Война за Проливы. Решающий удар

Полчаса такого боя – и над станцией взлетает зеленая ракета, означающая, что основная позиция австрийцев взята штурмом, фронт прорван и враг бежит. Несмотря на то, что сопротивление передовых рот венгерского гонведа подавлено еще далеко не везде, кое-где еще гремят выстрелы и умирают люди – это уже победа. Корпус морской пехоты, всеми своими еще не бывшими в бою бригадами втягивается в прорыв фронта, а вслед за ним готовятся выступить пехотные дивизии армейских корпусов. а ними зна занятую русскими войсками территорию придут части ГУГБ – они начнут фильтрацию уцелевшего местного населения. Ведь эти самые приграничные села при австрийской власти являлись опорными базами сети контрабандистов, и в каждой хате имеются не по одному и не по два скелета в шкафу, подполе и на чердаке (у кого он уцелел).

И еще одна задача. Свою работу начинают саперные батальоны армейских корпусов и железнодорожная бригада из резерва императорской ставки: их задача – за несколько дней построить временную железнодорожную ветку, соединяющую русскую станцию Олькуш и австрийскую станцию Тшебиня. Все необходимое для этой работы: рельсы, шпалы и крепежный материал – уже завезли на русскую станцию, от которой уже даже проложена начальная ветка в направлении австрийской границы, протяженностью в одну версту и еще на пять верст, почти до самой границы, отсыпано железнодорожное полотно. Генерал-лейтенант Бережной настоял на постройке этой дороги как на первоочередной задаче, ибо Армии Особого Назначения, сражающейся в центре вражеской страны, возможно, потребуется быстро перебрасывать дополнительные подкрепления и материальное снабжение.

Глухая отдаленная канонада гремит и левее полосы прорыва Армии Особого Назначения. Там расположен снабженный сильным гарнизоном город Краков, и сейчас его берут в «клещи» первая и вторая русские армии. Там, в принципе, творится то же самое, за исключением того, что в атаку идет не морская пехота с самозарядками, а русские линейные полки, солдаты которых примкнули штыки к своим трехлинейкам. Да и новейших гаубиц на том направлении маловато, вместо них по австрийским позициям бьют орудия, участвовавшие еще в войне за освобождении Болгарии, – но по большому счету это неважно, потому что свою задачу связать боем основные силы 1-го армейского корпуса австро-венгерской армии это наступление выполняет на отлично. Уже к полудню клещи вокруг города сомкнутся – и тогда ни один австро-венгерский солдат не выскочит из этой мышеловки.

5 июля 1908 года, полдень. Румыния, Бухарест, Королевский дворец.

Более двух суток Румыния ведет тяжелую и бессмысленную войну против всех соседей сразу. С севера в страну вороватых цыган ворвался венгерский гонвед – одновременно с началом русского наступления на Пруте и десантом в Констанцу, а также болгарским вторжением с западного направления. Уже четвертого июля русские, начав войну с невероятной прытью, взяли Яссы, Галац и Констанцу. Мало кто знает, что на румынском побережье с большой помпой высадился лишь один русских армейский корпус из четырех, входящих в шестую армию генерала Реннекампфа, а три других без особой огласки стали высаживаться в Бургасе и Варне для задействования в Константинопольской операции.

При этом четвертая болгарская армия, прежде считавшаяся резервной, продвинулась вдоль берега моря до Мангалии и осуществила на Дунае несколько десантных операций: в частности, в районе города Джурджу и болгарской крепости Тутракан. А от этих болгарских плацдармов до Бухареста – по дорогам всего-то по шестьдесят километров. Два дня марша для пехотных дивизий. С севера, от Сибиу и Брашова на Бухарест движутся венгерские гусары, а за ними, изрядно отстав, пылит пехота регулярной императорской армии. На остальных фронтах австрийцы отступают, или, как в случае с сербами, безуспешно бьются лбом об их укрепления. Однако же румынская армия оказалась опрокинута напрочь их первым натиском.

И отвечать румынским генералам, год назад «прославившимся» кровавым подавлением крестьянских волнений, на эти демарши оказалось нечем. Мобилизация еще в самом начале. Вооружение, как и организация, в румынской армии просто отвратительная, а потому в частях не хватает даже самого необходимого. И, кроме того, народ за такую власть, которая стреляет в него из пулеметов, воевать не желает и от мобилизации всячески уклоняется. Мол, сначала снимите осадное положение, а потом посмотрим, возьмем мы в руки винтовки или нет. Одним словом, ситуация для власть предержащих складывается более чем угрожающе, и оттого верхушка правящей в Румынии национал-либеральной партии по мере осложнения обстановки все больше и впадает в состояние, близкое к панике.

И вот, всего-то на третий день войны, полыхающей со всех четырех сторон, в королевскую резиденцию явилась представительная делегация. Возглавлял это сборище национальных либералов престарелый премьер-министр (он же министр иностранных дел) Димитре Стурдза, а позади него как, дети за учителем, толпились: военный министр Александру Авереску, начальник генерального штаба Григоре Грациану, министр внутренних дел Ионел Братиану и председатель Сената Иоан Лаговари. Эта публика, еще недавно такая гордая и дерзкая, теперь имела пред своим королем весьма бледный и испуганный вид. Ну кто их тянул за язык угрожать ему военным переворотом, если он вздумает согласиться на предложенный императором Михаилом размен Добруджи на Трансильванию?

– Ваше Величество… – проблеял Стурдза, – Румынии нужен мир, мир и только мир…

– Мир, говорите… – проскрежетал разъяренный король, – а всего неделю назад вы имели по этому поводу совсем иное мнение. К тому же, господин Стурдза, вы у нас не только премьер-министр, но и министр иностранных дел. Почему вы сами не попытались решить этот вопрос, не беспокоя при этом своего престарелого короля, которого вы самым наглым образом втянули в эту авантюру?

– Мы пытались, – опустил голову Стурдзу, – посылали парламентеров под белым флагом к русским, и на всякий случай даже к болгарам, но не дождались никакого ответа, за исключением предложения безоговорочной капитуляции. Румыния должна сдаться, упасть на колени, посыпать голову пеплом – и только тогда нас не будут убивать насмерть.

– Вот! – немного успокоившись, сказал король. – Запомните, господа: когда русский император Михаил делает вам какое-нибудь предложение, например, обменять одну провинцию на другую – вы должны немедленно соглашаться на его щедрое предложение. Соглашаться, а не вставить в позу и заявлять, что вы не согласны…

– Но мы и в самом деле не согласны с этим предложением! – гордо вскинув вверх бороду, сказал Ионел Братиану, молодое дарование национал-либералов, – оно очень унизительное и не соответствует нашим румынским интересам.

– Без вашего согласия вас родили, господин Братиану, без вашего согласия и похоронят, – хмыкнул король. – И к этому следует привыкнуть. Если вы ответите русскому императору гордым отказом, то он ничуть не огорчится, а просто возьмет силой то, что ему надо, а вас за ваше бестолковое упрямство вздернет на виселице за шею. И никаких переговоров он при этом вести не будет. Сдавайся на милость победителя или умри прямо сейчас.

– Но мы и в самом деле не согласны, – огладив пышные усы, сказал председатель румынского Сената Ион Лаговари, – у многих весьма уважаемых людей в Добрудже имеются поместья, и наверняка по результатам этого размена они лишатся своей собственности. И вообще, так не принято. Мы, конечно, с радостью готовы присоединить Трансильванию к территории Румынии, но при этом не видим никаких оснований к тому, чтобы отдавать Добруджу. Напротив, мы были бы совсем не прочь нарастить территорию Румынии за счет русской Бессарабии, где проживает родственный нам народ, а также южной Добруджи, которая по ужасному недоразумению тридцать лет назад отошла к Болгарии…

– Ну вот опять… – вздохнул румынский монарх. – После того как вы вывернули мне руки, я написал русскому императору письмо, объяснив свою позицию и ту обструкцию, которую устроила своему королю правящая в моей стране национал-либеральная камарилья. Написал я и своему родственничку кайзеру Вильгельму, попросив замолвить за меня слово перед своим суровым союзником. Я думаю, что русский царь меня понял и исключил из своих проскрипционных списков. Самое большее, что мне грозит – это почетная отставка с выездом в Германию. Неприятно, конечно, быть свергнутым после сорока лет вполне благополучного правления, но я это переживу. А вот всех вас теперь, хе-хе, ждут весьма неприятные приключения. Так что надевайте рубище, посыпайте головы пеплом и, отдав приказ румынской армии прекратить сопротивление, выходите навстречу русским победоносным войскам. Хотя на крайний случай сойдут и болгары. Адмирал Ларионов, являющийся опекуном молодого болгарского царя, с удовольствием поставит свою подпись на акте о безоговорочной капитуляции Румынии. И запомните: чистосердечное раскаяние способно искупить хотя бы часть вины. Ну да ладно, господа, не будем говорить о печальном…

– Но почему, почему, ваше величество? – простонал военный министр Алексадру Авереску. – Мы решительно не понимаем, зачем русский царь захотел отдать Болгарии всю Добруджу и для чего ему это понадобилось. Русский ультиматум и его решительное претворение в жизнь стали для нас полнейшей неожиданностью.

– Не понимают они… – проворчал король. – Добруджа в составе Болгарии нужна русскому царю Михаилу, чтобы проложить через ее территорию железнодорожную магистраль, которая напрямую соединила бы Российскую империю и ее балканских союзников Болгарию и Сербию. И ни одна пядь этой дороги не должна проходить по румынской земле. Вы знаете, как вас, господа, называют в Санкт-Петербурге? Нет? Там вас считают жадными вороватыми цыганами, которые способны стащить все, что не раскалено докрасна и не прибито гвоздями. Судя по тому, что творится в нашей армии, так и есть. А еще там знают о ваших вожделениях в сторону русской Бессарабии и желают раз и навсегда покончить с этим вопросом. Я не удивлюсь, если вместо урезания румынской территории русский царь царей попросту разделит Румынию напополам между Россией и Болгарией. У него для этого на руках сейчас имеются все необходимые карты. А теперь, господа, идите и не беспокойте больше старика. Все нужные советы я вам уже дал, а дальше уже решайте сами.

Едва министры и прочие приравненные к ним лица вышли, как растворилась малоприметная, прикрытая портьерами дверь, и в комнату вошла супруга наследника престола Мария Эдинбургская и Саксен-Кобург-Готская, по совместительству двоюродная сестра русского царя, мать четверых детей (пятый на подходе) и очень роскошная женщина тридцати трех лет от роду. Поскольку ее муж являлся ботаником во всех смыслах этого слова, в случае отставки старого короля именно королева Мария должна была стать фактической правительницей румынского королевства (ну или вассального княжества), если император Михаил решит понизить статус этого государственного образования.

– Вы были просто великолепны, дядюшка! – сказала Мария старику, – так им и надо, этим надутым боярам. Надеюсь, мой двоюродный братец будет к ним достаточно суров и загонит в такие сибирские Тьмутаракани, где даже птицы падают замертво от холода прямо на лету. А у нас с вами теперь другие заботы. После войны в Румынии следует установить прямое королевское правление без участия этих прожженных политиканов, умудрившихся втравить Румынию в войну против всех держав сразу…

– Вот уж нет, дорогая невестушка, – засмеялся король дребезжащим смешком, – оставьте уж вы старика в покое. Даже если твой двоюродный братец по итогам войны не будет требовать моего отречения, то я сам добровольно подам в отставку, дабы прожить несколько оставшихся мне лет в тишине и покое. А вы уж тут без меня как-нибудь сами разберетесь, что и как надо менять. А то взяли, понимаешь, моду – вертеть королем как собачьим хвостом…

7 июля 1908 года. Полдень. Германская империя, Потсдам, Дворец Цецилиенгоф, рабочий кабинет кайзера Германской империи.

Присутствуют:

Кайзер Вильгельм II;

Автор плана войны с Францией – генерал-полковник Альфред фон Шлиффен;

Начальник Генерального Штаба – генерал-полковник Гельмут Мольтке (младший);

Рейхсканцлер Германской империи – Бернгард фон Бюлов;

Статс-секретарь по иностранным делам – Вильгельм фон Шён.

Кайзер Вильгельм был сегодня особенно возбужден, ну прямо как мартовский кот: глаза выкачены, усы торчком, на морде как прожектор сияет торжествующая улыбка.

– Господа! – воскликнул он, входя в комнату для совещаний, – дело пошло. Румыния, которая вздумала возразить моему царственному брату, низвергнута в прах и капитулировала всего на третий день войны. Я, честно говоря, не верил, когда мне рассказывали о том, что возможны пяти- и шестидневные войны – и вот, вам пожалуйста, война, которая продлилась всего три дня.

– Кхе-кхе, Ваше Королевское Величество, – сказал Шлиффен, – то, что русские сделали с румынами, сложно назвать войной. Скорее, это походило на то, как строгий учитель отсыпает розог строптивому школяру. Вот в Галиции – это и в самом деле война, очень похожая на нашу войну с австрийцами сорок лет назад. Русские давят численно превосходящей и лучше организованной массой, а гонвед и части регулярной австро-венгерской армии с боями откатываются назад от границы. За первые три дня войны русским армиям удалось продвинуться на глубину от пятидесяти до ста километров…

Мольтке-младший, будто щеголяя своей осведомленностью, сказал:

– Как докладывают наши военные агенты, к настоящему моменту ударная группировка генерала Бережного, сокрушая австрийские заслоны, на восемьдесят километров углубилась в Татры, а две другие армии, действующие в западной части Галиции, полностью окружили Краков, чтобы теперь его штурмом занялся гренадерский корпус. После того как русские перерезали все транспортные пути, сконцентрированные в этом городе-крепости кадровые австрийские части уже не могут быть развернуты по штатам военного времени. В восточной части этой австрийской провинции еще две русские армии ударили с севера и востока и почти охватили клещами основную австрийскую группировку в районе Лемберга. Об обстановке на юге Австро-Венгрии я уже молчу. Там после краха Румынии русские и болгарские войска поворачивают на север, обеспечивая Двуединой Монархии сплошной фронт окружения, что в ближайшем будущем сулит ей быстрый крах. Так как Румыния не считалась серьезным противником, значительных воинских контингентов австро-венгерской армии на том направлении не имеется, а те, что есть, уже пятятся назад на север под натиском выдвинувшейся вперед русской кавалерии…

Шлиффен сказал:

– Теперь вопрос только в том, когда в дело вступит наша армия, чтобы забрать себе все, что нам причитается по секретному договору с русскими. Мне, старику, кажется, что мы медлим непозволительно долго, и можем попросту не успеть к обещанному разделу австрийского лоскутного одеяла.

– Да, вот именно, – вякнул Мольтке-младший, – сорок лет назад Бисмарк не позволил взять Вену штурмом и отметить конец войны парадом победителей. Пришло время исполнить давно задуманное дело и показать этим жалким австрийцам, кто настоящий хозяин в германском доме.

Кайзер посмотрел на своих генералов с легким сожалением – так, как взрослый смотрит на расшалившихся детей, размахивающих зажжёнными спичками.

– Херрен генерален, – веско сказал он, – попрошу принять во внимание, что ничего подобного мы делать не будем. Наша армия войдет в Остмарк не с целью оккупировать эту землю и доказать превосходство прусского духа над австрийским, а чтобы спасти австрийских немцев от ужасающей ярости русских казаков и прочих азиатских дикарей, что состоят на службе у нашего брата Михеля. Если наша цель – воссоединение всего немецкого народа в одном национальном государстве, то нам следует быть для австрийцев спасителями и защитниками, а не жестокими угнетателями. И вообще, венское направление для нас глубоко второстепенно: там все предрешила наша с Михелем дипломатия, и в надлежащий момент нам надо будет только пойти и забрать свой приз. При таком трепетном, я бы сказал, отношении моего кузена даже к устным соглашениям я не вижу никакого способа, каким бы мы могли пронести ложку с Австрией мимо рта. Вот склочная старушка Франция – чтобы она подавилась своей красной шапкой – это совсем другое дело. Иногда я даже жалею, что чудовищный метеор пролетел мимо Парижа, этого гнезда порока, разврата и вольнодумства. Тогда все наши задачи по вразумлению галльской потаскушки разрешились бы без нашего участия.

Тут рейхсканцлер фон Бюлов резонно заметил:

– В таком случае, Ваше Королевское Величество, ваш кузен Михель не имел бы возможности так непринужденно продемонстрировать миру непревзойденную мощь оружия русских из будущего и свое бескрайнее монаршее великодушие. Помнится, он как-то сказал, что истинный государь должен великодушно прощать тех, кого ради пользы дела простить можно, и так же беспощадно наказывать тех, кого ни в коем случае простить нельзя. Лондонцев при этом он великодушно помиловал, а вот австрийцев и французов беспощадно покарал.

– С австрийцами вы, мой добрый Бернгард, все-таки ошибаетесь, – засмеялся кайзер. – Какая же это кара, если австрийские немцы теперь войдут в состав единого германского государства: Пройдет двадцать или тридцать лет – и жители этой нашей провинции забудут, что когда-то жили отдельно от общей немецкой семьи. Зато к французам слово «кара» можно применить с полным основанием. Грешны поедатели лягушек перед моим кузеном Михелем и Российской Империей вообще, ой как грешны…

– Ваше Королевское Величество, – сказал Шлиффен, – теперь, когда у нас все готово и ваш кузен не против, я хочу вас спросить: когда же мы, наконец, объявим войну лягушатникам? А то наши парни засиделись у себя в свежеотрытых окопах, и им надоело ждать, когда они, разгромив врага, смогут прогуляться до Парижа, чтобы задрать подолы тамошним распутным девкам…

– Не все так просто, мой добрый Альфред, – хмыкнул в ответ кайзер, – для полного счастья было бы желательно, чтобы Франция сама, собственной рукой, объявила нам войну. Мой дед Вильгельм Первый в свое время точно так же вынудил на объявление войны тогдашнего французского императора Наполеона Третьего, чем сделал Германию обороняющейся, а Францию нападающей стороной (На самом деле этого добился тогдашний рейхсканцлер Отто фон Бисмарк, но его нынешний кайзер недолюбливает и старается лишний раз не упоминать).

– В таком случае, Ваше Королевское Величество, война не буде объявлена никогда, – сухо заметил статс-секретарь по иностранным делам. – Нынешний французский президент Арман Фальер – это просто бородатое облако в штанах, и войны он боится больше всего на свете.

– Как любит говорить мой кузен Михель: есть такое слово – «надо», – отрезал кайзер. – Вы у нас, мой добрый Вильгельм, статс-секретарь по иностранным делам, вы и должны добиться того, чтобы французская лягушка проквакала то, что нам требуется. А если серьезно, то во Франции, помимо, как вы сказали, бородатого облака в штанах, имеется еще премьер-министр Жорж Клемансо – воинственная образина, которая спит и видит, как бы отвоевать у нас обратно Эльзас и Лотарингию. Если мы продемонстрируем, что русские увязли в австрийских и турецких делах и у нас едва хватает сил на то, чтобы их выручать, а потому мы согласны урегулировать все разногласия путем переговоров – то Франция непременно постарается воспользоваться нашей мнимой слабостью и объявит нам войну. Настроения в этом петушатнике и так находятся на грани кипения, и надо их еще немного подогреть.

– Ваше Королевское Величество, – огладив усы, сказал Мольтке-младший, – для дезинформации противника мы можем использовать нашу германскую левую прессу. Мы в генштабе организуем утечку о якобы тяжелом положении русских на Галицийском фронте, о жестоких боях в Кракове и о том, что корпус Бережного, на который у русских было столько надежд, увяз в тяжелых боях на перевалах, и что мы вынуждены отправлять ему на помощь наших прекрасных гренадер. Правительственная пресса в то же самое время должна будет писать обо всем этом крайне сдержанно, с недоговорками, будто показывая, что ей есть что скрывать. Будьте уверены – эти статьи немедленно будут прочитаны в Париже и произведут на французских генералов и политиков необходимый вам эффект.

– Это все замечательно придумано, мой добрый Гельмут! – воскликнул кайзер. – Для пущей достоверности мы можем закрыть несколько грязных газетенок, посмевших писать гадости про нашего союзника, и бросить их редакторов и авторов статей в тюрьму Моабит до конца войны. А там будет видно. – Вильгельм злорадно расхохотался. – Только надо заранее предупредить моего кузена, чтобы не обращал внимания на эту мышиную возню, а то еще обидится ненароком. Но это я возьму на себя. Итак, мой добрый Гельмут организует утечку дезинформации в прессу, вы, Бернгард, подготовите статьи-опровержения в лояльных издательствах, господин статс-секретарь, будто бы делая хорошую мину при плохой игре, потребует от французов демобилизации их армии, а я буду смотреть на все это и веселиться как никогда. Ведь все эти деятели свято уверены в том, что только левая пресса может писать самую настоящую правду, которую власти тщательно скрывают от народа – и мы поймаем их на эту уверенность, как ловят глупого карпа, хватающего жирного червяка, не подозревая о наличии внутри стального крючка.

– Ваше Королевское Величество, а что при этом вы прикажете делать мне? – спросил озадаченный Шлиффен.

– А вы, мой добрый Альфред, приготовьтесь принимать под свое командование Западный фронт – откликнулся кайзер. – Надеюсь, что когда дело дойдет до грома пушек, вы меня не подведете.

– Ваше Королевское Величество, после победы вы собираетесь присоединить Францию к нашему Рейху? – спросил рейхсканцлер фон Бюлов.

– Еще чего, мой добрый Бернгард! – воскликнул кайзер. – Зачем нам сорок миллионов сумасшедших? Франция сошла с ума еще более ста лет назад, когда во время своей Великой Французской Революции низвергла в прах все, что должно составлять гордость любой нации: веру в Бога, верность своему королю, а также память о подвигах великих предков. Французы создали единое государство еще тогда, когда Германия была аморфным скопищем мелких королевств, княжеств и владетельных графств, а потом разом спустили все свои достижения в зловонный сортир. Великая французская революция, мои добрые господа, показала, что озверевшее от вседозволенности представители третьего сословия, несмотря на белую кожу и европейское происхождение, могут быть столь же кровожадны, как и самые дикие африканские народы. Наполеон Бонапарт пытался починить французский национальный дух, но все его усилия пропали втуне, и вот уже сто лет с каждым поколением французы все больше и больше мельчают. А посему… – Вильгельм на мгновение сделал паузу, чтобы перевести дух, – никаких аннексий чисто французских территорий не будет. Нам в Рейхе не нужны земли с открыто враждебным населением, которое будет проклинать все немецкое. Вместо того мы должны расчленить эту склочную Францию на несколько частей, навязав каждой из них монархическое правление. Есть же еще на свете потомки Бурбонов, Орлеанидов и прочих Валуа. Новый Вавилон должен быть разрушен! И, самое главное, нужно отобрать у французов их заморские колонии – тот самый источник богатств, что накачивает деньгами этот сосуд греха. Всем этим диким туземцам будет гораздо лучше под разумным и рациональным германским управлением. Впрочем, на этом, в общих чертах, пока все. Конкретную политику мы выработаем тогда, когда Франция будет разгромлена и низвергнута и придет время делить ее наследство.

10 июля 1908 года. 15:45. Галиция, Западные Карпаты (Бескиды), долина реки Сола, село Милюковка, полевой КП корпуса морской пехоты и Армии Особого Назначения одновременно.

Генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной.

Четвертые сутки мои морпехи грудью прорывают оборонительные рубежи венгерского гонведа один за другим, все дальше и дальше углубляясь в горный массив. Пока что мы еще по эту сторону перевала, и протекающая по долине река Сола, вдоль которой продвигаются русские войска, несет свои воды в Вислу и далее – в прохладное Балтийское море. По ту сторону перевала реки потекут уже в другую сторону: к Дунаю и Евксинскому Понту. Но так же будет виться вдоль долины ниточка проложенных еще двадцать лет назад железнодорожных путей, соединяющих Вену и Краков^[6]. Вслед за нами по этой магистрали движется бригада железнодорожных войск, перешивая пути на наш родимый российский стандарт. Сначала железнодорожники и саперы от нас изрядно отстали – потому что по равнине, почти не встречая сопротивления, мой корпус продвигался со скоростью двадцать пять верст в сутки; им же требовалось построить временную двенадцативерстовую соединительную ветку между Олькушем и Тшебиней.

Потом, войдя в горы, мы, наоборот, притормозили, а железнодорожники нарастили темп – благо скорость перешивки без замены шпал и дополнительной отсыпки полотна составляет до двадцати верст в сутки. Теперь уже железнодорожникам приходится ожидать нашего дальнейшего продвижения, потому что в горной местности, с боями преодолевая сопротивление противника, корпус морской пехоты движется гораздо медленнее, чем они могут перешивать путь. Продвижение от двух до пяти верст в сутки в таких условиях можно считать нормальным. Хотя, будь на нашем месте армейский корпус образца 1904 года, с обыкновенными^[7], а не горными, трехдюймовыми пушками – русские солдаты умылись бы здесь своей кровью. Но император Михаил – это не брат его Николай, к своему монаршему делу относится серьезно и умеет плеснуть скипидарчиком в выхлопное отверстие разным ответственным лицам. Ту злосчастную горную пушку, которую испытывали, испытывали, но так и недоиспытали, в обновленной армии заменили минометы.

Коля Бесоев за «рюмкой чая» рассказывал, какой чудодейственный эффект производили на турецких аскеров и греческих македономахов переносимые на руках и в конных горных вьюках минометы калибром в восемьдесят два миллиметра. У нас в корпусе это оружие, которое тросами можно поднять в любое «ласточкино гнездо», находится в каждой роте. И против слабо укрепившегося противника, по большей части укрывающегося за баррикадами из деревьев и камней, его действие выше всяких похвал – куда там той горной пушке. Это только кажется, что обороняться в горах легко, а на самом деле… Изрезанная местность подразумевает большое количество «мертвых» пространств, недоступных для ружейно-пулеметного огня, пригодных для того, чтобы противник установил там свои минометы и накопил пехоту для атаки. Окопы на склонах гор рыть долго и муторно: по большей части под тонким слоем земли (там, где она есть) лежит сплошной камень, и для производства фортификационных работ требуется даже не солдат с киркой, а сапер с динамитными шашками. На прорыв по этому направлению австрийский генштаб не рассчитывал, долговременных укрепрайонов не строил, а когда спохватился, то стал сгонять сюда свежемобилизованных резервистов почти без пулеметов и с артиллерией, устаревшей лет на сорок. И вместо одной долговременной укрепленной полосы на нашем пути оказалось множество заслонов и заслончиков.

А тут мы – такие хорошие и вооруженные до зубов. Там, где не хватает ротных минометов, в ход идут батальонные «самовары» калибром в сто двадцать миллиметров. Для этого девайса закинуть пудовую мину со дна долины на гребень горы или вообще на обратный скат – как два пальца об асфальт. А если не хватает и их, то к штату морских десантно-штурмовых бригад приданы дивизионы пятидюймовых гаубиц, и на самый крайний случай – шестидюймовая артбригада корпусного резерва. Эту часть я еще ни разу не беспокоил, потому что для столь тяжелого молотка попросту не нашлось достойной работы. А еще мои бравые парни в ходе тренировок мирного времени получили начальную альпинистскую подготовку, ибо не всегда побережье для десантирования имеет плоский отлогий рельеф. Есть на нашей планете места, где после высадки на небольшом пляжике требуется сразу карабкаться в гору. Так что соответствующая экипировка у нас в запасе тоже имеется: кошки на ботинки, ледорубы-альпенштоки и даже крючья, молотки и альпинистские веревки. Несколько раз наши нагло обходили австрийские позиции по гребню, и, пока вражеские солдаты ярусом ниже пытались укрыться от минометного обстрела, мои морпехи отстреливали их на выбор как куропаток.

И так продолжается уже четвертый день: мы сбиваем один заслон, а за ним образуется следующий, еще более наспех организованный и бестолковый. У господина фон Хётцендорфа начинает подгорать сразу с трех сторон. И если кайзер Вилли пока медлит пойти и забрать себе «Вену с городками», то в Галиции и Трансильвании веселье идет полным ходом. Третья армия генерала Штакельберга осадила Перемышль, а ее авангарды продвинулись еще дальше и встретились с правофланговыми передовыми частями четвертой армии генерала Келлера, двоюродного брата командарма «нашей» первой конной. В результате этой операции в лембергском котле очутилась пятидесятитысячная группировка кадровой австро-венгерской армии. Это второй такой котел после Кракова, если не считать осады Перемышля – но там внутри осажденной первоклассной крепости оказался весьма незначительный гарнизон. В распоряжении коменданта крепости, не успевшего получить подкрепление из мобилизованных, имеется только пять батальонов пехоты, полк полевой артиллерии, три полка крепостной артиллерии и несколько саперных рот.

В то же время левый фланг четвертой армии, второй гвардейский и третий сибирский корпуса уже вышли на перевалы в южных Карпатах и сейчас пробиваются в Закарпатье. Гвардейский корпус ломится через Яблунецкий перевал, а сибирский – через Торуньский. Правда, такой, как у нас, мощной артиллерийской поддержки «самоварами» и современнейшими гаубицами, у гвардейцев и сибиряков нет. Зато у них в достаточном количестве имеются ротные минометы, горные пушки, а также шестидюймовые мортиры образца 1885 года. Эти мортиры, снятые с вооружения в остальной армии, были сведены в специальные горные мортирные бригады резерва императорской ставки. Двухпудовый чугунный снаряд – это вполне солидная утварь для убийства, особенно после того как из него вытряхнули черный порох и залили внутрь расплавленный тротил-гексоген-алюминиевый композит.