Соавторство

Глава 32. Куда?

Куда? В лес? Там найдут. К тому же сколько он сможет тащить её безобразное тело? Машину придётся бросить у входа в лес, а это может привлечь ненужное внимание. Виктор опустошил бутылку и его осенило – озеро, ну конечно. Удобный подъезд. Лодка у них хоть и старая, но всё ещё на ходу и всё ещё стоит там на привязи, он недавно видел. Бульк! – и всё. Виктор посмотрел на сына – тот сидел, размазывая по щекам ручейки слёз, безуспешно стараясь не плакать у него на глазах, и его светло-грязные носки были в материной крови.

Он сидел возле родителей, один из которых был мертвее вяленой говядины, которую они ели на Рождество с Софией, а второй беспрестанно прикладывался к бутылке и что-то бормотал себе под нос, и смотрел то на чемодан, который мать успела собрать, но увезти не успела, то на журнал мод, раскрывшийся на странице с чёрным платьем с вырезом-декольте, то на краешек простыни, выбившейся из-под матраса. Куда угодно, только не на окровавленную кочергу.

Она пугала слишком сильно.

Виктор вздохнул.

– Ты, – сказал он, и сын поднял на него боязливый взгляд. Взгляд, в котором безошибочно узнавалась его жена. Теперь уже мёртвая. – Ты всё видел, да?

– Нет, – мотнул головой несчастный ребёнок, ещё не до конца понимая, что к чему.

– В любом случае теперь тебе придётся поехать со мной, – сказал Гросс-старший.

Кровь Линды затекла в паркетные щели и намертво там обосновалась. Виктор посмотрел на сына, который через тридцать лет превзойдёт его не только количеством убийств, но и талантом сокрытия улик, и сказал:

– Помоги-ка мне.

Глава 33. Мягкий свет фонарей

Мягкий свет фонарей освещал улицу Ару. Отто любил время, когда темнело, становилось тише и зажигались эти маленькие уличные маяки. Он задумчиво смотрел в безрадостное окно, выходящее на соседний дом, думая, что было бы уместно написать. Написать в ответ на «Рассказать о моём детстве? Думаешь, сможешь понять, когда всё пошло не так, и написать отличную главу? Наверное, это из-за неё. Моя сестра. Погибла, когда я был ребёнком. После этого всё пошло наперекосяк».

Анонимный_Лосось: Сожалею. Как она умерла?

Планета_Смерти84: Это не имеет значения. Можешь придумать, что хочешь.

Анонимный_Лосось: Хорошо.

Анонимный_Лосось: Мне правда жаль.

Планета_Смерти84: Не сомневаюсь.

Анонимный_Лосось: Как это пережили твои родители?

Планета_Смерти84: Никак. Они это не пережили.

Анонимный_Лосось: Понимаю, это ужасно.

Планета_Смерти84: Вряд ли понимаешь.

«Ну же, – подумал Отто, – соберись, скажи что-нибудь толковое. Ты его теряешь». Он решил играть по-крупному.

Анонимный_Лосось: Понимаю. Я тоже потерял сестру.

Абсорбент долго не отвечал. Отто испугался, что перегнул палку. Он всё-таки не король блефа.

Планета_Смерти84: Неужели?

Анонимный_Лосось: И родителей.

Едва Отто ткнул на «Enter» и сообщение улетело в чат, сердце у него ёкнуло. Что же теперь будет?

Планета_Смерти84: Не забудь написать об этом в книге.

«И это всё?» – подумал он.

Планета_Смерти84: Или ты хочешь услышать от меня слова сочувствия? Не забывай, с кем ты разговариваешь, Отто.

Отто выругался. Слова сочувствия ему были не нужны, а вот парочка привлекательных фактов из детства пригодилась бы.

Планета_Смерти84: Мне пора. Нужно навестить Маркуса.

Анонимный_Лосось: Маркуса?

Анонимный_Лосось: Кто это?

Планета_Смерти84: Скоро узнаешь.

Глава 34. Выжить

Выжить – то единственное, что он действительно должен был сделать. И для этого нужно было делать всё, что скажет ему отец. Тот сказал – всё обойдётся, и, если парень сделает всё, как надо, никто ничего не узнает, и они вдвоём забудут об этом неприятном инциденте. Сказал – сделает всё, как надо, – останется цел. Сказал – не тронет.

Но он не поверил. Верить Виктору, учитывая всё, что он узнал о нём за последние десять лет, и особенно то, что он узнал о нём за последние несколько часов, было бы смертельно глупо и смертельно опасно. В прямом смысле. Но он всё ещё не мог придумать, что ему делать. Что бы сделала София? Хотя если бы она была здесь, никому ничего делать бы не пришлось, ничего вообще бы не случилось.

Он ужаснулся, узнав, с чем именно Виктор просит его помочь. Но выхода не было. Гросс ясно дал понять, что лучше быть его помощником, чем стать его врагом. И он понял. А ещё он понял, что маленькие дети не должны присутствовать при расчленении своих матерей. Потому что это неизбежно наложит отпечаток на их ещё не окрепшую психику. Но это, конечно, он понял гораздо позднее.

Ключ от двери по-прежнему был у Виктора в кармане, но мелкопакостник этого не знал. Испугался он, конечно, здорово. Виктор, может быть, и сам испугался бы, протрезвев. Но он надеялся, что к этому моменту всё уже будет закончено. Мелкого он послал за клеёнкой и мусорными мешками на кухню, а сам пошёл за ещё одним помощником. Вернее, необходимым инструментом. В чулане среди коробок с зимней обувью, поломанных вешалок, пакетов с каким-то тряпьём и банок с гвоздями он отыскал топор. Взвесил его в руке, удовлетворённо кивнул и поднялся наверх. Сын уже принёс нужное и сидел на кровати лицом к двери. «Может, он не такой уж тупой и бесполезный», – мелькнула у Виктора мысль, но он её отогнал.

Они не разговаривали. Провозились дольше, чем предполагал Виктор, поэтому ему приходилось время от времени прикладываться к последней оставшейся бутылке водки. Но удивительным образом он не пьянел. Водка лишь помогала затушевать ненужные и трусливые мыслишки, начинающие навязчиво вертеться у него в голове каждый раз, когда он, взмахнув топором и затем с чавкающим звуком вытащив его из Линды, снова убеждался, что попасть в одно и то же место оказалось сложнее, чем он думал, и что вообще всё это оказалось сложнее, чем он думал. Вся эта чёртова жизнь.

Виктор рубил его мать на куски и заставлял его складывать каждый её кусок в отдельный мусорный пакет. А потом заворачивать этот пакет в другой такой же, потому что пакеты были хоть и чёрными, но всё-таки просвечивающими (мать купила именно такие, потому что они продавались со скидкой, это он точно помнил). Может, это и к лучшему – в двух пакетах, наверное, несчастным кускам матери было теплее и уютнее. Он делал всё это механически, полностью отстранившись, будто это происходило не с ним. Он даже не знал, что так умеет, – до этого момента. Это была не его мать. Вообще не человек. Просто куски курицы. Нет, мяса. Завернут в пакеты и уберут в морозилку. Потом мать или София будут готовить из них жаркое. Он стремительно выбежал из комнаты и помчался в туалет. Его скручивало от спазмов, до боли сжимавших желудок, рвало горькой желчью, ужасом и слезами. Виктор, махавший топором и вытирающий пот со лба, слушал эти звуки, разносившиеся по всему дому, и неодобрительно качал головой.

К тому времени как он вернулся наверх, его ждало ещё несколько кусков, которые нужно было упаковать. Он смотрел на кочергу и на Виктора и понимал, что не справится. Только усугубит. Поэтому он продолжил фасовать Линду в полиэтилен.

На самом деле расчленять Линду не было необходимости. Виктор вполне мог бы забросить её остывшее тело в их подержанную машину, а потом и в лодку. Но он уже не мог остановиться. Не смог не продолжить после понравившейся пробной версии. Он был властен над Линдой и после её смерти. Это стоило напомнить и ей, и самому себе, и его невольному маленькому помощнику. Они работали до самого вечера. Когда Виктор увидел, что от Линды не осталось ничего, кроме пакетов разной формы, сложенных у стены, он даже не поверил своим глазам. Они справились! Пол в комнате был залит кровью и чем-то ещё, но это уже не его забота.

– Вычисти тут всё, – бросил Виктор и с наслаждением завалился на кровать. Он и не знал, насколько устал.

Он пересчитал мешки с матерью. На полу лежал топор. И кочерга. А на кровати лежал Виктор. Но что могла сделать застиранная и теперь местами заблёванная пижамка с Микки Маусами против самого крупного и крепкого представителя семьи Гросс, пусть даже и блаженно растянувшегося на кровати? Действовать нужно было одним-единственным ударом, потому что второго он нанести уже не сможет. А для единственного удара одного желания было недостаточно, потому что сил у него тоже было недостаточно. Только поэтому он принёс ведро с водой, губку, тряпки, средство для мытья посуды и стал скрести пол, пытаясь смыть кровь матери.

Вскоре Виктор, увидев, что сыновье копошенье ничего не даёт, со вздохом поднялся с кровати, посмотрел на ведро, на тряпку, на паркет, вглубь древесины которого уже впиталась кровь, и спустился вниз. Минут пять он выискивал что-нибудь, что могло бы им помочь, и в конце концов нашёл в туалете чистящий порошок. «Сгодится», – решил Виктор. К тому же на упаковке было написано, что порошок справится с любыми пятнами по всему дому.

Он вернулся наверх, подошёл к месту, где лежала Линда и где сквозь хлопья мыльной пены по-прежнему просвечивалась её кровь, и посыпал всё вокруг этим порошком. Посмотрел на этикетку и сказал:

– Теперь надо подождать.

Потом Виктор ещё раз посыпал порошком везде, где увидел кровь, чтобы уж наверняка, и снова улёгся на кровать. Похлопал рукой по её краю, и ему ничего не оставалось, кроме как принять приглашение. Он робко сел на краешек кровати, не сводя взгляда с чистящего порошка, разбросанного по комнате. Порошок был белым как снег, и лежал как снежная посыпка. Зима ворвалась в комнату резко и непрошенно. Только пахло не зимой. Не мандаринами, не свечами, не печеньем, которое любила печь София. Пахло вонючим чистящим порошком, от которого жутко хотелось чихать.

И смертью.

Глава 35. Сердце

Сердце билось в уже привычном ритме – ускоренном, но стабильном. Маркус пропустил две недели бега из-за болезни, поэтому предстояло навёрстывать упущенное. Начать решил сегодня. Новые наушники – «просто отменные, лучшие наушники для бега, что сейчас вообще есть в продаже» – и кроссовки с амортизацией, позволяющей спокойно бегать даже по асфальту, помогли с первых же минут вернуться в знакомое русло. Наушники он купил в «Еврониксе», том самом, где Арво Саар приобрёл кофемолку, а Хендрик Пярн – чайник, стоявший теперь на работе. Правда, Маркус об этом не знал. И вряд ли это знание ему хоть что-то дало бы.

Шкаф, заказанный несколько дней назад в интернет-магазине, был собран буквально за полчаса, остальное время Маркус помогал расставлять в нём книги, а потом пил чай, от которого никуда было не деться, и рассказывал о своей жизни, и хотя с момента заказа шкафа до момента сегодняшнего ничего особенного в жизни Маркуса не произошло, от рассказа тоже было никуда не деться. Потом Маркус поехал к себе, в квартиру, которую снимал второй месяц и нарадоваться на которую (особенно на её тишину и покой) до сих пор не мог. Мать не причитала, когда он съезжал, но была расстроена, хотя и старалась этого не показывать – понимала желание Маркуса жить хоть и недалеко от неё, но самостоятельно. Поэтому Маркус пил чай и рассказывал всякую ерунду из своей жизни. Заказывал и собирал шкафы. Помогал с уборкой. И собирался делать всё это и впредь. Это и многое другое. Приехав в свою квартиру, Маркус принял душ и засел за последний сезон «Американской истории ужасов». Очнувшись только после трёх серий, он вспомнил, что сегодня собирался вернуться к бегу.

Парк Паэ был прохладным и пустым. Застыл в ночном вакууме осенне-морозной тишины, местами поблёскивая отражениями оранжевых фонарей на тёмной глади заснувшего озера. Маркус бежал не быстро, разогревая мышцы и думая о планах на утро. Ночной парк всегда его воодушевлял. Казалось, можно совершить невозможное. Он любил это время – тихое, спокойное, когда большинство в его районе уже ложатся спать, а он бежит в ритме музыки наедине со своими мыслями, и свет фонарей не выхватывает из темноты других фигур. В это время он часто оказывался в парке один. По крайней мере, в пределах видимости.

Часто, но не всегда.

Трек сменился с ритмично-агрессивного на ритмично-динамичный, и случись это секундой или двумя позже, Маркус услышал бы в паузе лёгкий треск льда где-то слева, в подмороженной траве. Но он не услышал. Поэтому дальнейшее было для него полной неожиданностью. Что-то произошло – и так быстро, что он даже не успел толком понять, что именно. Чьи-то руки на его плечах, потеря равновесия, восстановление равновесия, неизбежный шаг-другой для этого, хруст изморози под кроссовками. Освещённая асфальтовая дорожка осталась позади. Маркус вынужденно свернул со стабильной траектории бегуна на траекторию, доселе его не интересовавшую. Соприкоснулся с природой. Чёрные кусты, тёмная листва под ногами, очертания какого-то мусора, мрачная сторона парка, не так уж и далеко от фонарей, а какая тьма, господи, и ещё кто-то за его спиной. Маркус обернулся, но в ту же секунду оказался на коленях. Бок обожгло болью, сердце затрепыхалось так, словно он пробежал кросс после годового перерыва, а потом внутри что-то похолодело, отчего даже крик не смог вырваться более-менее убедительным.

Музыка для бега всё ещё играла в наушниках, поэтому Маркус не услышал собственный стон и чьё-то шумное дыхание сбоку, не услышал звук, с которым что-то опустилось на его затылок, на этот раз почему-то почти не почувствовал боли. Боль заглушала не музыка – первобытный страх, первородный лидокаин, спасительная природная анестезия. Следующего удара он не почувствовал, но тот несомненно был, раз уж Маркус теперь прижимался щекой к промороженной листве. «Это конец», – подумал Маркус. Как быстро и как неожиданно. Совершенно внезапно. Но если так, то эта бессмысленная динамичная фоновая музыка не должна стать последним, что он услышит, не должна стать саундтреком его смерти, только не это. Маркус попытался вытащить наушники из ушей, и, если бы ему это удалось, он был бы оглушён царящей вокруг тишиной. Да, из наушников ещё доносилась бы музыка, да и в ушах немного звенело от слишком большой громкости, под которую он привык бегать, но больше – ничего. Вокруг не было никого, кроме его убийцы, а тот хранил поминальное молчание. Маркус впервые в жизни прочувствовал бы всю красоту этого квартета – темноты, тишины, подмёрзшей листвы и ночного воздуха, красоту, неведомую ему, раз за разом бегающему под этот оглушительный дурацкий плейлист для бега по освещённым неестественным светом фонарей асфальтовым дорожкам, смахивая с себя капли пота. Прочувствовал бы несомненно, всеми обострившимися на грани смерти чувствами, но этого не случилось. Маркус протянул руку к наушнику, но ничего не произошло. Рука даже не пошевелилась. Он вообще не мог пошевелиться. Он был парализован. Маркус понял, что сейчас умрёт. Что так и не узнает, почему. И что он уже ничего не может изменить.

Наушники действительно были отменными. Они крепко сидели в ушах и оставались на месте, когда Маркус ощутил толчок и оказался в кустах, когда он дёрнул головой, пытаясь понять, что происходит, когда рухнул на колени и когда прижался головой к холодным, прикрывающим твёрдую землю листьям.

И когда он уже навсегда перестал слышать музыку.

Глава 36. Виктор

Виктор шёл, волоча за собой мешок с мешками, и шаги его проседали во влажном после вечернего дождя песке.

Он шёл за отцом, старательно ступая в его большие следы, и песок, казалось, хотел засосать его внутрь себя. Кое-где через следы Виктора просачивалась вода, и когда он наступал в такие из них, вода обступала его синие резиновые сапожки в глиняных брызгах. Песок был тёмным и опасным, угрожающе сохранявшим их следы по дороге к воде. Виктор дошёл до кромки берега, бросил мешок с Линдой на песок и обернулся.

– Ты что тут делаешь?! – воскликнул он, увидев, что сын стоит в двух шагах от него. – Ты должен был отвязывать лодку, разве не слышал?!

Он не слышал. Потому что Виктор и словом не обмолвился с тех пор, как они вылезли из машины. Хотя нет – с тех пор, как они в неё сели.

– Всё приходится делать самому, – злобно пробормотал Виктор и поплёлся к лодке, заодно так потянув сына за капюшон, что тому пришлось повиноваться и присоединиться к его тяжёлым шагам.

Лодку отвязывали долго. София научила его завязывать крепкие узлы, но развязывать верёвки он так толком и не научился. Виктору действительно пришлось делать всё самому, кряхтя и ругаясь. Наконец лодка была отвязана и они вдвоём дотащили её до берега. Виктор сдвинул лодку на воду, бросил в неё мешок с мешками Линды, ступил в неё сам.

– Чего ты ждёшь?

Он смотрел, как лодка по чуть-чуть отодвигается от берега, как Виктор, вращая глазами, ждёт, когда он присоединится к родителям, как серп луны отражается на чёрной глади озера. Если бы он стоял так достаточно долго, лодка унесла бы Виктора и несчастную Линду далеко от него, и он бы не возражал.

– Быстро залезай, – угрожающе прошипел Гросс-старший. И выразил намерение вылезти из лодки, чтобы лично затолкать в неё этого щенка.

Намерение было выражено вполне определённо, так что если бы он побежал, ещё неизвестно, чем бы всё это кончилось. Известно лишь, что Виктору это точно не понравилось бы. Поэтому он ступил синим сапожком в воду. Потом другим. Лодка покачнулась и отплыла ещё чуть-чуть.

– Долго я буду ждать?

Он закрыл глаза и сделал несколько шагов. Когда до лодки оставалось меньше полуметра, холодная вода залилась в сапожки, и он вздрогнул. К тому моменту, как он добрался до лодки, он промок уже по колено, но Виктора это не интересовало. Что, впрочем, учитывая ситуацию, было неудивительно.

– Наконец-то, – пробормотал сквозь зубы Виктор, берясь за вёсла.

Честно говоря, смотря на фигурку сына, в нерешительности застрявшую на берегу, он подумал, что всё-таки допустил ошибку. Не рассчитал. Он подумал, что сейчас тот развернётся и побежит прочь от озера, в котором его отец собирается утопить куски его матери, и будет бежать, пока не найдёт кого-то, кому можно будет об этом рассказать. Виктор подумал, что слишком сильно рассчитывал на страх, диктующий мальчишке, что делать и чего делать не стоит. И даже сквозь пелену алкоголя Виктор понимал, что если тот услышит в его голосе страх – страх того, что он так и останется сидеть в этой лодке, покачивающейся на волнах и постепенно удаляющейся от берега, один на один с чёрным мешком и этим чёрным озером, а мальчишка просто бросит его, – то он всё поймёт, оценит этот страх и перестанет бояться сам. Виктор словно был хозяином собаки, не собаки даже, а маленькой, порой трусливой и неизвестно как реагирующей на раздражители собачонки, и хозяин этот стоял на одной стороне дороги, а собачонка, до смерти напуганная, – на другой. Одно неверное движение, неверная интонация или слово, и собачонка ринется под колёса. Или убежит совершенно в другом направлении и навсегда потеряется из виду. Как себя вести? Что надо сказать? Что? Когда балансируешь в такой неустойчивой и непрогнозируемой ситуации? Виктору оставалось лишь по-прежнему ставить на страх, и он не прогадал. Увидев синие резиновые сапожки, ступающие в воду, он перевёл дух. Всё правильно. Собачка спасена. Хозяин тоже.

А овечка сама идёт на бойню.

Глава 37. Темнота

Темнота накрывала с головой, беззаветно, не требуя ничего взамен. Тишина укутывала со всех сторон, заботливо, не ожидая ответа. Такая благодать не могла продлиться долго. Отто дёрнулся от звука пришедшего оповещения на форуме, не сразу понял, где находится и что происходит. Свет в квартире был выключен, и единственный источник света – монитор – давно погас, погрузив Отто во тьму. Компьютер он выключать не решался, ждал, не пришлёт ли Абсорбент ещё какое-нибудь сообщение, ждал, думая о Маркусе и о том, что сейчас может с ним происходить. Что ж, дождался.

Отто пошевелил мышкой, и монитор ожил. Зеленоватый отсвет ударил в глаза, уже привыкшие к темноте, и Отто сощурился. Поморгав, он ткнул на иконку входящих сообщений, сигнализирующую о новом послании.

Планета_Смерти84: Маркус передаёт привет.

«Боже», – подумал Отто. Ладони его мгновенно вспотели. Что же ему делать? Как спасти несчастного?

Планета_Смерти84: Он уже мёртв, если ты вдруг подумал об обратном. Привет немного запоздал.

Отто медленно сел в кресло, не отрывая взгляда от чата. «Планета_Смерти84 печатает…» Все его внутренности сжались от ожидания. Наконец сообщение появилось, и Отто прильнул к монитору, не веря своим глазам. Абсорбент, казалось, писал так долго, а написал всего три слова. Волоски на затылке Отто словно наэлектризовались. Ничего хорошего это не предвещало.

Планета_Смерти84: Нужен твой совет.

«Какой?» – напечатал Отто. Ничего другого ему не оставалось. Выдавать свой страх и желание немедленно выйти из чата и никогда больше не включать компьютер сейчас могло быть опасным.

Планета_Смерти84: Где оставить его труп? Два варианта: парк Паэ или озеро Паэ?

Губы Отто разомкнулись, он с шумом втянул в себя воздух, закрыл глаза, помотал головой. От звука нового сообщения глаза непроизвольно распахнулись.

Планета_Смерти84: Если в парке, его тело найдут быстрее. Так будет милосерднее, да? Хотя решать тебе.

Анонимный_Лосось: Кто такой Маркус?

Планета_Смерти84: Уже просто остывающее тело. Тело, которое очень хочет, чтобы его где-то оставили наконец в покое. Мне не нужны твои вопросы, мне нужен твой ответ. Маркусу он нужен. Даю тебе десять секунд.

Отто беззвучно зашевелил губами, пытаясь сообразить, что ему делать, но не успел – Абсорбент его опередил.

Планета_Смерти84: Говори, или я сброшу его в вонючую канаву, где он и сгниёт. И никто его там не найдёт.

Господи! Он ведь и правда это сделает! Отто съёжился, представив себя на месте Маркуса. Он не виноват, что Маркус, кем бы он ни был, приглянулся Абсорбенту. Но если он и правда может помочь ему хоть чем-то, помочь ему не оказаться в канаве, или на помойке, или ещё где-нибудь, помочь ему побыстрее вернуться к семье, пусть даже и принеся им бесконечное горе, но хотя бы избавив от неведения, разве он не должен ему помочь? Хотя бы так? Но вот только если подумать… Перед носом Отто вновь возникла строчка «Планета_Смерти84 печатает…», и он, стремясь опередить Абсорбента, оборвал цепочку размышлений и пробежал трясущимися пальцами по клавиатуре.

Анонимный_Лосось: Парк Паэ!

Планета_Смерти84: Как скажешь. Он сейчас как раз там.

Отто снова положил руки на клавиатуру, но опоздал. «Пользователь Планета_Смерти84 вышел из чата». Оставив последнее сообщение:

Планета_Смерти84: Да, если решишь нарушить наш договор и пойти в полицию, имей в виду – ты теперь соучастник. Поздравляю.