушка не видела Лучника, глядя на колокольню. Не видела она и крадущихся к ней живоглотов.
Лучник пригляделся: девушка как две капли воды была похожа на… Но этого не могло быть! Нет. Его мозг еще не успел взорваться от увиденного – время все расставило по своим местам.
20.38. Лучник увидел, что девушка находится на расстоянии прыжка живоглота, который подкрался к ней сзади. Секундная оторопь закончилась резким ударом боли в затылке, потом еще и еще. Лучник заставил себя прогнать боль и успокоиться. Потянулся к рюкзаку, но на жестянку с кофе не было времени. Он снова прицелился в девушку – их взгляды пересеклись. Она смотрела на него. Прямо на него! В упор. Да, сквозь линзу оптического прицела она сверлила его своим взглядом… Нет, не с ненавистью и страхом – с превосходством охотника, почуявшего жертву, будто говорящего: «Ну, попробуй, попади в меня!» Лучник, не раздумывая, выстрелил. Девушка увидела, как в пяти метрах от нее в грязный снег упал живоглот с дыркой в черепе, а чуть поодаль к стволу дерева стрела пригвоздила другого.
20.39. Миг, и Лучник ощутил на себе взгляд, холодящий кровь. Взгляд мучительный и бесконечно страшный, проникающий в самые потаенные закоулки сознания и выворачивающий мозг наизнанку. Лучник обреченно перевел арбалет в сторону башни, не в силах натянуть вторую стрелу, увидел стоящего на колокольне человека в черном, которого должен был уничтожить, и, прежде чем впасть в забытье, прошептал: «Прости меня, Антон, прощай!»
20.40. С первым ударом колокола Лучник упал на сырой бетон. Жестянка опрокинулась и с глухим звоном покатилась к стене, оставляя за собой коричнево-кофейную дорожку на белом снегу. Но этого Лучник уже не видел.
* * *
– Забудь, такого больше не будет. Никогда…
– Алина, не верю своим ушам! Посмотри вокруг – еще года три и наши силы утроятся. Динамо пойдет за нами, мы приручим Октябрей, сотрем с холма Семилуки и покончим с рабством. Мы больше не будем слышать сводящий с ума ночной смех, мы… Детей нарожаем, в конце концов!
– Замолчи, он, кажется, приходит в себя, худенькая светловолосая девушка в военной форме подсела к пленнику.
– Слушайте, не убьем сейчас – пожалеем завтра! А он нас не пощадит… Да что на тебя нашло, в конце концов? Жизнь он ей спас!!! Да ты сама порвала бы этих живоглотов в два счета. Влюбилась, дура?
– Алин, Рыжь права. Впрочем, пусть себе живет, но арбалет… Его надо забрать. Уж я-то знаю толк в оружии с детства! Ты когда-нибудь такой видела?
– Нет, Сова, я не видела таких арбалетов. Но я клянусь – убью, если тронете стрелка… Ладно, черт с вами, я согласна на жребий.
Мужчина заворочался. Тщетно попытался оторвать голову от какого-то мешка, прислушался:
– Алина, у тебя всегда выпадает «решка». Я требую переброса!
– Выпало, и все тут. Тяните дрезину.
Костер мягким всполохом озарил холм, на котором сидели три девушки. Огонь не давал замерзнуть, но треск горящих веток мешал расслышать все, о чем они говорят. Мужчина попытался совладать с безумной головной болью, но не тут-то было: боль лишь усиливалась по мере отступления сна. Да и сон ли это был? Он слышал голоса, но уже не мог разобрать ни слова. Даже просыпающийся разум отказывался служить ему, и Лучник отчетливо ощущал беспокойство, неприсущее ему.
Его приподняли и подтащили ближе к костру. Двойной удар – скачок АДа (так иногда называли Давление – и артериальное, и атмосферное) и взгляд звонаря – все это непременно убило бы обычного человека, но девушки даже не предполагали, что перед ними тот, кто за два коротких дня умудрился стать легендой. Живой легендой нового мира!
Несколько часов назад, когда вечерний колокол стих, девушки, придя в себя, поднялись на девятый этаж башни железнодорожной управы, по пути убив нескольких живоглотов, обнаружили там человека с рюкзаком и арбалетом, спасшего Алину метким выстрелом, дотащили его без приключений до дрезины, спрятанной в районе вокзала, и довезли до парка Динамо. Там они узнали от дозорных пауков, что накануне кто-то перелетел на воздушном шаре через водохранилище, и этот кто-то, возможно, их добыча. Человек, которого пощадил звонарь. Валькирии, так их еще лет десять назад прозвали Красные Октябри, ровным счетом ничего не понимали, но старшая «тройки» – Алина, решила, что Лучнику нужно дать шанс. И оставить его в живых. А жребий… Он всегда был на ее стороне.
– Тебе повезло, умрешь не сегодня.
– Не трогай, Рыжь! Дай лучше ему немного кофе, кажется, он этим спасается, – Алина протянула рыжей жестянку, достав ее из рюкзака пленника.
– Ладно. Пасть открой.
Холодные сильные руки разжали ему челюсти и всыпали в рот горький порошок. Мужчина закашлялся. Сплюнул.
– Глотай, легче станет.
До него дошло, что он начал разбирать слова, понимать их смысл. Где-то вдали слышался странный гул. Мужчина попытался сам произнести что-то, но из горла вырвался лишь слабый хрип. Попробовал сфокусировать взгляд на одной из незнакомок, но с этим было сложнее – троица то сливалась в одно невнятное целое, то вновь расслаивалась, превращаясь в аморфное нечто. Троица прошептала:
– Тебе лучше?
– Да, – выдавил из себя Лучник.
– Как тебя зовут?
– Герман, – тихо ответил мужчина и сам удивился своему ответу.
«Почему Герман? Разве это мое имя? Разве так меня звали раньше?»
Лучник задрожал. Нет, не от ночного весеннего холода, – от осознания того, что он ничего не помнит. «Какие еще братья? Кто я и откуда? Кто эти чертовы бабы? Почему ночь? Костер? Боль в затылке? Горечь во рту?». И память ушла…
– Какой на хер Герман?! – завыл он.
Одна из девушек ударила его по щеке.
– Хватит выть. Выжил – не ной. Мы оставим тебе твой рюкзак. И лук твой оставим. С рассветом тебя заберут добрые люди, подлечат и отпустят на все четыре стороны. Даже спрашивать не будут, кто ты и откуда. А пока – просто заткнись.
– Рыжь, – обратилась к ней та, что стояла слева, – нам пора. Дай мне пару минут, я хочу спросить у него кое-что.
– Он твой, – засмеялась Рыжь, – оседлай его как следует! Ждем на дрезине…
К Лучнику приблизилась одна из девушек:
– Меня зовут Алина, – она внимательно заглянула в его глаза. – Ты кажешься мне знакомым. Мы где-то встречались? Может, в прошлой жизни? Или во снах?
– Я не помню, – прохрипел Лучник, – ничего не помню. Совсем ничего.
– Это пройдет… Ты бывал когда-нибудь в Нововоронеже? В городе атомщиков.
– Не помню.
Алина отвернулась, ее подруги выставляли на рельсы дрезину.
– Ты хотел выстрелить в звонаря? Ты помнишь звонаря?
Лучник повертел головой.
– Ты хотел убить его, Герман.
– Я не знаю никакого звонаря.
– Ладно, давай, Герман, мы еще обязательно увидимся. Я уверена в этом.
Она взяла его за руку, и он почувствовал ее тепло. На секунду он поверил, что они действительно знакомы, но ничего не смог вспомнить. Тепло было родным и таким знакомым, но ощущения быстро ускользали от Лучника. И вскоре совсем исчезли. Начинало светать. Алина поднялась и откинула прядь светлых волос, обнажив на шее странный рисунок – мертвая голова, возлежащая на знаке бесконечности. Перехватив удивленный взгляд Лучника, Алина пояснила:
– Это тату, нам обязательно носить ее. Перевернутая восьмерка и череп, знак Восьмой Марты…
– Что? – переспросил Лучник.
– Извини, долго объяснять. Придет время, память вернется. Кстати, я хочу оставить тебе кое-что. Во-первых, твой арбалет под рюкзаком, из рюкзака мы ничего не брали. Во-вторых, это тебе.
Алина отцепила значок ГТО от своей груди и засунула в боковой карман его куртки, поднялась.
– Это талисман. Еще пригодится. Ну ладно, до встречи! Меня ждут…
Лучник непонимающе кивнул, потер руки, будто стараясь удержать подольше ее тепло, и спросил: «Когда?» Но Алина его уже не слышала.
Три девушки в военной форме со среднего размера ножнами на мощных ремнях ловко вскарабкались по щебню на железнодорожную насыпь к механической дрезине. Шестерни заскрипели, дрезина тронулась. Лучник некоторое время безучастно наблюдал за удаляющимися от него девушками, и когда те совсем исчезли из вида, он помахал вслед рукой.
«Будем знакомы, Герман», – про себя произнес он, привстал, осмотрелся.
Уже совсем рассвело. Он сидел на чугунной крышке люка, которого не наблюдалось поблизости. Рядом валялся рюкзак цвета хаки, из-под него торчал какой-то черный предмет. Герман потянулся к нему, ухватился за ремешок и дернул. На ремне была надпись Nikon. Из-под рюкзака появился сначала приклад, потом оптический прицел, а затем нечто, напоминавшее лук.
