Я была благодарна Ненаду за все эти сведения. Он мне их столь расточительно выдавал, не ведая, что за такое богатство и сотни золотых не жалко бы было, если бы они, конечно, у меня были. Ах, если бы он только знал, что же я планирую, вероятно, он тут же отвернулся бы от меня и бежал бы, как от умалишенной!
Мне стало немного стыдно за своё девчоночье поведение. Я до сих пор не могу примириться с обидами, и вместо того, чтобы пытаться найти выход из ситуации, жажду теперь только мести.
Смогу ли я когда-нибудь смотреть на мир так, как все люди – открыто и без подозрений? Глядя на лицо Ненада, увлечённо мне рассказывавшего о своих опытах, хотелось в это верить.
И всё же, моя месть должна быть исполнена. Я должна перевернуть эту страницу в моей жизни. Но не сразу. Чуть позже. А сейчас лето. Если бы можно было остановить время…
Мы уже почти подошли к оврагу. Только сейчас я обратила внимание на то, как сильно изменился ландшафт после первого раза.
Кусты заметно поредели. На некоторых из них висели обломанные ветки. Внизу оврага образовалась воронка, которую я в день взрыва не заметила, сразу рванувшись бежать. Она была намного больше, чем от того демонстрационного взрыва во дворе. Воронка была в ширину локтей шесть. У неё были вывернутые наружу края, сцеплявшиеся вместе корнями растений и зелёной травой, которая уже начала сохнуть.
На дне воронки была ещё одна воронка, поменьше, с локоть в диаметре. Земля там была совершенно чёрной, похожей на уголь.
Когда мы спустились вниз, я взяла в руку эту чёрную субстанцию и потёрла её. Уголёк рассыпался прямо в моих пальцах.
Ненад увидел что-то на самом дне и извлёк оттуда грязную помятую жестянку с вывернутыми краями.
– Дно банки. Надо же, оно почти не повредилось!
Других остатков банки на дне воронки не сохранилось.
– Угадай, где теперь бомба? – спросил Ненад, хитро подмигивая.
– Не знаю. У тебя в кармане?
– Нет.
– Спрятана где-нибудь в лесу?
– Опять не угадала. А что, если я скажу тебе, что новое устройство прямо здесь? Прямо здесь, под моими ногами! – гордо произнёс Ненад.
– Но ведь тогда на поверхности должен быть фитиль, который нужно поджигать?
– Ну, я же пообещал тебе показать отложенный взрыв. Значит, взрыв и правда будет отложенным. Тут вообще не нужен никакой фитиль, а сейчас давай отойдём подальше. Сколько времени, не скажешь?
Меня несколько удивил этот внезапный вопрос Ненада. Я начала оглядываться по сторонам, а затем взбежала на край оврага и посмотрела в сторону городской ратуши.
– Половина третьего.
– Отлично, у нас есть ещё время! – радостно потирая руки, сказал Ненад, – но ты уж извини, я не могу сейчас выкапывать бомбу и показывать её содержимое. Она настолько тонко сделана, что может получиться как в тот раз, и она лопнет прямо у меня в руках.
– Ужас какой, – автоматически ответила я, а сама задумалась о том, что он отвечает даже на те вопросы, которые я бы и не смела ему задать. Похоже, впервые в жизни я встретила человека, который понимает всё, о чём я думаю.
Тут на моей голове немного зашевелились волосы, а по телу пробежали мурашки.
А что, если он понимает, что я – не совсем нормальная? Что, если он давно знает, зачем мне нужна бомба? Если он тешит своё самолюбие, рассказывает наивной девочке все способы изготовления взрывных устройств, чтобы потом сдать её полиции?
Нет! Нет! Этого не может быть. Это всего лишь моя воспалённая фантазия.
В это не хотелось верить.
Но почему он так охотно мне помогает? Почему он так доверился мне? Почему, почему… тысячи «почему» роились в моей голове, как назойливые мухи, и я попыталась их мысленно отогнать.
Мы отошли далеко за край оврага, под дерево, присели там и стали ждать.
Мимо меня прополз кузнечик. Он взобрался на мою туфлю и принялся чистить лапки. Он был такой странный – длинный, корявый, угловатый… Его зелёное тело напоминало маленький сухонький кабачок. Я вытянула руку, и он тут же без зазрения совести принялся карабкаться по ней.
– Ай! – чуть слышно шепнула я.
– Что такое? – спросил хорват.
– Колется, гадёныш!
Я осторожно отцепила кузнечика от руки и показала Ненаду. Тот едва заметно улыбнулся и посадил насекомое к себе на ладонь.
– Я могу рассказать тебе словами, как устроена бомба. Но сделаю это только в том случае, если испытание пройдёт успешно.
– Хорошо…
– А пока послушай такую историю. Как-то мы с ребятами после занятий, так же, как мы с тобой сейчас, пошли в лес для испытаний фейерверков. Взяли с собой, как полагается, корзины со всякими приготовлениями. Пришли на место, нагородили гать, поставили внутрь корзины и уже собирались всё это поджечь, как тут увидели, что всё это время за нами наблюдает егерь. И знаешь, так довольно спокойно наблюдает, не собирается вроде бы ни стрелять, ни кричать, просто сложил руки на груди и смотрит, что дальше будет.
Ну, мы, конечно, тоже виду не подали. Расселись вокруг, и делаем вид, что пируем. Кто-то достал свои скромные припасы, ну и сидим, наподобие охотников, руками машем…
А егерь-то стоит! Стоит и стоит, ну, думаем, конец наш пришёл. Будет стоять, пока мы не уйдём, а потом будет глазеть, что мы там оставили.
А мы всё сидим. А егерь стоит и смотрит. Вот не буду врать, но не меньше получаса мы так сидели. А потом смотрю, а он подходит! И говорит, мол, нет ли у вас свободной рюмочки? Ну, нам сразу всё стало понятно. Он действительно принял нас за пирующих. А про корзины, которые мы поставили в гать из веток, он подумал, что мы там шнапс прячем.
Надо сказать, что у одного из наших была с собой бутылочка небольшая, он её сразу лесничему и отдал. Только мы его и видели. Ну, посидели ещё немного, устроили фейерверк на прощанье, да и ушли.
– Просто удивительно, как он потом не вернулся…
– Да он уже, наверное, пьяный дома лежал. Мы его потом много раз видели, и разговаривали с ним… Ему жена пить запретила, вот он и спрашивал спиртное у молодых охотников и прочих зевак, устраивавших пир в лесу. А в лесу все друг другу гости, кто же ему откажет.
А как получит бутылку – домой вернётся, напьётся да и заснёт. Так что в этом плане всё у нас было в порядке.
Но тут у вас егеря другие, серьёзные какие-то, с такими вряд ли можно договориться. Толковые господа. Особенно один, всё про всех зверей знает, и такой, с виду, божий одуванчик. Но я знаю, такие всегда за всем глаз держат. А вообще, познакомиться с ними надо бы, разузнать, что да как, эх, жаль, что скоро уезжать.
– Уезжать… – задумчиво повторила я.
Я посмотрела на лист дуба, росшего над нами. Сквозь него было видно солнце. Когда я смотрела на солнце сквозь лист, вокруг получалась корона с золотистыми лучами, а на самом листе были видны мельчайшие прожилки.
Вот, скоро пройдёт лето, наступит осень… И пожелтеет этот листок и оторвётся от своей ветки. Наступит зима, и листок упадёт, и ничего от него не останется.
Не такова ли и жизнь у нас у всех? А ведь кому-то ещё нужно непременно обидеть ближнего, позлословить, поиздеваться над слабым! Неужели это так необходимо?
Наверное, уже нет никакого способа избежать того, что я задумала. Я как лист, ножка которого уже высохла. Он кажется зелёным, сочным, свежим, но внутри глубоко он уже надломлен. Малейший ветерок – и он сорвётся. Его судьба предопределена…
Погрузившись в такие сумрачные мысли, столь несоответствующие хорошей погоде, стоявшей вокруг, я совершенно расслабилась, как вдруг земля подо мной еле ощутимо задрожала…
– Уаа! уаа! уа! – раздалось эхо взрыва по окрестностям, а на меня откуда-то сверху упала сухая труха и несколько желудей.
Я рванулась к месту взрыва, но Ненад удержал меня:
– Помнишь, что было в прошлый раз? Лучше подождать, пока егерь сходит на место и убедится, что там никого нет.
Ждать пришлось долго. Это ожидание уже было не столь сладким, как первое. Я опасалась, что егерь может найти нас, или что он вообще не придёт, и нам придётся проторчать здесь ещё час.
Однако вскоре мы увидели спину лесничего, который быстро шёл по направлению от места взрыва, глядя себе под ноги, чертыхался, и будто поддакивал себе, махая рукой с ружьём.
Похоже, путь был свободен?
Мы дождались, пока егерь не скроется из виду, и вернулись обратно.
От первой, маленькой воронки не осталось и следа. Вместо неё на месте был целый колодец, метра три глубиной. Вокруг него были разбросаны довольно большие комья земли.
На дне блестела какая-то золотистая финтифлюшка. Ненад присел на край колодца и начал рассказывать:
– Видишь – это шестерёнка. Это самая большая, видимо, она была крепче остальных, поэтому не расплавилась и не оказалась выброшена наружу. В этом устройстве были настольные часы с будильником. Будильник был заведён на три часа дня. Но вместо одной из чашек я поставил туда стеклянную пробирочку с особым составом. Как только он просыпался на другой состав, лежавший внизу, то воспламенился, и начался взрыв.
– Ничего себе… – только и смогла сказать я.
– Это ещё что, – ответил Ненад, – бывают и другие случаи. Например, в армии используют такие мины, которые взрываются при попытке их открыть, разобрать… Даже если кто-то узнает, где находится минное поле, он не сможет его разминировать. И это, кстати, довольно просто устроить. Там используется механизм наподобие часовой пружины без обратного хода. Прижимаешь крышку – и бомба уже на взводе. И тут уже неважно, нажмут ли на крышку сверху, или попытаются отодрать – прогремит взрыв.
У нас был преподаватель – ветеран войны, сапёр, он нам разные истории рассказывал. Как говорится, и страшно, и смешно. Но он много чего знал вообще. Он до того, как на войну пошёл, в аптеке работал. Провизором был. Он нам рассказывал, что многие лекарства, которые можно относительно свободно купить в аптеке, можно использовать и для моментального отравления, такого, после которого не остаётся следов, и для взрыва.
Взрывчатые вещества вообще делятся на две части – первая – это активное вещество, а вторая – это основное. Основные и готовить проще, знай себе стой да помешивай жижу, пока она не станет однородной, и достать компоненты для них проще. Но они сами по себе не взрываются, или, если их поджечь, начинают дымиться и вонять без всякого толку. Для того, чтобы они взорвались, нужен ещё один маленький взрыв внутри. Для этого нужны активные вещества…
А я всё слушала его, и пыталась хоть что-нибудь запомнить. Хотя теоретическая часть меня интересовала не особо. Мне главное было – запомнить названия тех веществ, которые он упоминал, да количество, в котором их нужно разводить или варить.
Тем не менее, надо сказать, идея про отравление на секунду отозвалась в моём воспалённом мозгу. И всё же, я отмела её практически сразу.
Это не то, что мне нужно.
Это слишком лёгкая смерть для моих обидчиков.
Глава 36. Прощай, лето
После того случая мы ещё не раз встречались с Ненадом в лесу. Мы также нашли более удобное место, в глубине леса, где редко кто-нибудь ходил. Путь в эту глухую чащу, наверное, знали только мы.
Опыты становились всё интереснее. Я чувствовала, что Ненад сам становится более опытным и умелым химиком, прямо у меня на глазах. Он тратил на опыты всё больше времени, сил и средств, словно бы пытался мне что-то доказать. Мне это было только на руку, я узнавала всё больше и больше о том, что мне было интересно.
И всё же… Теперь я и сама не знала, только ли в опытах заключается та сила, которая влекла меня к нему.
Наступила осень.
Я вспоминаю последнюю ночь перед началом учебного года.
Этой ночью я отчётливо слышу тиканье часов в гостиной. Осталось меньше суток до начала нового учебного года, и чем ближе этот момент, тем тяжелее мне осознавать эту мысль. Быть может, я бы воспринимала всё это спокойно, как данность, если бы рядом был Ненад… Он уехал буквально позавчера, и с тех пор, как отрезало у меня все живые чувства.
Ещё полторы недели назад горькое предчувствие скорой разлуки с Ненадом заползло в мою душу скользкой холодной змеёй, напоминая, что счастье не длится больше мгновения, и что лето скоро кончится, а Ненад уедет на учёбу.
Я, как могла, гнала все эти непрошеные мысли, но с каждым разом становилось всё труднее. На наших свиданиях я становилась всё мрачнее и у меня уже не получалось так весело шутить, разговаривая с хорватом. А тот, казалось, не замечал ничего – весел и доволен. Ну да, я, видимо, и не интересую его – он просто нашёл удобные уши, чтобы целыми днями рассказывать про свою химию, про дымовые шашки и про отложенные взрывы. Зачем ему какая-то ссутуленная, вечно хмурая дылда вроде меня? Полно ведь вокруг других, тех, кто привлекательнее меня, и кто не смотрит на мир исподлобья. Однако, как оказалось, Ненад всё прекрасно видел, и однажды, не выдержав, спросил:
– Анна, в чём дело? Тебя что-то беспокоит?
– Я в порядке, – ответила я и как-то вымученно улыбнулась, – ты за меня не беспокойся.
Я старалась говорить ровно, даже с раздражением, но голос предательски дрогнул. Чувствуя подступающий к горлу ком, я резко сорвалась с места и уже чуть ли не бежала. Но хорват не отставал.
– Анна, – Ненад схватил меня за руку, и я остановилась, – я же прекрасно всё вижу. Долго ещё будешь играть в молчанку?
На несколько секунд наши взгляды пересеклись, и я забыла, что хотела сказать.
– Я не знаю, что сказать, – пробормотала я.
Во взгляде Ненада я видела неподдельный, всепоглощающий восторг в сочетании с укором за моё недоверие, за недосказанности, которых в последнее время стало особенно много.
– Ты ведь скоро уедешь… – произнесла я на выдохе, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, – не до меня уже станет…
Не успела я додумать свою мысль, как губы Ненада крепко прильнули к моим. Я чувствовала, будто земля уходит у меня из-под ног, а тело отказывается меня слушаться.
– Не говори ничего, – пылко произнёс Ненад, плотнее прижав меня к себе, – я люблю тебя. Слышишь? Люблю!
Это мгновение, пожалуй, лучшее в моей жизни. Мгновение настоящего блаженства, которое не передать словами, словно порыв свежего ветра развеял тучи, сгустившиеся надо мной.
Сейчас, вспоминая об этом, я чувствую, как на глаза сами собой набегают слёзы. Они текут по моим щекам самопроизвольно, я не могу остановить их.
Господи, завтра опять идти в этот гадюшник, опять слышать насмешки в свой адрес, опять каждый день переживать одно и то же! Я была бессильна что-либо изменить, и от этого мне становилось ещё больнее.
Пока ещё оставались дни до начала учёбы, я пыталась обмануть себя, допуская, что обучение в гимназии вовсе не является в нашей стране обязательным. Несколько учениц из нашего класса бросили обучение и на данный момент, насколько мне было известно, собирались выходить замуж. Но я и представить себе не могла, как бы я объяснила своё намерение бросить учёбу родителям. Я представляла холодный недоумённый взгляд матери, её спокойный строгий вопрос «Что это ещё за новости?», раздражённый тон отца, произносящего: «А ты осознаёшь, сколько денег было потрачено ранее на твоё образование? Ты что, хочешь, чтобы они были потрачены впустую?».
Перед моими глазами вставали их осуждающие лица, я как будто видела их наяву. Нравоучения матери: «Каждый христианин должен выполнять свой долг», рассуждения отца о том, что любая трата должна принести свои плоды… Нет, конечно, не стоит и заикаться о том, чтобы бросить гимназию.
Я прижимала к груди фотографическую карточку, которую мы заказали за неделю до отъезда Ненада в фотоателье Шумана. На ней я получилась не слишком хорошо и не слишком похоже, фотограф явно переусердствовал, нанося на моё лицо ретушь. Ресницы были чрезмерно густыми и чёрными, а губы имели явно нехарактерный для меня жеманный изгиб. Но зато Ненад был диво как хорош. Отложной воротник белой парадной рубашки подчёркивал глубину его тёмных глаз и блеск чёрных кудрей. Хрупкая красота казалась аристократизмом, а улыбка как бы загадочно намекала на продолжение наших отношений.
К сожалению, проводить своего любимого на вокзале, как следует, я не смогла, так как на вокзал провожать Ненада и его друзей пришла вся семья. Моего появления там никто не ждал, и оно показалось бы родственникам Ненада неуместным. Поэтому я держалась за спинами других людей, стараясь, чтоб меня не заметили. Я от всей души завидовала Саре, которая могла сколько угодно обнимать и целовать брата перед отъездом. А у меня теперь только и осталось, что эта фотографическая карточка да ученическая тетрадка, в которой я записывала некоторые рецепты наших с Ненадом химических опытов.
В первый день учёбы гимназия показалась мне ещё более суматошной и неуютной, чем раньше. Мои одноклассницы как будто поглупели за это лето. Многие из них изменили причёски, стали носить высокие корсажи, а их форменные платья стали несколько короче. Со мной никто не общался. На уроках я, как автомат, делала какие-то записи, сама не понимая их смысла. Иногда у меня в мозгу всплывала мысль, что если вот так пойдёт и дальше, то я смогу продержаться весь этот год. Но к концу дня случилось следующее происшествие. Заканчивая урок немецкого, Ингрид Лауэр попросила нас разобрать книги, которые она принесла на урок для того, чтобы мы написали по ним сочинение. Для каждой ученицы была предназначена своя собственная книга. Мне достался сборник стихов Шиллера. Подойдя к учительскому столу, я бросила свою сумку с учебными принадлежностями на первую парту, рядом с сумкой сидящей там Симоны, и потянулась за предназначенной для меня книжкой. Симона же, болтая с остальными девочками, схватила мою сумку вместо своей, не глядя, и побежала к выходу из класса.
Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Ничего подобного раньше не было. Всегда, для того, чтобы вывести меня из себя, требовался сколько-нибудь значительный повод.
Возможно, сыграло свою роль то, что среди книг у меня в сумке лежала заветная карточка, на которой были сфотографированы мы с Ненадом Манджукичем. Я ещё помнила то ощущение невероятной злобы и отчаяния, когда одноклассницы нашли мой дневник.
– А ну, положи на место! – закричала я.
Симона оглянулась на меня с выражением испуганного недоумения.
Я подскочила к ней и ударила её кулаком в лицо. Сказать, что присутствующие в классе этого не ожидали – это ничего не сказать. Я и сама не ожидала от себя такой реакции, как будто наблюдала за происходящим со стороны. А между тем из моего рта вылетали громкие крики:
– Я тебе покажу, как брать чужое! Кто тебе разрешал прикасаться к моей сумке?
Ошарашенная в первый момент Ингрид вскочила с места и, что-то беспомощно лепеча, бросилась нас разнимать. Другие девочки повисли у меня на локтях, пытаясь оттащить меня от Симоны.
Из носа моей обидчицы как-то очень быстро потекла кровь. Увидев капли, которые стекали на белые манжеты, Симона побледнела и, закатив глаза, тихо осела на пол.
– Ты будешь ещё притворяться тут? – кричала я, пытаясь вырваться из сдерживавших меня рук.
Внезапно дверь класса распахнулась, и на пороге появилась сухопарая фигура математика Бекермайера.
– Что здесь происходит? – тихо и строго спросил он.
Я внезапно остановилась, осознав, что поведение моё, по меньшей мере, странно. Все остальные тоже молчали, глядя в мою сторону с ужасом и недоумением.
– Так в чём же дело, Ингрид? – повторил Бекермайер, обращаясь к нашей учительнице.
Ингрид Лауэр, беспомощно косясь в мою сторону, пробормотала:
– Кажется, девочки поспорили из-за перепутанных вещей?…
Интонация у неё была полувопросительной. Она и сама, бедняжка, не поняла, что произошло.
– Я случайно перепутала сумки, – хмуро ответила Симона, поднимаясь с пола и размазывая кровь рукавом по лицу, – эту Зигель давно надо отправить в сумасшедший дом! Она на людей по пустякам кидается!
– Да, да, – зашумели все остальные ученицы, – Симона ничего не сделала! Она просто случайно взяла её сумку, не нарочно!
– Пойдите и умойтесь, фройляйн, – с лёгким презрением обратился Бекермайер к Симоне, – а вам, Ингрид, нужно более строго держать в руках класс. Разве можно допускать такие инциденты в вашем присутствии?
– Но я никак не могла предположить?… – лепетала Инга.
– Приведите тут всё в порядок, – математик кивнул на рассыпавшиеся книги, и уже уходя, бросил мне на ходу не глядя, – вы плохо кончите, фройляйн Зигель. Повторяю Вам это ещё раз. Ещё одна такая выходка, и мы вынуждены будем обратиться в полицию. Ваше поведение граничит с членовредительством.
Я молча взяла свою сумку, валяющуюся на полу, и вышла из класса.
У меня очень сильно болела голова.
На следующий день я заметила, что при моём появлении одноклассницы стараются отойти в сторону. За спиной я слышала перешёптывания, то и дело ловила на себе любопытные косые взгляды, но мне было всё равно. Перед последним уроком я отправилась в женский туалет, где пробыла до самого звонка на урок. Выходить в коридор, полный шума, беготни, смеха и перешёптываний в свой адрес, мне не хотелось. Последний раз плеснув холодной водой в лицо, я закрутила кран и подошла к двери. Дверь оказалась закрытой. Ещё не веря в произошедшее, я толкнула дверь плечом. Да, я не ошиблась. Меня заперли в туалете. Ну что ж, подождём. Явно кому-нибудь из младших классов на уроке приспичит в туалет, и меня откроют. Однако минуты урока шли, а никто не приходил. Минут через двадцать пять я услышала лёгкие быстрые шаги под дверью, видимо, к двери подошла девочка лет десяти.
Я уже ждала, что сейчас дверь откроется, но тут шаги стали удаляться.
– Эй! – крикнула я вслед, но мне никто не ответил.
Прозвенел звонок с урока. Коридор наполнился шумом. Я изо всех сил заколотила кулаками по двери. За дверью раздались вопросы «Что это там? Там кто-то стучит?» и ответы: «Да, наверное, работают рабочие. Видишь, написано – туалет не работает! Ремонт, наверное…»
– Эй, откройте, – закричала я, – меня здесь заперли!
– А, так это эта полоумная, помнишь, вчера рассказывали девочки из старшего класса! Она там всех вчера чуть не поубивала! Такую устроила драку! Кровищи было по колено! Бежим скорее отсюда, а то сейчас вырвется и на нас набросится!
Шум в коридоре быстро затих. Ученицы разошлись по домам. Я до крови сбила кулаки, колотя по двери, и всё без толку. Окна в туалете были очень маленькими и узкими, и расположены они были намного выше человеческого роста. Единственная моя надежда была на сторожа, который дежурил на первом этаже. С другой стороны здания находились несколько служебных квартир, в том числе и квартира директора гимназии. Но достучаться до них было абсолютно невозможно, уж слишком далеко они были расположены. Я кричала и звала на помощь до темноты. Стучала в дверь руками и каблуками, но никто не отзывался. Видимо, сторож, заперев дверь гимназии, ушёл в свою квартиру, находящуюся в другом крыле здания. Глядя, как темнеют маленькие узкие окна под потолком, я вдруг со всей ясностью представила своих одноклассниц и поняла, что я их всех убью.
Это не было яростное ослепление, как день назад. Это было чёткое спокойное осознание предрешённости, против которой ничего уже нельзя было сделать. Я сидела на холодном мраморном полу, прислонившись спиной к стене, смотрела в окна, в которых появились звёзды. Через много часов, как мне показалось, часов десять или пятнадцать, а на самом деле – в одиннадцатом часу вечера, в коридоре раздались голоса.
Я встала и снова заколотила в двери. Голоса приближались. С удивлением я услышала возмущённый голос своего отца, а также торопливые извинения школьного сторожа и вклинивающиеся холодные тирады нашей директрисы. В замочной скважине мелькнул свет, а затем дверь распахнулась.
– Ну, ведь вы видите, кто-то повесил табличку «Туалет не работает», – бормотал сторож, – я не виноват! Я не знаю, кто это сделал!
Директриса, шокированная создавшимся положением, обратилась к моему отцу:
– Приношу вам свои извинения, господин Зигель. Мои служащие действительно допустили большую оплошность, но дело в том, что ваша дочь…
Отец возмущённо повернулся к ней:
– Это вы называете оплошностью? Моя дочь чуть не оказалась запертой на всю ночь в школьном туалете! Я вынужден буду обратиться к попечителю округа!
– Но Анна сама провоцирует подобные действия со стороны учениц…
– Значит, вы плохо воспитываете своих учениц, если они могут допустить подобное! Пойдём, Анна.
По выражению лица отца и по тому, что он на меня ни разу не взглянул прямо, я поняла, что он крайне возмущён тем, что ему приходится участвовать во всей этой ситуации. Всю жизнь они с матерью старались избегать всего выходящего за рамки приличий. А тут – на тебе! – заперта на ночь в туалете. Фи! Какая гадость!
Дома родители устроили мне то, что они называли «серьёзным разговором». Начиналось это всегда одинаково:
– Сядь, Анна, нам с тобой нужно серьёзно поговорить.
А дальше следовал обычный набор благоглупостей, перемежающихся цитатами из Библии и примерами из добропорядочной жизни самих родителей.
– Я ни за что не поверю, – говорил отец, – что тебя могли запереть в туалете просто так, ни за что. У каждого в любом классе найдутся друзья. У меня были друзья, когда я учился, у твоей матери были подруги, когда училась она, почему твои подруги не пришли к тебе на помощь, почему они не подняли тревогу, когда увидели, что тебя нет на последнем уроке?
– Наверное, они подумали, – ответила я, – что у меня заболела голова, и я ушла домой.
– Почему же они тогда не зашли после уроков навестить тебя и спросить, как ты себя чувствуешь?
– Да зачем спрашивать, – буркнула я, – завтра в школе спросили бы.
– Твоя сумка осталась в классе, почему это никого не насторожило?
– Да мало ли, почему, – тяжело вздохнула я, – не заметили, может быть.
– Нас с отцом очень тревожит твоё отношение к людям, – вступила в разговор мать, – ты общаешься с какими-то странными людьми, явно не нашего круга и не своего возраста. Соседи мне рассказывали, что видели тебя в компании этого приезжего парня, цыган он что ли?
– И ничего не цыган, – хмуро ответила я, глядя в пол, – он брат моей одноклассницы Сары.
– Но ведь он намного старше тебя! Откуда ты знаешь, порядочные ли у него намерения? Разве годится девочке твоего возраста бродить по лесам наедине с молодым человеком, который намного старше её?
– И совсем не намного, – бормотала я, почти не вслушиваясь в то, что они мне говорят.
– Я, конечно, буду требовать официальных извинений и гарантий того, что это не повторится, от дирекции гимназии, – вновь вступил отец, – но тебе нужно пересмотреть своё поведение в классе, так как ты сама, по всей видимости, виновата в случившемся. Я не могу представить, чтобы меня во время моего обучения где-либо закрыли мои товарищи. Видимо, одноклассницы не испытывают к тебе ни симпатии, ни уважения.
Я внутренне расхохоталась и отправилась спать.
Следующим утром я почувствовала себя так, словно моё тело налилось свинцом. Я ощущала шум в ушах, руки мои дрожали, я ходила, словно марионетка в руках неумелого кукловода. Мысли никак не удаётся привести в порядок, потому я молчу за завтраком, а мама, взволнованная моим поведением, как-то подозрительно косится в мою сторону.
– Анна, ты ничем не больна? – встревоженно спросила она.
– Всё в порядке, мама, – пробубнила я каким-то замогильным голосом.
– Да на тебе же лица нет! – продолжала настаивать она, – может, температура?
– Да всё хорошо со мной! – прошипела я сквозь зубы.
Видно было, что родители мне едва верят, однако мама, похоже, поняла всю бессмысленность расспросов и сделала вид, что ничего не случилось. Воевать с ветряными мельницами она бросила уже давно.
Глава 37. Подземелье
Я, наскоро одевшись, выбежала на улицу. Я шла и чувствовала, как мои руки дрожат. Я не могла понять, что со мной происходит. В моей душе точно боролись две сущности: человеческая и волчья. Они точно спорили между собой, создавая в моей голове непонятный вакуум, я не слышала ничего, кроме завывания ветра… А точно ли ветра? В моих глазах вновь всплывала сцена расправы. Кровь, крики одноклассниц, и я, получившая столь желанную власть над их жизнями…
– Эй, смотри, куда идёшь! – грубый голос кучера, под пролётку которого я чуть не угодила, вернул меня в реальность.
Я инстинктивно обернулась и, сделав несколько шагов назад, врезалась в кого-то. Это был Рудольф Кауффельдт, вышедший покурить.
– П-простите, – пробормотала я.
– Ничего страшного, – примирительно поднял руки толстяк.
Господи, это ещё зачем? Как будто кто-то поверит в мою искренность! Если я сама вижу, что фальшивлю, то стоит ли ждать, что окружающие будут свято уверены в том, что я действительно сожалею о чём-то, что раскаиваюсь в том, что натворила?
– И… Это… Я хочу извиниться за тот случаяй в классе. Когда Симона нечаяно перепутала сумки.
– Не стоит, фройляйн Анна, – заверил меня Кауффельдт-старший, – конфликт уже исчерпан.
– Ну… Тогда я пойду… – пролепетала я, сделав пару шагов назад.
Боже, как глупо я сейчас выгляжу! Толстяк же смотрел на меня с неподдельным интересом, а мне казалось, что он посмеивается надо мной.
– Конечно, идите. А то уроки скоро… Кстати, если бы я прятал в сумке что-то сокровенное, я бы тоже сорвался в такой ситуации.
Я чуть не подскочила. Чёрт подери, неужели он знал, что я прячу в сумке фотокарточку Ненада? А впрочем, он должен был догадаться, когда мы с Ненадом вдвоём пришли в кафе, хотя я отнекивалась – не хотела, чтобы нас кто-то увидел вместе, а хорват просто отшучивался, говоря, что это фройляйн Симона должна нас стесняться, а не мы её.
– Уж я-то знаю, что наша праведница вытворяла на дне рождения, когда напилась сливянки, – смеясь, говорил хорват.
– Я ничего не прятала! – воскликнула я и буквально рванула с места, торопясь уйти подальше.
Если бы я видела себя сейчас в зеркало… Впрочем, в фойе мне представилась такая возможность. Господи, точь-в-точь как Сара с похмелья!
Да и кто бы мог хорошо выглядеть после вчерашнего инцидента в туалете?
Некоторые мои одноклассницы, например, Эстер Келлер, не преминули бы воспользоваться этим случаем, чтобы вообще не пойти в школу, а симулировать долгую и тяжёлую болезнь на нервной почве.
Вчерашнее моё убеждение, что я их всех убью, за ночь никуда не исчезло, как это неоднократно бывало раньше. Сколько раз в прошлые годы я повторяла про себя, что уничтожу своих обидчиц?.. Но потом, спустя ночь, или даже несколько часов, эта мысль тускнела и отодвигалась куда-то в сторону, хоть и не исчезала совсем. Теперь же она стояла передо мной ясная, спокойная, и мне оставалось только провести все необходимые приготовления.
Поэтому, вместо того, чтобы идти в класс, я отправилась в противоположное крыло. Дойдя до лестницы, ведущей в подвал, я оглянулась. Вестибюль был полон гимназисток. До начала первого урока оставалось ещё минут десять. Девочки приветствовали друг друга, поправляли волосы перед зеркалом, на меня никто не обращал внимания. Я быстро спустилась по лестнице.