Loe raamatut: «Неаполь, любовь моя»

This edition was published by arrangement with MalaTesta Literary Agency, Milan, and ELKOST International Literary Agency, Barcelona.

© 2018 Alessio Forgione, all rights reserved. Original edition: 2018 by Enne Enne Editore, Milano

© Богданова Я.А., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2020

* * *

Лоренце, Элизе, Винченцо, Гаэтано, Розарии, Марии, Раффаэле, Дарио, Франческо.

Пожалуй, они правы, помещая любовь в книги, – спокойно думал он. – Пожалуй, только там ей и место¹.

«Свет в августе», Уильям Фолкнер

 
Еще одна песня, и все закончится,
Но я не собираюсь петь вам о девушке,
Я не собираюсь петь вам о девушке…
Я собираюсь петь вам о девушке,
От нее и до Вечности
 

Nick Cave and The Bad Seeds

(из фильма «Небо над Берлином»)

Виа Джустиниано

Было на удивление холодно, ледяной воздух со всего маху ударил мне в нос. Но пришлось все же выйти на улицу. Я засунул руки в карманы и плотнее запахнул пальто. Стоило отойти от вокзала, как начался дождь. Я, как обычно, пришел слишком рано и теперь ждал, спрятавшись под навесом на автобусной остановке. Мимо торопливо проходили люди, пряча глаза под зонтами, и только памятник Данте, серый, как небо, неподвижно стоял на своем месте. Я потопал ногами и закурил, дым царапнул горло, и я выбросил сигарету. Руки невозможно было вытащить из карманов. Я ждал. Мэри и Макс. Ее я знал всю жизнь, а его – с тех пор, как они стали встречаться, он, как и я, любил выпить, так что мы быстро сдружились, часто болтали за барной стойкой. Мэри позвонила и сказала, что они переезжают в Братиславу, мне показалось правильным прийти попрощаться лично.

Я заметил, как ко мне подходят двое, и сразу подумал о плохом. Опустил взгляд.

– Можно тебя всьего на минуточку? – обратился ко мне первый.

– Мы мормоны и вьерим в Бога. Ты вьеришь в Бога? – спросил второй.

Оба были в белых рубашках, желтых галстуках и черных пальто.

Они объяснили, что приехали из штата Нью-Йорк, их зовут старейшина Бергер и старейшина Фрэнсис, они уже шесть месяцев в Неаполе и по вторникам и четвергам проводят бесплатные занятия по английскому языку. Пригласили меня.

– Виа Ареначча, 62, – сказал на прощание старейшина Бергер, пожал мне руку, вручил листовку, улыбнулся, и оба удалились.

Я ждал.

Когда они пришли, я обнял Макса и поцеловал Мэри в щеку. Мы решили поесть пиццы и сели за уютный столик недалеко от печи.

– Итак, Братислава? – спросил я.

– Так уж получилось, – ответила Мэри.

Одна фирма там искала сотрудников со знанием итальянского, чтобы вести по телефону переговоры с клиентами из Италии, предлагала годичный контракт, который впоследствии мог стать бессрочным. Плюс к этому – бонус от словацкого правительства, потому что они приезжают на уже гарантированные рабочие места.

Три пиццы – две «Маргариты» и одна «Маринара», кока-кола и две большие бутылки пива «Перони».

– Это для начала, – сказал Макс официантке, та улыбнулась. Потом обратился ко мне: – А ты? Как жизнь, чем занимаешься?

Я ответил, что рассылаю резюме, погода слишком холодная, а больше в моей жизни ничего не происходит. О том, что пытаюсь писать рассказы, не сказал.

– А на корабле больше работать не хочешь?

Я ответил, что не хочу, поднял бутылку пива и чокнулся, чтобы сменить тему.

Принесли нашу пиццу, и она оказалась просто отвратительной.

– Отличная пицца, – заявил Макс.

– Моя тоже, – сказал я, чтобы не выглядеть занудой.

За едой мне рассказали, что в Братиславе сейчас семь градусов, а к их приезду будет еще холоднее, что они уже нашли жилье, две комнаты, недорого, и наконец у них появились деньги, чтобы уехать и жить вместе. Они казались такими счастливыми и красивыми, пока делились со мной своими планами.

– А как у тебя с женщинами? – спросил Макс.

Я ответил, что завязал с ними – слишком дорого обходятся.

Мы посмеялись. Потом Мэри встала и пошла платить.

Мы вышли на улицу и отправились на поиски солнца, но так и не смогли его отыскать. Переулки сжимали нам горло, но не причиняли вреда. Мы зашли в бар, и я предложил ребятам кофе. Себе взял «Уникум».

– Приезжай, когда захочешь. Даже если квартира будет вот такой крошечной, – Макс сложил пальцы колечком, поднес к правому глазу. – Для тебя местечко всегда найдется.

Мэри согласно закивала.

Не хотелось бросать их там, вот так внезапно. Мы вместе дошли до станции метро «Толедо», люди все так же быстро проходили мимо, магазины были открыты, продавщицы стояли в дверях и курили, чтобы убить время. У эскалатора я обнял и поцеловал обоих. Пожелал удачи и сказал, что буду вспоминать их каждый раз, когда замерзну. Они спустились на эскалаторе, я выбросил сигарету. Светящийся термометр на виа Пиньясекка показывал два градуса. Я ускорил шаг, прошел через турникет без билета. На платформе было полно народа.

Я стоял, окруженный незнакомцами, и думал, что ни разу в жизни не рассматривал вариант уехать, даже в теории. Я только пытался что-то создать, улучшить, чтобы заодно и самому стать лучше, взрастить что-то и самому вырасти, на все это уходит так много времени, слишком много, а по сути ничего не меняется. Мне стало страшно от мысли: а вдруг я просто сижу на обочине дороги и жду, когда что-то произойдет или кто-то остановится и подберет меня?

Несмотря на запрет, один синьор закурил. Две девушки протиснулись сквозь толпу и встали передо мной. Им было лет по четырнадцать, не больше.

– На Рождество я ездила к тете в Пьемонт, – сказала одна, в красном шарфе, закрывающем подбородок. – Там обычно гораздо холоднее, чем здесь.

– Врагу не пожелаешь, – отозвалась вторая, в гольфах выше колен. Я подумал, что со временем она превратится в красавицу, а вот у подруги шансов нет.

– Я там познакомилась с одним парнем, – сказала дурнушка. – Мы теперь переписываемся. Он мне нравится, но живет далеко.

Вторая положила ей руку на плечо. Черный лак на ее ногтях выглядел как уродливые нелепые кляксы.

– Не волнуйся, – успокоила она подругу. – Все получится, если это настоящая любовь.

И рассказала, что, когда пришло время перевести их отношения на новый уровень, Марко был не уверен, ведь он жил в Ноле, а это три пересадки на поезде, но она верила в их любовь и ответила, что может приехать куда угодно, надо только купить проездной на месяц. Они стали встречаться и летом часто виделись, почти каждый день, но с началом октября стало сложнее, потому что отец потерял работу и денег на проездной не осталось. Они с Марко стали чаще переписываться и звонить друг другу, встречались раз в две недели и надеялись, что этого будет достаточно.

– Вот же невезуха! – воскликнула подружка.

– Ага, – согласилась красотка и потом сказала, что под Рождество в почтовом ящике, среди рекламных листовок и счетов, она нашла письмо. Сначала испугалась, увидев на конверте свое имя, подумала, что это письмо из школы, а потом удивилась. Открыла конверт и обнаружила там билеты на проезд в общественном транспорте на сумму в 50 евро и листок, на котором красным фломастером было написано: «Счастливого Рождества. Люблю тебя. Марко».

– Божечки, как это мило, – сказала дурнушка, и я тоже подумал: «Божечки, как это мило».

– Поэтому не переживай, – повторила красотка. – Все получится, если это настоящая любовь.

В туннеле появились фары поезда, а я почувствовал себя таким отвратительно обыкновенным, что стало грустно. Куда лучше было бы оказаться на месте Марко или этой симпатичной девушки, снова вернуться в юность, когда можно было просто любить, не думая о риске и последствиях. Лучше было бы оказаться на месте Лоренцо Инсинье², просто достать кошелек, подойти к кассе и купить этой девушке проездной. Я бы с удовольствием стал кем угодно, только не собой. Поезд приклеился к платформе, и за секунду до того, как народ пошел на штурм в попытке занять свободные места, я подумал, что у этой девушки было билетов на 50 евро, а у меня и одного билета не было, и это уж скорее она могла бы раскошелиться ради меня.

Охранник отстегнул цепь, преграждающую выход на платформу, бросил ее на землю, и мы все дружно направились к поезду.

В толпе я потерял девушек из вида.

Я позвонил Русскому и сказал, что зайду к нему пораньше, сразу после собеседования, потому что не хотел потом торчать на улице и ждать.

Русский ответил, что это не проблема.

«Фирме, занимающейся разработкой медиакампаний для международных некоммерческих организаций требуется…» Я отправил им резюме и мне перезвонили.

Я вошел в отель «Медитерранео», оставил свои данные на стойке регистрации.

– Номер 221, – сказали мне.

Нужная мне дверь, в конце длинного белого коридора, была открыта.

Я постучал в стену, и какой-то тип за столом указал на стул перед собой. Я сел. Мы были примерно одного возраста, поэтому я чувствовал себя не в своей тарелке.

– Итак, ты Аморесано, – сказал он, прочитав мое имя на листке. – Мы работаем с «Телетоном».

А потом рассказал, что они планируют коммуникации, у них маленькая фирма, но в скором времени планируется рост, фирма молодая, идеально подходит амбициозным людям и тем, кто мечтает проявить себя, вырасти, улучшить свои навыки и заработать, но прежде всего – вырасти.

– Что скажешь? – спросил он, одной рукой поправив идеально ровный пробор. – У тебя есть опыт работы?

Я ответил, что все написал в резюме, а он сказал, что не успевает читать все резюме. Поэтому я сосредоточился на главном. Рассказал, что получил диплом политолога и работал в одной кейтеринговой компании на кораблях, сперва стоял за кассой в баре, но постепенно мне стали доверять задания поважнее, и так я проработал шесть лет, пока не стал одним из важных сотрудников, боцманом. Еще у меня есть второе образование в сфере социологии, я говорю по-английски и немного по-испански, а с кораблями завязал, потому что там у меня не было возможностей для профессионального роста, а для меня рост – это самое главное в жизни, особенно если я хочу и дальше мечтать о карьере баскетболиста. Я рассмеялся. Он нарисовал линию на листке.

– Что скажешь о нашем объявлении, Аморесано?

Я ответил, что оно меня заинтересовало.

– Мы ищем молодых людей, которые умеют работать в команде. Ты умеешь?

– Да, на корабле…

– Оставь в покое корабль. Ты умеешь работать с людьми?

– Да.

Еще одна линия на листке.

– Я думаю, мы можем попробовать. – Он объяснил, что скоро начнется новая кампания, так что я появился в нужном месте и в нужное время. – Попробуешь?

Я кивнул и улыбнулся:

– Что надо делать?

– Работать с нами.

– Хорошо.

– Ты рад?

– Конечно, – ответил я.

– Хорошо.

– Но что конкретно надо делать? Какие у меня будут обязанности?

– Те, что указаны в объявлении, работать с нами.

– Но в объявлении написано только, что вы ищете сотрудника.

– Да, для новой кампании.

– Я в замешательстве, – признался я и снова улыбнулся.

– Если ты хочешь работать, если ты любишь работать в команде, работать с людьми, ты должен согласиться.

– Послушайте, – сказал я, но он прервал меня и попросил обращаться на «ты». – Слушай, я не уверен, что понимаю.

Он достал портмоне из ящика стола:

– Будешь кофе?

Я отказался.

Кофейные автоматы стояли недалеко, до меня доносился звон монет, которые он заталкивал внутрь, одну за другой. Я рассматривал обувь: черные туфли и кроссовки, новые. Я уже лет десять не носил кроссовки, но решил, что куплю их себе на приближающееся тридцатилетие. Даже если ты уже не так молод, как хотелось бы, ты, по крайней мере, можешь одеваться по молодежному, подумал я, когда увидел те кроссовки в витрине магазина.

– Итак, – сказал тот тип, снова садясь на свое место напротив меня. – На чем мы остановились?

– Пытались во всем разобраться.

– Отлично. Скоро начнется новая кампания. Графика просто революционная.

– Замечательно.

– Мне нравится, что ты понимаешь, как это важно.

– Конечно.

Он сложил пальцы обеих рук «домиком», уставился на меня поверх них.

– Революции состоят из множества событий, в них участвует множество людей, они складываются из множества факторов. Из какого ты района?

– Соккаво.

– Рядом со стадионом. Отлично. У нас новая графика, она поспособствует быстрому развитию.

– Можно взглянуть?

– Она еще не готова.

– Ладно.

– Да, будет готова через несколько дней. О нас еще заговорят, вот увидишь.

Я промолчал, но подумал, что вместо этого собеседования предпочел бы оказаться в тишине дома, затерянного в зелени Прочиды, вдали от всех, только сад и собака. Промолчал о том, что был на Прочиде с Русским позапрошлым летом всего неделю и не хотел возвращаться. Промолчал о черном песке на пляже и о темной воде… и о том, что выпивка стоила дешево, а мы спускались к маяку понырять и гонялись за рыбами до полного изнеможения. Вместо этого я сказал, что уже поздно и мне пора идти. Тип ответил, что это не проблема и наше собеседование было очень продуктивным.

– Послушайте, – сказал я, и он снова перебил:

– Давай на «ты».

– Ты можешь сказать, что я должен буду делать?

Воцарилось молчание.

– Хорошо, – сказал он через минуту и улыбнулся.

Взял ручку и постучал ею по столешнице. Откинулся на спинку стула, будто готовясь к прыжку, потом выпрямился и положил локти на стол.

– Ты должен будешь работать в команде, общаться с людьми. У нас есть два продукта: азалии и брелоки для ключей. Наша политика – не продавать их, а обеспечивать спрос. Что скажешь? На площадях, пять часов в день.

Я сидел молча и не двигался.

– Тебе заплатят.

Внутри меня разрасталось чувство вины, не подвластное ничему. Я чувствовал себя виноватым перед собой, перед своим настоящим и перед тем, что должно было стать моим будущим, виноватым даже перед этим типом, вынужденным зарабатывать на жизнь таким абсурдным способом. Думал, может быть, его унижает происходящее, потому он и держал меня здесь, пытаясь как можно дольше не говорить то, что должен был сказать. Я хотел спросить, больно ли ему так же, как больно мне, но не спросил. Сказал, что мне пора идти, а он ответил, что ему жаль, но кто-то должен и такую работу делать, а потом пожал мне руку. Я вышел из комнаты, и те, на стойке регистрации, мне улыбнулись. Я предположил, что они подслушивали.

За дверью гостиницы город был похож на умирающего зверя, на увядающий цветок. Люди проходили мимо и, казалось, не замечали этого. Мне захотелось закричать им в лицо. Крикнуть что-то, неважно что. Может обозвать их маленькими кусочками огромной кучи дерьма, не знаю.

Я купил билет на фуникулер. Подъехал маленький поезд, остановился, а потом принялся медленно карабкаться на холм, таща с собой пассажиров. Я рассматривал людей в вагоне, потом, когда вышел, людей на улице. Ждал зеленого сигнала светофора, и все эти люди казались мне лучше меня, потому что у них была работа, а у меня ее не было. У всех было место в этом мире. У всех, кроме меня.

Я перешел на виа Палицци, где жил Русский. Далеко впереди, между домами, виднелось море, уже абсолютно черное. Сосны, тишина, порядок – все это ясно говорило мне, что в этом районе могут жить только богачи, а я тут – чужак. От осознания того, что единственный бедняк на всей улице – мой друг, лучше не стало.

Я позвонил в домофон. Русский ответил, что дверь открыта, а он в ванной.

– Эй! – крикнул я, когда вошел в квартиру, но никто не отозвался. Только журчал слив в туалете.

Я прошел по коридору в гостиную. Подошел к столу, освещенному лампой, в воздухе висел удушливый запах клея, под лампой лежала частично собранная модель танка. Русский работал барменом в заведении, куда я ходил. Сперва просто выпить, а потом мало-помалу стал ходить, чтобы поболтать с ним. Обычно я упрекал его, что эта дружба уже стоила мне части печени и что мы никогда бы не подружились, если бы он сразу рассказал о своем увлечении моделизмом.

Я открыл окно и вышел на балкон.

В темноте огни домов казались светлячками, днем же слева открывался вид на острова, часть города и Везувий. Летом мы брали бинокли и рассматривали яхты, стоящие на рейде в заливе. Читали названия на корме, потом искали в Интернете их водоизмещение и прочие характеристики.

Я повернулся. Справа была вилла, похожая на греческий храм. Я вытащил сигарету. Закурил. Пришел Русский.

– Мерзость, – сказал я, мотнув головой в сторону города, лежащего у наших ног.

Он молча протянул мне стакан водки с тоником. Мы чокнулись вопреки всему.

– А кто живет на этой вилле рядом? – спросил я.

– Автор «Шампанского», песни Пеппино Ди Капри.

– Деньги?

– Сколько угодно.

Каким образом Русский ухитрялся жить вдвоем с мамой в таком престижном районе, среди людей со статусом, и при этом ничего не тратить, было для меня полной загадкой. Я спрашивал его много раз, но в ответ слышал только туманные фразы. У Русского был еще и дом в Анакапри. Мы были там прошлым летом и собирались когда-нибудь вернуться, хотя поездка на Прочиду мне понравилась гораздо больше.

– Мы можем заказать пиццу, или на кухне есть картофельная фриттата, мама сегодня готовила на завтрак, – сказал Русский.

Я посоветовал не тратить деньги.

Мы накрыли стол в гостиной. Налили еще по водке с тоником, перед тем как приступить к еде.

– Короче, Омар – самый лучший герой, – сказал Русский.

Я как-то раз заговорил о «Прослушке»³, и оказалось, что он тоже смотрит этот сериал. Я согласился, Омар и мне казался самым лучшим героем.

После ужина мы вернулись в комнату. Я рассматривал маленькие фигурки танков в стеклянных футлярах. Русский сидел за письменным столом и приклеивал кусочек к модели.

– Думаю, мне пора, – сказал я.

– Не хочешь сначала посмотреть фильм? – спросил он.

Я уточнил, что хотел сказать – пора уезжать из города, Русский ничего не ответил, только принялся складывать в выдвижные ящики разные предметы со стола, чтобы чем-то занять руки, найти повод отмолчаться, ведь Русский жил так же, как я, стараясь экономить на всем. Наконец, когда на столешнице ничего не осталось, он спросил, куда я собираюсь ехать. Я ответил, что пока не решил, надо подумать.

Мы выбрали, какой фильм будем смотреть, снова наполнили стаканы.

«Агирре, гнев Божий». Я сомневался, что это правильный выбор, фильм грозил меня убаюкать.

– Он просто потрясающий, – ответил на мои сомнения Русский.

Последнее, что я помню, это сцена, когда актеры сидят на берегу реки и едят. Проснулся уже ночью, Русский опять сидел за письменным столом, клея модели.

– Эй! – окликнул его я.

– Эй! – отозвался он и повернулся. Стянул с лица маленькую маску.

Я вопросительно дотронулся до своего носа.

– Клей, – пояснил Русский, отвечая на мой немой вопрос о маске. – Пары клея очень вредные.

Я встал и потянулся, чтобы размять мышцы:

– Мне пора.

Выпил немного водки с тоником и попрощался.

Наши дома разделяли три километра фонарей и собачьего дерьма. Я прошел весь путь пешком, молча, – если бы у меня были деньги на такси или собственная машина, эти три с половиной километра казались бы солидным расстоянием. Но сейчас я их даже не заметил. Да и денег на такси все равно не было, поэтому ничего другого не оставалось, только идти пешком.

– А ну зайди в дом, сейчас же, – донеслось из кухни.

– Да. – Я не сдвинулся с места.

Я стоял на коленях на балконе и во все глаза таращился на соседний дом сквозь перила. Было лето, никакой учебы, и я обожал торчать на улице.

– Кикко-о-о-о! – Воздух зазвенел от пронзительного вопля.

Я поднялся на ноги, три шага через гостиную, которая потом станет моей спальней, и вот она, кухня.

– Ты был на балконе и смотрел на дом напротив? – спросила бабушка, надевая белую рубашку без рукавов и черную юбку.

– Нет, – ответил я, наблюдая, как она достает из морозилки замороженную бутылку воды.

Открывает сумку-холодильник – внутри все было серебристым. Засовывает бутылку в сумку, застегивает молнию. Кладет сверху два больших полотенца. Смотрит на меня.

– Возьми плетенку, – попросила она.

Все было готово к походу на море, но моя бабушка не умела плавать. Поэтому была нужна веревка, которую мы обычно использовали для того, чтобы спускать плетеную корзинку с балкона или с лестницы.

Мы вышли на улицу и пошли, не задаваясь вопросом, куда именно идти.

– Почему ты не умеешь плавать? – спросил я бабушку.

– Потому что меня никто не учил.

– А почему тебя никто не учил?

– Потому что там, где я выросла, моря не было.

За подземным переходом был городской пляж, а напротив – Низида, на воду невозможно было смотреть, так слепили блики солнца, стоящего в зените.

– Дай мне полотенца, – скомандовала бабушка.

– Мы пойдем купаться? – спросил я.

Она встала и ответила:

– Возьми веревку из сумки.

Сняла рубашку, потом юбку. На ее ногах проступали тонкие синеватые вены.

– Но я умею плавать! – запротестовал я, со всей силы пиная песок.

– Дай руку.

– А если я научу тебя плавать?

– Завтра, – сказала она и обвязала мое запястье двойным узлом.

– Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня! – ответил я, бабушка засмеялась, потому что сама постоянно говорила мне такое, когда я не хотел делать домашнее задание.

Мы зашли в воду. Два шага, и вода мне уже выше пупка. Я оглянулся – бабушка стояла как раз на границе прибоя, куда не докатывались волны и песок был светлее. Даже ног не замочила. В одной руке она держала свободный конец веревки, а в другой – ту ее часть, которая была привязана ко мне.

– Я пойду? – крикнул я ей.

– Не вздумай нырять!

Я помахал бабушке рукой, а потом нырнул, но не успел даже толком погрузиться, не успел забыть обо всем, открыть глаза под водой, как веревка на моей руке натянулась.

– Тебе понравилось? – спросил я бабушку, едва вынырнул, и закрыл лицо ладонями.

– Очень понравилось, но больше так не делай.

– Еще разок.

– Нет!

– Но я для тебя это сделал!

Бабушка огляделась по сторонам, словно пытаясь вспомнить, под какой именно камень спрятала все те причины, по которым решила отвести меня на пляж.

– Ну, всего разочек, – взмолился я.

– Хорошо, только быстро.

Я снова нырнул. Один раз, второй, третий, так быстро, как только мог, пока бабушка не успела ничего сказать и не вытащила меня из воды. Я открыл глаза и заново увидел мир – красные и темные стены домов рядом с пляжем, трубы фабрики, бабушку, уже стоящую неподвижно не где-то там, далеко, а совсем рядом со мной, по колено в воде.

– Живо иди сюда! – крикнула она. Я рассмеялся в ответ. – Живо иди сюда!

– Нет!

– Все, идем домой. – Бабушка дернула за веревку, моя рука взмыла в воздух.

– Нет! – Я рванул веревку на себя так сильно, что бабушка оказалась по пояс в воде.

Она глянула на свои ноги, ставшие лазурными под водой. Потом посмотрела на меня широко раскрытыми глазами:

– Вот ты сейчас у меня получишь, даже не представляешь как, а ну, быстро вылезай!

Я засмеялся и снова потянул за веревку.

– Ох, как я тебя вздую, мало не покажется, – крикнула бабушка, когда вода поднялась ей выше живота и расползлась мокрым пятном по груди, вымочив купальник.

– Бабушка, а если я нырну?

– Я тебя прибью!

– Но тут неглубоко.

– Я тебя прибью, клянусь, прибью!

Я принялся сматывать веревку, перебирать руками, подтягивая бабушку к себе.

– Кикко, послушай меня, – сказала она. – Я тебя так вздую, что ты всю жизнь это помнить будешь.

– Готова? – спросил я, когда веревка, соединяющая нас, стала не длиннее пары метров.

– Мы больше на море не пойдем, клянусь.

– Готова? Ну, готова? – твердил я.

– Все, теперь будешь ходить на море только с дедом.

Бабушка, подстегиваемая страхом, теперь не стояла как истукан, а пыталась схватить меня. Я скакал из стороны в сторону. Напротив, за спиной у бабушки, виднелся причал.

– На счет «три»! – крикнул я.

Бабушка так громко заорала мое имя, что эхо разнеслось на несколько километров.

– Набери немного воздуха, бабушка, – потребовал я.

Она смирилась и открыла рот, чтобы вдохнуть поглубже. Потом закрыла глаза и кивнула, показывая, что готова.

– Три! – завопил я.

Пузырьки воздуха поднимались к поверхности и лопались по пути. Колени погрузились в жидкий песок на дне. Я больше не чувствовал сопротивления и был уверен, что бабушка тоже нырнула. Я выпустил веревку и вынырнул. Бегом бросился на берег и уже оттуда увидел ее короткие вьющиеся черные волосы, прилипшие ко лбу. Капли быстро скатывались с кончика ее маленького круглого носика. Покатые плечи, большие руки. Она подняла голову:

– Вот я тебе сейчас покажу!

Я засмеялся и подпрыгнул, высоко поднимая колени и протягивая руки к небу. Я ликовал, не думая о возможном наказании.

Бабушка подошла к полотенцу. Наклонилась и подобрала с песка брошенную кем-то лопатку. Желтую.

– Я тебе так по заднице надаю, что она красной станет, как у мартышки, – спокойно, даже умиротворенно сказала она мне.

Подняла над головой лопатку, и это послужило сигналом.

Я бросился бежать, бабушка следом. Мы так долго бежали с ней, связанные веревкой, что почти добежали до какого-то другого места, но я не хотел уезжать из Баньоли. А потом я проснулся и пошел умываться.

Глядя на себя в зеркало, вспомнил, что бабушка умерла почти десять лет назад, сейчас зима и я уже не ребенок.

Я открыл крышку ноутбука и записал то, что мне снилось.

В тот день я больше ничего не делал.

Виа Ареначча, 62, говорили мормоны, в 18. 45

«ЦЕРКОВЬ ИИСУСА ХРИСТА СВЯТЫХ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ», – возвещала карточка, наклеенная на стеклянную дверь, сейчас закрытую. Внутри было темно, и я увидел свое отражение в стекле. Какой-то старик подошел и толкнул дверь – по-прежнему закрыто.

– Никого нет, а? – спросил он меня.

Я подтвердил, что никого нет, старик развернулся, подошел к лавочке и выругался сквозь стиснутые зубы – слова звучали резко, отрывисто, как приступ икоты или выстрел из винтовки.

Я подумал, что терпеть не могу бедняков, себя в том числе.

Закурил сигарету, за дверью зажегся свет. Я выбросил сигарету. Дверь открыл парень с рыжими растрепанными волосами. Он представился старейшиной Джеком. Я пошел за ним вверх по лестнице, старик двинулся следом. Зал оказался большим и пустым, из кондиционеров струился теплый воздух. Я уселся в глубине зала, у прохода. Десять минут спустя все места были заняты, передо мной сидел чернокожий, рядом со мной – двое со Шри-Ланки. Через проход сидели три китаянки, две девушки, похожие на украинок, русский и человек двадцать неаполитанцев.

– А теперь помолимся, – сказал старейшина Джек и спросил, есть ли доброволец.

Встал один в красном спортивном костюме. Молитвенно сложил руки и опустил взгляд. Все остальные тоже смотрели в пол.

– Боже Милостивый, – сказал он, – мы благодарим тебя за этот день, который ты нам подарил на этой земле. Благодарим тебя за уроки английского, которые дают мормоны, и за их работу по нашему духовному просвещению. Защити нас и наших близких. Аминь.

Вошел другой мормон. Тот самый, который дал мне листовку.

– Группа начального уровня остается тут со мной. Продвинутые идут туда, со старейшиной Бергером, – сказал нам старейшина Джек.

Я поднялся и пошел в другой зал.

– Сеходня поговорим о супермаркете, – сказал нам старейшина Бергер. Достал ксерокопии из пластиковой папки. – So, which is the first product in a supermarket? The first one you can see, when you come in?⁴

Мы все задумались над ответом, и в этот момент дверь распахнулась. На пороге появился мужчина, и первое, что я заметил, были его туфли из коричневой кожи, уже довольно стоптанные, кое-где лопнувшие по швам. Куртка темно-синего цвета. Из дыры на плече выглядывало гусиное перо.

– Добрый вечер, – сказал он, пожав руки всем, включая меня. – Риккардо, очень приятно.

– Привет, – ответил я.

Мужчина снял куртку и сел. Зеленые вельветовые штаны протерлись на коленях. Он уселся поудобнее, откинулся на спинку стула. Заправил за уши волосы, оттопырив мизинец. Я подумал, что ему, наверное, нравятся мужчины. Ясно как день. Он принялся задавать вопросы старейшине Бергеру, и урок отступил на второй план. Риккардо говорил и каждым своим движением, каждым своим словом посылал сигналы, все больше подтверждающие мои предположения. На его лбу словно зажглась огромная надпись о том, что ему тоже хочется насыщенной и богатой жизни и настоящей любви, от которой разбивается на части сердце и вырастают крылья, но в сортирах на пьяцца Гарибальди или в переулках центра ему доставались лишь минеты от мужчин, которые и не поцеловали-то его ни разу, что уж говорить о нежных чувствах.

– Well. – Старейшина Бергер попытался прервать поток его вопросов. – Stay focused on the supermarket. Which is the first product, on the first row?⁵

– Vegetables, I suppose⁶, – ответил ему Риккардо.

– Right, good. Can you explain us why?⁷

Посыпались предположения. Кто говорил, что таким образом супермаркет показывает, что в нем продают натуральные продукты, другие говорили, что скоропортящиеся продукты проще заменить, если они лежат у двери. Никто ни с кем не соглашался. Мы попросили помощи у старейшины Бергера, а тот заявил, что и сам не знает, почему все так, и может только предполагать.

Через час мы вернулись в первый зал.

– А теперь поигфаем, – обратился старейшина Бергер ко всем сразу.

Мы встали в один большой круг, мормоны – рядом друг с другом. Я оказался между русским и одной из китаянок.

– Игфа называется «испорченный телефон». Я скажу что-нибудь своему соседу, он – другому и так дальше по кфугу, пока очередь не дойдет до старейшины Джека, и тогда мы узнаем, что же это была за фраза. Хорошо?

Человек, стоявший рядом со старейшиной Бергером, хихикнул и скорчил гримасу изумления, услышав то, что ему сказал мормон, а потом склонился к уху соседа. Фразу передавали по кругу, от одного человека к другому, из уст в уши, пока очередь не дошла до меня. Мне показалось, что русский сказал «let book soup»⁸, это выглядело полной бессмыслицей, поэтому я на секунду задумался. «Let it bleed»⁹, – прошептал на ухо китаянке, она взглянула на меня растерянно, а я спросил себя, что за музыку, черт побери, слушают китайцы.

Круг замкнулся.

– My god¹⁰, – ошеломленно воскликнул старейшина Джек, подошел к старейшине Бергеру, прошептал ему что-то на ухо, и оба засмеялись.

Потом старейшина Джек взял черный маркер и подошел к доске. Начал писать.

– Смотрите, – сказал он, стоя спиной к нам. – Фраза звучала: «I love blood orange juice», я люблю сок из красных апельсинов. Но она обошла всех вас, и чье же пришествие мы в итоге наблюдаем?

Он обернулся и посмотрел на нас.

– Месси, – сказал он. – Пришествие Месси.

Я понял, что именно произошло, только когда увидел надпись на доске – «МЕССИ». Расхохотался от души, остальные тоже засмеялись.

Мы расселись по своим местам. Старейшина Джек посерьезнел.

– Эта игра показывает, как слово Божье может исказиться со временем. Написано было одно, но потом каждый стал предлагать свое объяснение, и все изменилось. Мы верим, что Джозеф Смит на самом деле видел Господа нашего и получил Слово от него, и поэтому слово его верно, и только его слово надо слушать. Аминь.