Loe raamatut: «Штык ярости. Южный поход. Том 1», lehekülg 2

– Успокойся, говорю тебе, – городовой сжал мои плечи крепкими ручищами, а комиссар тем временем заглянул в карманы.

Содержимое крайне заинтересовало его. Еще бы, не каждый день в заурядной квартальной кутузке из карманов обывателя доставали кожаный бумажник с монетами и бумажными деньгами незнакомого государства, пластиковыми карточками, фотографиями, смартфон, переносную зарядку к нему, расческу, перочинный ножик, носовой платок, удивительные ключи от дома и машины, обручальное кольцо и еще пачку презервативов.

– Ты смотри-ка! – просвистел комиссар, рассматривая рублевые купюры на свет. – Ты, Паша, совсем не кликушу привел. Ты привел заграничного осведомителя. Он наши секреты вынюхивать пришел. Смотри, как подготовился. Даже деньги какие-то у него незнакомые, поддельные. Вроде русские, а на самом деле и нет.

– Да уж, верно говоришь, – задумчиво ответил городовой, осматривая смартфон. – Оружие, вишь, изуверское некое таскает с собой. Неужели австрийский шпиён? Прибыл, видать, по душу отца нашего родимого, князя Италийского?

Негодуя, он случайно нажал кнопку разблокировки экрана и дисплей вспыхнул синим огнем. Испугавшись, городовой уронил смартфон на пол, а я мысленно выругался.

К счастью, пол был дощатый, а не каменный и телефон не разбился. Экран потух и городовой, перекрестившись, поднял его.

– Бесовские штучки, – проворчал он и погрозил мне пудовым кулаком. – Ишь, я тебя ушатаю за твои шалости.

Комиссар пощупал острое лезвие перочинного ножика, усмехнулся и отложил. Взял ключи, тоже улыбнулся.

– Все у него диковинное, заокеанское. Думал, что мы не разберемся, что к чему. Вот ключи от дома, а вот от тайника, сразу видно. Вот туда-то ты нас и отведешь, лазутчик, понял?

Городовой взял презервативы.

– А это что такое? Сдается мне, тоже для шпиёнства это.

Он понюхал, уловил аромат клубники и добавил:

– Хотя, может и семена какие. Видать, урожаи наши погубить решил, окаянный.

– Как же, семена, – не удержался я. – Для хранения семян, вот так вернее будет.

– Цыц, крыса! – шикнул комиссар. – Мы с тобой еще разберемся. Отведи его, Паша, под замок. Мы пока придумаем, как дальше быть.

Городовой отвел меня в зарешеченную комнату и запер дверь. В итоге, первые мои попытки разобраться в окружающем мире привели меня, можно сказать, в тюрьму.

Глава 3. Заморский соглядатай

Каморка, куда меня заперли, оказалась тесной, с небольшим оконцем, куда не пролез бы и ребенок. Я сел на старую скамейку у стены и призадумался о своей горькой участи.

Как я уже говорил, в душу мою закрались смутные подозрения, что все это не совсем видения моего воспаленного мозга. Ведь если бы это было так, я бы мог воздействовать на реальность силой мысли. Или получил бы хоть какие-нибудь подтверждения иллюзорности происходящего. Пока что фактом оставалось только то, что меня заперли в кутузку павловских времен и принимают то ли за психа, то ли за агента иностранной разведки.

Так и не придумав ничего в утешение, я решил ободриться мыслью, что изучение обустройства имперских тюрем и расследования преступлений само по себе дает богатый материал для открытий. Но сидеть на жесткой скамейке было неудобно, мое голодное брюхо недовольно урчало, а еще я обнаружил на стенах клопов. Все это служило слабым утешением для невольного исследователя российской истории.

Впрочем, когда за окном стемнело, солдат принес мне овощную похлебку с хлебом. Я поужинал, воспрял духом и позволил спросить у солдата:

– Что теперь со мной будет? Меня выпустят?

– Молчи уж, крыса иноземная, – пробурчал солдат и ушел, звеня ключами.

Из дальнего помещения я услышал знакомый ор комиссара. Делать было нечего, я вытянулся на узкой скамейке и постарался уснуть, несмотря на то, что твердые доски давили мне в спину.

Поначалу заснуть не удавалось. А потом я все-таки забылся и увидел странный сон.

Над равниной мерцало тусклое пятнышко багрового солнца. Внизу, в предрассветном тумане, две армии выстраивались в боевые порядки. Слабые лучи отражались от тысяч штыков и сабель.

Я глядел на армии сверху, будто летел над ними быстрым коршуном. Кроме того, думал я, если сейчас внизу завертится кровавая мясорубка, лучше места, чем небо, не найти.

Загрохотал гром, и только погодя, заметив облачка пороха внизу у пушек, я понял, что это заговорила артиллерия. Небо оказалось не таким уж и безопасным. Ядра со свистом пролетели мимо. Потоком воздуха меня сбило и завертело.

Внезапно я возник в том месте, где желал очутиться меньше всего – на земле, как раз когда началась грандиозная баталия. Вокруг визжали пули, как и на небе, летали ядра, грохотали барабаны и ревели трубы. Солдаты с разинутыми от криков ртами шли друг на друга в строю. Далеко в тумане один за другим мелькнули конники. В общем, мирная равнина в считанные мгновения превратилась в огненный ад.

Я обнаружил, что люди и летящие предметы с легкостью проходят сквозь меня, как через привидение. Впрочем, оно и верно, ведь я нахожусь в своем сне. Хотя при этом я подозревал, что это опять проделки Э-прибора и больше всего опасался очутиться в хаосе войны.

Но нет, я продолжал беспрепятственно скользить в полуметре над землей и смотрел, как разворачивается сражение. Солдаты одной из сторон, словно экоактивисты, носили неведомые мне светло-зеленые мундиры. Их враги облачились в ярко-желтые формы, тоже, впрочем, мне незнакомые. Я напрягал во сне память, но не мог вспомнить, кому принадлежало такое обмундирование.

Впрочем, это не имело большого значения. Мундиры солдат с обеих сторон вскоре окрасились кровью. Раненые лежали на земле, вопили и сжимали остатки оторванных конечностей. Мертвые неподвижно плавали в лужах крови. Обезумевшие кони скакали по полю.

А потом все неожиданно стихло. Звуки исчезли, сон покатился, как в немом кино. Сражение продолжалось, люди стреляли друг в друга, кололи и резали, но я ничего не слышал.

Затем я вдруг очутился верхом на гнедом жеребце. Я почти никогда не катался на лошадях и сейчас строить из себя жокея оказалось крайне проблематично. Вдобавок, конь как бешеный, мчался на шеренгу солдат с ружьями наизготовку. Они внезапно вынырнули из тумана, сосредоточенные и спокойные, как на параде. Офицер где-то сбоку беззвучно прокричал команду и они разом выстрелили в меня. Из стволов вырвался огонь, навстречу мне полетели пули и в тот же миг я проснулся.

Неподатливые доски скамьи все также давили мне в бока. Все тело онемело, я замерз, как суслик в Антарктике. Вдобавок, у меня зверски чесались шея и руки.

Сон я помнил урывками, больше всего в память врезались суровые лица солдат, палящих в меня из ружей.

В камере стоял полумрак, из окошка падал слабый свет фонаря. Я рассеянно почесал плечо и в этот миг в коридоре послышались шаркающие шаги. Дверь открылась, на пороге стоял давешний солдат.

– Пошли, залетный, – сказал он, зевнув. – Ждут тебя.

Я вскочил с лежбища, заинтригованный до невозможности. Кто бы мог меня ждать в этих неизведанных местах? На ум даже пришла сцена из фильмов, когда уплатив залог, героя вызволяют из тюрьмы неизвестные доброжелатели.

– А кто ждет? – спросил я у сонного солдата. – Не сказали?

В ответ он подтолкнул меня в спину и непонятно пробурчал:

– Вестимо кто, гость из экспедиции.

Из какой экспедиции, из геологической, что ли? У меня вроде нет таких знакомцев. Так и продолжая ломать голову, я прошел по темному коридорчику и вошел в комнатку, где меня вчера допрашивал офицер. Сейчас здесь, при колеблющемся огоньке светильника, сидели двое, оба в гражданской одежде, камзолах и париках. Один явный писарь, склонился над бумагами с пером в руке. Второй, со шпагой на боку, посмотрел на меня с тонкой усмешкой. Перед ним на столе лежали бумаги, очевидно, с моим допросом и горка моих вещей.

Глядя на них, я наконец догадался, что за экспедиторы прибыли по мою душу. По спине пробежал холодок. Ну конечно же, Тайная экспедиция при Сенате, разведывательное и контрразведывательное имперское учреждение. Неужели мои пустозвонные разговоры про Луну и далекие страны восприняли за чистую правду?

Попасть в лапы Тайной экспедиции – это участь, которую не пожелаешь самому лютому врагу. Несмотря на то, что Екатерина Великая запретила пытки, я все же помнил, что император Павел был очень мнительным человеком и подозревал заговор всюду и всегда за пять лет своего царствования. Шпионаж и доносы в эту эпоху расцвели пышной ядовитой растительностью. Из подозреваемых по старинке продолжали выбивать признания и окончательный запрет наложил только Александр I.

– Ну что, заморский соглядатай? – спросил тот, что был за офицера. – Рассказывай, откуда к нам прибыл.

Я не особо удивился, что допрос начался в такое время. Несмотря на раннее утро или позднюю ночь, кому как нравится, государевы ведомства уже приступили к работе. Сам я помнил из истории, что Павел начинал трудиться в поте лица уже с четырех-пяти утра. Волей-неволей все госслужащие вынуждены были последовать примеру царя. Ну, а уж Тайная экспедиция вкалывала без устали круглосуточно, все семь дней в неделю.

Гораздо больше раннего допроса меня поразил сам факт прибытия органов безопасности по мою душу. Я почувствовал, что игра с Э-прибором потихоньку заходит слишком далеко. Я все больше погружался в зыбкую трясину имперского розыскного делопроизводства и рисковал утонуть там с головой.

– Молчишь, значит, собака! – сказал мой грозный собеседник, подходя ближе. – Ну ничего, скоро ты у меня заговоришь, как миленький.

Он встал передо мной и я сумел разглядеть его получше. У него был большой красный нос и маленькие хитрые глаза. И вообще, весь он был большой и широкий, как бочка.

– Почему молчу? – спросил я удивленно. – Я все готов рассказать. Только с кем честь имею беседовать, поясните, пожалуйста.

Вежливая речь, надо признать, его чуточку обескуражила. Глаза прищурились, оценивая меня по-новому. Видимо, не зная, кто перед ним, он на всякий случай решил перестраховаться.

– Говор у тебя странный, ненашенский, – сказал он. – Но если настаиваешь, изволь, голубчик. Величают меня Яков Вестинин, я есть экспедитор Тайной экспедиции. Теперь ты представься да расскажи все о себе, коли обещал.

Микс из лжи и правды всегда убедительнее сплошного вранья. Поэтому я решил прекратить любые заигрывания с представителем власти и состряпать удобоваримую байку.

– Зовут меня Виктор Стоиков, – представился я, чуть поклонившись. – По профессии учитель, проживаю в Московской обл…, вернее, губернии. В столицу приехал по…

Я хотел сказать: «полюбоваться красотами», но вовремя сообразил, что в те времена туристические поездки еще не были в моде. Вряд ли простой учитель мог приехать в Санкт-Петербург из праздного любопытства. Поэтому я закончил объяснение настоящей неприкрытой ложью:

– В столицу приехал по личным делам.

– Как-то ты диковинно выражаешься, Виктор, – поморщился Вестинин, поняв, что перед ним птица невысокого полета и со мной можно не церемониться. – Не по-нашему, говорю же. Я же говорю, соглядатай заморский. А что за личные дела такие?

При этом он доверительно подмигнул, мол, давай, не стесняйся, выкладывай всё начистоту.

Я стыдливо замялся.

– Не могу сказать, ваше благородие. Тайные дела, амурные, так сказать. Честь дамы не смею замарать.

Вестинин понятливо кивнул.

– Это другое дело, Виктор. Это совсем другое дело. Только вот знаешь что?

Он положил мне руку на плечо и остро поглядел в глаза. Я понял, что вскоре получу самые исчерпывающие сведения о методах проведения допросов в павловские времена. И мне лично эти методы могут совсем не понравиться.

– Ты знаешь, что я единственный человек, которому ты можешь все рассказать о твоих кобелиных похождениях?! – заорал вдруг экспедитор, так что я вздрогнул от неожиданности. – И если ты этого сейчас не сделаешь, то вскоре вообще пожалеешь, что приперся в столицу!

Писарь ухмыльнулся и наклонил голову еще ниже к столу. Отсюда я заключил, что передо мной разыгрывается нешуточный розыскной моноспектакль.

Покачав головой, Вестинин скорбно опустил лицо вниз, так что его закрыли длинные пряди парика и продолжил уже тихим голосом:

– Ты можешь положиться на меня, Виктор. Я буду нем, как могила. Давай, поведай мне все без утайки, словно старинному другу.

– Эм-м, – смущенно ответил я. – Даже и не знаю, как быть…

Царев следователь резко поднял голову и ожег меня огненным взглядом. Его глаза вдруг стали большими и яростными и он снова завопил:

– А может, ты еще объяснишь мне, тупому ослу, каким образом в твоей липовой паспортной бумаге указан адрес проживания: «Санкт-Петербург, улица Ленина, 13»? Что это за улица такая неведомая?

От криков изо рта у него брызгала слюна.

– А это так, рисуночки всяческие, – беспомощно ответил я, не зная, что сказать. – Не обращайте внимания, это мой племянник баловался.

Вестинин снова доверительно кивнул и похлопал меня по плечу.

– Верю, Виктор, я тебе верю. Как самому себе. Ты человек добрый и открытый, не соврешь. Не то что эти сволочи, казнокрады и лихоимцы. А почему на паспорте герб империи, не пояснишь? Славные рисуночки твой племянник малюет. Может и мне как-нибудь наваяет?

– Он сейчас не может, – ответил я, покраснев. – Рука приболела.

– Вот эта? – участливо спросил Вестинин и указал на мою правую руку. – А что такое? Али хворь какая приключилась?

– Отморозил немного, – ответил я, опасаясь, что он сейчас сломает мою собственную конечность. – Но как только он выздоровеет, обязательно вам нарисует.

– Обещаешь? – с надеждой спросил Вестинин и я кивнул, загипнотизированный блеском его глаз. – Не обманешь ведь?

– Зуб даю, – ответил я и впрямь хотел показать свою челюсть, но Вестинин безнадежно отошел и уселся за стол. Да еще и лицо руками прикрыл, будто горе какое случилось. Писарь остановился строчить на бумаге и отложил перо в сторону.

– Ох, что же вы за люди такие? – спросил экспедитор сквозь пальцы. – Что же вы за сволочи, а? Что вы изворачиваетесь и пресмыкаетесь, как гадюки подколодные? Ведь знаешь же ты, собака, пес шелудивый, скотина, что это преступление тяжкое, измываться над государевыми знаками и изображать их без разрешения! Ан нет, полез туда же! Ты знаешь, что уже за одно это тебя можно уже сейчас в колодки обуть и отправить в Сибирь? Признайся уже в своих преступных умыслах, в том, что сделал по незнанию и, может быть, получишь снисхождение.

Поначалу он говорил тихо, но с каждой секундой приходил во все большее негодование и под конец снова сорвался на крик. Писарь снова принялся со скрипом водить пером по бумаге.

Вестинин взял смартфон и нажал кнопку. Экран ярко загорелся в полумраке комнаты.

– Это что за бесовский прибор? – спросил он, перекрестясь. – Ты, ко всему прочему, еще и колдун, оказывается? Что за буквы и цифры здесь такие? Заклинания богопротивные?

Ну вот, вроде бы конец восемнадцатого века, по Европе победно шагает просвещение, а чиновник толкует со мной о чародействе. Эх, много времени еще должно пройти, прежде чем служилые люди перестанут верить в магию и волшебство.

– Ты знаешь, что с тобой сделают, если узнают, что ты наводил порчу против царской особы? – снова тихо спросил он. – Сдерут шкуру и сварят в котле с кипящим маслом. Понимаешь ли ты это, дурень? Ведь по-хорошему тебя прошу, расскажи про себя все по порядку. Кстати, зачем на бумагах будущие годы написал? Пророка и мага из себя вылепил?

– Да я, собственно… – начал было я, но Вестинин махнул рукой.

– Эх, по глазам вижу, врешь, собака. Давай, Гриша, вызывай конвой. Пусть везут его в Секретный дом к Макарычу.

– Думаешь, он захочет на него глянуть? – с сомнением спросил писарь.

– Если времени хватит, обязательно глянет. Что ты, Макарыча не знаешь, что ли? – ответил Вестинин и зевнул. – Давай, отдай его, после поговорим, в казематах он быстро все расскажет. А нам в Сенат надо, поехали.

Сзади появился сонный солдат и вывел меня на улицу. Там уже стояла карета с кучером и двумя конвоирами на подмостках. Небо быстро светлело, предвещая скорый рассвет.

Солдат передал мои вещи одному из конвоиров. Меня усадили в карету, обращаясь, как с бессловесным бараном. Солдат снаружи спросил у конвоира:

– Ну как, трудяги, давно спали?

Сначала конвоиры молчали и я решил, что они не ответят, потом кто-то сказал:

– В прошлом году.

– О, так это совсем недавно, – заметил солдат. – Я уж совсем забыл, что это такое.

Снова помолчали, затем другой конвоир ответил:

– У тебя же на щеке полоса от подушки.

Солдат громко почесал щетину и сказал:

– Это меня блоха укусила.

Я почесал руку и понял, что ночью клопы тоже попили мою кровушку. А еще я заметил, что дверцы кареты открыты с обеих сторон.

– Долго он еще будет медлить? – спросил первый конвоир. – Притомился я ждать.

– Сейчас выйдет. Документы оформить – это тебе не в кабак сходить, – ответил второй.

Я понял, что они имеют ввиду писаря, который должен принести мои вещи и бумаги на арест. Мне совсем не хотелось посещать заведение под неприветливым названием «Секретный дом» и поэтому я потихоньку открыл дверцу и вылез наружу с противоположной стороны кареты.

Из дома как раз вышел Гришка и отдал конвоирам бумаги. Они отвлеклись, вдобавок мимо проехала еще одна карета и шум копыт лошадей заглушил мои шаги.

Я торопливо отошел к другой стороне улицы. Воровато оглянулся назад и увидел, что писарь все еще беседует с конвоирами, а солдат зевает. Кучер и вовсе дремал, свесив голову на грудь.

Я нырнул в ближайший переулок, но не успел пройти и десятка шагов, как позади послышались крики. Обнаружили, стало быть, мою пропажу. Я бросился бежать, стуча каблуками туфель по земле.

Свернул пару раз на махонькие улочки и неожиданно вынырнул к Крюкову каналу. Несмотря на ранний час, здесь уже мельтешили прохожие, а дворники убирали мусор. Вдали на перекрестке стояла полосатая будка. Где-то на другой улице слышались крики и свистки. Погоня, как говорится, следовала по пятам.

Я остановился, озираясь и чувствуя себя загнанной крысой. Куда теперь прятаться?

Стукнул ставень окна и шустрый старческий говорок вполголоса выкрикнул:

– Эй, страннолюдень! Слышишь, тебе говорю!

Я поднял голову и увидел выглядывающего из окна старичка. Его лицо показалось мне смутно знакомым.

– Ведаешь ли ты искусством стихосложения, мил человек? – странно спросил старичок. – Знаешь ли поэтику?

В отчаянной надежде спастись от погони я кивнул и сказал:

– Я знаю самые замечательные стихи на свете, – и тут же начал декламировать первое, что пришло в голову: – Я к вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле, меня презреньем наказать.

Лицо старичка удивленно исказилось, а затем он широко заулыбался. Он махнул мне рукой и повелел:

– Ну-ка, стремглав лети к нам. Я сейчас покажу Мите, что такое настоящая поэзия.

И скрылся в окне, будто и не было его.

Мои преследователи уже выбежали к каналу. Я открыл дверь и вошел в дом, благополучно уйдя от погони. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я ломал голову, гадая, где мог видеть этого удивительного старичка.

Глава 4. Явление героя

Дом, куда я попал, оказался большим и богатым. Не сравнить, конечно, с Таврическим дворцом Потемкина, где по приказу Павла, кстати, разместили казарму, но и не лачуга мелкого чиновника.

Лестница, по которой я поднялся, была широкой и покрытой роскошными коврами. На первом этаже я никого не встретил, зато на площадке второго в большом кресле храпел краснощекий и красноносый слуга. Я ощутил запах винных паров.

Окна прикрыли шторами. На площадке были две двери и некоторое время я постоял, пытаясь сориентироваться, в какую из них идти. Из-за двери слева послышался нетерпеливый крик:

– Ну где ж ты там, господин стихосложитель? Иди сюда, изнемогаю от нетерпения!

Я поспешил на зов, не смея и надеяться, что попал по адресу. Если это тот, о ком я думал, счастью моему не будет предела. Кроме того, я уже примерно разобрался, в какую эпоху попал. Это наверняка 1800 год, когда старичок, что позвал меня сюда, только вернулся из Швейцарии и сразу попал под опалу императора.

Краснолицый служитель продолжал безмятежно спать, клюя носом. Я открыл большую дверь и вошел в светлую просторную комнату. Окна распахнуты настежь, с улицы дул свежий ветер с примесью моря и до сих пор доносились свистки городовых.

У одного из окон стоял стул, а на нем сидел тот самый маленький старичок с морщинистым лицом и умными живыми глазами. Тонкие черты лица его чем-то напоминали большого проказливого ребенка. На нем был надет камзол на голое тело, на одной ноге – туфля, на другой – сапог.

– Помилуй бог, голубчик, да ты гений виршей и рифмы, – быстро сказал он и махнул, подзывая к себе. – Ну-ка, помоги встать, будем с тобой чай пить, а ты мне таинство стихосложения поведаешь.

Только теперь, подойдя ближе, я заметил, что ноги его сильно опухли. Старичок едва мог ходить. Я помог ему встать и он оперся о мое плечо. Любитель поэзии был настолько легок и невесом, что я невольно вздрогнул от его прикосновения, потому что помнил, что вскоре он должен умереть от болезни.

– Как тебя величать? – спросил старичок. – Позволь обращаться к тебе «Ваше величество», ибо поэты в моих глазах равны царям и античным богам.

– Александр Васильевич, меня зовут Виктор, – ответил я, так как встретился, конечно же, с великим полководцем Суворовым или русским Марсом, как его иногда называли. – Можно просто Витя.

Опираясь на меня, военачальник доковылял до огромной постели, стоявшей в углу комнаты. Я уложил его и Суворов, прикрыв глаза, попросил:

– Прочитай стихи свои, Витя.

Я смущенно кашлянул в кулак.

– Это не мои стихи. Это другой поэт написал, – я хотел добавить, что он родился только в прошлом году и сейчас еще лежал в колыбели, слушая песни Арины Родионовны, но вовремя опомнился. – Я помню только часть стихов.

– Ну так давай, не медли! – закричал Суворов, открыв глаза и неистово глянув на меня. – Эдак мы до зимы проваландаемся. Я от мадригалов и элегий Мити еще больше хвораю, чем от ран!

Вот уж не думал, что когда-нибудь я буду стоять перед ложем Суворова и читать ему стихи Пушкина. За окном поднималось солнце девятнадцатого века, по набережной канала на каретах катались важные господа и дамы, а я стоял и декламировал с поднятыми руками. как заправский отличник перед учителем. Впрочем, всего «Евгения Онегина» я не помнил, поэтому прочитал только «письмо Татьяны».

Закончив, я некоторое время стоял и глядел на Суворова, а тот лежал, вытянувшись на кровати и молчал. Я подумал, что ему стало худо и хотел позвать на помощь, но тут генералиссимус открыл глаза и сказал:

– Недурно, помилуй бог, недурно. Слышу разящую поступь гения. Кто этот поэт?

После некоторого колебания я ответил:

– Я забыл его фамилию.

Суворов испытующе поглядел на меня и неожиданно закричал басом:

– Прошка! Где ты шляешься, прохиндей! Давай чаю!

Поначалу ничего не происходило, а затем дверь отворилась и заглянул давешний лохматый слуга. Это был, конечно же, знаменитый на всю Россию камердинер Прохор, любитель увеселительных напитков и самый преданный Суворову человек. Суровые глаза прятались под густыми бровями, в пышных усах застряли крошки табака.

– Так ведь давно-ж хотов чай, ваш сиятельство, – с обидой ответил он. – Тока скажите, буду-ж подавать.

Насколько я помнил, за итальянский и швейцарский походы Суворову дали княжеский титул, но слуга по старинке продолжал величать барина графом.

– Ну так давай его, брюхо просит! – приказал полководец и снова поморщился от боли в ногах. Затем ухмыльнулся мне. – Брюхо злодей, старого добра не помнит!

Он указал на стул и добавил:

– А теперь расскажи, кто таков и чего разгуливал под моими окнами. Может, ты востроглаз и за мной подсматривал?

Я так понял, что востроглазами он называл шпионов Тайной экспедиции. Улыбнувшись, я покачал головой.

– Упаси бог, Александр Васильевич. Я и сам от них прячусь.

– А с чего бы это? – строго спросил полководец и я обратил внимание, как сильно осунулось у него лицо. Он, в свою очередь, осмотрел мою странную одежду. – Набедокурил, что ли? Что за наряд на тебе иноземный?

– Я прибыл издалека, – ответил я, раздумывая, чтобы выдать эдакое позаковыристей. Суворов очень начитанный и образованный, враз раскусит плохо состряпанную легенду. – Там у нас все носят такую одежду.

– То-то я вижу, что говор у тебя тоже ненашенский, – заметил военачальник и хотел добавить что-то еще, но дверь открылась и вошел Прохор с подносом в руках.

Кушаний было несколько видов, некоторые супы томились в горшочках, другие блюда насыпали в тарелки. Здесь же стояли маленький графин водки, стопки и закуски. Камердинер поставил поднос на стол и пододвинул к лежанке своего господина. Суворов, охая от боли, приподнялся на постели и пояснил мне:

– Хворь, проклятая, не дает ходить далеко, – а затем похлопал рядом с собой. – Давай, Витя, садись, у нас поэтов голодом не морят. Хоть ты и скользкий какой-то, с секретом посередине, но человек добронравный. Раздели со мной трапезу.

Я не заставил себя долго упрашивать. Не каждый день тебя кормит легендарный генералиссимус. Я уселся рядом и с удовольствием отведал, чего Бог послал на стол князя. Тем более, что из-за всех стрессов последнего дня я порядком проголодался.

Под конец завтрака, когда мы раздавили водку, я осторожно поинтересовался:

– Ваше сиятельство, что говорят доктора о вашем здоровье? Можно ли надеяться на скорое выздоровление?

Суворов сердито сверкнул глазами.

– Каркают, аки вороны, твои доктора. Горят мои ноги в «антоновом огне», а они умом разбежались, кто куда. Один одно талдычит, другое второе, третий вообще отрезать хочет. Это ж как я перед богатырями моими безногий-то появлюсь?

– Но «антонов огонь» и вправду опасная хворь, – возразил я. – Может, стоит…

Старичок бросил ложку в горшок, отпихнул поднос, чуть не опрокинув его. Кстати, несмотря на энтузиазм, я заметил, что ел он очень мало.

– Да ты совсем с ума слетел, Витя? Мои докторы – это баня, молитва, солнышко да свежий воздух! Никакие другие шарлатаны меня не поднимут на ноги. Царь обещался прислать лекаря, да что-то запамятовал.

Он сердито шевелил губами и хмурился, а я подумал, что гангрена или «антонов огонь», как ее тогда называли, и в наши дни требует особого ухода. Если затянуть лечение, дело плохо.

Только вот как обеспечить Суворову условия лечения двадцать первого века в начале девятнадцатого? Я не врач и против гангрены еще с деревни слышал народные средства лечения – ржаным хлебом или бараньей печенью. Может, попробовать их предложить, все равно ничего не теряем?

– Мне бы в чистое поле выехать на горячем коне, – с горечью сказал Суворов. – Подышать травкой, испить водицы. В Кобрино хочу, слышишь, Прохор?

– Дак я бы с радостью, – пробурчал камердинер. – Но царь-батюшка не изволит-ж разрешать.

– Это верно, опять ему камарилья в ухо влезла, – досадливо поморщился Суворов. – Запер меня в четырех стенах, как в гробу.

От этих слов повеяло безысходностью, будто бы в доме и в самом деле показался призрачный лик скорой смерти полководца. На миг наступило неловкое молчание, а затем внизу послышался шум и звуки громкого голоса.

– Вот и Митя вернулся, – тяжко вздохнул полководец. – Сейчас будет потчевать меня сонетами на закуску.

Он глянул на меня и спросил:

– Какие еще стихи знаешь, голубчик? Покажи Мите, пусть знает наших.

Я улыбнулся и кивнул, но в душе понимал, что в поэтическом батле, конечно же, потерплю позорное поражение. Ведь мне противостоял Дмитрий Хвостов, один из образованнейших людей эпохи. Впоследствии он будет знаком с тем же самым Пушкиным. Хоть современники и называли Хвостова типичнейшим образчиком графомана, на деле все обстояло не так просто. Один мой сокурсник по университету, эксперт по истории литературы, отзывался о Хвостове с уважением.

Мало того, что он трудился на поэтическом поприще, так еще и старался бескорыстно помочь коллегам по цеху. Его записки о литераторах первой половины 19 века и в наше время изучаются учеными и служат богатейшим источником информации. Короче говоря, даже с моими продвинутыми познаниями Пушкина и Лермонтова, мне пришлось бы сильно попотеть, чтобы превзойти Хвостова.

Вскоре дверь снова отворилась и громко сопя, в комнату вошел высокий, чуть тучный господин с тонкими чертами лица, длинным крючковатым носом и складками вокруг рта. В руке он держал листок бумаги, исписанный каракулями.

– Не могу ждать, ваше сиятельство! – провозгласил он. – Вы должны услышать это первым! Написал сегодня утром. Мои стихи, так сказать, с пылу с жару.

Суворов чуть слышно простонал, а Прохор стремглав бросился вон из комнаты. Я недоуменно смотрел на них, не понимая причины столь бурной реакции. Тем временем Хвостов поднял листок к лицу и с выражением прочитал:

– Две трапезы, – и добавил, поглядев на меня, но не обращая внимания на незнакомого человека. – Это название. Я долго ломал голову и оно пришло мне как раз во время обеда. Надо же, какая удача.

Он тряхнул согнутый лист, выпрямляя его в руке и начал декламировать:

– Кричит какой-то стиходей,

На праздник приглася премножество людей:

«Я две трапезы дам для милых мне гостей -

Сперва духовную, потом плотскую.»

Сказали гости все: «Мы будем на вторую!»

Он закончил, поглядел сначала на Суворова, потом на меня и победно улыбнулся. Я стоял, не в силах вымолвить и слова. Князь те времен прикрыл лицо руками и я заметил, что его плечи трясутся от хохота.

– Ну, каково вам? – спросил Хвостов. – Не правда ли, хочется слушать еще и еще? Вы погодите, я вам прочту другую мою вещицу, набросал совсем недавно…

Он перевернул лист, собираясь читать другое свое произведение, но Суворов поспешно воскликнул:

– Митя, ты превзошел самого себя. Но только повремени, не все же сразу! Ты вылил на бедного юношу целый ушат ледяной воды и даже не дав ему обтереться, хочешь окатить еще одним ведром?

– Но я полагал, что он захочет услышать еще, – сказал Хвостов, доставая из кармана еще кипу бумаг, отчего я и Суворов пришли в ужас. – Вот, смотрите, какая прелестная поэмка.

– Погоди, Митя, – прервал его генералиссимус. – Позволь представить тебе моего друга, Виктора. Он тоже знаком со многими поэтами и может рассказать такие прекрасные стихи, что тебе и не снилось. Давай послушаем его, прошу тебя.

Он махнул мне, приказывая читать любые стихи, не мешкая ни мгновения. Я чуток смешался и рассказал первое, что пришло в голову: «Письмо матери» Есенина. Когда я закончил, настала гробовая тишина. Суворов и Хвостов смотрели на меня круглыми от удивления глазами.

– Позвольте, молодой человек, – пробормотал Хвостов, комкая бумаги в руке. – Позвольте… Но ведь это прекрасные стихи. Кто их написал, разрешите узнать?