Loe raamatut: «Бесконечность»
От автора.
Это восьмая по счёту книга (11 марта – 29 июля 2022 гг.), с говорящей за себя обложкой, которая сочетает в себе знак "бесконечность" и цифру 8.
В очередной раз книга создаётся с новой уверенностью, что всё-таки когда-то мои стихи станут народно любимыми и нужными в моей стране и за её пределами.
С самого начала на творчество влияли:
1) уединение на рабочем месте и дома;
2) кино (особенно драмы и мелодрамы);
3) музыка (особо Александр Башлачёв, Владимир Высоцкий, Егор Летов);
4) книги и аудиокниги (отечественные и зарубежные прозаики, в основном классики. Например, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, Э.М. Ремарк, Г.В. Миллер, Л.Н. Андреев, О.Л. Хаксли, А.И. Солженицын, В.М. Гюго, Дж. Оруэлл и т.п.);
5) образование (исторический факультет ВГУ (2004-09 гг.));
6) замкнутый образ жизни, с тщательным выбором близких людей;
7) нетрудоёмкий стиль работы продавцом (сантехники – с октября 2010 по февраль 2014 гг., мебели – с марта 2014 по май 2018 гг., ковров – с октября 2018 г. по настоящий момент). Хотя с детства не любил эту касту и род занятий ввиду его спекулятивной составляющей и элементарного смысла. Но в капиталистической системе выбор невелик… Таков уж 21 век…
В течение жизни я всегда искал ответы на людские проявления и вопросы мира, а особенно на суть своего ремесла.
Всегда задавался вопросом: "Что такое стихотворения?" Для меня это:
1) результаты особого внутреннего мира, говорящего с внешним;
2) итог особенного склада ума и духа;
3) чёткие и меткие цитаты без прозаической "воды";
4) описания историй людей и всех живущих, с их печалями, мечтами, трудами, болями и радостями;
5) творческая альтернатива прозе жизни;
6) философия, биология и психология;
7) музыка и песня;
8) вера, религия и исповедь автора;
9) рифмованные отражения мира; фантазий, комплексов и реальности
10) синонимы неожиданной влюблённости, флирта, внезапного секса и оргазма;
11) мелкие акты мировой и личной воли;
12) факты и иллюзии сумасшествия;
13) мистика – "шёпот" потусторонних (или присутствующих) сил;
14) поимки духовных и космических вибраций;
15) внешнее отражение внутреннего мирка (личного или чужого опыта);
16) раскрытые и задокументированные желания и тайны;
17) микромирок среди макромира и мегавселенной;
18) исповедь перед миром или самим собой;
19) рассуждение о высшем, земном или подземном мире;
20) воспитательно-напутственная сущность и духовная материя;
21) буквенно-чёрно словесная картина на белых листах, играющая в разуме разными красками;
22) …
И этих тезисов бесконечное множество…
Всеобщее безмолвие и, видимо, поддержка
Король совершает режим злодеяний,
вбирает налоги, как русский Кощей,
не слышит стенаний, молитв, покаяний,
свирепствует между отцов и детей,
дарует расстрелы, заклания, ссылки,
кутит, сквернословит, распутствует, лжёт,
пинает в зады и стучит по затылкам,
не кормит кормящий и нищий народ,
вершит беззаконие и своеволит,
чудит, самодурствует, тратит казну,
врагов, неугодных неволит и колет,
солдат, генералов бросает в плену,
тиранит и мучит любых подчинённых,
чинит беспредел и возмездье своё,
сплетает чужих, разлучает влюблённых,
крушит несогласных, как мух и жульё,
громит оппозицию, мысль и науку,
дробит все слои и плодит деспотизм,
приказами рубит то шею, то руку,
безумствует годы, забыв гуманизм,
Сегодня ж привычный денёк и событье.
Беснуются очи и речи людей,
что ждут новой жертвы из стада, прибытья
на празднество пыток, мучений, смертей.
На мне безучастно колышется маска.
Скрипит постамент и гордится толпа.
Молчу, как и вся всенародная масса,
опять протерев остриё топора…
Жадина
Супруг разобиделся и обозлился,
срастился с досадою, срамом, стыдом,
надулся, озлобился и отслонился,
познал унижение перед котом,
поник, опечалился, впал в отрешенье,
замкнулся, затих и замолк, очерствел
и видом своим показал отвращенье,
от непонимания чуть покраснел,
забыл уважение, чуткость, заботу
и стал относиться не так, как к жене,
почуял себя оскорблённым в субботу,
насупился и отвернулся к стене.
Такая вот странность ночных ситуаций.
Такие, по сути, смешные дела.
А всё потому, что средь дней менструации
ему возбуждённому я не дала…
В чуждой стране
Клянчит огниво, рубли, сигарету,
ходит до Пасхи по снегу и льду,
бродит по мусору с лета до лета,
ездит по битым асфальтам в бреду,
гордо твердит о значеньи страданий,
ропщет и ноет, живёт без любви,
корчит величье, духовность, исканья,
молится богу еврейской молвы,
страх пропускает в живущие части,
ждёт облегчения тягла и мук,
вечно боится служителей власти,
с родов живёт в положении слуг,
важно внимает служителям храмов,
лижет зимою брикет, эскимо,
лечит в домашних условиях раны,
видит повсюду врагов и дерьмо,
верит репрессиям, царским особам,
верно блюдёт вековечную лень,
часто страшится бродячих, поборов,
смотрит устало на начатый день,
верует в высь богоизбранной роли,
хвалит тирана, собор и шута,
терпит нужду и побои, и боли,
чествует прошлое войн и труда,
часто прощает дворянам наживу,
взорит на пряник и ворох плетей,
любит печаль и вещателей лживых
нация лучших на свете людей…
Новое утро
Солнце согрело рассветное утро,
птички запели на ветках в садах,
ветер гоняет цветочную пудру,
рыбы проснулись в далёких прудах,
бабочки мило и пышно порхают,
синее небо висит над землёй,
кошки с котами в теньке отдыхают,
жёлтые звёзды раскрыл зверобой,
речка, ручей шелестят, как деревья,
свежий рассвет одурманил края,
рвётся на волю поток вдохновенья,
кладка поленьев у стенки жилья,
видятся дырки в побелке и клади,
спину испачкал ячеистый мел,
я же прижался к кирпичной ограде
и ожидаю свой первый расстрел…
Свет в материнском окне
Горчичные брёвна поджарой избушки,
что вздумала лютую зиму встречать,
как будто дубовая стойка, катушка.
А вьюга замыслила ствол обмотать.
Кружит и пушистый моток наполняет,
вращая метельные ленты, витки,
в белейшие нитки, мороз одевает
и вяжет кустарники, ветки в пучки.
Поветрия гнут деревца молодые.
Бушует январская сила средь дня.
Пуховая пена, как льды вековые.
Небесною манной укрыта земля.
Базальтовый, мраморный верх рассыпался,
спускаясь на рощи, владенья славян.
Порхающий пух о меха ударялся,
беззвучно ложился на старый каштан.
Засыпанный люд всё смотрел из стекляшек
на чистые хлопья и белую пыль,
как близился вечер средь пухлых кудряшек,
сливаясь с пейзажем, что солнце забыл.
На дом свой гляжу, умиляясь природе,
тому, что без тела сижу в облаках,
тому, что впервые слежу за погодой,
тому, что я – призрак, не знающий страх.
Оранжевой кладки почти что не видно.
Всё гуще чернеет небесный гранит.
В избе моей матери, что инвалидна,
лишь только неяркая свечка горит…
Бытование
Боясь повышения цен и иной передряги,
топча возвышения, ямы, промоины, гладь,
страшась выйти замуж за пьянь или скрягу,
век опасаясь взять в жёны психичку и бл*дь,
пытаясь уйти от призыва, семейного долга,
ведя разговоры с питомцами, чаще с собой,
ища справедливость, богатство и Бога,
стремясь отстраниться от быта и связи с толпой,
стараясь изведать все яства, напитки и страны,
творя созидание, отдых, сраженья и лень,
желая познать все мечты, сексуальные станы,
хотя побывать средь чудесно-больших перемен,
мечтая о девах чужих и соседних мужчинах,
играя планетные роли по общей вине,
борясь с одиночеством, хворями, бедностью чина,
живём в безразлично-порочной стране…
Жительство
Среди прозябающих, глупых и ленных,
мечтающих сразу об всех пирогах,
юродивых, бедных и неоткровенных,
чудных и в наставленных, пышных рогах,
любимых, нелюбящих и нелюбимых,
любовных и любящих, быстрых в любви,
измученных, брошенных и нелюдимых,
изгоев и гоев в душевной крови,
девиц, трёхотверстно пробитых мужьями,
воров, спекулянтов, проныр и убийц,
невольных и вольных бродяжек с ножами,
кривых музыкантов, певичек и чтиц,
никчёмных сограждан в хоромах, хрущёвках,
неверных, тупых, свиновидных мамаш,
подростков в подаренных, модных обновках,
гуляющих, пьющих и бьющих папаш,
шумящего, дымного города-монстра,
преклонных и рослых, кто смог озвереть,
гостей роддомов и квартир, и погостов
стараюсь творить, помогать им умнеть…
Военный наймит
Я выем все земли, как жадный термит,
и буду насильничать, драть, издеваться,
стрелять, мародёрствовать, яростно бить,
безумию, злобе в делах предаваться.
Военные формы, законы, устав
над мною, всесильным и диким, не властны.
Попрал уже своды моралей и прав,
став самым безжалостным, грозным, опасным.
Никто не указ мне. Я сам уже Бог!
Шныряю я в поисках девы Афины,
какую, издав свой воинственный слог,
супругою сделаю возле рябины.
Вдвоём мы захватим податливый мир,
и будем шакалить, трофейничать вволю,
а после устроим кровавейший пир
на пепле, руинах, убитых и болях…
Дератизация
Из бункера, где мне теплей, безопасней,
где можно покушать, питаться и спать,
даю указанья упорно, негласно,
чтоб воинов, подростков на бой посылать.
Уверен, что вождь – наивысшее имя,
важнее, чем лучший, единственный Бог;
мессия, чья сущность светла, негасима
и неуязвима, бесспорна весь срок!
Я дал этой нации шанс на величье,
какой она вдруг упустила в борьбе
за земли, гражданское чудо-отличье,
за власть над планетой в умелой резьбе.
Сижу в подземелье и слушаю взрывы.
Порою, как крот, выползаю наверх,
смотрю на железных стрекоз, что ретиво
бросают снаряды на город и всех.
Давно я покинул дворцы и трибуны.
Но это лишь временный факт для страны.
Надеюсь, спасусь, и помогут мне руны,
апрельские ночи, предмайские дни…
Волхв
Колдун, волхователь и маг превеликий,
всегда пребывающий в духе, волшбе,
варящий отвары и снадобья, дикий,
десятками месяцев верен судьбе.
Он может нагадить животным и людям,
умеет менять изъявленья стихий
и властен над живностью, явью и чудом,
научен гадать, быть опасным, как змий.
Косматый и пахнущий ведьмой, маслами
шептун злонамеренный и ворожей,
делец, что заведует горе-делами,
шаман или портельщик, и чудодей.
Ведьмак, чарователь и травник спесивый
вершит ремесло все живые года.
Но, жаль, не способен он сделать счастливым,
ведь милым насильно не быть никогда…
Набожный инок
Люблю поклонение лысым вагинам.
Момент причащения – радостный миг.
Шепчу возле влажной иконы, картины.
В молитве ладони похожи на них.
Сочнейшие действа средь комнаты, сада,
вкушенья бутона, взиранья меж схем.
Вкуснейшие трещины, как от шпагатов.
Ворота, калитки и двери в Эдем.
Блаженная мякоть прекрасного свойства
привносит старание, страсть и любовь,
смущение, смелость, покой, беспокойство,
усердье, цикличность, желанье трудов.
Я буду фанатиком, верным до тризны,
адептом, вкушающим мокренький край,
слепым обожателем мест живописных,
который при жизни отведал сей рай!
Зоопарк и красный дрессировщик. 1991 г.
Пора распускать этот странный альянс,
основанный только на недрах и страхе.
Большой ком растёт каждый метр и час -
тем самым уже приближается к краху.
Давно надо цепи все снять, не тая,
без казней, плетей и иной укоризны.
Пусть вольно живут населенья, края,
имеют все шансы и векторы жизни.
Не нужно неволить, кормить тех ребят,
тянуть весь улов растянувшейся сетью.
Так, лисы и волки, хотя и едят,
но смотрят на лес, где их логово, семьи.
Животные рвутся из клеток, грызут,
подкопы творят и кричат оголтело,
совсем не жалеют клыки или грудь,
и лапы, и морды, и клювы, и тело.
Вольеры с породами шатко стучат.
Невольники требуют воли и счастья
средь шума и скорости новеньких дат,
пока ещё просят так робко, безвластно.
Устали охранники, все повара
и зрители с западной, яркой трибуны.
Пора же! Пора же! Пора же! Пора!
Настал век свободы, законов, фортуны!
Все дамбы, плотины не вечны в годах.
Поток и дожди насыщают сверхсыто.
Терпения рвутся у птиц и зверей.
Пускай все расходятся! Двери открыты…
Мышечный, духовный и умственный рост
Мечтаю разрушить овал скорлупы,
стесняющей душу и сочные крылья.
Желаю разбить эту корку рабы,
какая под шинно-земельною пылью.
Стараюсь познать назначенье и роль.
Скафандр иль кокон сжимает так страшно.
Стремлюсь через леность, привычку и боль.
В стеснении душно, темно и так влажно.
Хочу расколоть этот дом меловой,
стуча мелким клювом о крепкие стены.
Алкаю откинуть сей панцирь тугой.
Родные оковы привычны, сильнее.
Мне здесь безопасно, уютно, тепло,
поэтому страшно так выйти наружу.
Но мышечный рост, как и вера в добро,
ведут из обители мысли и душу.
С рожденья в тюрьме. Не моя в том вина.
Пока что не знаю, какая я птица.
Но знаю, что срочно мне воля нужна!
Быть может, я курица или орлица…
Russian winter
Вот все мы ступили на скользкие тропы,
в перины, кашицу и жижи снегов,
на рытвины грязи, песка средь сугробов,
на ямы, коржи наслоившихся льдов,
под навесь клыкастых, текущих сосулек,
что часто кусают идущих внизу,
на лужи, распутицы тающих суток,
на сажу и мусор в морозном часу,
на соль и экземы, мазки золотые,
под белые волны ярма, хомута,
на ленты колей, на графиты сырые…
Ведь в лучшей России настала зима.
Но всё нипочём: тротуаров неровность,
падения, срач, переломы ноги…
На то несмотря, будем славить духовность
и жаждать апреля, и мыть сапоги…
Пьяные дворы на ул. Семилукская
В округе завядшие бабки и старцы,
влачащие плесневый смрад и житьё,
лежащие в мухах кровавые пальцы,
убожество мыслей и быта, бельё,
лентяи, лоточники, пьянь и барыги,
пройдохи, шалавы и язвы родов,
их детки (воры, каторжане, расстриги),
больные, безногие, плеши голов,
лесбийские страсти, попойки и драки,
одно мужеложство, а там уж как знать,
бутылки, шприцы, безголовые маки,
недевственность с детства, желанья рожать…
Так сложно быть здравым и им неподобным
средь улиц – Кунсткамеры мутной, живой!
Так трудно поэту средь скотства и топи!
Эх, не перейти бы с письма на их вой…
Серебряно-бронзовый лёд
Серебряный, бронзовый лёд Черноземья,
что оттепель встретил, мороз проводил,
бульвары и улочки с чёрною сетью,
весь город огромным катком застелил.
Тот глянец коварный окинул все веси,
впитался в асфальты, брусчатки и грязь,
впаялся свинцом, пластилиновым весом,
замазал ячейки, залил каждый лаз,
приклеился мазью, густою мастикой,
лёг атласной скатертью между домов,
разлился сметаной по глади великой,
став сморозью между лучей и ветров.
И этот сияющий блеск с отраженьем
подарит всем чувства опаски средь дней,
событья скольжений, езды и падений,
надломы и парочку-тройку смертей…
Народец
Какой-то чудной, непонятный народец!
Ругает князей, восхваляет свой флаг,
соседям навалит куч на огородец,
готов накормить всех дворняг и бродяг,
и пьёт на поминках, как будто на свадьбе,
в соборах челом и коленями бьёт,
услужлив дворянам в хоромах, усадьбе,
а жёнушек лупит, пугает, клянёт,
плутает и ищет любовь и семейность,
ночует и днюет в постелях чужих,
не знает свободу и личную ценность,
не видел молитв и писаний святых,
глотает порочные воды и смеси,
ворует, когда и светло, и темно,
лежит на печи и порой дружит с бесом…
Понять парадоксы, увы, не дано.
Мартовский студень столицы Черноземья
Как муха по жирной и сальной прослойке,
покрывшей застывший, большой холодец,
по грязной, желейной и каменной корке,
по масляной глади, что как леденец,
по мокрым настилам, покрытых эмалью,
по тесту, повидлу с кусками стекла,
по чудо-варенью с камнями и сталью,
по озеру, что из пылинок, сукна,
по тропам средь кучных зефирных сугробов,
по сливочным ширям, слоистым краям,
по гуще, мороженым далям и пробам,
по мутным, хрустальным, чужим сторонам,
по мятой муке и кисельному гелю,
по зельцу, фаянсу, керамике, льну,
по твёрдой воде, пастиле и коктейлю,
иду по высокому, подлому льду…
Татуировки. Готовность к преображению
О, мастер, раскрась эту скучную дерму,
формовку округлостей, гладей, углов,
набей мне животных на чистенькой ферме,
портреты на поры альбомных листов,
впиши поэтизмы в одежду сухую,
вонзи разноцветность в невинный рельеф,
вдави красоту в красоту молодую,
чтоб стал ещё краше, брутальней, как лев;
твори ремесло на свободных полотнах,
укрась пресвященность покрова писца,
внеси семь сюжетов, работая плотно,
одень мою бежевость кистью творца,
вживи в мои блёклые сетки картинки,
врисуй в меня лучшее чувство – любовь!
Бери уже краски, эскизы, машинку,
ведь я к процедуре, тушёвке готов!
Сострадание или логика
По мусоркам шастают стаи собак,
везде ковыряются, ищут обеды,
обнюхав прохожих и вспененный бак,
рычат и грызут за штаны и пакеты,
всё чаще без бирок на грязных ушах
блуждают по улицам, за гаражами,
пугают славян, что обходят, дрожат,
страшат матерей, что идут с малышами.
Потомки волков средь полудня, во тьме
отчаянно лают, скулят и грызутся,
разбойными стаями бродят везде,
плодятся и к людям так бешено рвутся.
Старухи их кормят, как бесы чертей.
Зверьё – и друзья, и враги человека.
Другие мечтают раздать акт смертей
бродягам среди двадцать первого века.
Арену Ананяну
Черепки – 73
Интимность Адама над Евой, как самоинцест.
Бывали убийцы, изменники в деле.
Иисус от грехов всех спасал, выбрав крест.
В аду никого? Прощены и в Эдеме?
***
Тираж людской бракован изначально.
Глупцы, капризные, с преступнейшим умом,
грешны, чудны, коварны, безобразны
и озабочены телесно, с алчущим нутром.
***
Война ведь не только кладёт наповал,
крушит, надрезает, гремит, ненавидит,
осколки вживляет в филе и овал,
порой, как меня, навсегда инвалидит.
***
Я – франт, путешественник и Казанова,
порхаю крылато от стен до стены,
от женщины к женщине снова и снова,
поэтому нет ни детей, ни семьи…
***
Помпезные оды вождю – анилингус
при свете, во мраке, прилюдно, в тенях.
Поклонники эти повсюду, как вирус.
А впрочем, горчит и во рту у меня…
***
Так, "твари по паре" с начала времён.
Корова и бык иль дуэт крокодилов,
белёсая Ева и красный Адам…
А дальше инцест иль смешение видов?
***
Коварствуют бывшие жёны и дети.
Народы и живность, как тина и рой.
Вокруг агрессивность, обманки и сети.
Я – рыба, что хочет в тот космос, покой.
***
Залупы без краешек плоти прекрасны,
что в банной парилке, в пару, полутьме,
висящие скромно пучком безучастным,
похожи на жёлуди в мягкой листве.
***
Дома-эскимо и с начинкой брикеты,
избушки-ириски, ТЦ-шоколад
средь пудры, киосков-зефирин в пакетах…
А я – Гулливер, их хочу облизать!
***
Реальное творчество, мысль дешевеют,
вагины, квартиры взлетают в цене,
любовь исчезает, а пуза жиреют…
Весь этот прогнивший мирок не по мне.
***
Кино "Один дома" – сплошная потеха.
Падения, крики, опасность с углов…
История, полная доброго смеха,
о том, как пи*дюк зае*ал двух воров.
***
Вино не успеет испортиться, верь,
не выстоит долго у стойки, кровати.
Ведь я – алкоголик и жаждущий зверь,
хоть пусть я и девушка, и воспитатель.
***
Взъ*бав мои нервы, крича и смеясь,
внезапно утихла, присела, забылась.
Недавно ведя себя, будто бы мразь,
вдруг делаешь вид, что ничто не случилось…
Мышечно-кожаное богатство
Люблю этот мышечный, жилистый орган,
наполненный кровью и силой живой,
который из гладкой материи соткан,
бесценен с известною, чёрной ценой.
Он – меч-кладенец, что влагается в ножны,
какой может в нужный момент наказать,
в обёртке из нежной и шёлковой кожи,
который не стыдно вонзить, показать.
Таран с наконечником розовым, бойким,
что входит в любую прощелину, щель
зарядом, напором умелым и стойким;
и знает свою увлажнённую цель.
Интимный посредник ума и природы,
немного изогнутый, твёрдый канал.
О, лучшее в мире богатство с породой,
которым когда-либо я обладал!
Блюющий историк
Рыгая в уборной столичного клуба
в ракушку фаянсовой чаши простой,
взирал, как обрызгал рубашку и губы,
и как оскотинился я в выходной.
Склонившись у зеркала, лампочки блёклой,
над мутной, коричневой жижей, струёй,
я тужился прессом и рожею-свёклой,
давя из себя пище-водочный рой.
Ужасная мука, раздутое чрево,
как будто у жабы, совсем не кота.
Следил за закрытою дверью, что слева,
чтоб люд не вошёл, не увидел скота.
Когда я хлебал дорогущую водку,
я думал, прозрею, пойму всё и вся.
Но понял лишь то, из пороков я соткан
и то, что я – пьянь и тупая свинья…
Львица и белочки
Апрельская львица гуляет средь елей,
имея заведомо сказочный план,
в финале чудной, суматошной недели,
с желаньем покоя и солнечных ванн.
С мешочком семян, ароматных орехов,
порою смотря под зонты фонарям,
поправив изыски горчичного меха,
ступает по снежным, безлюдным краям.
Лесок оглядев кареоко и важно,
вкушает пейзаж, освежающий миг,
шагает легко, бестревожно, вальяжно
навстречу природе средь стен городских.
Увидев спустившихся рыженьких странниц,
чудных, пышнохвостых, взиравших на зябь,
следит умилённо за стайкой красавиц
и щедро их кормит с подушечек лап.
Наталии Денисовой (в дальнейшем – Наталии Воронцовой)
