Loe raamatut: «Статичный ужас «17»»
ЧАСТЬ 1
ДЕНЬ 2: понедельник
1
Утро было тихим, но не мрачным – как похороны малознакомого человека или дальнего родственника. Соблюдение социальных ритуалов вынудило бы горстку зрителей явиться – с опозданием, со стаканчиками кофе в руках. Скорбь висела бы в воздухе, как декорация, не запачкав ни одного из присутствующих.
Впрочем, это были не простые похороны, а социальные. Пришедших вело любопытство – лёгкое, не больше. Иначе это придало бы усопшему вес, которого он не заслужил. Они обсуждали случившееся между делом, как нечто нелепое, обсасывали причины, спорили о предпосылках и делали ставки на то, что будет дальше.
Если бы умерший лежал перед ними в гробу – всё равно бы не стихли разговоры. Его бы раздели, ощупали, пытаясь понять, что их оскорбило, чем он их так задел. А после растащили бы на сувениры – как приятное напоминание о чужой неудаче. Да, хоронили ещё живого. Он не стал свидетелем своего социального падения и узнает о нём гораздо позже, а сейчас его утро было очень тихим, пока…
– ОЧНИСЬ! – вскрикнул откуда-то недовольный голос.
Пот стекал по вискам в волосы. Дыхание затрудняла боль в пищеводе.
«Мерзость, как ярко. Чёрт, уже утро? Или день? Который час? Будильник не сработал. Надо проверить, вдруг кто-то в комнате. Если узнают, что ты натворила… притормози. Голова раскалывается. Что это? Кто-то стучит? Нет, это сердце колотится. Успокойся. Почему я в одежде? Где телефон? Ах, да…
Ах да, чуть не забыла –
Три килограмма зубного мыла,
Представляете, она зубы чистит мочалкой…
Кончились? Ах, как жалко.
Ну, тогда…1
Стой, что за чепуха? Что-то не так. Что было вчера? Где я вообще? В прошлый раз я проснулась… Что ты опять натворила? Не могу пошевелиться… Нет-нет-нет…» – мысли путались, застревая в чем-то вроде смолы – густом и стеснявшим.
Она с трудом разлепила веки, ресницы слиплись от засохших слёз. Матрац под ней частично провалился в щель, где отсутствовал один из прутьев. Всё тело затекло от долгого пребывания в неподвижности. Руки и ноги были туго стянуты ремнями, прочно прикреплёнными к металлическому каркасу кровати.
Распятая на кровати девушка открыла рот, чтобы позвать на помощь, но наружу вырвался лишь кислый дух похмелья, губы онемели. Она поёрзала, дёрнула ногами, попыталась приподняться – ремни не дали. Тишину нарушало лишь тиканье часов. Время тянулось мучительно долго, пока где-то рядом не послышались шаги.
– Помогите… в уборную надо, пожалуйста, – прохрипела она, давясь словами.
– Утку принесут. Щас позову, – буркнули в ответ.
– Нет… сама хочу. Вы где? Ещё тут?
Над кроватью склонилось опухшее, ещё сонное лицо. Нервно оглядевшись по сторонам – легкий риск пощекотал обыденность за жирные бока – оно принялось отстёгивать ремни, приговаривая:
– Ладно, развяжу, пока никто не видит. Только не говори, что я это… Туго же они тебя…
Человек попробовал подняться, все вокруг припрыгнуло в такт его рывку, от чего его чуть не стошнило. Мутная пелена перед глазами не исчезла даже после окончательного пробуждения. Колени тут же подкосились, но его успели подхватить за плечи и небрежно усадили обратно.
– Зовут-то тебя как?
– Мая, – промямлила она. – Отведите… что-то ноги не слушаются.
– Ещё бы, столько в отключке провалялась. Давай, опирайся.
Девушка обнаружила себя на узкой больничной кровати, застеленной жёстким, застиранным бельём в катышках. Остальные койки в палате были неряшливо заправлены, но заняты спящими или отдыхающими. Вокруг раздавались звуки оживлённой суеты – торопливая ходьба, шарканье тапочек по линолеуму и приглушённые разговоры, едва различимые.
Комната представляла собой идеальный куб. Два вытянутых окна занимали большую часть одной из стен. Когда солнце достигало зенита, температура внутри поднималась на пять-десять градусов. Белые стены отражали обилие света, заставляя щуриться. По обе стороны окон в ряд стояли кровати – по четыре.
Она сидела на одной из крайних, напротив окон. За окнами неуместно радостно щебетали синички, прыгая на ветках скудно выросших ясеней. Она сидела в неподвижности, опустив руки на колени, как прилежный ученик. За этой неподвижностью скрывалась остылая борьба с памятью, проигранная заранее.
Часы пробили четырнадцать.
– Обед. Проходим на обед! – крикнули из коридора.
Тело вяло отозвалось и поплыло на звук. Выйдя из комнаты, Мая остановилась. Пространство подрагивало, как желе. Не получалось поймать фокус. Коридор вытягивался, сжимался. Горизонт заваливался на бок. Пол норовил изогнуться под каждым шагом наблюдателя. Голова закружилась, и она прижалась к стене.
Пока она пыталась удержаться за шероховатую поверхность, коридор наполнялся людьми. В глазах двоилось – движущийся поток казался бесконечным. Казалось, он подхватил её и понёс прочь, как непреклонное течение. Сопротивляться не было сил.
Воздух заполнили запахи какао и варёных яиц. За столами, почти целиком занимавшими помещение, расселись люди. Она осталась стоять посреди зала в растерянности. С противным металлическим звоном приборы лязгали о алюминиевые тарелки.
– Есть будешь? – знакомый голос звучал сзади.
– Нет…
– Пошли, отведу обратно. Я поела уже. Саша я, кстати. – Она глянула на Маю. – Ты всех ночью перебудила. Орала, как скотина на убое.
– Простите…
– Чего орала-то? Впервые тут?
Мая не ответила.
– Много вас таких привозят… Ты веди себя потише, поблажек здесь не бывает, сразу на вязки вернут. – Убедившись, что её слушают, она продолжила. – Сильно же тебя галоперидол вырубил. Обычно его пилюлями дают, но тебе вкололи, видать, спешили…
– Какой тут адрес? Машину вызвать хочу, – пробормотала Мая.
– Сложно всё, блин. Слушай, без обид, но я не хочу рисковать – вдруг ты опять в истерику? – Александра почесала затылок. – Могла бы кое-что рассказать… но лучше потом. Адрес? Да я и не вспомню его.
Саша проводила ее до кровати и скрылась.
«Непостижимо абсурдная история. До ужаса раздражающая. Так. Почему. Я. Здесь? Гипотеза. Ещё одна гипотеза. И ещё. Может, я просто возьму и уйду? Есть ли здесь хоть какие-то правила? На ноль делить нельзя – но кто мне помешает? Соберись. Надо подумать. Нельзя думать. Мне нельзя…», – в голове Маи метался хаотичный поток мыслей, рваный и беспокойный, пока её не вырвал из оцепенения удивлённый возглас
– О, Акальская очнулась! Кто тебя отвязал?
– Не знаю…
– Чего к нам не пошла? – возмутилась тучная медсестра, нависая над ней, как облако, но, прежде чем Мая успела ответить, та отвернулась и громко оповестила:
– Ещё раз повторяю для непонятливых. Не нужно никого развязывать, тем более без согласования. Обращайтесь на сестринский пост. Это последнее китайское предупреждение, не доводите меня, в следующий раз я приму меры и… – продолжило изрыгаться из её рта, затем она бросила через плечо:
– Акальская, за мной, тебя ожидает врач.
Каждый шаг отдавался тяжестью в ногах, но она заставляла себя двигаться. Пройдя через длинный коридор, ведущий к столовой, сестра остановилась перед столами. Только сейчас девушка заметила в её руках увесистую связку ключей. Дверь была заперта на два замка. За ней находился вход в другой коридор. Он выделялся на фоне других. В нём преобладали тёплые оттенки: оливковые обои, открытые шкафы из тёмного дерева, набитые книгами, коричневые диваны и терракотовый паркет.
– Заходи, – сказала сестра, ткнув пальцем в приоткрытую дверь, – я тут подожду.
2
За массивным столом, заваленным стопками бумаг и папок, сидела женщина, склонив голову в задумчивости. В глаза сразу бросались её рыжие волосы. Точь-в-точь морковка.
– Присаживайся, – пригласила она, не глядя на гостью. – Подожди минутку. Я закончу, и побеседуем.
Кабинет освещали настольная лампа и слабые лучи солнца, проглядывающие из-под штор. Сбоку от стола, вплотную, расположилось низенькое кресло. Девушка села в него, кресло ухнуло. Постукивая пальцами по подлокотнику, Мая отмеряла секунды.
– Не переживай, хорошо? – отвлекшись от своих записей, обратилась к ней женщина. Под этим углом ее лицо скрывала тень, отбрасываемая светом лампы, но Мая телом почувствовала ее внимательный взгляд.
Она не ответила, отвернувшись от точки, где, по её предположению, находились глаза. Зрительный контакт казался ей слишком интимным, поэтому она избегала смотреть незнакомцам в лицо. Отчасти, во избежание вопросов про заболевание, из-за которого её глазные яблоки неконтролируемо двигались из стороны в сторону. Отчасти, из-за убежденности в том, что незнакомцы хотя бы из вежливости должны избегать зрительного контакта, чтобы не обязывать друг друга к мышечному спазму губ, кивку головы или еще хуже – приветствию и дальнейшему диалогу. Ну и в большей степени, чтобы не провоцировать неловкость, растущую прямо пропорционально продолжительности взгляда.
– Итак, меня зовут Ирина Васильевна, я буду твоим лечащим врачом, – представилась она, после чего в комнате вновь повисла пауза. – Скажи, пожалуйста, ты понимаешь, где находишься?
Мая настойчиво сопротивлялась явным признакам, свидетельствующим о характере заведения, но большее не могла опровергать своё присутствие в нем.
– В психиатрической больнице, – дрожащим голосом ответила фигура.
– Верно…
Девушка почувствовала давление в области брюшной полости. Внутренние органы тесно прижались друг к другу, выталкивая воздух вверх. Оказывается, воспоминания о вчерашнем (вчерашнем-ли?) вечере деликатно кружились где-то сверху, пока в эту секунду больно не рухнули на неё стодевяностокилограммовым пианино.
– Давай уточним твои данные. Назови полное имя и дату рождения.
– Акальская Мая Анатольевна. 17 августа 2004 года.
– Полных лет?
– 21.
– Аллергические реакции на лекарства? – размеренно вела интервью Ирина Васильевна.
– Нет, – глухо ответила она, замечая, что поверхности кабинета начинают стекать куда-то вниз.
В голове всплыл список из инструкции к димедролу: “редко – тремор, возбуждение, головная боль, тахикардия”. Она читала его лет в шестнадцать и до сих пор могла воспроизвести. При этом Мая быстро забывала чужие голоса, даты встреч и куда положила телефон.
– Когда я смогу поехать домой?
– Пока сложно сказать. Нам нужно понаблюдать за тобой.
– Как долго… – голос сорвался, но продолжил, сбиваясь и задыхаясь. – Я не могу тут находиться. Мне никак нельзя пропускать… подвести… меня же отчислят…
– Спокойно, спокойно… – молвила врач, вставая.
В горле встал воздух, вызывая удушье. Глаза переполнились слезами. Они на мгновение застыли на кончиках ресниц, пока солёными ручейками не пролились по щекам.
– Держи, выпей, это всего лишь пустырник.
Мая жадно выпила стакан, и приступ удушья отпустил.
– Это же незаконно. Меня нельзя удерживать… Я совершеннолетняя и не давала согласия… никому не угрожаю… – еле разбиралось сквозь пошмыгивания.
– Верно наполовину. Я понимаю, что ты обеспокоена сложившейся ситуацией, но твоё состояние требовало экстренной помощи. Как только мы убедимся, что тебе ничего не угрожает, обсудим дальнейшие шаги.
– Просто нелепо. Я говорила фельдшеру, что это случайность. Да я даже скорую не вызывала, – гнев коснулся её разума, но сразу сменился жалостью к себе. – Один из санитаров… он встал коленом мне на грудь. Может, сломал рёбра. Мне… мне тяжело дышать… – девушка резко подтянула колени к груди, пытаясь спрятаться от возвращающейся паники.
– Они действовали в связи с инструкцией. Сейчас я не вижу перед собой одиозного человека, но ночная сестра из приёмного покоя передала мне, что ты отказывалась пройти в палату, сопротивлялась при попытках персонала отвезти тебя. В общем и целом, впала в глубокое бредовое состояние, которое угрожало спокойствию других пациентов и из которого тебя не могли вывести на протяжении получаса…
Красные следы от ремней остервенело зачесались. Она притихла. Страх подспудно завладевал ее, сплетаясь с другими затаёнными страхами. Этот был чем-то новым, и отличался своей агрессивностью, однако пока сдерживался эффектом препаратов. Мая повесила на него ярлык “Утрата контроля”.
– Пока я назначу тебе анксиолитики и витамины группы B, – вынесла свой вердикт Ирина Васильевна.
– Что за анксиолитики?
– Они помогут тебе справиться с тревожностью.
– Мне нужно позвонить, – обессиленно попросила Мая.
– Средства связи выдаются раз в неделю, по средам.
– Какой сегодня день недели?
– Понедельник. Скоро сможешь связаться с родственниками. – Врач заглянула в настольный календарь. – Встретимся завтра. До свидания.
Девушка выползла из кабинета на ватных ногах.
Индивидуальная карта пациента
3
№ АК-042004
Ф.И.О: Акальская Мая Анатольевна
Возраст: 21
Комментарии психиатра:
На фоне внешнего стрессового триггера (неуточнённого) зафиксирована попытка самоповреждения.
Пациентка продемонстрировала признаки острого психомоторного возбуждения и резкой агрессии (в том числе в адрес персонала).
Проведена принудительная госпитализация с целью стабилизации состояния и профилактики ауто- и гетероагрессивных действий.
Пациентка сохраняет критику к отдельным аспектам происходящего.
Предварительный диагноз: рекуррентное депрессивное расстройство (F32), текущий эпизод; под вопросом – сопутствующее ПТСР (F43.1).
Фармакотерапия: назначен анксиолитик (медазепам): витаминотерапия (витамины группы B внутримышечно).
Заключение: рекомендуется наблюдение.
Дата: 07.04.2025
4
Страх потерять контроль на миг встряхнул её, как слабый разряд тока, но тут же растворился, оставив после себя лишь вязкую, снулую усталость.
Память утянула её в вечер перед госпитализацией, но громче вспоминались другие дни.
Дни, когда она не могла подняться с кровати. Руки превратились в верёвки, болтающиеся вдоль тела и больше не принадлежавшие ей. Голова клонилась от собственного веса. Так действовала она. Зреющая годами безысходность. Мозоль, обросшая толстым, противным слоем апатии. Сколько дней длилась эта кома? Недели? Месяцы?
А потом что-то зашевелилось.
Словно муха – маленькая, назойливая – завозилась в глубине. И тут же их стало больше: сонм крошечных лапок, они расползлись по нутру. Хотелось отряхнуться, почесаться.
Тогда она влила в себя пол-литра виски, такая стадия опьянения характеризуется слезами и чрезмерной честностью пред самой собой, собственно поэтому она и опасна. Мая собиралась решить проблему раз и навсегда, и всё бы получилось, если бы не эти добропорядочные тургеневские девушки.
Девушка прочно вписалась в косяк, что резко выдернуло ее из воспоминаний.
В коридоре пахло хлоркой и чем-то прокисшим. Издалека доносился скрип кроватей и чьи-то еле слышные стенания, растворявшиеся в эхо высоких потолков.
Она уже собиралась зайти в палату, когда ее прервало тихое бормотанье:
Этот поросенок пошел на базар,
Этот поросенок дома остался,
Этот поросенок проголодался,
Этот поросенок очень устал,
А этот поросенок громко визжал –
Он по дороге домой потерялся.2
Мая обернулась – толстая медсестра на посту медленно перебирала пакеты для капельниц с неизвестными растворами «Здесь даже персонал не в себе, надо скорее выбираться». Будучи почти в вегетативном состоянии, девушка очень быстро заснула только ее голова коснулась подушки.
Один день заканчивался. Другой – только начинался.
ДЕНЬ 3: вторник
5
Проснувшись, Мая с затруднением выуживала обрывки ретроспективы, еще не вспомнив, где находится. Этот чудесный миг после пробуждения, когда вся твоя личность рассыпана на составляющие по Рубинштейну или Юнгу, не важно. Пробел длиною в аттосекунду между вздохом и выдохом.
Но этот миг не длится дольше необходимого. Сторонний наблюдатель – вечный смотритель маяка – всегда возвращается, чтобы проверить механизмы, подкрутить шестерёнки, собрать всё воедино и снова запустить. Нет бы хоть раз взять на себя управление. Погасить этот проклятый свет, что режет ей глаза и дать немного отдохнуть.
– Приём лекарств! – позвали из коридора.
Выглянув, она увидела, что очередь уже выстроилась вдоль высокой стойки. Две сухие медсестры стояли возле большого прозрачного кувшина, наполненного водой, одноразовыми стаканами и колпачками с таблетками. Выглядели они так, будто готовились к броску вперёд, как борзые, загоняющие зверя. Напряжённая шея, сосредоточенный взгляд и крепкие идеологические убеждения касательно… или что ими там руководит, помимо явного комплекса Бога. Первая сестра выдавала таблетки, вторая проверяла рот: внимательно у новеньких и менее заинтересованно у постояльцев.
– Рот шире. Вот так. Поживее. Не тормозим! Следующий.
По ногам тянуло. Девушка с уставшим лицом стояла в хвосте очереди.
Линолеум под ногами был стёрт до матового блеска в центре, а по краям потемнел от грязи, въевшейся за годы. Она провела пальцем по стене – штукатурка крошилась, оставляя на коже мелкую пыль. Ей захотелось слизнуть ее с пальцев, но она удержалась.
Очередь двигалась быстро, но часы на стене показывали полседьмого утра. Мая пыталась вспомнить, когда в последний раз вставала так рано. Наверное, в школе, но не в старших классах, а ещё раньше, в средних. В старших классах она уже съехала от родителей и перестала приезжать раньше второго урока. Даже самые терпимые преподаватели жаловались на неё в крайнем полугодии перед выпуском. Казалось, это было где-то далеко.
Теперь она упрямилась перед любым навязанным распорядком дня. Полжизни она провела в тисках этих обстоятельств. Заправленная по линеечке кровать. Подушка острым уголком вверх. Подъём и отбой, все приёмы пищи, расписание уроков, время для выполнения домашних заданий, даже банные процедуры – всё контролировалось семь дней в неделю в школе-интернате.
6
Мая вернулась в палату и закуталась в одеяло. Утренний свет проникал в комнату, застревая в скелете оконных решеток. Он отбрасывал на стены удлинённые прямоугольники. Одна из полос скользнула по лицу Маи. Она осталась лежать, наблюдая, как медленно перемещается луч, ни о чем не думая. Раз в минуту – крошечный сдвиг.
На стене натекло пятно от влаги трубы проложенной, с другой стороны. Оно походило на детский рисунок. Если смотреть долго, появляется форма: то будто облако, то утка, то уродливое лицо. Реальность хочет с ней поиграть. Она улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Сама этого не замечая.
До завтрака по расписанию оставалось еще два с половиной часа. Мая колебалась вздремнуть ли еще, когда Саша пригласила ее угоститься сигареткой.
Выяснилось, что некоторые медсёстры тайком баловались сигаретками, а в хорошем расположении духа разрешали и другим присоединиться. Для Маи это открытие вспыхнуло коротким, почти детским восторгом. Но всё же на улице было ещё зябко, хотя снег уже успел превратиться в вязкую слякоть, по этой – да и, наверное, ещё какой-то – причине перекуры превращались в бездушное соревнование.
Во-первых, на перекуры разрешалось выходить только тем, у кого были свои сигареты, или тем, кто умудрился у кого-то их выклянчить.
Во-вторых, пачки с сигаретами не выдавались на руки. Перед каждым выходом пациент должен был получить сигарету в процедурном кабинете, выдавались они поштучно, все пачки подписаны.
В-третьих, во всей этой возне нужно успеть урвать верхнюю одежду и обувь, которая будет, если не по размеру, то хотя бы не маленькой. Не успел – не куришь. Каждый раз вещи распределяются случайным образом и не принадлежат никому конкретно (их происхождение неизвестно).
В-четвертых, выходите и входите группой, никто не будет ждать, пока ты выкуришь вторую или докуришь первую.
В-пятых, самый удручающий пункт: после КАЖДОГО перекура кто-то должен вымыть пол коридора от входной двери до гардероба. Для этого составлялся график, в него со временем попадают новые пациенты.
Мая натянула куртку со сломанной молнией и резиновые сапоги.
7
Из двери на торцевой стороне здания одна за другой вышли женщины – чудовища, в старой, местами рваной, прокуренной одежде. Они двинулись к небольшому пятачку, окружённому высоким железным забором с острыми пиками. За ограждением виднелись другие корпуса: мужское острое отделение, хроническое, наркологическое, детское, приёмный покой, а также отделения реабилитации, диспансеризации и дневные стационары.
Мая не помнила, когда курила в последний раз. Хронология событий приобретала явный пунктирный характер. По приезде у неё изъяли все личные вещи. Их было немного, она не рассчитывала задерживаться на Канатчиковой даче. С собой не оказалось даже документов, не говоря о средствах первой необходимости.
При ней оказались только: тонкий серебряный браслет, подаренный матерью на совершеннолетие, телефон и полуприконченная пачка сигарет (зажигалка где-то выпала). Ветер зло трепал капюшоны, волосы и ветки деревьев. Холодными зубами вгрызался в лицо и фаланги. Рядом кто-то болтал:
– Ты жвачку жевала?
– Нет. Это моя челюсть так трещит, – женщина поправила съехавшую шапку.
– Прямо как саранча.
Мая попросила огня и отошла в сторонку.
«Я должна убедить врача, что со мной всё в порядке. Абсолютно. Нормально. Она должна выписать меня. Просто нужно попробовать объяснить ещё раз. Всё можно уладить. Она может понять. Выбраться отсюда. Как же ты облажалась… Нужно позвонить ЕЙ. Попросить связаться с куратором. Сказать, что меня не будет – по болезни?.. Чёрт. Нет. Точно нет. По семейным обстоятельствам. Так лучше. Вечно ты всё портишь…»
Мысли метались, сбиваясь, тревожно натыкаясь друг на друга. Сигарета медленно догорала. Она прикрыла глаза и снова очутилась в постели.
8
Девушка поняла, что все новые пациенты размещались в самой большой палате отделения, единственной без дверей. Если мест не хватало или требовался усиленный надзор, их размещали в коридоре поблизости. По мере стабилизации состояния пациентов переводили в другие, где не требовался столь интенсивный уход или наблюдение.
К свободной кровати подошла высокая женщина, словно Гесперида из мифов, с длинными локонами волос, переливающимися стальными оттенками. Словно чья-то галлюцинация по личной прихоти покинувшая пределы разума. Она плавным движением сняла с себя шелковый халат, оставшись в нижнем белье посреди больных. От неловкости кто-то отвернулся, но Мая продолжила наблюдать за ней.
Кругом разнёсся сладкий аромат ванили и какао – нимфа втирала крем в изящные ноги. На запах приманились три-четыре женские особи.
– Чем это так вкусно пахнет? – спросила какая-то женщина, но даже её голос не должен был касаться ушей этого нечеловеческого создания. Всё это видение вогнало Маю в невероятное уныние. Гесперида в этих аскетичных реалиях выглядела как насмешка.
9
Александра подсела к Мае за завтраком. Свет в столовой был резким, и от ламп над головой болели глаза. Девушка без энтузиазма смотрела на тарелки. Давали перловую кашу на молоке, яйца, масло, хлеб и какао.
– Ты знаешь, что у тебя кофта в крови?
Мая оглядела себя и в действительности разглядела бурые кляксы на одежде. Под ногтями кровь превратилась в твёрдую корку. На пальцах кровь местами потрескалась и осыпалась. В отражении ложки на неё глядело чьё-то бледное лицо с чёрными разводами туши под глазами. Волосы сбились в колтуны. Высохшие губы с мелкими подсохшими язвами тронула мимолётная улыбка. Она осознала, что давно не расчёсывалась, не умывалась и не чистила зубы.
– Че ты не переоденешься? – женщина отхлебнула из своего стакана.
– У меня нет другого.
– Ты можешь попросить у медсестёр, тебе выдадут всё, что нужно. Мыльное-рыльное там, разве что кроме трусов, – Мая не отреагировала. – Родители знают где ты?
– Она, наверное, уже знает, – девушка накрутила прядку на указательный палец.
– Мать? – – продолжала она, излишне заинтересованно.
– Инна, – поправила ее Мая.
– У вас натянутые отношения?
– Может быть… мне кажется… она всегда ненавидела меня, – ссутулившись ответила Мая.
– Почему? – прощупывала тему Саша.
– Наверное из зависти – у меня вся жизнь впереди, и я так неправильно ею распоряжаюсь – ей всегда хочется всё поправить. Она смотрит на меня очень плотоядно, – Мая дернулась от холодной волны, прокатившейся по телу. – А почему ты так добра ко мне?
– Не знаю, увидела тебя в столовой вчера – стояла потерянная – вот мне и жалко стало, и еще ты напоминаешь мне…
– Не надо меня жалеть, я в порядке, – остановила ее Мая.
– Ну хорошо, не буду, – проворчала Саша. – Видела новенькую?
Девушка кивнула, даже не попытавшись разобраться о ком идет речь.
– Представляешь, я узнала, что она сама сдалась сюда. Дурдом, – рассмеялась Александра, и её короткие волосы задёргались в такт.
– Зачем? – на автомате спросила Мая.
– Из ее рассказа: у неё БАР. Биполярное расстройство, если не в курсе. Начался депрессивный период, и она это, чуть не того, – она закинула на себя невидимую петлю и затянула. – Но одумалась. У неё же сын восьмилетний, поэтому поехала к психиатру на Яковлева, считала выпишет антидепрессанты, а он ей вместо этого сразу же путёвочку и оформил.
– Я думала, ей лет двадцать, – безучастно отметила девушка.
– А тридцать не хочешь? Лицо-то её видела? Страшная, как моя жизнь, – на этих словах Саша бросила ложку в тарелку. – Ты познакомься с ней, небось подружитесь. Ваши обычно вместе держатся, – бросила она напоследок и исчезла, оставив девушку в недоумении.
«С каких это пор это стало объединяющим фактором? Мы же не онкобольные. Даже Дюркгейм не отмечал положительной динамики от объединения в группы. Другие люди зависят друг от друга, но не самоубийцы. Нет такого клуба. Хотя… зачем я вообще ссылаюсь на него?
Его пыльное исследование давно утратило актуальность. Оно же в девятнадцатом веке опубликовано. “Неврастения представляет собой род зачаточного сумасшествия. У людей слабых полоса страдания начинается скорее. Каждое впечатление – повод к дурному расположению духа “…»3 – Мая закатила глаза.
Тут мимо прошла новенькая переключив ее внимание: «Надо же, вот так просто – Гесперида вычленила проблему и обратилась за помощью, это так… по-взрослому» – девушка подвернула окровавленный рукав.
Она провела зубчиками вилки по коже над запястьем: «Бесит. Что он вообще знал? Все его типы самоубийств и их мотивации – чепуха. Не отсутствие групповой морали и не зависть из-за неудовлетворённых амбиций толкают людей на это. Я это вообще кому говорю?
Настоящий мотив – потеря простых, базовых целей. Нам больше не нужно бороться за выживание… спасибо хоть за то, что убедил общество: не все самоубийцы безумны. Хотя, честно, достоверность твоей статистики – под большим вопросом».
Мая откинула волосы с лица, пытаясь отделаться от Дюркгейма. На столах еще остывали тарелки с объедками. Она оценила обстановку – в столовой никого не осталось. На кухне шумела вода – начали мыть посуду.
Она взглянула на свои руки, отметив, что пальцы опухли. Прилагая усилия, девушка придвинула к себе ближайшее блюдце с яйцами, спрятала два в карман, в надежде выменять их на сигареты. Те почти закончились, и без них было не протянуть.
«Была бы высокоранговая цель весом в мою жизнь. Не просто выживание, но что-то большее. Жаль мне никогда не выпадет шанс колонизировать Марс… нам не суждено встретиться, пузатый гигант. Быть взрослым так скучно и медленно».
10
После завтрака, ничего не съев, Мая брела по отделению, заблудившись в поиске палаты. В самом конце этажа, у запасного входа, она наткнулась на Сашу в объятиях санитара.
Сцена оставила ее равнодушной, хотя внутренний голос игриво одобрил: «Все мы жаждем удачно подглядеть порою».
Его руки скопидомно, грубо шарили по её одежде. Через мгновение их губы слились в слюнявом поцелуе.
Она испытала противление, не от поцелуя, а от осознания: «Даже это – спектакль… это всё скука. Скука планетарного масштаба. Ты заметила, что мы только и делаем как рассказываем истории или внимаем им?».
Саша поймала её взгляд и жестом велела убираться.
Мая потащилась дальше. Уже дойдя до палаты она заметила в щели торчащий клочок бумаги. Вынув его, прочла:
«Накорми коридор хлебными крошками, пока не поздно.»
– Странно, – подумала Мая и сунула бумажку обратно.
Индифферентность, сковывавшая её снаружи, отступила, едва она улеглась Девушка попробовала посчитать, сколько уже провела здесь – почти четыре дня?
В ночь с субботы на воскресенье она поступила в отделение. Сутки была в бессознательном состоянии. “Алкоголь усиливает седативный эффект галоперидола, что может привести к глубокому угнетению центральной нервной системы” – всплыл перед носом фрагмент из медицинского журнала.
В понедельник состоялась беседа с Ириной Васильевной. Обещанная ею встреча во вторник, так и не случилась. Никто не предупредил об отмене.
Весь день она провела в ожиданиях, но так и не заставила себя предпринять какие-то действия, чтобы вернуться в тот кабинет. Приёмные часы закончились, а она всё ещё надеялась, что вот-вот что-нибудь произойдёт. Кто-то войдёт и поведает о страшном недоразумении. Несправедливой большой ошибке. Вернёт ей все её вещи и проведёт к выходу. Тогда она сможет вернуться в общежитие и забыть об этой истории навсегда.
Конечно же, ничего подобного не произошло. За окном начало вечереть. Воздействие психотропного препарата в конце концов закончилось. Кровь очистилась. Голова в полной мере прояснилась. Другие лекарства пока не выказали явного эффекта.
Страх, таящийся за побочными эффектами лекарств и отрицания, набирал темп. Страх неизвестности будущего. Страх утраты контроля. Ужас жизни и смерти. Ужас, прячущийся на периферии. Всё громоздилось друг на друга, сливаясь в единый комок, где уже не разобрать одно от другого, а, следовательно, и не побороть.
