Loe raamatut: «Жизнь волшебника», lehekülg 34

некой титанической душевности…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Смысл черемши

За черемшой Роман и Митя едут после дежурства. Все сутки на работе Митя только о поездке и

говорит, причём с такой обстоятельностью, что кругосветная экспедиция по сравнению с ней –

сущий пустяк. Теперь Роману уже не открутиться – велосипед обязывает. Тем более, что и причины

никакой нет. Илья Никандрович лежит в больнице, и когда выпишут – неизвестно…

Сменившись утром, Роман едва успевает дойти до дома, переодеться, затопить печку и

поставить чайник, как Митя уже подкатывает на велосипеде в своей неизменной пожарной

куртушке с сияющими пуговицами. На ногах его сегодня не сапоги, а ботинки, и потому правая

штанина лихо подобрана деревянной прищепкой, чтобы её не зажёвывало цепью. Пока Роман

заваривает чай, режет хлеб и намазывает его маргарином, Митя занимается техникой.

Единственный полагающийся к велосипеду универсальный, но легкомысленный ключ заменён у

него настоящими рожковыми ключами от какой-то машины или трактора. А так как в одну сумочку

эти ключи не влезают, то к раме приспособлена ещё одна – резервная. Аккуратно разложив ключи

на крыльце, Митя протягивает каждую гайку обоих велосипедов, потом вынимает из третьей такой

же резервной сумочки маслёнку и смазывает подшипники, большую и малую шестерёнку и даже

льёт масло на цепи.

– На цепи-то зачем масло расходовать? – замечает Роман, выйдя на крыльцо. – Всё равно

сотрётся да смоется.

– Конечно, сотрётся, – соглашается Митя, – но пусть хотя бы немного в смазке походит. Тут же

вот, обрати-ка внимание, видишь какое неудобство – весь механизм: шестерёнки и цепь –

находятся на открытом атмосферном воздухе. И потому изнашиваются быстрее всего. У меня эта-

то цепь старая, слабая уже… Боюсь, как бы не подвела. Но я сейчас новую достал. Ну, не совсем,

конечно, новую – сезон-то она уже отходила, но, думаю, послужит ещё. Вот на всякий случай беру

её с собой.

Митя приподнимает притороченный к багажнику линялый рюкзак и показывает цепь, аккуратно

смотанную прямо на багажник. Сам багажник на этом старом, забытой марки велосипеде

усиленный, сделанный из кованого полосового железа. Но и родной багажник не выброшен, а

установлен над передним колесом.

– Старый у тебя велосипед, – сочувствующе и виновато говорит Роман, – не пойму я тебя. Ну и

отдал бы его мне, а себе новый оставил.

– Да ты что! – изумляется Митя. – Ты на моём не уедешь. К нему привычку иметь надо. А так-то

203

он, конечно, старый. Хотя я ему нынче раму вот сменил. Ещё покрышки новые приобрёл – сосед

отдал. Соседу, конечно, спасибо, но, честно сказать, к технике он относится безалаберно.

Расхлестал свой велик за два сезона, даже резина не успела сноситься. Вот её-то он мне и отдал.

Тут-то резина у меня совсем лысая, – Митя пинает ботинком по шине велосипеда, как обычно

водители пинают по колесам Волг и КАМАЗов, только послабее, конечно, – надо бы сменить, а я

ещё чего-то привередничаю. Думаю, ещё и эта походит.

– А почему ты на работу на велосипеде не ездишь? – спрашивает Роман, изо всех сил пряча

улыбку. – Многие же ездят…

– А! – с огорчением отмахивается Митя. – Ты же видишь какой я безотказный. Все просят

съездить то туда, то сюда, куда же денешься, приходится давать. Поэтому на работу я лучше уж

пеоша хожу. А вообще, я вот всё думаю: это какой же умный человек велосипед придумал! Вот кому

бы памятник-то надо поставить. Не всё же Ленину красоваться. Несправедливо это.

– Ну а чем Ленин-то тебе не угодил?

– Так, а что он тут для нас такого сделал? – удивляется Митя. – Мой дед жил здесь точно так же,

как и я. Только велосипеда у него не было – вот и вся разница. А велосипед… Вот это уж

революция так революция! Ну ничего вроде бы сложного в нём нет, а сравни-ка пешего с тем, кто

на велике. Сила у обоих одна, но тут тебе и скорость, и груз везёшь, да ещё и сам сидишь-

посиживаешь…

От чая Митя отказывается наотрез, заявив, что уже начаевался дома. Чай он заменяет

самокруткой. С курительными приспособлениями у него тоже не всё так легкомысленно, как у

других. Есть портсигар с папиросами и дополнительно – большая металлическая коробка из-под

чая, в которую засыпан табак.

– Зачем тебе так много? – спрашивает Роман. – Обкуриться не боишься?

– Да это так, на всякий случай… Случилось однажды со мной в тайге такое несчастье, что

курево вышло. Иду и курить хочу так, что даже уши пухнут. И вдруг встречается мне один грибник.

Я его даже не знаю. Прошу закурить, а он берёт и отсыпает мне из кисета целую горсть. Так вот я

потом полдня ходил, курил, домой пришёл – и ещё осталось. Вот, думаю, бывают же добрые

люди… Потому-то теперь и сам беру про запас – вдруг кто без курева встретится…

– Ну и как? Много таких встречалось?

– Да я после того уже десять лет и с куревом-то ни на кого не натыкался, не то, что без курева.

Тайга же большая… Ну а если встречу?

Наконец черемшатники выезжают. И хохму Арсеньевича о стремительном велосипеде Мити тут

уже не хочешь, да вспомнишь. Не будь сейчас смазан этот Митин мастодонт, то он бы не поехал

вовсе, но смазка есть смазка, и велосипед идёт мягко, натруженно поскрипывая. Оба колеса

восьмерят, подшипники центральной звездочки с педалями то ли разбиты, то ли их там попросту

нет. Шестерня поэтому идёт криво, хотя ещё не настолько, чтобы слетала цепь. Митя, кажется, не

едет, а сосредоточенно упражняется на тугом тренажёре. Наверняка для привода в движение его

транспортного средства требуются лошадиные ноги, какими и впрямь обладает не каждый.

На выезде из посёлка уже взмокший Митя вдруг заявляет, что им нужно завернуть к отцу и

спросить, в какое место сегодня лучше ехать за черемшой.

– Так ты что, же сам не знаешь? – удивляется Роман.

– Знаю, но я уже что-то проголодался. Надо хотя бы почаевать. Не голодным же в лес ехать…

– Но я ж тебя приглашал! – орёт Роман, едва не задохнувшись от возмущения.

– Так я тогда ещё не хотел. А проехал и промялся. Да и потом, чего же я буду тебя объедать? Но

главное, тебе надо с моим отцом познакомиться.

В доме отца в сенях стоит опять же велосипед. Ну уж такой-то техники Роман и вовсе не

встречал. Его центральная шестерёнка какой-то удивительной узорчатой формы, сиденье со

странными вислыми пружинами. Видимо, это изделие самых ранних выпусков, когда всего

выпускалось поменьше да покрепче.

– Вот уж это машина так машина! – с гордостью говорит Митя, шлёпнув ладонью высохшую,

натуральную кожу седла.

Митя очень похож на отца. У того такая же сутулая осанка, но более сухая фигура, такой же

голос, такие же тягучие, неспешные движения.

Обсуждение вопроса, куда сегодня лучше двинуть за черемшой, серьёзное, основательное.

Рассматривается с десяток маршрутов, пока не определяется один. Митина мать, полная

белокожая старуха, наливает Роману козьего молока, но Роман, не привыкший к его вкусу, сидит,

не притрагиваясь к кружке.

– Сдалась тебе эта черемша?! – упрекает мать своего великовозрастного сына и

поворачивается к гостю. – Шлындает, шлындает по этой тайге, а толку-то… Наберёт черемши или

ведро ягоды, продаст за бутылку и радёхонек.

– Ну и ладно, – говорит Митя, – торговаться-то, у меня душа слабая. Зато в тайге я отдыхаю. А

бутылочка с устатку – само то…

Роман даже чуть завидует его простоте. Что со временем изменится в жизни Мити, в жизни его

204

родителей и жены? Да разве что сам возраст. Всё в его судьбе естественно и надёжно. Не потому

ли рядом с ним легко и спокойно?

Миновав посёлок, они едут до самой подошвы горы сначала по асфальтовой трассе, потом – по

извилистой тропинке. Погода сегодня мрачноватая, по небу плывут облака, набрякшие густой

синевой. Подъём становится всё круче, ехать всё труднее, ноги наполняются ватой и, наконец,

когда Митя уже не может от крутизны подъема продавить очередной поворот педали, они

останавливаются. Дальше легче идти пешком, а велосипеды лучше оставить здесь. Они сходят с

тропинки и оказываются в траве, вымахавшей кое-где до плеч, а кое-где – и выше головы. Рядом с

Байкалом растительность, придавленная его холодом, скромная, зато здесь все гигантское: и

деревья, и кустарники, и трава. Особенно впечатляет какое-то растение с широкими

зонтообразными листьями над головой. Идти по таким зарослям, когда не видишь, на что

наступаешь внизу, даже страшновато.

– Надо хорошенько спрятать велосипеды, – говорит Митя.

– А чего их тут прятать? Поставим около дерева, да и всё, – предлагает Роман.

Но у Мити на этот случай отдельная история. Ну да, оставлял он уж как-то свой велосипед

около дерева, когда они приезжали с отцом. А возвращаться потом пришлось на одном отцовском

велосипеде. Через неделю Митя обнаружил свою машину в посёлке, но уже без всякой оснастки.

Но чтобы Митя, да не узнал свой велик! Он его и по одной гайке узнает. Похитителю деваться было

некуда, но, защищаясь, он заявил, что не задарма же он отыскал этот велосипед в дремучей

чащобе, пригнал в посёлок и привёл в божий вид, очистив от всякой ерунды? И тогда Мите

пришлось поставить этому наглецу бутылку за возвращение собственного велосипеда со всей

необходимой деловой оснасткой, уже выброшенной на мусор.

– А зачем он багажники-то снял? – спрашивает Роман.

– Так чует же крыса, чьих мышей ловить, – отвечает Митя, каким-то непостижимым образом

переиначивая известную пословицу. – Конечно, для того, чтобы я свой велик не опознал.

– Ничего себе! – возмущаясь, говорит Роман. – Ему надо было морду расхелстать, а не бутылку

ставить.

– Да побоялся я, – отмахнувшись, признаётся Митя.

– Чего побоялся?

– Да кто его знает? Ещё сделает чего-нибудь… Он же татарин…

Роман не находит, что и сказать. Смотрит на своего товарища с недоумением. В голосе

простоватого русака Мити отдались нотки какого-то исторического, почти что генетического страха.

Чем именно страшен для Мити этот человек, подло умыкнувший велосипед – не понятно…

Впрочем, сама история про увод велосипеда из глухого леса Романа не убеждает. Ну ладно, был

такой невероятный случай. Значит, второй просто никак невозможен. Роман ставит своего «коня» у

дерева, считая, что хватит и этого. Митя достаёт из вещмешка большую чёрную

бутылку-«огнетушитель» и просит:

– Тут где-то вода журчит. Сходи, набери.

Роман взвешивает на ладони его походную «фляжку», идёт на приглушённый говорок воды. А

вернувшись с наполненной бутылкой, видит Митю, картинно стоящего около копны травы, под

которой уже погребены обе машины.

– Ну вот, замаскировал, – удовлетворенно говорит Митя, стирая пот со лба, – тут и делов-то –

пара минут.

Конечно, велосипедов не видно, зато таинственная куча, вокруг которой образовалось пустое

пространство от едва не с корнем вырванной травы, заметна издали. Но сейчас об этом лучше

промолчать. Иначе Митя начнёт измудряться как-нибудь ещё.

Склон, на который взбираются черемшатники, настолько крутой, что они, скорее, не шагают, а

ползут, хватая руками пучки длинной травы, упавшей вниз по склону. Подошвы обуви, мокрые от

травы, скользят, и они оба поминутно едва не клюют носами близкий склон. Через час подъёма у

них от пота промокают не только рубашки, но и куртки с брюками. Через каждые метров пятьдесят

они падают на склон и лежат, набираясь сил для очередного уже тупого усилия. На пятом или

шестом мини-привале Митя вынимает из рюкзака бутылку с водой.

– Ох, устал, – сделав несколько глотков, произносит он.

– А с чего тут уставать-то? – притворно усмехается Роман, и сам еле переводя дух.

– Эх, Рома, Рома, – вздыхает Митя, – да ведь ты же на целых двадцать лет лучше меня… Я тут

как-то недавно к зеркалу подошёл, посмотрел на себя и так удивился. Ой-ё-ёй, думаю, каким же я,

оказывается, стал… А я ведь совсем, совсем не хотел таким-то быть…

И тут, совсем невпопад такому потогонному подъёму у них возникает некая философская пауза,

вызванная внезапной Митиной задумчивостью. И как-то в тон его тонкой грусти до слуха обоих

доносится звук тепловозного свистка, неизвестно как покрывший большое пространство голубой

тайги, тающей в далёкой отчего-то ностальгической дымке. Митя лёгким вздохом отвечает на этот

звук, прилетевший как будто не из дальнего пространства, а из дальнего времени.

Стирая пот с лица, почти умываясь им, они ещё некоторое время любуются дымчатой

205

панорамой, похожей на вид из самолёта. На Байкале всё меняется быстро. Совсем недавно небо

было заставлено тяжёлыми тучами, а теперь оно как бирюза. Далеко внизу черемшатники кое-как

высматривают голубую тоненькую ниточку Ледяной, местами закрытую густой зеленью. Сколько же

здесь воздуха и свежести! А прямо перед глазами красуются две вершины со снежными

макушками. Прямо-таки рафинированная белизна снега спорит там своей чистотой с холодной и

бледной голубизной неба.

Вдавливая пробку в горлышко, Митя замечает восторженный взгляд своего молодого спутника.

– Я вот всё думаю, – говорит он, – зачем это земля так выперла? Ну, лежала бы себе ровно, да

и лежала. На ней можно было бы тогда хотя бы картошку посадить. А тут – вишь чё! Сколько земли

задарма пропадает. .

– А где бы тогда черемша, ягоды и орехи росли?

Митя задумывается, ещё раз вытирает кепкой лицо и соглашается:

– И то верно. Не подумал как-то… Ладно, пусть уж тогда выпирает. .

Как ни утомителен подъём, но Роману даже нравится эта крайняя нагрузка, которую он

воспринимает как своеобразный тренинг. На Байкале он похудел ещё больше, но это худоба

энергии и прибавившейся силы. Такое состояние будоражит. Оказывается, сила, если она есть,

сама требует своего роста. Физический и духовный упадок, ослабивший Романа после новости о

поездке Голубики в Пылёвку, уже сходит на нет. Теперь в нём крепнет новая уверенность. Их дела

уладятся, потому что всё зависит не от кого-то постороннего, а от него и от Смугляны. Главное –

здоровье и сила духа. Хватит слюни распускать. Сейчас ему требуется быть таким, как на границе:

энергичным, с поджарым животом. Они с Ниной обязательно тут выживут и поднимутся,

приспособившись к этому красивейшему, но суровому месту. Привыкнут и к влажному сквозняку с

заснеженных вершин, и к прохладному дыханию Байкала. Привыкнут к тому, что здешние

предметы не умеют хранить тепла. Здесь, как только солнце закрывается облаками, камни,

дверные ручки, дерево и всё что угодно становится холодным. Удивительно, что на Байкале можно

мёрзнуть даже летом. Не сразу догадавшись, почему это вдруг он стал тут «поморозником», Роман

пытался закаляться, бегая утрами по холодному воздуху и обтираясь ледяной водой, пока не

догадался, что дело здесь совсем в другом. Чтобы выровняться в закалке с аборигенами, надо, во-

первых, отказаться от всякой синтетики, которую он носил в Забайкалье, а, во-вторых, и летом не

забывать о зимних свитерах, байковых рубашках и вязаных носках. Впрочем, и разгадав «секрет»

байкальской закалки, Роман своё закаливание не бросил, а, напротив, пытался втянуть в него и

Нину. Здоровье для неё – это сейчас первое дело.

Когда черемшатники наконец буквально вползают на пологую площадку, Митя с облегчением

сообщает, что вот тут-то и растёт их заветная черемша. Достав бутылку, он допивает остаток воды.

Роман во время всего подъёма отказывался от его дорогой влаги, и пить ему действительно не

хочется. Всю дорогу он ждёт, что, выпив воду, Митя сунет этот массивный кусок стекла куда-нибудь

под корни, однако, тот, допив последние глотки, затыкает бутылку пробкой и убирает в рюкзак.

– Ты что же, попрёшь её назад?

– А ты двадцать копеек выбросил бы что ли?

– Так ведь на этот вес можно столько черемши нарезать.

– Черемшу-то ещё продать надо…

Из одного кармана своей линялой пожарной тужурки Митя вытаскивает коробку с табаком и

убирает обратно – не то достал. Тогда из другого кармана вынимает портсигар. Смешно видеть на

этой вершине коробку с табаком – кто здесь попросит закурить? Медведи даже и в цирке не курят.

Из-под резинки портсигара Митя вытягивает папиросу, которая оказывается смятой даже в этой

плоской алюминиевой коробушке, и некоторое время выправляет её заскорузлыми пальцами.

Потом, вставив бумажный мундштук в неровные зубы, охлопывает карманы, ища спички. Оба

кармана его синих галифе отзываются металлическим звяком.

– Что это у тебя?

– А-а, – отмахивается Митя, – да так… ключи от велосипеда…

– Ключи?! Ты приволок сюда тракторные ключи?! – потрясённо спрашивает Роман. – Ты что,

забыл их выложить?

– Да нет, специально прихватил.

– За-ачем?! Чего тут ремонтировать-то будем?!

– Не в том дело. На всякий случай прихватил. Ну… вдруг велосипед упрут. .

Роман падает лицом в траву, не в силах совладать с обессиливающим хохотом.

– Но если упрут велосипед, то зачем тебе ключи? – наконец спрашивает он.

Митя с минуту молчит, глядя куда-то на дальние горы, на бесконечную синеву.

– На память, наверное, – с такой грустью говорит он, словно велосипед уже снова украли. –

Пусть уж хотя бы ключи останутся… Хоть, конечно, они и не велосипедные…

Забавно, что Митя говорит это с неким намеренно эпическим выражением на лице и с усмешкой

над самим собой. Смеётся, а ключи-то на вершину этой высоченной горы всё равно тащит.

Потом, когда они уже режут черемшу, Роман всё не может забыть про его тракторные

206

инструменты, выдающий себя редким позвякиванием, и давится смехом.

– А вот интересно, – говорит он, когда они сходятся у одного особенно удачного участка с

черемшой, – представь, что ты теряешь ключи на этой вершине, а через тысячу лет их находят. Как

ты думаешь, смогут ли потомки как-то объяснить эту находку?

– Ничего себе! – изумляется Митя, даже не позволяя развиваться такой вредной фантазии. –

Это с какой же стати я их тут потеряю?

В одном Митя точно прав: здесь, на вершине, черемша совсем не та, что у подошвы. На горе

она вкусная, высокая. Её сочные стебли – толщиной в карандаш, а то и в палец.

– А ты знаешь, – спрашивает Митя, – что черемшу называют медвежьим салом?

– Как это?

– Ну, весной, когда медведь просыпается от спячки, он же голодный, как пожарный после

дежурства. А жрать-то нечего. Ничо ещё не выросло, только черемша одна. Вот он и жрёт её.

Охотники, которые в это время медведей убивали, говорят, что из пасти у них воняет почище, чем

от Каргинского, когда тот с похмелья.

Рюкзаки набухают быстро, и Роман, уже вычисляющий выгоду от продажи этого продукта, режет

ещё и в специально прихваченный мешок. Митя старательно и молча помогает ему. Но потом,

когда Роман поднимает одновременно всё, что предстоит нести, то даже крякает. Черемша легка

стебелёк по стебельку, а в мешках – неподъёмна. Остаётся надеяться, что спуск – это всё же не

подъём. Но, увы – тут-то как раз всё наоборот. Это подъём – не спуск. Спускаться по скользкому

склону куда труднее, а с тяжестью на плечах – и подавно. Пятки скользят по траве, и оба

черемшатника то и дело коротко, но увесисто долбят своими задами близкий склон. Роман

оказывается и вовсе беспомощным. Рюкзак и мешок, связанные друг с другом и повешенные через

плечо, как шары мотаются из стороны в сторону, раскачивая его и на ровном месте, а уж что

говорить о спуске? Каких только фантазий по облегчению своего положения ни возникает в голове.

Может быть, проще скользить на пятой точке, тем более что склон впереди ровный, с упавшей

травой? Однако первый же сучок в траве вырывает из штанов большой квадратный лоскут. Теперь

уже, наблюдая за Романом, смехом давится Митя, хотя нелегко и ему. Тогда Роман придумывает

другое: на сравнительно чистых участках склона он так запускает рюкзак с мешком вниз, что они

катятся, как колёса на одной оси, пока не застревают где-нибудь в кустарнике. Сбегать по склону

без груза и даже падать налегке – одно удовольствие. Роману это кажется замечательным

выходом, но Митя следовать его примеру не хочет. То и дело заваливаясь, он громко, на чём свет

стоит, проклинает эти неизвестно для чего выпученные горы, уже забыв, что они для черемши и

орехов. Освобождённому Роману просто жаль его. Но Митя стоит на своём. Тогда Роман, уже не

раз блестяще испытавший свой метод, просто отнимает у него рюкзак и отпускает по склону вслед

за своими мешками. Круглый рюкзак Мити, подпрыгивая и всё сильнее ускоряясь, несётся вниз! С

треском пролетев сквозь кустарник мимо застрявших мешков, он вдруг легко подпрыгивает на

какой-то кочке и, сочно охнув, оказывается насаженным на сук полулежащей сухой ели. Митя почти

что таким же шаром скатывается следом, словно надеясь спасти рюкзак, но ему остаётся лишь

бережно снять его на землю. На боку линялого мешка зияет зелёная рваная дыра.

Роман, опасаясь Митиного взрыва, с оттяжкой виновато спускается следом. Митя медленно

стягивает кепку с головы и, вновь печально вздохнув, смотрит куда-то вдаль на снежные вершины,

словно провожая взглядом отлетевшую душу своего рюкзака.

– Эх, – горько произносит он, – сколько я с ним прошагал. Бедный-бедный мой рюкзачок…

– А хочешь, я новый тебе куплю? – заискивающе предлагает Роман. – Или свой отдам?

Митя некоторое время стоит, никак не реагируя на его раскаяние, потом не спеша возвращается

в реальность.

– Да ладно, – говорит он, вяло махнув рукой, – фиг с ним с этим мешком. Он все равно уже

гнилой. Починять замучался. Выкинуть пора.

Прямо через дыру он засовывает в рюкзак кепку, расправляет её в виде внутренней заплатки и

подхватывает его за лямки.

Роман подавлен. Испортить вещь такого хозяйственного, бережливого человека!

– Да ладно, – где-то через полчаса повторяет всё-таки страдающий Митя, – я же понимаю, что

ты хотел, как лучше… Ну как, своя ноша не тянет?

– Да уж, не тянет…

– Видел я как-то: один вот так же набрал много, а потом шёл и пучками по дороге выбрасывал,

потому что уже нести не мог.

– А где ж ты раньше-то был! – восклицает Роман. – Мог бы и подсказать, что это тяжело. А ты

ещё старался, помогал.

– А это, чтобы ты сам меру понял, – отвечает Митя.

«Ну вот, ещё один учитель выискался», – невольно вспомнив печника, думает Роман,

довольный тем, что Митя на него не сердится.

Выйдя, наконец, на тропинку, они вздыхают с облегчением.

– Слышь, Митя, – окликает Роман из-под своих мешков, – а вот когда у тебя велосипед украли,

207

то отцовский велосипед вы такой же копной травы завалили?

– Да что ты! – отвечает Митя. – Та была вообще во! Мы же вдвоём рвали…

– Так может быть, копна-то и привлекла внимание твоего татарина?

Митя ещё некоторое время идёт с той же скоростью, переваривая слова Романа, и вдруг,

словно переключив скорость, учащает шаги.

– Да ты чего это? – уже метров через двести говорит запыхавшийся Роман. – Куда припустил-

то?

– Куда-куда, – тоже еле переводя дух, отвечает Митя, – солнце-то уже вон где, не успеем выйти

до темноты.

– Так оно уже давно садится, что ж ты раньше-то не вспомнил?

– Да не подумал я…

– О чём не подумал?

– Да, про копну эту… Надо бы как-нибудь похитрей маскировать.

В конце концов, расшагавшись, черемшатники едва не проскакивают мимо тайника. Сойдя с

тропинки, натыкаются на ручей, где Роман набирал воду. Митя идёт сразу к велосипедам. Роман,

сбросив груз, расправляет затекшие плечи, припадает к воде и пьёт, наблюдая за вьющейся

травинкой на дне. Пьёт до тех пор, пока не замерзают не только зубы, но и ладони, которыми

опирается о мокрую землю у ручья.

Митя среди разбросанной травы пристраивает рюкзак на кованый багажник своего мастодонта.

– Ну что, на месте наши кони? – весело спрашивает Роман.

– Велики-то на месте, – отчего-то угрюмо бормочет Митя.

– Ну? – настороженно спрашивает Роман.

– Велики-то на месте, – вздохнув, повторяет Митя, – а вот ключики-то – тю-тю…

Роман, ничего не понимая, стоит, уставясь на него.

– Так они же в карманах у тебя, – напоминает он.

– Были в карманах, – уточняет Митя. – Те, что были в левом кармане, сохранились, а в правом,

самые лучшие, прорвали, сволочи, дыру и прямо сквозь штанину вывалились. И как я, дурак, не

почувствовал! И почему я сегодня ботинки надел! Думал, легче будет. О себе подумал, а о ключах,

балбес, хотя бы чуть-чуть задумался. Была бы эта нога в сапоге, так ключи бы туда упали, и всё…

Да ещё и прищепку отцепил, думал, потеряю ненароком. А ведь прищепка-то тоже могла бы

помешать. Вот так всю жизнь: экономишь на прищепке, а теряешь ключи.

– Да, – поддакивает Роман, – вот такова она эта народная мудрость. Тебе бы надо было перед

подъёмом на правую штанину три прищепки прицепить, а на левую ногу сапог надеть. А теперь-то

что…

– Конечно, где их теперь найдёшь, – не принимая насмешки, говорит Митя. – Вообще-то можно

было бы по следу пройти… Ключи-то хорошие были, рожковые…

Роман переключается на снаряжение своего велосипеда. Сейчас Митю лучше не дразнить. Он и

без того расстроен неприятностью с рюкзаком. А тут ещё ключи. Он чего доброго, может и на

самом деле ринуться их искать.

Спускаясь, они намечали немного передохнуть около велосипедов, доесть хлеб и сало,

оставшиеся у Мити от обеда, однако из-за низкого солнца уже и впрямь не до привала. К тому же у

Мити и аппетит пропал. И вот тут-то наступает самый момент, чтобы по достоинству оценить такой,

возможно, впрямь, самый великий вид транспорта, как велосипед, невероятно высоко уважаемый

в Выберино. Мешок оказывается пристроенным на багажнике так удачно, что рюкзак, надетый на

плечи, лежит на мешке, не оттягивая плеч. Более того, на мешок можно даже навалиться спиной.

Крутить педали пока не требуется, тропинка идёт под уклон, так что только успевай поворачивай

да притормаживай, где надо. Тысячу раз прав Митя: простейшее приспособление – велосипед, но

и сотней ног его не заменишь.

– Ну, как тебе на велике!? – оглядываясь, кричит Митя, повеселевший от быстрой гонки. – А

тебе дак и вообще здоорово – хоть никто не увидит, как зад сверкает. .

В улицу поселка они въезжают затемно и едут по дороге, уже расцвеченной квадратиками

света, падающего из окон. Митя тяжело останавливается у своего дома, а Роман, вяло помахав

ему на ходу, едет дальше. На мосту, в самой провисающей его части, он останавливается, потому

что уже не может въехать на этот небольшой взъём. Перевесив рюкзак с плеч на руль, он ведёт

велосипед в поводу, по примеру Ильи Никандровича. Ноги не чувствуют сами себя и будто отстают

от шагов. Ввалившись в дом, Роман выпивает две кружки холодного утреннего чая с чёрствым

хлебом и падает на горбатые полати, уже не слыша, как упал.

Утром начинается маята. Если он хочет заработать черемшой, значит, её следует разобрать на

пучки и отвезти на маленький поселковый рынок. Но как там стоять? С каким выражением лица?

Как назначить какую-то цену за пучок травы, притащенной с горы? Как вообще брать в руки эти

деньги? Разве они зарабатываются так? Разве торговля – это работа? На городских рынках

торгуют лишь нерусские. Так их за это и презирают, как бездельников. А кто торгует на маленьком

рыночке в Выберино? Бабки, какой-то дед-инвалид, да иной раз Митя, от смущения красный, как

208

рак, больше не торгующий, а раздающий всё задарма. А как за прилавок встанет он – молодой и

сильный?! Да его в пожарке засмеют. Целый час Роман ходит вокруг да около своей черемши и не

решается за неё взяться. А между тем самое лучшее торговое время уходит, черемша лежит, теряя

так называемый товарный вид. Что ж, остаётся лишь одно: засолить её для собственного

пропитания. Роман собирает все банки, которые только есть, едет в магазин за солью и

полиэтиленовыми крышками. Ради любопытства заглядывает и на рынок. Так и есть: черемшой

торгуют две бабки, но их черемша – тонкая, слабая. Если выставить здесь свою, значит, испортить

всю торговлю им. А у них и без того никто её не берёт. Кто будет покупать в посёлке то, что можно

нарезать за любым огородом? Так что уж лучше съесть её самим.

Свежая, сочная под ножом, черемша пахнет вкусно, но к вечеру уже от одного её запаха

раскалывалась голова. К тому же, целый день определяя на вкус количество соли, Роман просто

объедается ей. И когда черемша уже не лезет в него, он ужасается объёму сделанных запасов. Их

хватит на несколько лет, потому что зараз, как он уже понял, много её не съешь. Единственно, что

хорошо, так это то, что поездка за ней состоялась, и теперь-то уж Митя успокоится.

Однако Митя, отдохнувший и сияющий, подкатывает к воротам на другое утро. Его машина уже

промаслена, на багажнике приторочен заштопанный бывалый рюкзак. Роман и слышать не хочет

ни о какой черемше, но от Мити не так-то просто отделаться. Не добыв его согласия сходу, Митя

сидит, осматривается, вертит в руках красивые банки посоленного продукта.

– Сбрось в каждую банку по нескольку камешков с берега, – советует он. – Черемша будет

вкусней и полезней.

– Ну а свою черемшу ты куда дел? – спрашивает Роман.

– А-а, соседу отдал, – отмахнувшись, говорит Митя. – Может быть, в праздник какой зайдёт с

бутылочкой, и ладно.

– Ну вот видишь, у тебя хоть какой-то смысл есть, а мне нафига она нужна?

– Как не нужна? Нужна.

– Зачем?

– Нужна, да и всё. Чего тут рассуждать? Собирайся давай, потом поймёшь.

Через час Роман сдаётся: ладно, он съездит за этой чёртовой черемшой, если уж Митя такой

противный, но в последний раз. Только смысла этой поездки он всё равно не понимает. И пусть

Митя это постоянно помнит, чтобы стыдно было…

– Сегодня поедем в другое место, – виновато успокаивает тот, – есть у меня одно заветное

местечко. Я, правда, там уже два года не был. Это не высоко, но черемша там нынче должна быть

такая, что хоть литовкой коси.

В этот раз Роман уже не противится требованиям Мити о маскировке велосипедов: пусть

делает, что хочет. Запомнив тайное место, они идут по густому лесу. Спустя полчаса Митя

останавливается на еле приметной тропинке, сворачивает на другую, такую же неприметную,

потом, пройдя ещё немного, останавливается и прямо сквозь кепку скребёт затылок. Роман,

догадавшись, что Митя заблудился, не подаёт вида, что понял это.

– А пойдём-ка вот так, – бормочет бывалый таёжник и уже вовсе без тропинки ломится

напрямик.

Пройдя ещё метров двести, они начинают спускаться по склону и не сразу осознают, что

проходят под кустом громадной черёмухи, усыпанной цветом так, что, кажется, на ней и листьев

нет. Запах же стоит такой, что, войдя в него как в облако, они поневоле останавливаются, озираясь

по сторонам, словно пытаясь увидеть сам аромат, создаваемый, конечно, не только одним этим

кустом, и обнаруживают себя в обширной чаше, заполненной гигантскими черёмуховыми кустами,

белыми от цвета.

– Митя, – взяв своего спутника за рукав, как за что-то спасительное, совершенно растерянно

говорит Роман, – сейчас какой месяц?

– Так июль, кажется, – так же растерянно отвечает тот.