Loe raamatut: «Зубы дракона»
Моему сыну, Александру Александровичу Золотько, с надеждой и любовью.
Часть 1
Глава 1
Вначале Шатову показалось, что сон продолжается. По лицу приятно скользило что-то теплое и ласковое, над ухом стрекотал кузнечик… Не бывает, расслабленно подумал Шатов. И еще этот совершенно нереальный легкий ветерок.
Не бывает.
Для того чтобы все это было на самом деле, Шатову пришлось бы выехать за город, найти симпатичную полянку и завалиться спать, забыв о работе и проблемах. И об осторожности, подумал Шатов, и мышцы живота непроизвольно напряглись. Осторожность.
Зачесался шрам на щеке. Это вам, Шатов, напоминание о неосторожности. То, что у вас в руке пистолет, а у супостата в груди пуля, вовсе не значит, что вам, Евгений Шатов, ничего не угрожает.
Как очень верно заметил товарищ Хорунжий в своем дежурном выступлении вечером на кухне у Шатова, осторожность – это такое блюдо, которым нельзя объесться. Миша имеет склонность к иносказаниям и просто обожает подкреплять теоретические выкладки практическими уроками. Посему, сразу после слова «объесться» он попытался влепить Шатову подзатыльник, но просчитался. Шатов был настороже, удар пришелся в пустоту, а Хорунжий получил увесистую пощечину. Как знак признательности ученика заботливому учителю.
Вспомнив это, Шатов улыбнулся, не открывая глаз. Какие хорошие мысли, все-таки, приходят ему сквозь сон. Замечательные. Ему тогда удалось впервые не только предугадать действия безжалостного Хорунжего, но даже и нанести удар возмездия.
При этом Хорунжий, кажется, не слишком поддавался. Это даже Вита, обычно скептически настроенная к успехам супруга, подтвердила. Супруга.
Я не хочу просыпаться, подумал Шатов. Это ведь так замечательно – лежать с закрытыми глазами и думать о том, что Вита, наконец, вышла за него замуж. И стала его женой. Законной женой. И свидетелем на их свадьбе был Хорунжий, который хоть и сволочь, но…
Улыбка Шатова неприлично расползлась до ушей.
Замечательно. Такой замечательный и добрый сон может быть только перед замечательным добрым днем. Сегодня не зазвонит будильник, а подойдет Вита…
Не подойдет. Он в командировке. И если он сейчас откроет глаза, то увидит потолок гостиничного номера. А если повернет голову налево, то увидит стоящую возле противоположной стены кровать и праздно валяющегося на ней фотографа Никиту.
Что-то поползло по щеке Шатова. И это уже не сон. А что может ползать по лицу постояльцев единственной гостиницы райцентра? Шатов резко сел, стряхнув рукой с лица насекомое. Вот так у него в жизни всегда.
Все вроде бы идет нормально, а потом вдруг…
Ведь спал человек, видел прекрасный сон с прекрасными мыслями и воспоминаниями. Чем это могло помешать таракану-пруссаку-клопу? Ведь просто спал человек…
Или не спал?
То, что увидел Шатов, открыв глаза, гостиничный номер напоминало не слишком. Мало напоминало. Вообще не было гостиничным номером.
Сосны. Трава. Солнце. Речка в отдалении. Откуда-то сверху доносится пение какой-то птицы. Не исключено даже, что жаворонка.
Красиво.
Но какое все это имеет отношение к Шатову? Или, если ставить вопрос правильно, какого черта он здесь делает?
Хотя, поправил себя Шатов, что именно Шатов здесь делает, как раз понятно. Он сидит на траве и обалдело озирается вокруг. А перед этим он, видимо, валялся на той же траве в позе Андрея Болконского на поле Аустерлица и убеждал себя в том, что спит.
А на самом деле…
Черт. Шатов еще раз огляделся. И сосны, и речка, и жаворонок никуда не делись.
И что прикажете делать в таком случае? Хорошие вопросы задаете, Евгений Шатов! Так ведь я все-таки профессиональный журналист, задавать вопросы – моя специальность. Ну тогда, Евгений Шатов, сами и ответьте на свой вопрос. Анализировать – это тоже ваша профессия.
По порядку, напомнил себе Шатов, нужно все свои размышления строить по порядку. И воспоминания нужно выстраивать по порядку. И если в воспоминаниях вдруг обнаружится дыра, то вот тогда и нужно будет паниковать. А пока – нужно просто подумать.
Значит так. Третьего дня шеф намекнул Шатову, что выпадает тому дальняя дорога по казенному интересу в передовой район для отражения экономических и социальных процессов… И так далее. Кислое выражение на лице Шатова шефа не убедило, и к вечеру того же дня пришлось убыть в сопровождении фотографа. В райцентр они попали далеко заполночь, но, вопреки опасениям, их ждали и вселили в гостиничный номер.
Пока пробелов в воспоминаниях не было. Шатов поздравил себя с этим небольшим успехом. И тут же себя тепло поблагодарил за поздравление. И поморщился.
Вот эти внутренние диалоги – плохой признак. Это значит, что Шатов начинает играть сам с собой в прятки. Что же ты юлишь, Шатов? Не нужно. Нужно честно сотрудничать с самим собой. Иначе ничего ты не сможешь понять и вспомнить.
И ведь что обидно – не было вчера никакой пьянки. И даже намека не было. Это Шатов помнил точно. Правда, обычно обильная выпивка не наносила такой урон памяти Шатова, но ведь все когда-нибудь случается в первый раз.
С позавчерашним днем все ясно, а вот вчерашний день выглядит каким-то куцым. Ранний подъем. Плотный завтрак. Красная физиономия хозяина района, широкая дежурная улыбка моложавого господина, назвавшего себя пресс-секретарем хозяина, оголенные по самые некуда ноги секретарши…
Машина – чудовище из породы «джипов» – приняла в свой салон Шатова, Никиту и пресс-секретаря, а еще одна машина, на этот раз «уазик» с брезентовым верхом, вместила в себя трех спортивного вида парней, несколько туго набитых сумок и с пяток ящиков…
Ага, был вынужден признать Шатов, выпивка все-таки имела место. Во всяком случае – запас ее был достаточен. Так может, где-то здесь неподалеку валяются еще и местные жители, рискнувшие своей печенью во имя гостей?
Шатов поднялся на ноги, отряхнул джинсы и прислушался к своим ощущениям. Голова не болела. Желудок не ныл, и язык был как язык, а не наждак. И пить не так чтобы очень хотелось.
Проведем маленький эксперимент. Резкий наклон вперед. И быстро выпрямиться. Оп. И что? Ни малейшего толчка в голову. И тошнота полностью отсутствует. Либо в этих благословенных краях научились преодолевать похмелье, либо Шатов вчера не пил.
Да и возможные собутыльники, насколько мог видеть Шатов, в окрестностях отсутствовали. После того, как Шатов встал, расширив тем самым свой кругозор, ничего нового в поле зрение не попало. Шатов оглянулся. Попало.
Оказалось, что вершина холма прикрывала несколько небольших домов дачного типа, разбросанных между соснами метрах в двухстах от Шатова. Насколько можно было судить с этого расстояния, даже улицы как таковой не было. Просто с десяток домиков, поставленных в произвольном порядке. Или в творческом беспорядке.
Это что ж получается? Выходит, хозяева гостей напоили, разбросали их где попало, а потом сами ушли спать в помещение. Свинство какое! Я вот за это напишу, что социально-экономические процессы в вашем районе зашли в тупик, и главным вашим достижением является умение поить и ронять гостей. А Никита подкрепит это снимками…
Вот Никита – сволочь. Бросить своего коллегу и в, данной командировке, начальника на произвол судьбы. А, между прочим, такие классные парни, как журналист Шатов, на дороге не валяются. Шатов посмотрел под ноги. Они валяются на тропинке.
А рядом с ними валяется их походно-командировочная сумка, которую… Минутку. Что бы там не случилось с памятью Шатова, но он совершенно точно помнил, что оставил свою поклажу в гостиничном номере. Хозяин района обещал, что к ночи они вернутся.
Шатов присел на корточки возле сумки, осторожно, словно чего-то опасаясь, потянул бегунок змейки. И что он ожидал увидеть в собственной сумке? Вещи и вещи. И мыло, и зубная щетка, и… Какого хрена? Он совершенно точно помнил, как сразу по приезду в гостиницу распаковал сумку, разложил туалетные принадлежности в ванной на полочке перед зеркалом.
Что-то тут не так. Шатову показалось, что по спине скользнул легкий холодный ветерок. Он катастрофически не помнил, как и, главное, зачем, собирал свои вещи. И когда.
Шатов оглянулся через плечо на домики. Пойти спросить? Здравствуйте, а не подскажете ли заезжему журналисту, чего это он валяется в беспамятстве. И сидит также в беспамятстве. И вон даже встал – и все равно в беспамятстве. Тут у вас, часом, вчера попойки не было? Нет? А к вам часто так попадают люди, забывшие, зачем именно их посадили в «джип» и куда повезли?
Стоп-стоп-стоп. Повезли их как раз в некое арендное предприятие, демонстрировать потрясающих коров, молочные реки и счастливых тружеников села.
«Уазик» выдвинулся в голову их небольшой колонны, за несколько минут они проехали весь райцентр насквозь, и углубились в леса.
Добротные, почти не тронутые цивилизацией чащи разом обступили машины, и Никита… Точно, Никита, сидевший справа от Шатова, задумчиво сказал, что в таком лесу до сих пор должны водиться партизаны.
Водитель при этом неодобрительно хрюкнул, а пресс-секретарь, оглянувшись с переднего сидения, сказал…
Что он сказал?
Что-то такое, что заставило Никиту присвистнуть, а Шатова постучать себе по лбу, ввиду отсутствия вблизи другого дерева.
А! Вспомнил. Пресс-секретарь сделал заговорщицкое лицо и сообщил, не для печати, естественно, что несколько дней назад из близлежащей зоны выпорхнуло несколько птичек. Он так и сказал, несколько жеманно, «птичек». И уже даже был случай нападения на машину. Но нам опасаться нечего, так как специально на этот случай в передней машине находятся ребята из милиции, вооруженные и крепкие.
Как начала восстанавливаться память, порадовался Шатов. Просто семимильными шагами. Еще немного, и он вспомнит, как испугался, потребовал вернуться в райцентр, как вернулся туда, собрал, матерясь, вещи в сумку и… И что? Решил перед отъездом полежать на траве?
Шатов застегнул сумку, взял ее за ручки и выпрямился. В любом случае сидеть здесь бессмысленно. Нужно добраться до цивилизации, завладеть телефоном и позвонить шефу. Может быть, он чего-нибудь прояснит.
И не лишним будет выяснить, куда именно занесла его нелегкая. И, чем черт не шутит, найти Никиту и связаться с…
Шатов почувствовал, как что-то холодное прикоснулось к его внутренностям. Вначале осторожно скользнуло, а потом властно и безжалостно их сжало. Найти Никиту. Почему это так подействовало на Шатова?
Они ехали в машине, после слов пресс-секретаря Никита переложил свой кофр под ноги и замолчал. Шатов тоже не стал углубляться в расспросы, но молчание Никиты было какое-то напряженное.
Так, в тишине, они проехали около часа, потом…
Черт возьми! Потом. Потом… Шатов застонал и помотал головой. Именно это он попытался забыть. Именно то, что произошло потом.
«Уазик», свернув, скрылся из виду. Водитель «джипа» чуть притормозил, проезжая здоровенную лужу. И в этот момент что-то грохнуло. Или, скорее, оглушительно треснуло. Раз. И еще раз.
«Джип» повернул, резко затормозил. Шатова качнуло вперед. Что-то снова треснуло, и Шатову показалось, будто весь мир разом покрылся густой сеткой трещин. Или это раскололось лобовое стекло?
Что-то невнятно прокричал пресс-секретарь. Лобовое стекло разлетелось вдребезги от нового выстрела. Только в тот момент Шатов понял, что это были выстрелы.
Кто-то рванул Шатова за одежду. Никита. Он успел распахнуть дверцу и выбраться из машины. Никита мог нырнуть в кусты, но остановился и потянул за собой Шатова.
Снова выстрел. Несколько выстрелов подряд. Взрыв, и Шатов краем глаза увидел багровую вспышку там, где остановился «уазик». Вооруженная и крепкая охрана, подумал тогда Шатов, одновременно поражаясь нелепости этой мысли.
– Бегом, – выкрикнул Никита.
– Да… я… – промямлил Шатов, оглядываясь.
Водитель откинулся в кресле, неестественно запрокинув голову. Пресс-секретарь пытался открыть дверцу.
И тут грохнуло над самым ухом Шатова.
Это стрелял Никита.
Раз и еще раз.
Шатов выпал из машины и стал на четвереньки.
– В лес, живей! – скомандовал Никита и снова выстрелил.
Живей. В лес. Шатов рванулся стремительно, как с низкого старта. Никита выстрелил снова.
Что-то он еще выкрикнул, но голос его перекрыла длинная автоматная очередь.
Ветки больно хлестнули Шатова по лицу. Дерево! Шатов метнулся в сторону. Еще дерево. Шатов оттолкнулся руками от замшелого ствола и побежал.
Сзади раздался выстрел. Крик. Автоматная очередь, внезапно оборвавшаяся после одиночного выстрела.
Шатов попытался оглянуться на бегу, но споткнулся о какую-то корягу и пропахал борозду в лежалых мокрых прошлогодних листьях.
Вскочил, ошалело ругаясь, снова побежал.
Сзади бухнули три выстрела. И длинная-длинная очередь из автомата.
И тишина.
Только треск веток и шелест листьев. И удары сердца…
Все это он так хотел забыть, что даже смог. Он не смог заставить себя не вспоминать. Шатов прислонился к сосне.
Он бежал. Измазавшись в грязи и расцарапав руки и лицо…
Шатов посмотрел на свои ладони. Царапина. Свежая вчерашняя царапина. На внешней стороне ладони – ссадина. Это он пытался удержаться за дерево, поскользнувшись в очередной раз.
Сколько он бежал? Час? Два? Пять минут? И куда он добежал?
Лес. Темный, угрюмый и мокрый лес. Лишь изредка желтым пятном на бурой листве мелькали солнечные лучи.
Деревья-деревья-деревья… Хрип. Удары сердца. Шум крови в ушах. А потом…
Господи…
Шатов выронил сумку. Ему показалось, что сердце остановилось. Дернулось, трепыхнулось и мертвым комком рухнуло в бездну.
Кто-то оказался на пути у Шатова. Там, в лесу, вдруг кто-то шагнул навстречу Шатову. Он не рассмотрел лица. Силуэт выдвинулся из-за толстенного дерева и поднял руку.
Шатов вскрикнул, попытался остановиться, но поскользнулся и упал навзничь. Засучил ногами, пытаясь если не встать, то хотя бы отползти подальше.
Ноги скользили, разбрасывая обрывки листьев, а силуэт приближался.
Потом Шатов увидел дуло оружия. Черный кружок. Все исчезло – силуэт, лес. Только дуло.
И выстрел.
…Сосны. Трава. Луг и река. Домики. И жаворонок где-то возле самого солнца.
Шатов осторожно расстегнул рубаху на груди. Ничего. Только тело. Раны нет. Но ведь он вспомнил выстрел и вспомнил, как все разом исчезло после этого выстрела.
Вот ссадины на руках. Вот…
Подожди, Шатов, ты же успел вываляться в грязи, прежде чем тебя… Чистые джинсы. Чистая и глаженная рубаха. И белые кроссовки, черт возьми, белые. Если он действительно бежал через лес… Если он действительно рухнул и получил… Если он рухнул, то кто и когда его подобрал, привел в порядок?.. И зачем оставил лежать в траве?
И сумка. Шатов снова расстегнул сумку и еще раз осмотрел ее содержимое. Все то, что Вита сложила ему перед поездкой. Кто ее забрал из гостиницы? И зачем?
Если его подобрали люди, которые потом попали в гостиницу, то почему они не оставили Шатова там, в гостинице?
Что с ним произошло? Что произошло с Шатовым после выстрела? И где, черт возьми, рана? И…
Руки задрожали.
Это все. Больше он ничего не может вспомнить. Или ему больше нечего вспоминать?
Сосны. Трава. Солнце. Жаворонок. Райская картина.
Райская.
Шатов улыбнулся. Попытался остановить улыбку, но она упрямо раздвигала его губы. Шатов засмеялся. Райская картина. Райская.
Хохот согнул Шатова вдвое, из глаз потекли слезы. Райская! Приступ истерического смеха швырнул Шатова на колени. Он в раю!
Просто – он в раю.
Его убили в том лесу, всадили пулю в грудь, и он попал в рай. Такой вот патриархальный, посконный и домотканый рай. Сусальный.
А сумка… Интересное, наверное, было выражение лица у горничной, когда архангел Гавриил заглянул в гостиницу, чтобы забрать вещички убиенного раба божьего Евгения Шатова.
Шатов всхлипнул и вытер глаза ладонью.
Как же, Гавриил! Послали кого-нибудь из небесного воинства, ангела помоложе. Салагу. У них там, в воинстве, наверняка тоже есть дедовщина. Дедовщина есть во всяком воинстве. Не нами это придумано, и не нами кончится.
Ну-ка, салабон, пулькой сгоняй за шмотками Жеки Шатова. Мы тут его заждались уже. Он, бродяга, столько раз уже должен был к нам заглянуть, да все выкручивался. Да, и не забудь, когда вернешься, обмундирование его постирать и выгладить. Бегом, военный!
Шатов несколько раз глубоко вздохнул.
Как тебе эта мысль, Женечка? Не кисло? Убили тебя, и в рай притаранили. Потому что заслужил своей непримиримой борьбой с Драконом.
Дыхание восстановилось. Вот Дракона вспоминать не стоит. Всякий раз после таких воспоминаний начинает дико зудеть шрам на лице. И сосет под ложечкой. Правую руку сводит судорогой, словно она все еще продолжает сжимать пистолет. Он так и не увидел мертвого Дракона, хотя точно знает, что убил его. Несколько пуль в голову.
Хорунжий видел труп. Так что от Дракона остались только воспоминания. И сны. К счастью – редкие.
Но вспоминать о нем все равно не стоит. В конце концов, это все-таки человек, которого Шатов убил. Первый… Единственный, поправил себя Шатов. Единственный. Правда, только со второй попытки.
Шатов помотал головой. Не о том думаешь, Шатов. Думай о вчерашнем. Попытайся придумать, что именно с тобой произошло вчера, после того, как… Как тебя убили.
Кроме того, что ты попал в рай. Хотя это пока единственная версия, не имеющая внутренних противоречий, кроме неверия Шатова и сумки, заботливо сложенной для начала загробной жизни.
Чушь. Бред.
Надо просто себя убедить в том, что все вчерашнее ему просто привиделось. Ссадины и царапины? А он вчера перебрал водочки и, отойдя по нужде, свалился в кусты. Чем хреновая версия? И был так нажрамшись, что когда его попытались затащить на ночлег в домик, костырил всех матерно и был оставлен трезветь на лоне природы, с райскими пейзажами вокруг.
Так, всякое упоминание о рае пока лучше опустить, подумал Шатов.
Значит, что… А, сумка! А сумка появилась рядом с Шатовым, потому что он на самом деле забрал ее вчера из гостиницы. Автоматически сложил вещи в сумку, бросил сумку в машину, а потом, когда по пьяному делу все решили в городок не возвращаться, по врожденному жлобству сумку из машины забрал.
Значит, что должен делать журналист Шатов, попав в такую пьяную ситуацию? Правильно, идти разбираться с аборигенами. Вот, хотя бы в один из домиков. Идти и не думать при этом о загробной жизни. Фигня все это.
Шатов еще раз ощупал свое тело под рубахой. Если не считать мелких царапин – все в норме.
Застегнулся. Задернул «молнию» на сумке. Пригладил волосы.
Ладненько. Пошли к народу. Народ не соврет и на путь истинный направит. И правильно поймет, если ему объяснить все по поводу пьянки. У нас народ понятливый. И отзывчивый.
Кстати, а сколько сейчас времени? Шатов механически посмотрел на свое левое запястье. Здравствуйте. Вот наконец-то произошло что-то понятное и родное. Нету часиков. Отсутствуют. Кто-то решил взять на память о Шатове его часы. И правильно. Идет, значит, местный житель на рыбалку. Пораньше. Смотрит – валяется на тропе в непотребном состоянии выдающийся журналист Шатов. И такую всенародную любовь к представителю прессы ощутил в этот момент местный житель, что немедленно взял себе на память часы. Будить не стал – гуманист. Пусть человек выспится после трудов праведных.
Деньги и удостоверение в кармане остались. Родная корочка красного цвета. В период демократизации журналисты, было, принялись делать удостоверения модерновые, пластиковые, но потом оказалось, что красные книжечки продолжают пользоваться в нашем народе и среди чиновничества большим доверием и уважением. И снова удостоверения стали красными.
Вот удостоверения и денег у Шатова не тронули. О чем это свидетельствует? А хрен его знает! Просто не взяли.
Хватит трепаться. Нужно идти к людям. Иначе он снова начнет вспоминать, как разлетелось от выстрела лобовое стекло, как страшно ощерился Никита, нажимая на спусковой крючок пистолета, как…
Все нормально, напомнил себе Шатов. Все – совершенно нормально. Нужно просто подойти к любому дому и постучать. Тут, в провинции, встают рано. И хотя солнце поднялось не очень высоко, шансов застать людей в постели не слишком много.
Думать нужно только об этом. И ни о чем другом. Постучать, поздороваться, спросить. Поблагодарить и уйти. Все проблемы имеют свойство разрешаться самым элементарным способом. Он даже и предположить не может, как на самом деле все вчера происходило. И хрен предугадает до тех пор, пока ему всего не объяснят.
И нечего ломать голову.
А вот дачи, кстати, домики напоминали только издалека. В даче должно быть что? Правильно – сад-огород, обнесенный давно некрашеным штакетником и несколько хозяйственных построек самого затрапезного вида. Там, сараюшка, навесик, беседка. Сортир типа «скворешник».
Так вот, всего этого возле домиков не было.
И домики были добротными постройками из кирпича, приземистые, с черепичными крышами, очень похожие друг на друга. У крайних домов трава заканчивалась сразу возле крыльца.
И тишина.
Есть такая история об осле, вспомнил Шатов. Кто-то очень умный высказал предположение, что осел, поставленный между двумя совершенно одинаковыми копнами сена, не сможет выбрать одну из них и умрет с голоду. Это между двумя копнами. А если выбрать нужно один из десятка домиков-близнецов?
Есть, конечно, практически беспроигрышный вариант. Нужно просто начать кричать что-нибудь привлекающее внимание. Набрать побольше воздуха и заорать, надсаживаясь, призывы ко всем людям доброй воли. Типа – кто-нибудь, отзовитесь! Выйдите на крылечки и побеседуйте с прохожим алкоголиком!
Шатов сплюнул от отвращения к самому себе. Все, в общем, с Евгением понятно. Сдрейфил Евгений. И сам не может понять, чего больше боится – того, что все ему вспомнившееся правда, или того, что нажрался до галлюцинаций.
А может быть, просто почувствовал что-то? Есть у него вредная привычка предчувствовать грядущие неприятности. Появилась с тех пор, как чуть не прирезали его в пустом доме, в десяти метрах от оживленной улицы. Привычка предчувствовать появилась, а привычки прислушиваться к этим предчувствиям он так и не выработал. К сожалению.
Зайти в крайний домик? Банально. Наверняка каждый, кто хотел чего-либо у местных жителей узнать, стучал в дверь крайнего домика. И хозяева в нем уже наверняка агрессивно реагируют на любого прохожего. Разве что не вывесили пред дверью объявления с предупреждением. Вот сам Шатов, например, на двери своего кабинета как-то вывесил плакатик: «Внимание! Представители оптовых фирм отстреливаются без предупреждения. Извините.».
В крайний домик не пойдем.
И в соседний с ним – тоже. У него… Ну не нравится Шатову следующий домик – и все. А вот… Да.
Два дома стояли практически крыльцом к крыльцу, всего метра три высокой густой травы отделяли их друг от друга. Что-то во всем этом было странное, но Шатов запретил себе вдаваться в подробности.
Выяснить и убраться к чертовой матери.
Добраться домой, рассказать всю дурацкую историю Вите… Баран. Историю мы расскажем Хорунжему, это он у нас человек закаленный и местами даже циничный. А Вите в ее положении лучше слушать истории приятные и веселые. А ни один вариант пока нельзя было назвать ни приятным, ни веселым. Муж с белой горячкой, или муж, в которого стреляли, да не убили – истории не для женщин на девятом месяце беременности.
Шатов двинулся к тому домику, что был по правую руку, но, сделав два шага, остановился. Лучше к левому. Почему? С чего это осел сделал такой выбор? С чего – с чего… У левого домика, задняя стена, там где обычно размещаются спальни, повернута к востоку, навстречу солнцу. Следовательно, спавший там человек неминуемо должен быть разбужен восходом, а тот, что спит в правом домике, все еще…
Дурак ты, Шатов, и мысли у тебя дурацкие. Надо же такое придумать! Откуда ты знаешь, как они спят и до скольки. Может, тот, что живет справа, страдает бессонницей и уже часов с пяти утра мечтает поговорить с кем-нибудь заблудившимся. А обитатель левого домика шлялся по бабам до самого утра и только-только сомкнул веки.
Левый домик, настойчиво повторил про себя Шатов. Все настоящие мужики ходят налево.
Ни одна из трех ступенек крыльца даже не скрипнула под ногами Шатова. Конкретно строили ребята, на совесть, отметил он. Крыльцо также было немузыкальным, широкие некрашеные доски были подогнаны плотно и на немаленький вес Шатова не реагировали.
Странно. Не то странно, что не скрипели доски, а то странно, что на крыльце было пусто и чисто. Все деревенские дома, с которыми близко был знаком Шатов, имели крыльцо достаточно захламленное. Баночки, веничек, тряпка – весь хлам, который еще мог понадобиться, но который лень было заносить в дом, в сени, первое по захламленности место в любом сельском доме.
Здесь же все было почти стерильно, но не безжизненно. Пыли, паутины по углам и всякого занесенного ветром мелкого мусора также не было.
Ну и бог с ним, с крыльцом, пресек свою несвоевременную наблюдательность Шатов. Нас интересует дверь и хозяин дома, за ней схоронившийся.
Тук-тук, кто в теремочке живет? Еще раз, тут-тук, кто в теремочке живет?
А в ответ – тишина, напел себе под нос Шатов, воровато огляделся по сторонам и стукнул в дверь ногой. Бац-бац! И снова. И опять. И еще раз. И по этому поводу есть хорошая цитата, на этот раз из «Свадьбы в Малиновке» – «Бац-бац и мимо!».
Ну не стоять же, в самом деле, здесь до бесконечности. Любой эксперимент нужно доводить до конца.
Шатов повернул дверную ручку. Дверь легко подалась. Открыто. Это вам не криминализированный город, здесь, возле самой земли-кормилицы… Ну и так далее. Держит человек дверь открытой – его дело. А наше дело, чтобы он не держал еще и собаку типа волкодава у себя в доме.
Шатов с трудом удержался, чтобы не прыснуть от смеха. Вспомнился старый, еще довоенный фильм «Тимур и его команда». Там девочка, кстати, тоже Женя, вошла в чужой дом, а тамошняя овчарка ее оттуда не выпустила. Потом, помнится, вмешался Тимур, и все было хорошо.
Ну что, девочка Женя, не страшно тебе заходить в чужой темный дом? Ой, дяденька, страшно. Ну, ничего, мы вместе, чего нам бояться. Первое – не перевернуть чего-нибудь в сенях. Во всех фильмах в сенях обязательно роняется что-нибудь оглушительно-жестяное, типа ведра. Оно гремит, перекатывается, вошедший матерится негромко, а потом извиняется перед хозяевами.
В этих сенях ничего не было. Несколько полок под потолком. И тоже пустых. Но тоже нет ни малейших следов пыли и паутины. И запах совершенно жилой. И половицы не скрипят.
Шатов открыл внутреннюю дверь:
– День добрый!
Тишина.
– Есть в доме кто?
Шатов помолчал, потом добавил уже тише:
– Или там нет ни кого?
Большая комната, посреди ее – стол. Добротный, на массивных ножках, не крашенный. Четыре стула. В углу – камин. Диван, а напротив дивана – телевизор. Видеомагнитофон и небольшая этажерка с видеокассетами.
На полу толстый ковер медового цвета с простым орнаментом. На стене – еще один ковер, от угла до угла и от пола до потолка. Шатов уважительно покачал головой. Это да! Это поражает воображение куда сильнее, чем пошлый видак и телевизор в незапертом доме.
Возле оковрованной стены – низкая тахта.
На столе – ваза с цветами. Ваза хрустальная, а цветы – вчерашние. Икебаной Шатов никогда особо не увлекался, но тут букет явно составлялся рукой не изощренной, но щедрой.
Четыре двери.
Шатов аккуратно поставил свою сумку на тахту. Не хватало слоняться по чужому дому с сумкой в руках, как жулику.
За первой дверью справа скрывалась кухня. Добротная кухня, с мебелью темного дерева, полками с посудой, шкафами и чуланом. Чуланом, между прочим, очень прибранным и ухоженным. Но без продовольственных припасов.
Следующая дверь вела в спальню. Широкая кровать со свежей, не мятой постелью, шкафы, занавешенное окно, как убедился Шатов, выходило на север, а вовсе не на восток, так что нечего было умничать по этому поводу.
Двери по левой стене вели в еще одну спальню и в кабинет.
В кабинете Шатов задержался чуть дольше, взглянув на компьютер, и скользнув взглядом по заставленным книгами полкам. Да… Живут же люди.
Подборочка книг, как и их количество, внушала уважение. На первой полке в самом углу Шатов углядел даже одетую в обложки цвета хаки «Библиотеку красного командира» тридцатых годов издания. Такою полную «Библиотеку» Шатов видел только один раз в жизни, когда кто-то из первоклассников приволок ее в макулатуру, а десятиклассник Шатов позорно опоздал к дележу.
– И все же, – вслух произнес Шатов, вернувшись в большую комнату, – где, черт возьми, хозяин, и что, дьявол побери, мне теперь делать?
Открылась входная дверь.
– Здравствуйте, – быстро поздоровался Шатов.
– Доброе утро, – с какой-то даже радостью в голосе приветствовал Шатова вошедший, – очень приятно. Дмитрий Петрович.
– Я… – Шатов пожал протянутую руку, – тут вот зашел, чтобы…
– Очень рад, – все так же радостно произнес Дмитрий Петрович, – необыкновенно. Вы уже осмотрелись?
– Да… То есть… – Шатов неопределенно пожал печами.
Это хорошо, что он уже осмотрелся, или это продемонстрировало его невоспитанность?
– А я, знаете ли, вас в окно заметил, – Дмитрий Петрович указал пальцем куда-то в сторону, – видел, как вы подходили к дому. Знаете – это великолепно! Это просто потрясающе!
– Походка? – неуверенно спросил Шатов, начиная ощущать себя несколько неуютно.
– Походка! – засмеялся Дмитрий Петрович. – Великолепно. Походка! Разрешите – я сяду?
– В смысле… Садитесь.
– Это ничего, что я не использую модную нынче форму «присяду»? Некоторые реагируют на это излишне болезненно.
– Нет, пожалуйста, сидите сколько хотите, – разрешил Шатов.
Дмитрий Петрович отодвинул стул от стола и сел, аккуратно поддернув брюки. Кстати, отглаженные и весьма респектабельные.
Во всем облике Дмитрия Петровича была именно такая вот отглаженность и респектабельность. Коротко подстриженные седые волосы, белоснежная рубашка с твердым воротником и запонками в манжетах, светло-серые брюки и легкие замшевые туфли кофейного цвета.
Шатов потоптался немного, потом вздохнул и сел на тахту возле сумки. Нужно было что-то говорить, объяснить, что вошел случайно, только чтобы выяснить пару вопросов…
– Я… – начал Шатов.
– И как вам показался дом? – спросил Дмитрий Петрович.
– Да. Показался. Симпатичный, – Шатов чувствовал себя последним дураком, подбирая слова нейтральные, ни к чему его не обязывающие.
Мало ли как оно обернется…
– Вещи, я смотрю, вы еще не распаковали? – у3лыбнулся Дмитрий Петрович.
– Да. Нет, не распаковал.
– Но по домику уже прошлись?
– Прошелся, – признался Шатов. – Я вошел, покричал, но никто не отреагировал. Вот я и…
– Как вам библиотека?
– Я не то, чтобы…
– Замечательно. Человек, который ее собирал, был очень… э-э… своеобразным человеком, но в книгах разбирался весьма тонко, – Дмитрий Петрович улыбнулся вежливо, будто тот, кто подбирал библиотеку находился в этой комнате и очень нуждался в комплименте.
