Трип в прошлое

– Мэй би лэйтэ? Типа попозже возможно, – я потихонечку отодвигалась от душевного темнокожего парня, его сознание с трудом покинуло состояние нирваны. Зрачки вернулись в привычное положение. Глаза выпучились, и громила с растекшейся по небритому лицу улыбкой промямлил, с видом оракула:

– Тумору!

– Йес, йес, обхс, – швырнула я. В прыжке, незабытым еще мышцами ног бывшего барьериста вскочила, преодолела какой-то чемодан, и выбежала из электрички. Очумевшая подружка на ходу выпрыгивала следом. Ещё пошутила тогда, отдышавшись:

– Тодина, умеешь ты найти себе друзей! Не сомневаюсь, что вы ещё где-нибудь в переходе споете песню Мирэй Матье про Париж, – и мы смеялись на весь тоннель парижского метрополитена, распугивая спешащих пассажиров, похлеще местных клошаров и ужасного запаха. В переходах метро воняет так, как на стройках биотуалеты.

За четыре дня в Париже я повалялась на Елисейских полях, хотя, поля – никакие не поля, это главная улица города, на этом месте до 1616 года были болота. А я попыталась прилечь рядом со студентами на изумрудной травке за вязами и вскочила как ошпаренная. В зелени резвились в лихом канкане блохи. Все фотографии. Сделанные на фоне Триумфальной арки, где сходятся в одной точке 12 дорог, были забракованы моими подругами. Никто не верил, что я в Париже. Что не снимок – я среди мусора. Будь это Эйфелева башня или набережная Сены.

Гуляя перед сном по набережной древней реки, я вспомнила все легенды о ней. Мозг из-за запаха тухлых яиц от воды, коптилен из лотков – барбекюшниц, ганджубаса и паров дешёвого терпкого вина Пинар, услужливо вытаскивал из укромных кладовых памяти все, что я знала о Сене. Я припомнила, что пепел Жанны Д Арк был развеян над рекой, древние галлы, которые населяли территорию нынешней Франции, называли Сену – Йонна. Священная река. Не знаю, почему священная река стала самым излюбленным   местом для самоубийц и преступников, которые сбрасывали сюда тела своих жертв. Наверное, этот жуткий запах от воды – отголоски того, что ещё до 19 века все нечистоты сливались в Сену. А в 10 веке добывали на левом берегу известняк, так и появились катакомбы в средние века, где хоронили холерных, чумных и безымянных. Все эти соки гниющих костей тоже в реке.

 Два раза мы с подругой пытались посетить символ Парижа – Эйфелеву башню. На второй раз счастливое стечение обстоятельств и моё обаяние поспособствовали тому, что я увидела это уродливое железное чудовище изнутри. Местные жители много лет требовали снести творение Эйфеля. Есть даже одна легенда о том, что Ги де Мопассан, бывший ярым противником башни, вдруг начал часто посещать ресторан, открытый внутри. Парижане решили выяснить, почему он столько времени проводит в сооружении, которое ему ненавистно? Тогда Мопассан заявил, что это единственное место в Париже, где не видно башню.

 Самое незабываемое ощущение от просмотра Эйфелевой башни: подъем в вагонетке – лифте под невероятным углом и потрясающий вид со второго уровня. Дух захватывает. Но трехчасовую очередь нам не пришлось стоять, как прочим туристам, мы обозначились в хвосте и отправились в разведку. Познакомились с семьёй русских немцев из Австрии, они представились так, когда услышали русскую речь. Разговорились. Я приврала, что очень сожалею, что не успеем посмотреть этот великолепный архитектурный памятник, скоро уже вылет. Немцы растрогались и пропустили нас вперёд. Мы стояли в очереди минут пятнадцать.

Больше всего полюбился Монмартр и милейшие уличные кафетерии, где я открыла цветочное пиво с жасминно-медовым ароматом, крафтовое пиво и коньячное.  А как мило смотрятся молодящиеся бабулечки за столиками в уличных кафешках.  В морщинистой, но ухоженной, конопатой руке – непременно бокал вина, в другой – сигарета. Возрастные парижанки всегда в струящихся платьях, а уложенные в затейливую прическу волосы прикрыты шляпками- панамками- беретами. Когда оставался день до отъезда и все евро были безжалостно проедены и пропиты, мы решили наведаться в макдак. Шумная разноцветная очередь заканчивалась у входа. Мы приготовились застрять в этом балагане на час, как вдруг самый высокий посетитель стал размахивать руками, словно мельница ветряная лопастями. Тут я узнала его. Моего дражайшего друга из метро. А он узнал меня, чему был безумно рад, он протиснулся ко мне сквозь толпу, схватил за руку:

– Тумороу было вчера, я ждал белый девочка, ты пришёл, – гнусаво йерихонил верзила. – Выбирай, что хочешь, – он показал огромной ручищей меню на стене. – Я здесь охранник, главный! – показал на бэйдж, – прочитала «Луи». – Да, Луи, – сиял как начищенный медный самовар. Мы с подругой прикинули расстояние до дверей. Нам продавец уже заворачивал ловко гамбургеры. Луи хлопал меня по плечу. – Вери найс, кушай, ла печи (персик).

 Мы слопали наши гамбургеры, запивая из пластиковых стаканчиков красным мёрло за 6 евро, из подвального супермаркета.  Душный пряный сентябрьский вечер в Париже две туристки из культурной столицы провели в компании Луи, подпевая голосящим что-то из Битлов бомжам на картонке, под гитару и подвывание плюшевого пса, дежурившего у Макдака, по кличке Гийом. Луи оказался славным парнем.

 На следующий день я скупила все прилегающие к нашему отелю сувенирные магазинчики, а куда положить? Вдоль кровати в четыре ряда красовалось вино торжественно, как наполеоновские солдаты на параде, в холодильнике дожидались поездки в далекий северный город и вручения родным, французские сыры. Килограммы сыра. Мы рванули на поиски чемодана. На оставшиеся 15 евро можно было купить в торговом центре только лейбл от чемодана, посоветовали китайскую улочку, где индусы и китайцы торгуют всем: представьте наш фикс – прайс. Больше пояснять не стоит. Плутая, нашли все же улицу – призрак Чайнатауна. Мы уже было отчаялись в безуспешных поисках. Неожиданно дедок, напоминающий учителя карате из фильмов про Ван Дама, с куцей седой бородкой в бамбуковой шляпе, поманил меня крючковатым пальцем. Приглашая в подобие магазина – полуподвальный киоск. И указал на пирамиду Хеопса из пластиковых чемоданов:

– Купи, скидка дам, Таньжень любить будешь, – мы поржали с подружкой, и этот старый хрен про любовь. А он берет самый большой чемодан, кидает на пол и говорит: – Прыгай.

– ООО, нет, я на такие разводы не поведусь! – и метнулась к выходу. Остановило нас зрелище, которое я не забуду никогда. Сансэей в вихреподобном прыжке, скорее всего это был приём «схватка анаконды с цунами», врезается двумя ногами в пластик. Мы зажали уши. Визг, скрип. И «Джеки Чан» выкрикивает цену:

– Халасо, любить Таньжень, 10 евро, – как думаете, купила? Этому чемодану уже семь лет. Долгих лет жизни тому китайскому спортсмену!

 На утро следующего дня девочка с ресепшна заказала такси, заверив меня, что «боншанс» мне поспособствует с их услугой. Я села в авто после погрузки двадцатитрехкилограмового   чемодана. Поприветствовала водителя. Из – под серы шляпы донеслось «нехао».

– Аэропорт! – скомандовала я.

– Хао де, – ну пусть будет «хао де», подумала я. Лишь бы успеть на самолёт.

Потом была трудно переводимая реплика на китайском, и мы выехали из города. Подъезжая к аэропорту, о чем сообщили указатели вдоль трассы, водитель спросил что-то.

– Приехали? – уточнила.

 ⠀Шофёр радостно закивал, и постоянно талдычил через слово: гейт, гейт, гейт. Думаю, странный чувак. Сообщаю: «стоп, выйду, приехали».

– Ноу стоп, гейт, – тогда я не знала, что такое «гейт» и о протяженности аэропорта Шарль де Голля в 30 км и подавно.

 Занервничала. Предположила, что меня похитил ниндзя – маньяк. Он испугался визгов и высадил бешеную пассажирку, выкинув тяжеленный чемодан из багажника. Стеклянные двери запустили меня в транзитное лоно. На    стойке информации мне объяснили, что мой «гейт», зона вылета, номер 23. Усейн Болт и все остальные рекордсмены мира позавидовали бы моей выносливости и скорости. Я – пуля, резка и стремительна. Чемодан выдержал проверку боем, бегом, головокружительными па и даже волоком.

 Аревуар, многоликий Париж!

Старший брат

Однажды папа опаздывал к врачу. В дверях уже спохватился.  Нахлобучивая свой любимый чешский берет на клетчатой подкладке, окликнул меня:

– Дочь, карточку забыл, на полке с документами, подай, чтоб грязь не таскать по квартире, – отец подергал за верёвку в латунном с зеленцой колокольчике. Он сам придумал эту импровизированную рынду для таких случаев.

Я как сайгак рванула за важным документом. Покопошилась, руки – крюки опрокинули все содержимое полки на пол.

– Потом соберёшь все как было, – хватая карточку, крикнул папа в дверях. Дома никого не было, наслаждаясь редкой гостьей нашей квартиры – тишиной, с любопытством стала разглядывать бумаги на полу. Мерно вещал англоязычный шепелявый диктор запретной КВ- волны голосом ВВС из приёмника. Привлек внимание странный документ. Свидетельство о рождении. Запись: "Ивлев Олег Анатольевич. Родители: мой папа и неизвестная тётка". Внутри все похолодело. Папа нашёл другую женщину. Он нас бросит? Я быстро спрятала все бумаги в картонную папку. Схватила велик, прокручивая и сопоставляя все факты, крутила педали к дому подруги.  Осенний ветер развевал шелестящую ветровку, вспомнилась фраза любимой Агаты Кристи: «Успокойся. Умный не обижается, сначала он делает выводы». И я успокоилась, сначала надо посоветоваться со Светой. Тайна не моя. Наверное, у папы была причина никому не говорить об этом. Светка первым делом уточнила, год рождения то какой стоял в свидетельстве? Хм, я и не посмотрела. В детской головке столько всего вертится: сосед Сашка, который больше не носит мой портфель, Лёшка из соседнего дома больше не ходит с нами в лес, на каникулы мы поедем в настоящую древнюю крепость шведов, тренировки, шалости, сбор бутылок на новые кеды. Папина тайна осталась только его секретом.

 Прошли годы. Я вышла замуж. В один из душевных семейных вечеров на кухне мы сидели втроём, мой муж решил показать папе свои детские фотографии. Родителей. Друзей. Снимки с соревнований. Отец с интересом рассматривал, напялив на самый кончик носа смешные квадратные очки. Неожиданно подвинул ближе к переносице и прищурил взгляд. Желваки ожили на его скулах, а морщин резко прибавилось.

– Что случилось? – спросила я, и мы с мужем недоуменно переглянулись. – Пап? – я протянула руку к фото из школьного альбома моего супруга. Надтреснутым голосом мой сильный и смелый отец, вмиг превратившийся в хилого старца, спросил:

– Этот парнишка, кто это? – он ткнул пальцем на темноволосого парня рядом с моим юным мужем на снимке.

– А, это, Олег. Он сын нашего директора спортшколы. Мы друзья детства, вместе в лёгкой атлетике бегали, Лесгафта закончили, сейчас реже видимся, а что? – Саша напрягся.

– Можно? – папа бережно вытащил снимок из альбома, прижал к груди, и бесшумно, словно призрак, исчез за дверью своей комнаты.

Мы решили его не беспокоить, но спустя час заволновались. Заглянула в полумрак комнаты, пропахшей валокордином, мой самый дорогой человек привстал на кровати.  Щёлкнул переключатель, свет от тряпичного голубого торшера выхватил бледное фарфоровое лицо отца.

– Садитесь, – указал на плюшевые кресла. – Я уверен, что нашёл сына. Это чудо! Думал, что его нет в живых. Так и умру, и даже не узнаю, где ребёнка могила, – он обхватил голову руками и беззвучно зарыдал.

 Оказалось, что папа был женат. Очень её любил, но она любила тусовки в литературных кругах, светские рауты, модные посиделки запрещённых художников и поэтов. А он любил горы и преодоление себя в длительных походах и свою секретную работу. После возвращения из командировки папа не обнаружил дома ни жены, ни двухгодовалого сынишки. Он искал их долгие годы. Не помогли связи и знакомства. Обрывки информации, которую он собрал, довели его до первого инфаркта. Родня и общие знакомые сообщали факты, в которые невозможно верить. То они сбежали в Америку, то разбились в автокатастрофе под Севастополем, то она вышла замуж за тайного посла и поменяли имена и адреса, как в той песне из «Резидента». Единственное, что отец узнал в своих поисках, что его бывшая уже жена, долго общалась с перспективным на тот момент партийным работником, спортсменом по фамилии Е. Я не представляю, как это прожить всю жизнь с болью, уничтожающей тебя изнутри как раковая опухоль? Каково это – не обнять подрастающего сына?

И мы пообещали папе, что найдём Олега и попытаемся устроить встречу. Но судьба, злой рок… брата я нашла только спустя месяц после папиной смерти. Под подушкой в отцовской кровати мы нашли фото черно – белое карапуза с игрушкой. Почему так распорядилась жизнь, не знаю. Но теперь в моей жизни есть старший брат. Оказалось, он давно уже жил с нами по соседству. С семьёй. Через дорогу. И гулял с собакой на пустыре, там же где любил гулять и его отец. Возможно, они даже перекидывались парой фраз о жизни.

Если одиноки – выходите на улицу! ⠀ Лет 7 назад, после развода, в Рождественское утро, я по традиции вышла из дома с утра пораньше. Узнать имя первого встречного мужчины. Знатоки святочных предсказаний говорили: 100% верный результат. Так и будущего мужа имя узнаешь.

⠀Морозно, больше 20 выше Цельсия. Семеню с мусорным пакетом к помойным бакам.Прячу нос в колючий шарф, ресницы тут же заиндевели, вместо выбивающихся волос – белые стрелы. И, как назло, ни одного мужика навстречу. Только недовольная крыса юркнула мимо ног, оглянулась, и исчезла в щели между домами. Эх, гадание насмарку, мороз в вцепился в кончики пальцев под ботинками, царапал голые руки. Я размахнулась и бросила пакет, чтоб не подходить ближе к баку, благоухающему объедками с недавнего застолья. Нога подворачивается и падаю навзничь. Боль уколола лодыжку. Попыталась встать. За спиной кто-то запыхтел, ловко усадил меня на снег сильными руками. ⠀ Обернулась. Дед. Седая с желтизной борода, румянец, добрые глаза. В руке рамка металлическая. – Вот, говорю же всем, геомагнитные разломы проходят тут, прям вдоль Гжатской. Идти -то можете? – Да-да, поскользнулась,– пошевелила ногой, что-то щелкнуло. И заныло. – Я, Автоном,– дедуля подхватил меня за локоть и я смогла встать. – Это где это вы работаете в такой должности? – удивилась и с любопытством оглядела прикид старика: тулуп, зелёную вязаную шапку- буденовку. Взгляд выхватил металлическую загогулину. – А, учёный? – Нет, Деточка, Автоном меня зовут, – я прыснула со смеху. Вот так суженого мне судьба напророчила. Автоном. – А знаешь, пойдём ко мне, мой сын – доктор. Посмотрит, подлечит. ⠀ В его руке нервно закружилась рамка. То в одну сторону, то в другую. – Вот, говорю же разлом! – С Рождеством вас, доковыляю сама, пройдет. – Смотри сама, Верности, 27, спроси Автонома. И мой сын, как и ты, одиночка. Что с вами поделать? ⠀ А может быть, это была судьба. Но не попытала её, не доверилась. Но в ту пору еле от развода очухалась.

И розовый закат, и летний вечер, вполне со мной согласны… 

Июнь 89-го. Выпускной. В первый день летнего дня я вспоминаю себя, оголтело спешащей ворваться во взрослую жизнь. Уже в автобусе на экскурсии по городу одноклассники открывали, кто глазом, кто зажигалкой под сидениями, пиво. Хмельные солодовые пары окутывали салон Икаруса хлебными, будоражащими сознание подростков, запахами. Смех, матерок. Прокуренные пальцы бывших десятиклассников уже щупали на задних сидениях вчерашних одноклассниц. Сегодня можно все. Ждём разведения мостов. Символ окончания школы – открытие навигации. Не то, что сейчас – корабль с Алыми парусами и Концерт.

 Белую ночь я увидела впервые не из окна квартиры. Но это же скучно, стоять как все, и смотреть, как невидимые механизмы поднимают многотонную махину ввысь. И я рванула вверх, преодолевая пик дебилизма, по Александра Невского мосту. Как в фильме «Итальянцы в России». Хотелось доказать, что взрослая я. Это значит – делаю, что хочу. Моя подруга, нынче заслуженный учитель, рванула следом. Остановить.

 Я перепрыгнула огромные железные зубы чугунной переправы.

– Вернись, – рыдала запыхавшаяся Наташка.

– Прыгай! Закрой глаза, я тебя держу, и прыгай! – разбег, мост начинает скрипеть и ругаться. Свисток милиционера. Лай собак. Разорванные колготки подруги и незабываемый её шпагат в стиле Волочковой.

 Моя сандалия от натуги, пока я тащила вверх Наташку, лопнула и упокоилась с миром на дне Невы. Наташке уже 18. Мы купили пива, и сидели до утра на гранитных ступенях набережной древней реки. Болтая босыми ногами в тёмной прохладной воде, голосили хиты 89-ого года про розовый вечер, девочку мою синеглазую и седую ночь. Моя песня того июня: вечные шлягеры Ласкового мая, бухтящий в 6 утра Зилок, источающий запах свежеиспеченного хлеба, мы, шлепающие по горячему асфальту родного города домой пешком. Нас обдает водой поливальная машина. Мы резвимся и прыгаем под ледяными струями. Зачем торопимся взрослеть?

Несостоявшаяся актриса

Говорили мне: такой незаурядный артистический талант пропадает зря. Однажды на рынок, где я имела несколько торговых палаток, с утра заехала съёмочная группа. Именитый режиссёр задумал многосерийное кино «Линии судьбы». Я как Базилио вертелась около известных актёров, мечтая сняться хотя б на дальнем плане заднего фона. Месхиев упорно не замечал королеву базара. Пришлось действовать самостоятельно. Пореченков шёл вдоль аллеи с ларьками, хромая и опираясь на трость.

– Кадр первый, дубль второй, – заверещал помощник режиссёра.

– Уберите бомжиху из кадра, – рявкнул оператор.

 В кульминационный момент сцены встречи Пореченкова с бандитами, я открываю неудачно пепси, влезая нагло в кадр. Брызги взбаламученной ржавой жидкости прыскают на светлый пиджак звезды. Он спотыкается и в полете наполняет галькой и щебенкой с базарной площади карманы одежды.

– Стоп кадр, твою мать, уберите эту бабу, – Месхиев орет.

– Можно рядом постою, могу продавца изображать, – взмолилась я.

 Ирина Розанова и Гармаш хихикали и травили анекдоты, готовясь к своей сцене. Неудавшаяся актриса рванула к ним, услужливо протягивая горящую зажигалку каждый раз как сигареты оказывались во рту великих мэтров кино.

– С массовки? – пробасил Гармаш. – Там Андрюха Краско водочки искал, организуй.

– Щас, – через десять минут я неслась по аллее из ликеро-водочного, локоны одуванчиком разлетелись во все стороны.

 Труппа артистов под тентом наполнили пластиковые стаканчики горячительным.

– В образе девчонка, пусть торгашку сыграет, – Ирина пыхнула дымом, закашлявшись.

 Это была моя лучшая роль. Стойку с обувью, возле которой я ровно две минуты изображала продавца, бросили на асфальт три громилы. В сцене драки. Искусственная кровь залила мои драгоценные башмаки, припертые на собственном горбу из Москвы. Кадр вышел с первого дубля. Я же подсчитывала убытки. А потом с замиранием сердца три раза крутила сериал. Колоритную артистку в образе вырезали.

История одного фото

На фотографии я и Манька. Мне шесть лет. Я последний раз в Мосолово. На следующий год дедушка с бабушкой переедут в Белоруссию, где и навсегда останутся.

 Благодаря этому фото я помню тот день. Рано на заре дедушка разбудил меня. Он смешно смотрелся в огромных резиновых сапогах, пожелтевшей гимнастерке и соломенной шляпе на лямке:

– Внучка, я на рыбалку, пойдёшь червей копать?

– Пойду, а возьмёшь с собой?

– В этот раз на лодке, далеко поплывём, а ты мала ещё, в другой раз!

 Я суетливо оделась, впихивая сонное тело в колготки, которые путались. Если соберу червей для рыбалки, дедушка обязательно даст потом огромную жестяную банку из-под огурцов, нальет в неё керосин и разрешит собирать колорадских жуков. Копая усердно рыхлую теплую землю вдоль забора, детской лопаткой, достаю одного за другим, мясистых извивавшихся червяков. Дед доволен, но прячет улыбку под полами шляпы.

– Дедуль, почему ты ходишь все время в этой старой кофте? Пусть баб Аня тебе другую даст, – я поправила съехавшую косынку и сдула волосинку с глаз.

– Эту что ль? – дед Лёня дотронулся до   выцветшей гимнастерки, прижав руку к груди. – Это не кофта, это моя кожа, впитавшая пыль военных дорог, пот и кровь друзей, память окопную, как я сниму кожу?

 Дедушка забрал у меня банку полную червяков:

– Беги, только за забор ни – ни, а то Федька в этот раз точно догонит, – и он пошагал по деревенской дороге, гремя ведром и снастями.

 Я стремглав, спотыкаясь, припустила к дому. Бабушка, в цветастом халате и длинном переднике, громко звала курей по именам, бросая из кадки птицам зерно. Стоял галдеж птичий.  Проскочила мимо зарослей любимых бабулиных сиреневых люпинов, с меня ростом, к забору за домом. Отогнула дощечку и вырвалась на волю. Там меня уже ждала Манька, восторженно подпрыгнула при виде меня, что-то проблеяла и ткнулась лбом мне в руку. Мы бежали по полю ромашковому к ручью с орешником. Манька лузгала ветки лещины и придерживала, пока я срываю лесные орехи и складываю в подол вельветового платья. Мы с козой увлечены обществом друг друга. И даже не заметили, как на нас из-за кустов вылетел с выпученными глазами бородатый, лохматый Федька. Я не успела даже испугаться, как оказалась между двумя рогами бешеного козла. Отметина над глазом красуется напоминанием. Манька кусала его за хвост и била копытами. Федька скинул жертву, мерзко хохотнул, махнул копытами и сбежал.

 Я рыдала белугой, переживала, что сварливый бородач затопчет маленькую Манюню. Мы обнялись и в этот момент нас застукал папа, поймав   кадр на фотоаппарат Зенит. Отец приехал неожиданно, на несколько дней, не застав дома, отправился на поиски.

Николя

Николя, декламирующего наизусть на чистейшем французском что-то рифмованное, я встретила случайно. Спустя месяц после нашей первой встречи.

 Я узнала его издали, по жёлтой от табака, всклокоченной бороде с ошметками еды.  Уверена, в его бороде до пупа, мирно уживались непоседливые блохи и крутящие "колесо Сира" вши. Кто-то из зевак, кинул бродячему артисту звонкую монету в шапку. Этот бесформенный предмет больше походил на ушанку полярника Нансена, вернувшегося из многолетнего дрейфа во льдах Северного Ледовитого.

 Николя жеманно поклонился зрителям, и сообщил, что басни Лафонтена сегодня он читает в оригинале. Я подошла ближе. Он как Остап Бендер, улыбаясь щербатым ртом, гордо вскинул голову и закинув полосатый шарф назад, продолжил выступление.  Спросила, бросив сторублевку, почему он не живёт дома.

– Затянул, завертел ветер странствий, да и привык к свободе за 20 лет.

 Каменные стены творить мешают.

 Полгода назад до этой встречи я искала для покупки комнату. 25 метровое жилье в двухкомнатной квартире в центре обещало удачное вложение денег. Вид из окна на Фонтанку. Узкая винтовая, с резными чугунными перилами лестница, слегка ввергла в сомнения.

– Двадцать метров кухня, только вдумайтесь, и рядом Эрмитаж, Невский, Катькин Сад, – не унималась агент. А я думала, как заносить на четвертый этаж не разборный диван.

 Квартирка оказалась просторной, но смутило отсутствие раковины на кухне. Уточнила. Оказывается, раковина одна, там же душ, и ведро. Но все поправимо. Тут сделаете гипрочную перегородочку, агент жестикулировала так, словно я глухонемая. Поставите ванную. Раковину тут примостите. Я спросила, как же здесь жили люди.

– Так они и не жили, – гордо заявила агент. Квартира давно пустует. Одному известному артисту её подарил город. А он живёт у родни, – дополнила спец по недвижке. – Вам повезло!

 Из глубины коридора послышались шаркающие шаги. Сначала в кухню ворвался тошнотворный запах немытого тела. В дверном косяке сначала мелькнула седая борода, прикрывающая дряблый живот старика. В кухню выплыл худосочной дед в синих сатиновых семейниках на цыплячьих ножках.

– Николя, твою мать, я просила же, сегодня не приходить!

– У меня выступление, помыться надобно, – дед склонил в поклоне голову, как конферансье в цирке.

Я выбежала на набережную Фонтанки, где Чижик Пыжик когда-то водку попивал, и с наслаждением вдыхала загазованный воздух исторического центра. Потом агентша рассказала, как развели артиста, любившего славу и выпить, на жилье. Лишился всего. Бомжевал. Пока не пожалели пенсионера добродетели из бывших поклонников. Выбили из маневренного фонда комнату. Да не прижился старик, говорит "затянуло".

Миллион алых роз в КПЗ

В поджарые 90-е моей юности довелось несколько месяцев пожить на Финбане – Финляндском вокзале. Вокзал во все времена: кормушка безбашенных искателей лёгких денег и приют смекалистых предпринимателей. Серые кардиналы в погонах попеременно прибивались то к одному лагерю, то к другому. Я, смекалистый младший сержант милиции.  Зарплату обещали уже больше месяца. А жить то надо. Организовала пивную точку. Как сейчас помню: колоннада из пластмассовых ящиков друг на друге. Очередь страждущих опохмелиться выстраивалась с первой электричкой. В предрассветный час я была на посту. Могла глазом открыть Мартовское темное, а зубами подснять крыжечку у Жигулевского, чтоб не потерять покупателя. И однажды оценил мои способности комбат из моего отдела. 0,5 Балтики поглотил мощным глотком, и сделал замечание. Мол, не хорошо, у всех на виду, сотруднику милиции, представителю так сказать власти, пивом торговать, с ящиков. Да, нехорошо, подумала я. И решила уйти в тень. Нашла продавцов. И поставила три "точки". Муж моей помощницы на железной телеге привозил пиво в тёмном стекле каждое утро. Не так был виден осадок. Он же подрабатывал «кровельных дел мастером». У наперсточников. Крышевал. Они-то и научили его, корейца, не говорящего на русском, но владеющего запрещённым тхеквондо, матерно выражаться. И мяукать: кручу верчу – запутать хочу. Но однажды, как в том фильме, красные ушли, белые пришли, власть поменялась. Уж не помню, как я раздобыла выход на овощебазу. Но в марте мы уже продавали бананы. Садо Хан на семёрке быстро выгружал на площади коробки. Совершал возле них пару шаманских движений в стиле Брюса Ли, и коробки через пол часа в наших карманах исчезали пачки денег. А с улицы – белые банановые коробки.

Бизнес процветал. Накануне 8 марта, когда багажник семёрки цвета малахитовой шкатулки Бажова не закрывался от выручки, ко мне подошёл человек. Манерной походкой в стиле "нарисовался, не сотрешь". Таких в 90-е называли «делопут» и сделал предложение нашей троице, от которого невозможно отказаться. О взаимовыгодном сотрудничестве. Было что обсудить. Да и человек с широкой белозубой улыбкой, в закордонной кожанке на распашку и слаксах цвета хаки вызывал доверие.   По рукам решили ударить и сделку скрепить в гостинице Спутник. Круче места в то время для этого случая и не было.  Наш Хан ещё в гремящем лифте сообщил жене, что этаж, где находится номер потенциального бизнес-партнера не сулит хороших перспектив. Цифра четыре. Но Алёна, моя правая рука, убедила мужа – все хорошо, глупые суеверия. Хан хмурился и соблюдал закон трезвости. Мы с Алёнкой, причмокивая, опустошили бутылку обволакивающего нежностью ванильного   Белиз. Садо несколько раз подметил, что Сергей, наш новый друг, качает ногой под столом. Что значит, призывает тёмных духов. Мы посмеялись и отмахнулись от древних предрассудков.

А затем бизнесмен в лайковой кожанке унёс свою белозубую улыбку, всю нашу выручку и японский стереоплеер «Сони Волкман». Тоненький, серебристый. В те времена его можно было обменять на жизнь. Сергей вышел в туалет и исчез. Первым спохватился Хан. Пока мы размазывали Ленинградскую тушь по щекам, корейский телохранитель исчез следом. В коридоре дежурная по этажу в костюме, похожем на форму нацистских надзирателей, уже истерила. В телефонную трубку выкрикивала какие-то одной ей известные кодовые слова. По крикам людей мы обнаружили источник проблем несколькими этажами ниже, на лестнице. Сергей лежал на спине, безвольно свесив голову на грудь. Улыбка не сходила с лица даже в бессознательном состоянии. Хан что-то непрерывно повторял на корейском. Алёна переводила, что он не умер, спит.

– Ага, это вы потом на скамье подсудимых расскажете! – сказал лейтенант, одевающий Хану наручники. – И этих тоже пакуй, – бросил прибывшему наряду на нас. Запаковали в уазик.

 ⠀Восьмого марта мы встречали весело. Нас продержали в КПЗ до четырех утра, устанавливать мою личность наотрез отказались. Когда я обращалась из-за решётки «товарищи, я ж своя», гоготали и отвечали по уставу «Брюс ли – твой товарищ» и «присели мы надолго». Хан достал всех в дежурке, напевая «Миллион алых роз», мы подвывали. Под утро все же уговорила тощего летёху отвести в туалет, по дороге перечисляя всех святых и своих ментовских начальников. Он передал информацию дежурному. Пробили по ЦАП. Накрыли стол и отметили праздник.

Пострадавший ожил в больнице и сбежал на своих двоих, улепетывая. Хан, оказывается, применил секретный приём, нажав пару точек на шее. Пока воришка просматривал цветные сны в отключке, наш защитник забрал нажитое непосильным трудом назад. Домой к супругам Хан нас доставили с конвоем, мигалками и песнями. Сынишка дежурившего майора давно мечтал о Сони. А мы о сне. Почему-то после этого случая пропало желание жить вокзальной жизнью, и я вышла замуж. Второй раз. Сейчас вспоминать смешно, но Пугачевская песня эта всегда ассоциируется у меня с небом в клеточку и Кореей.

Выпрашивать любовь или бежать, прихватив черепаху

 Когда родилась средняя сестра, мой привычный мир семилетней девочки рухнул и ударился об плинтус. Есть такой червяк, планария, который в момент опасности раздирает себя на много мелких частей. Когда угроза жизни миновала его клетки регенерируются и червяк ползёт по своим делам. Моя территория была оккупирована новым человеком, который перетянул на себя все внимание, любовь, заботу родителей. Я чувствовала себя планарией, хотелось иногда размножиться или сбежать.

 В тот вечер был какой-то праздник. На тесной кухоньке, где окна прятались за огромными подсолнухами на шторах, было шумно и тесно, пахло копченостями, похмельем и маринованными помидорами. В который раз уже звенел хрусталь, голос дяди Миши становился все громче, анекдоты все пошлее. Я несколько раз попыталась забраться на колени к папе, он раздражённо выпроваживал меня в комнату, закрывая передо мной дверь, со стекла которой с ухмылкой на меня пялился нарисованный папой волк в тельняшке и матросских широких штанах из "Ну, погоди".

После нескольких попыток привлечь внимание родителей, я тихо плакала в коридоре, обняв черепаху и жалуясь кенару Яшке на свою несчастную жизнь. В однокомнатной квартире уютнее места, чем платяной шкаф в коридоре, в котором можно спрятаться от всех бед, нет. Ведь в комнате маленькая сестрёнка, мама укладывала её спать, качая в колыбельке. И нежно пела ей про сон, бегающий по лавке и дрему, по полу ползающую.