– Оля! Оля! Оля! – кто-то звал ее, кажется.
– М?
– Оля, где ты? Ты с нами?
Какой сложный вопрос.
Нет, пожалуй, она не с ними.
Она, пожалуй, сама по себе.
***
Ты мне нужен.
– В смысле? – я опешил от неожиданности.
Я не виделся и не говорил с Л. стой самой истерики, свидетелем которой стал. Я ее боялся.
Я всегда знал, что она, Л., странная. И вовсе не в глубине души – вся ее странность лежит на поверхности, и это невозможно не заметить. И когда при всей ее исходной странности в ее гениальной голове что-то идет не так, что-то ломается – я ее боюсь.
И теперь она звонила мне, начиная разговор с фразы «Ты мне нужен» – варианты сновали в голове, как чокнутые блохи – один хуже другого, но:
– Приезжай ко мне. Срочно. Хотя нет, срочно не надо. Просто приезжай. Ты мне нужен.
Вот такой милый императивный приказ и никаких комментариев – не достоин. У меня совершенно не было на ее времени – так бывает. А еще у меня были совершенно другие планы: меня ждала Ольга, но объясниться с Ольгой было куда проще, чем объяснить что-нибудь Л., и еще я все еще немного смертельно ее боялся.
***
А она снова рисовала Ливень. Рисовала увлеченно, страстно – я слышал, как легко шелестит уголь по бумаге.
– Л., а ты не подскажешь, случайно, что я здесь делаю?
– Вдохновляешь.
– Ясно.
Я начинал бояться ее еще больше. Мне казалось, что с нашей последней встречи дела у нее обстояли все хуже и хуже в плане ухода от реальности. В смысле она окончательно сходила с ума, и в этом я чувствовал свою вину.
Ливень сводила с ума нас обоих. Но ее сильнее.
Окна студии выходили в грустный серый переулок, и сейчас, когда неуверенное весеннее солнце уже перевалило за соседний дом, ничего из того, что я мог увидеть и видел, не кричало, даже не шептало о весне. Дом напротив стоял, пожалуй, слишком близко. Большая белая кошка потянулась на подоконнике и уставилась на меня тупым скучающим взглядом. мы смотрели друг на друга какое-то время, а потом отвернулись в разные стороны – мы не слишком друг другу понравились. Она мне кого-то напоминала. Большая капризная кошка. Я напоминал ей хозяина. Большой глупый человек.
В принципе, она была права.
Она опять рисовала Ливень. Но теперь это не было больше портретом, а просто девушка кружится под дождем по мостовой…
– Похожа? – я слышал в ее голосе надежду и понимал, как важно для Л. ее нарисовать, во что бы то ни стало. Но
– На самом деле это может быть кто угодно, верно?
Она усмехнулась не весело.
– На самом деле Ливень может быть кем угодно, верно? Это могу быть я, моя соседка, твоя Алиса и даже, чем черт не шутит, это может быть Ольга!
– Нет, не может быть. Думаю, в том и суть, что никто не может быть ею. Ты была права с самого начала – чистая идея.
– Мне очень жаль.
– Почему?
– В тебе все-таки умер романтик.
Я ей ничего не ответил. Я смотрел в окно на мокрую серую мостовую, на большую белую кошку, на пробегающих в переулке прохожих. Ее там не было, ее там не могло быть. И все-таки мне казалось, я был уверен, мне так хотелось, чтобы где-то за пеленой весенних дождей и туманов у старинного замка был парк, где уже зацвела лимоновым цветом жимолость и моя чистая идея кружится на залитых солнцем аллеям, едва касаясь земли.
– Эй! – Л. тормошила меня за плечо. – Кончай улыбаться! Ты похож на психа!
А я не мог. Я снова хотел ее видеть. Я снова искал ее в лицах. И не так уж и важно, что я никогда ее не найду.
***
День, когда была поставлена точка,
ничем не отличался от остальных шести на той неделе.
И это было в нем самым странным.
***
Мы смотрели друг другу в глаза. В первый раз, пожалуй, по настоящему смотрели друг другу в глаза. Не играя роли, не улыбаясь лживо, и я все поняла, понимаешь?
– Ты снова куришь?
– Тебе кажется. И я вообще не об этом. Ты вообще меня слушаешь? Мама!
– Я слушаю, слушаю.
– Мы просто не нужны друг другу. Вот так просто. Мы просто не нужны друг другу. Нам хорошо вместе, возможно, мы даже счастливы, но нас ничего не держит, разве так бывает? Разве так бывает?!
– Не кричи, пожалуйста.
– Прости. Просто… разве так бывает? Но я ему ничего не сказала. И он ничего не сказал. Мы просто молчали. Но я видела, я видела все это в его глазах.
– Может, просто хотела увидеть?
– А это существенно?
– Не знаю, дорогая.
– Я тоже не знаю. Я приеду сегодня к тебе, хорошо?
– Конечно.
– Мне пора.
– И купи по пути эклеров. Только не в «Карамели», они там ужасны.
Она улыбнулась.
Она повесила трубку, вытряхнула пепельницу в мусор и решила, что она обязательно скажет ему, когда-нибудь, конечно скажет, что они оба заслуживают большего, лучшего, но не сегодня. Не сейчас. Ей пока еще нужно его человеческое тепло.
***
Я смотрел в ее глаза и видел в них свое отражение – маленький невнятный человечек – таким я был в ее глазах.
Я смотрел в ее глаза, касался ее кожи и понимал, медленно, нехотя понимал, что меня совершенно ничего не держит рядом с этим человеком, кроме глупой, бараньей упертости и призрака девушки, танцующей под дождем, который я все еще пытаюсь поймать в глазах напротив.
Ливень. Боже мой! Сколько можно! Я понимал, я отчетливо видел, что Она, эта мальчишечья выдумка, эта чистая идея разрушала мою жизнь и не только мою. Из-за нее я расстался с Алисой, из-за нее Л. сходит с ума, теперь Ольга. Вот-вот мы разлетимся, как осенние листья на ветру – не собрать, и я буду об этом жалеть, ей-богу, безумно буду об этом жалеть.
Но я никогда не любил ее, хотя о чем это я? Я никогда не знал ее, я никогда ее толком не видел. Я все искал в ней совсем другую женщину, а между тем Ольга была действительно прекрасна, но уже бесконечно далека – я видел это в ее глазах, точнее, я ничего в них не видел, кроме маленького, смущенного, потерявшегося человечка – моего отражения.
Да, я снова думал о Ливень, но боже мой, как я ее ненавидел!
Нет, нельзя с такой силой, с такой страстью ненавидеть то, чего нет, плод своей больной фантазии, нет. Я не хотел, но, увы, мне пришлось признать, что Ливень реальна, хотя бы для меня она всегда была слишком реальна.
И она, черт возьми, она своей реальностью разрушала мою.
***
Сегодня был такой день, когда она решила «Начать все с начала». У нее бывали такие дни. У всех бывали такие дни. Такие дни стоит прописывать, как лекарства.
Она смотрела на себя в зеркало. Она хороша собой, может и не слишком, но все же довольно мила. Ей немного за двадцать. Ее зовут Оля, а чаще Оленька. И она любит перечитывать старые книги, а в доме напротив, а впрочем, не стоит о «Доме напротив», ведь она собиралась начать Все с начала. Она удалила из телефонной книги все номера, по которым больше не будет звонить – не мало.
В ее жизни сегодня не было никого, за кого стоило бы бороться, за кого надо держаться, но она снова хотела верить в любовь. Она так безумно хотела верить.
Она так хотела наконец-то найти Кого-то, кто наполнит ее жизнь Новым смыслом, не больше, не меньше. А она будет готовить ему завтрак. Каждое утро. Много лет, и это будет делать ее счастливой. Она ведь ищет его уже целую вечность.
Она любила его. Она уже любила его, кого-то, кого в ее жизни еще никогда не было. Пока. Она так решила: «Пока не было», а это значит, что однажды он будет.
В зеркале за ее спиной собирался дождь. Она улыбнулась своему отражению. Хотелось прогуляться. Она любила гулять под дождем, несмотря на то, что мокро и холодно. Она любила гулять под дождем, особенно сегодня, в этот первый день ее новой жизни.
***
Сегодня был такой день, когда пора наводить порядок. В ее доме было чисто, приятно пахло и все лежало на своих местах, чего не скажешь о ее мыслях и ее жизни. Она запуталась.
На кухонном столе лежали бумаги внушительной стопкой – ее сегодняшний завтрак. Вот и все, разве что еще кофе с молоком – такое модное слово «Латте». Мне латте, пожалуйста. И яду. Потому что кажется, что разобраться в этом кошмаре в ее голове уже просто невозможно.
Ей все еще было «за двадцать», не так чтоб «немного», но все же. Ее звали Ольга, но чаще по Отчеству, и вся ее жизнь должна была подчиняться простым и понятным законам логики и здравого смысла. Она так решила, что должно быть все четко и ясно, но уже поняла, что так не бывает.
А ведь когда-то она любила дышать влажными утренними туманами, но теперь больше нет времени. Кого это волнует?
Она больше не будет бывать в «Карамели», чтобы больше его не видеть, не увидеть вдруг, не вспомнить случайно, чтобы ей больше не было стыдно. Все должно быть просто и ясно, как в бумагах на ее столе – сухие числа не умеют ни лгать, ни притворяться. Не то что она. Она умеет играть разные роли, разбивать чьи-то мечты. Странно думать, что кто-то настолько сумасшедший, как Л. оказался прав, но все же.
Она почему-то подумала о девушке по имени Ливень, которую он так страстно, так настойчиво и безнадежно искал в ее глазах, которой там никогда не было, ну уж, по крайней мере, только не теперь.
Она вдруг безумно захотела, чтобы эта девушка была где-то, в чьей-то нежной душе, отражалась в чьем-то зеркале, но не в ее, конечно. Не в ее. И ждала Его. Важно, очень важно, чтобы Ливень ждала его. Иначе, зачем тогда это все? И непременно важно, чтобы он ее встретил – ей так хотелось, чтобы он ЕЕ встретил. Ей так хотелось верить в счастливый конец его сказки, ей так безумно хотелось во что-нибудь верить. Так почему не в его сказку? Его сказка довольно мила.
***
Сегодня был такой день, когда я никого не ждал, что в прочем, не совсем верно, ведь мне просто некого было ждать, кроме нее, конечно. Ливень. А ее я больше не ждал. Сегодня был такой день, когда я ее больше не ждал, не искал в толпе, но, все же, я снова думал о ней. Думать о ней стало моей вредной привычкой, гораздо более вредной, чем курение и алкоголь. Я сидел в маленьком прокуренном баре, но думать о ней, несомненно, стало самой вредной моей привычкой.
Теперь я думал о ней иначе, не так, как впервые, не так, как раньше. Я думал о ее коже, я чувствовал нежность ее прикосновения, я дышал ее дыханьем, запахом ее волос. Я думал о Ливень, как о женщине. Как о моей женщине. Как о женщине, разрушившей мою жизнь. Но я больше на нее не злился. Я больше не мог злиться, не мог испытывать этих сильных, затуманивающих разум эмоций – злость, ненависть, разочарование, любовь – мысли о ней поглотили меня целиком. Меня больше не было. Меня больше не было вне Ливень, меня больше не было без нее.
Мне нравилось это. Нравилось думать о ней. Я смотрел на то, что осталось от моей жизни и понимал, что на этих тлеющих руинах мне предстоит однажды возвести нечто новое и прекрасное, но чем дольше я об этом думал, тем яснее видел, что Я – Карфаген, проклят и засыпан солью, чтобы наверняка. Но я на нее совсем не злился. Она была нужна мне больше, чем вся остальная жизнь. Жизнь без нее.
Шел дождь, который день? Не помню. Не помню такой дождливой весны. Дождь шел который день. Я сидел один в маленьком темном прокуренном баре, точно как у Ремарка, когда вошла Она, такая легкая, невесомая и неуместная в этом табачном дыму, в моей жизни, в моих мыслях. Ливень. Это была она, несомненно. Это повторялось снова.
И в этой случайной встрече не было ни капли загадочного очарования, ни поволоки тайны, ничего из того, что я себе представлял много раз и даже звонка дверного колокольчика. И я знал все наперед: все неловкие фразы и горечь разочарования – и на все это лишь одно НО.
Я уже видел это тонкое насквозь промокшее платье на глупой девчонке, гулявшей перед рассветом под моими окнами. Однажды…