Loe raamatut: «Недолгое счастье Фёдора Макарова»

Font:

ISBN 978-5-0053-3274-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Недолгое счастье
Фёдора Макарова
Роман

Роман из серии «Усмешка дьявола». Исключительно развлекательный, без убийств, без пожаров и без наводнений. И без какого бы то ни было намёка на морализаторство и нравоучения, типа – «Не в свои сани не садись», «Лучше своё отдать, нежели чужое взять», «От чужих нажитков, не нажить пожитков», «Знай, сверчок, свой шесток!», «Знай, телок, свой хлевок!», «На чужое пиво не надуешь рыла», «Чужое большое, да не прочное, а своё малое, да правое».

Французские бесы – такие балбесы, но тоже умеют кружить.

Владимир Семёнович Высоцкий

Дьявол, которого ты знаешь, лучше дьявола, которого ты не знаешь.

Тем, кто не верит в чудеса, вот вам история о том, как на простого полевого геолога Фёдора Макарова самым внезапным и ошеломляющим образом свалилось богатство. Причём, свалилось как бы даже непосредственно с небес, и прямо ему под ноги. А ведь незадолго до этого тридцатидвухлетний геолог уже чуть было не поставил на себе крест, с грустью как-то вечером осознав за бутылкой водки, что стал почти неотличим от своих бесчисленных соотечественников – мужчин и женщин, влачащих свои дни под пыльными знамёнами такого печального явления, как синдром отложенной жизни. И находящих даже своеобразное удовольствие в созерцании процесса неуклонного умаления своей социальной роли и человеческого предназначения, вплоть до полного и окончательного их обнуления. Кстати, «обнуление» – очень актуальное слово в современных российских реалиях.

Так вот, ещё Редъярд Киплинг писал о синдроме отложенной жизни – правда, не обобщая. У него англичанин двадцати двух лет от роду едет в Индию, и тридцать лет работает там, в колониальной администрации. И все тридцать лет уверен, что сегодня и сейчас – момент проходной и неважный, а настоящая жизнь начнётся потом, когда он вернётся в Англию, купит большой дом и будет в клетчатом пальто и велюровой шляпе гулять с собакой по вересковым пустошам, предвкушая послеобеденный отдых в кресле у камина с рюмкой неизменного хереса.

Фёдору тоже было двадцать два года, когда после окончания Петербургского горного университета он приехал в Красноярск и устроился на работу в компанию нефтегазового профиля «РосГеоПерспектива». С тех пор десять сезонов провёл в экспедициях: в Тыве, в степях Хакасии, южных районах Красноярского края. Начинал тогда, когда были лишь компас и карта, которую надо было заполнять от руки на колене при свете фонарика. Это сейчас все ходят с приборами спутниковой навигации, карты можно рисовать и заполнять на смартфоне, а у некоторых особо продвинутых специалистов имеются даже газовые анализаторы. Подносишь, типа, такой анализатор к интересующему тебя куску породы и сразу узнаёшь его химический состав. Впрочем, современная геология и теперь недалеко ушла от компаса, кайла и молотка. Экспедиции длятся с апреля по октябрь, и всё это время – ты в болотных сапогах, штормовке, с молотком в руках и рюкзаком за плечами, – точно соответствуешь сложившемуся ещё с советских времён стереотипу. Геологи – это презирающие комфорт бородатые мужики, они годами живут в палатках и поют надрывные песни про тайгу и верных друзей.

Фёдор надрывных песен не пел, но иллюзий относительно своей жизни не испытывал. Дело в том, что работать в Сибирь едут отнюдь не за экзотикой и природными красотами, а за надбавками и высокими зарплатами. Чтобы накопить денег, купить квартиру, машину, дачу где-нибудь в Центральной России, переехать туда, завести семью. Не у всех это получается. Вот и у Фёдора пока не получилось. Ему уже за тридцать, а ни семьи, ни детей, на квартиры. Он не вступал в ипотеку – зачем? Если скоро отсюда уезжать. Не заводил серьёзных отношений – зачем? Если в другом месте его ждёт настоящая жизнь и встреча с той единственной, что зовётся суженой. Вот и получалось, что для Фёдора Макарова из всех радостей жизни оставались лишь поездки в отпуск в Турцию, в Египет, в Грецию, в Таиланд с временными, часто менявшимися подругами.

Такое его, прямо скажем, незавидное существование закончилось самым неожиданным образом, когда в один из тёплых майских дней минувшего года он добрался до каньона Ершак, что Восточных Саянах. Ведь каждому, уважающему себя геологу известно, что именно в краевых участках горных хребтов и каньонах следует искать следы поверхностных выходов нефти и газа в виде сероводородных фаций и битуминозных осадочных отвалов грунта. В каньоне Ершак всё это теоретически могло быть, но лишь теоретически, поскольку каждому уважающему себя геологу известно, что большинство легкодоступных крупных месторождений нефти и газа в России уже открыто, и надо вести поиск глубоко залегающих полезных ископаемых, не дающих явных аномалий на поверхности. Уход же на глубину означает применение новейших западных технологий, по сравнению с которыми кайло и молоток – орудия первобытного человека. Именно таким первобытным человеком Фёдор себя и представлял, когда шёл в направлении Перевала Птицы по лесистой гористой местности с тяжёлым рюкзаком за плечами, продираясь временами через заросли колючего сибирского малинника и дикого ежистого шиповника. Невесёлые мысли усугублялись ещё и тем, что ему приходилось работать в одиночку, без экспедиционного рабочего. А таковой ещё совсем недавно у него был – некий Мосунов – инженер, осуждённый за кражу денег при строительстве космодрома «Восточный». Мосунов отбывал пятилетний срок в колонии-поселении близ Красноярска, но каждую весну уходил по согласованию с лагерной администрацией в тайгу, где до поздней осени работал в геологических партиях тягловым мулом. Был он физически крепким, достаточно надёжным и малопьющим. Не нравилась Фёдору лишь его излишняя говорливость, которую лишь отчасти удавалось гасить угрюмым молчанием. Мосунов условно-досрочно освободился в первых числах апреля, и никого вместо него в помощь Фёдору не прислали. Несмотря на настоятельные просьбы. Ну не сволочи ли?

Если что и примиряло Фёдора Макарова с действительностью, так это невероятная природная красота Восточных Саян. И каньон Ершак был в этом смысле настоящей жемчужиной. Горы раздвинули здесь свою неприступную гряду, смягчили суровость очертаний и образовали укрытый от глаз уголок, где цветы и листья были девственно чисты, молодая трава стлалась, как бархат, а неширокий ручей умерял свой быстрый бег, разливаясь тихой заводью. По одну сторону заводи небольшая лужайка сбегала к самой воде, заканчиваясь зарослями стелющегося тальника и серебристого душистого узколиста. Свежая травяная зелень лужайки пестрела яркими пятнами цветочных островков – тысячи головок лилово-синего прострела перекликались с огненными венчиками жарков и нежными белоснежными анемонами с запахом сладким, как сама весна. Другой же берег ручья отлого поднимался ввысь и упирался в скалистую стену, покрытую, словно ковром ручной работы, редким многоцветным, узорчатым лишайником. Дальше за каньоном поднимались холмы, высились горные кряжи, простирались широкие, поросшие соснами предгорья. А на горизонте, там, где в солнечных лучах сияли вечные снега, вздымались каменные исполины – знаменитые Манские Столбы, чьи невероятные формы, напоминающие причудливых зверей из волшебных сказок, вызывали восторг, трепет, мистическое настроение.

И разнообразные, замешанные на мистике, чувства, действительно охватили Фёдора Макарова, когда его взору отрылась панорама каньона Ершак. Но эти чувства были вызваны отнюдь не природными красотами, а тем, что из-за большой скалы, похожей на вставшего на задние лапы медведя, поднимался столб густого чёрного дыма – там явно догорали обломки то ли вертолёта, то ли легкомоторного самолёта, а на покрытой цветами лужайке, чуть поодаль друг от друга, лежали два великолепных кейса, предназначенных для перевозки денег. Фёдор сразу это понял, хотя раньше никогда таких кейсов не видел.

Не веря своим глазам, он зажмурился и помотал головой, затем огляделся и увидел себя в самом центре безлюдья. Кругом, насколько хватало глаз, гряда за грядой высились горы. На востоке главный хребет горной цепи словно упирался своими белоснежными пиками в небо. На севере и юге отчётливо различались сплетения горных кряжей, вливавшихся в главное русло этого океана гор. К западу волны хребтов спадали, отступая гряда за грядой, сливаясь с округлыми холмами предгорий, а те в свою очередь как бы таяли, сбегая в долину к руслу реки Маны. И в этих величественных просторах ничто не напоминало о людях или о творениях их рук – ничто, кроме столба дыма за скалой и двух лежащих на дне каньона кейсов, предназначенных для перевозки денег.

Теперь в глазах Фёдора загорелось любопытство – растревоженное, жадное, и, не ища обходных путей, понуждаемый внутренним жаром, от которого запылало лицо, он начал спуск с того места, где стоял, – с головокружительной высоты, прыгая легко и упруго, как горный козёл. На самом краю пропасти из-под ног у него выскользнул камень, но это его не испугало. Он ведь знал, какая награда его ждёт внизу, да и тренированное тело геолога ни разу ещё не подводило. Ноги в тяжёлых армейских ботинках успевали использовать даже самую неверную опору, чтобы оттолкнувшись от неё, стать на твёрдую почву. Даже там, где откос падал почти отвесно, и удержаться на нём нельзя было бы и секунды, Фёдор не колебался: перебрасывал тело вперёд, цепляясь руками за выступ скалы, или за расщелину в камнях, или за куст с подозрительно обнажившимися корнями. Когда до земли оставалось не более трёх метров, он прыгнул с отвесной скалы на мягкий оползень, закончив спуск в туче сыплющейся земли и гальки.

Дрожа от нетерпения, с ломотой в спине и онемевшими мускулами, он бросился к добыче, чтобы удостовериться, не пусты ли кейсы. Убедившись, что не пусты, а напротив, судя по немалому весу, заполнены под завязку, и навесные замки в исправности, Фёдор направился к тихой заводи и там, припав к земле у самой воды, стал жадно пить из ручья. Потом, приподняв голову и утирая рот рукой, окинул взглядом русло в нижнем течении, где невысокие скалы клонились друг к другу, и каньон замыкался нагромождением обомшелых каменных глыб, скрытых за зелёным щитом густого кустарника. Сидя на траве у ручья, он долго и пытливо изучал окрестности с целью понять, как ему, навьюченным тяжеленными чемоданами, выбраться отсюда без существенного риска для жизни и потери во времени. Обдумывал, как проложить новый маршрут, поскольку путь, по которому он пришёл сюда, – по каменистой пересечённой местности – не был бы по силам никому.

Наконец, приняв решение, Фёдор встал и, подхватив тяжеленные чемоданы, перешёл ручей ниже разлива, осторожно ступая с камня на камень. Он не мог проникнуть взглядом за зелёную стену, за которую, журча, убегала, вода, но он знал, что все стекающие с местных гор реки, речушки и ручьи – это притоки большой реки Маны, на берегу которой располагалась деревня Долгиниха – место дислокации геологической партии. Следовательно, надо держаться русла ручья и надеяться на удачу. Иного не дано, и будь, что будет. Кстати, очень хорошо, что из всей геологической партии он остался на базе в Долгинихе один одинёшенек. Раньше это его огорчало, а сейчас… Обветренные губы тронула улыбка, серые глаза сузились, в них загорелся алчный огонёк, присущий, как явствует из приключенческой литературы, пиратам и золотоискателям, и Фёдор Макаров, неслышно ступая по мягкому бархату молодой травы, растаял с добычей в глубине каньона беззвучно, как привидение.

С его уходом дух Ершака прокрался обратно в свои владения. Дух тишины – но не безмолвия, дух движения – но не действия, дух мирного отдохновения, исполненного жизненных сил, но далёкого от яростной борьбы и изнуряющего труда. Снова дремотно зашептал ручей, послышалось жужжание горных пчёл, бабочки, паря, закружились среди деревьев. Только редеющий чёрный дым за скалой напоминал о недавнем происшествии из жизни людей – этих чуждых природе существ, нарушивших покой каньона и отошедших прочь.

Что касается трагедийной стороны происшествия, то Фёдор старался о ней не думать, так как был убеждён: Судьба не предуготовила ему в данной ситуации роль спасателя. Иначе, зачем было выкладывать заботливой рукой на лужайке, как на подарочном блюде, без единой вмятины кейсы, а ужасную картину катастрофы скрывать от его глаз в глубоком ущелье? И хотя разум говорил другое, – что люди просто выбросили ценный груз из вертолёта за секунду до катастрофы, осознав её неизбежность, – Фёдор был уверен: это подарок Судьбы, и отказаться от него – это проявить непростительную глупость и вопиющую неблагодарность – вызвать типа эмчеэсников и сообщить о случившемся. Ну да, нашли дурака! Он искренне не желал знать, по какой причине произошло крушение, и сколько человек погибло. В том, что погибли все – не сомневался; по опыту знал, что в таких авариях не выживает никто. Так что ещё раз посоветовал себе выкинуть из головы ненужные мысли и сосредоточиться на маршруте, который становился всё опаснее.

Особенно страшным был переход через лес, в буквальном смысле паривший над пропастью. Деревья, корневая подстилка, корни, торф висели меж гигантских, до тридцати метров скальных глыб. Ноги пружинили, как на батуте, кружилась голова, кружился весь остальной мир, раскачивались в руках тяжёлые чемоданы, и каждый шаг мог обернуться падением в глубокое ущелье, на дне которого бесновался ручей, превратившийся в ледяной порожистый поток.

Но судьба снова сделала ему подарок в виде осиновой лодки-долблёнки, пришвартованной к брошенному лесозаготовителями полусгнившему плоту, застрявшему на отмели в устье ручья, у впадения в реку Ману. На этой утлой лодчонке Фёдор спустился вниз по течению до посёлка лесозаготовителей, возникшего когда-то на берегу большой реки, а ныне давно опустевшего. От него было рукой подать до места дислокации геологической партии – небольшой деревни Долгинихи, которую жители покинули лет десять назад, а то и больше. Это было грустное зрелище – среди заросших бурьяном садов и огородов, вдоль разбитой вездеходами деревенской улицы стояли, разрушаясь, потерявшие своих хозяев дома, оставленные вместе со всеми предметами убогого крестьянского быта. Домов – не более трёх десятков, и ни в одном не заколочены окна и не заперты двери, только прикрыты. Типа заходи и бери всё, что приглянулось.

На не склонного к рефлексии Фёдора эта картина упадка и разрушения не производила гнетущего впечатления. Сердце билось ровно. А сейчас он, по известной причине, был даже рад царившему вокруг безлюдью, и тому, что из всей геологической партии он остался один одинешенёк. Боже, как же это было кстати!

Но настоящее радостное потрясение он испытал, когда, спилив с кейсов навесные замки, обнаружил не рублёвую наличность, предназначенную для выплат местным рабочим на отдалённых приисках, как он думал, а лежащие на синем вельвете ровными рядами пачки пятисотевровых купюр. Мама дорогая! Выпить есть чего?

Во фляжке оставалось немного медицинского спирта. И Фёдор, глотнув раз, другой, третий, принялся, сдерживая дрожь в руках, считать купюры и взвешивать пачки. Оказалось, что миллион наличных евро весит два килограмма двести граммов. Общий вес добычи составлял тридцать три килограмма, из чего следовало, что Фёдор заполучил пятнадцать миллионов в твёрдой валюте. Мама дорогая! Во фляжке что-нибудь ещё осталось?

Допив спирт, он загрузил в два рюкзака драгоценную наличность, после чего отправился с опустевшими кейсами в руках к берегу, к ожидавшей его у пристани осиновой лодке-долблёнке. Толкаясь шестом, поднялся до Кабаржиного камня километров пять от посёлка лесозаготовителей, там свернул в протоку, держа курс на остров Вербный.

Остров Вербный, прямо скажем, невелик. С середины протоки виден и тот и другой конец его. Растительность на нём мелкая, но до того густая, что металлоискатель не протащишь, не говоря уже о громоздком геолокаторе. Космы ольховника и верб переплелись там с побегами дерена и черёмушника, образовав непроходимую чащу, к которой и захочешь – не подступишься из-за колючек малинника и зарослей бирючины, называемой в народе волчьей ягодой. И это не считая пырея, метлиги, крапивы и лабазника. Место – лучше не придумаешь. И Фёдор, забросив чемоданы подальше от берега, в самую непролазную чащу и гущу, тем же путём вернулся в Долгиниху, где, почувствовав вдруг страшную усталость, немедленно завалился на боковую.

Он был так физически измотан, что, дав себе слово встать пораньше, проспал серые предрассветные часы и проснулся, когда косой луч солнца ударил в закрытые веки. Вздрогнув, открыл глаза и некоторое время озирался вокруг, пока не установил связи между событиями вчерашнего дня и настоящей минутой. Одеться ему было недолго – только натянуть армейские ботинки. Завтрак тоже много времени не отнял – картофельные галеты с консервированным паштетом, хлебные галеты с яблочным повидлом и кружка горячего растворимого кофе с сахаром – благо имелся портативный разогреватель.

И вот уже Фёдор с двумя рюкзаками, набитыми деньгами, идёт к берегу реки Маны, где его ожидает верная осиновая лодка-долблёнка. На ней он доплывёт до большого села Увалы, оттуда на попутках доберётся до Красноярска, где в офисе компании «РосГеоПерспектива» его ждёт встреча с главным менеджером по работе с кадрами на предмет немедленного из компании увольнения.

Главный менеджер по работе с кадрами – пожилой мужчина с внешностью отставного военного – был явно чьим-то родственником. И это полностью соответствовало бытующему ещё со времён половцев и печенегов обычаю, согласно которому все тёплые места во всех конторах по всей стране занимали, занимают и будут занимать исключительно чьи-то родственники.

Из всех его талантов и умений – главным было умение придавать лицу каменное выражение. Но душой он при этом не зачерствел. Потому к пожеланию Фёдора уволиться отнёсся с пониманием, и препятствий чинить не стал.

– Тебя бы всё равно осенью уволили, – сказал он, сменив каменное выражение на сочувственное. – По окончании сезона. Сейчас Арктика в приоритете. А там полевые геологи не нужны. Там инновационные технологии рулят. Наше местное нефтегазовое подразделение тоже, скорей всего, ликвидируют, как неперспективное.

Он вздохнул и, немного помолчав, спросил:

– А ты что, новое место нашёл? Где, если не секрет?

– Секрет, – сказал Фёдор.

– Да ладно, – кадровик махнул рукой. – Знаю я ваши секреты. Сейчас все на заработки в Китай едут. На угольные разрезы. Вот и Мосунов туда уехал. Помнишь такого? Он у тебя несколько сезонов маршрутным рабочим отработал. Правда, его обстоятельства вынудили.

– Какие обстоятельства? – Фёдор аж подался вперёд. Все перипетии жизни бывшего маршрутного рабочего вызывали у него сейчас жгучий интерес.

– Ты за новостями следишь? – спросил между тем кадровик, явно настраиваясь на долгий разговор.

– Да не очень, – сказал Фёдор. И соврал, ибо, вернувшись из тайги, едва ли не в ежечасном режиме мониторил федеральные и местные СМИ на предмет появления сообщений о пропавшем вертолёте. – А что, случилось что-то серьёзное?

– Для Мосунова – да. – Кадровик ладонью взъерошил волосы. – В марте этого года был арестован генеральный директор космического центра «Восточный». А за несколько лет до этого был арестован, если ты помнишь, главный инженер космодрома с группой пособников. Среди них был и наш Мосунов, получивший пять лет в колонии-поселении. И вот, отсидев три года, он условно-досрочно освобождается в апреле. И нате вам, тут же получает повестку от следователя! Генерального замели, и его вызывают по новому делу, как свидетеля. Как тебе сюжет, а?

– Жалко, мужика, – сказал Фёдор, хотя никакой жалости к Мосунову не испытывал. – Теперь понятно, почему он рванул в Китай,

– А что ему оставалось делать? – кадровик развёл руками. – У нас ведь как – пойдёшь к следаку, как свидетель, а выйдешь – с подпиской о невыезде. А там и до нового тюремного срока недалеко.

– Как вы думаете, вернётся назад? – задал Фёдор главный, мучавший его вопрос.

– Думаю, не вернётся. – Главный менеджер по работе с кадрами покачал головой. – В тюрягу его здесь закатают точно, уже как рецидивиста. Это к бабке не ходи. И потом, если честно, мало, что его здесь держало. Жена от него ушла, дети разъехались. Вот он и отправил повестку в мусорное ведро, а сам отправился во Внутреннюю Монголию. Там на границе с провинцией Шэнси самые большие угольные разрезы. И жить там можно – вполне себе не тужить. Жильё дешёвое, еды навалом и заработки приличные. Мастер шахтной поверхности, к примеру, получает в пересчёте на доллары около двух тысяч в месяц. Плохо ли, скажи?

– Скажу, что всё-то вы знаете. И ничего от вас не скроешь.

Фёдор произнёс эти волшебные слова не только с целью польстить начальнику, снабдившему его ценной информацией, но и чтобы навести на ложный след. И, кажется, ему это удалось.

– А то, – заулыбался чрезвычайно собой довольный кадровик. – Работа у меня такая. Будешь во Внутренней Монголии – Мосунову привет передавай.

– А то, – ответил в той же манере Фёдор. И, посчитав визит законченным, вышел из начальственного кабинета, полный сил и оптимизма.

Причина было простой: после разговора с кадровиком он окончательно уверовал в то, что найденные в каньоне миллионы подарены ему Судьбой, а Мосунов являлся никем иным, как её посланником, призванным рассказать, как эти миллионы можно легализовать. Тогда, в тайге Фёдор этого не понял, лишь копил глухое раздражение. Типа, где он, и где те огромные деньжищи, о которых талдычит этот мутный тип, таскающийся за ним по горам с тяжёлым рюкзаком, набитым инвентарём и кусками пустой породы. Раздражение временами переходило в тихое бешенство с желанием отрубить рассказчику голову мечом. Кстати, если кто помнит, с Иоанном Крестителем, который тоже был своего рода посланником, именно так и поступили.

Фёдор ничего не знал ни об Иоанне Крестителе, ни о постигшей того участи. Зато он узнал об участи, постигшей Мосунова, который, не без санкции высших сил, был, по исполнении своей миссии, нейтрализован путём отправления на чужбину с билетом в один конец.

Сообщивший об отъезде Мосунова кадровик владел лишь голой информацией, сакральная же суть этой истории была понятна только Фёдору, что укрепляло его в ощущении избранности.

Таким образом, все части пазла сложились в единое целое. Невозможное стало возможным. Путь на Москву был открыт.

Оставалось лишь восстановить в памяти всё, о чём говорил Мосунов. И желательно в деталях.

Вначале инженер просто врал, заявляя о своей полной невиновности. Обвинял судей в предвзятости и продажности, проклинал свидетельствовавших против него в суде своих коллег и сотрудников космодрома «Восточный», ужасался условиям содержания в СИЗО, где в камерах вместе с приличными людьми сидят злодеи, изверги, мучители, настоящие звери в обличье людей. Но самую жгучую ненависть он испытывал к следователям, которые путём угроз, запугивания и даже прямого физического насилия вытрясли из него честно заработанные деньги. В ходе дальнейшего повествования, однако, выяснилось, что это были не совсем честные деньги, а если говорить прямо – совсем не честные, а наворованные. И было их так много, что Мосунов в бытность инженером на хорошей должности всерьёз озаботился проблемой их легализации.

– На что бы ты потратил деньги, если бы внезапно разбогател? – спросил он как-то раз у Фёдора.

Ответом было угрюмое молчание, но Мосунова это не смутило.

– Вложил бы в недвижимость, конечно. – Он указал пальцем в небо. – Деньги, что галки, всё в стаю сбиваются. И куда же они со всей страны летят? В Москву, конечно. В Подмосковье, на Рублево-Успенское шоссе. Именно там находятся хитрые риелторские конторы, которые хоть и внесены в Единый государственный реестр юридических лиц, да вот только в Росфинмониторинге на учёте не состоят. Росфинмониторинг – это финансовая разведка, если ты не знал.

Фёдор напряг душевные силы, чтобы не дать ему в морду, но Мосунов, конечно, этого не заметил.

– Есть ещё и другие, самые надёжные, – продолжил он в том же духе. – Эти на учёте в Росфинмониторинге вроде бы состоят, да только антиотмывочный закон посылают лесом. Согласно этому закону риэлторы обязаны проверять все сделки на предмет чистоты денег и непричастности к финансированию терроризма. И, конечно, обязаны информировать финансовую разведку обо всех подозрительных случаях. Но, если риелтор проводит сделку наличными и никуда об этом не сообщает, то и Росфинмониторинг никогда ничего не узнает. Откуда же ему знать, если выездные проверки он практически не проводит. Не спрашивай, откуда я это знаю. Просто знаю и всё.

Фёдор всё больше наливался злобой, на скулах вздувались желваки, но Мосунов, словно не замечая этого, упорно продолжал посвящать его в тонкости приобретения загородной элитной недвижимости. Он сообщил, что сам лично обзвонил с десяток столичных риелторов – представился советником высокопоставленного провинциального чиновника – и все, абсолютно все, согласились работать с наличкой и сопровождать сделку на подставное лицо. Особенно хорош был некий Цилькер Александр Самуилович. Мосунова он подкупил фразой: «Если бы мы выясняли у всех источники их доходов, то ни одной сделки не было бы». И ещё тем подкупил, что сразу предложил зарезервировать для такого хорошего клиента чудесный дом с большим участком и прекрасными соседями. Четыре спальни, гостиная, столовая, кухня, кабинет, биллиардная, зимний сад с джакузи, не считая подсобных помещений, – всё это за смешные шесть миллионов долларов.

– Всё же уже было на мази. – Лицо Мосунова скривилось в плаксивой гримасе. – Они же мечту мою зарубили! Понимаешь, мечту!

Он повторял эту историю много раз, всё с новыми подробностями и пространными, уводящими от главной сюжетной линии объяснениями, ну и немало удивляя бывалого геолога Фёдора Макарова умением виртуозно расцвечивать речь матерными выражениями и нецензурными лексическими оборотами.

Ещё были повествования о трудном детстве, о неустроенной юности, о неудачном браке и неблагодарных детях-спиногрызах, и конечно, о начальниках, хапнувших миллиарды и вышедших сухими из воды. Вот эти рассказы вспоминать, точно не стоило. И Фёдор обратился мыслями к тому главному, что он извлёк из глубин своей памяти. Главным, без сомнения, был Александр Самуилович Цилькер.

Поисковая система Яндекса, как всегда, не подвела. И вскоре выяснилось, что данный персонаж не только владел агентством по продаже элитной загородной недвижимости «Best Estate», но и являлся публичным человеком – композитором, поэтом, бардом. Слыл хорошим организатором – редкий фестиваль самодеятельной песни обходился без его участия. На некоторых он и председательствовал. И всегда и всюду обзаводился друзьями, что при такой, как у него, располагающей внешности, было совсем нетрудно.

О его человеческой привлекательности свидетельствовали интернетовские изображения полноватого, красиво седеющего мужчины, с неизменной ироничной улыбкой на губах и с верной спутницей-гитарой в руках. Круглое, добродушное лицо с двойным подбородком украшали очки в дорогой оправе и небольшие усики, естественным образом завивающиеся вверх, что придавало всему облику некоторую молодцеватость.

Кстати, если уж речь зашла о гитаре, то вот как отозвалась о песенном творчестве Александра Самуиловича одна очень образованная дама – хозяйка литературной гостиной:

«В песнях Цилькера соединены блоковский щемящий надрыв и убийственный сарказм Заболоцкого. Но питательной их почвой остались низовые, почти лубочные вирши, которые с давних времён сочиняли, распевая под гитару анонимные народные менестрели. Цилькер нашёл в них художественный ход, позволивший говорить об эпохе языком внятным ей и вполне её достойным. Он понял, что такой язык необыкновенно пластичен, ибо подходит для патетики и шаржа, для высокой гражданственности и ситуаций, граничащих с абсурдом, но в особенности – для монолога героя, любимого его героя, маленького человека наших дней. И вот эти монологи, эти баллады, в которых общество, смеясь и плача, узнаёт самоё себя, сделались центром поэтического мира Цилькера. Если хотите, его фирменным знаком».

Изо всех размещённых на ютюбе цилькеровских виршей Фёдору особенно понравилась таёжно-туристическая песня, в которой присутствовал и щемящий надрыв («Как тяжко, братцы, жить без тех костров, вина по кругу и золы картофельной»), и убийственный сарказм («А нынче мне в палатку не залезть никак, и пальцы часто путают лады»). Ну и мелодия песни понравилась – простая такая, легко запоминающаяся.

Собственно, это и решило дело. Ощущение, что он взял верный след, превратилось в спокойную уверенность – Цилькер и никто другой. Недаром же любимым героем Александра Самуиловича был маленький человек наших дней. Особенно тот, кто придёт к нему однажды «в потёртых джинсах и кепчонке ношеной» (это тоже слова из песни) не с пустыми руками, а с видавшим виды рюкзаком, в котором завалялось несколько лимонов в твёрдой валюте.

Добираться до Москвы Фёдор решил на перекладных, чтобы не светиться в аэропортах и на вокзалах. По опыту знал – лучше всего, когда подвозят дальнобойщики. Для них перегон в двести, триста километров – норма, даже в пятьсот – не предел. При этом не стоит заезжать во всякие малонаселённые деревушки и городишки – через них мало кто едет на длинные расстояния, так что можно застрять, и надолго. Ну и последнее правило – поддерживать из вежливости разговор с водителем, сообщая о себе лишь то, что хочешь сообщить, отсекая ненужные вопросы.

Фёдор сразу сообщал, что он геолог, в рюкзаках – камни – ничего ценного, пустая порода, но порядок есть порядок. Поэтому везёт он их для отчётности в Москву, в Главное управление геологоразведки. А не отчитаешься – денег не получишь, это во всех отраслях так.

Никто из водил ни разу за всё время пути в рассказе Фёдора не усомнился. Да и как могло быть иначе, если весь его облик внушал доверие. Мужественное, обветренное, бородатое лицо, куртка-ветровка, рабочие брюки, тяжёлые армейские ботинки на шнуровке и старая брезентовая шляпа-панама – такая пятнистая и бесформенная, что самый вид её говорил о суровой борьбе с дождём, ветром, солнцем и дымом костров.

Ещё Фёдор отметил, что водителям явно нравились слова о порядке и о Москве, в которой всё решается, и которая этому порядку является гарантом. Это их как бы даже вдохновляло.