Глава 13. Мой свет
Наши дни.
Савелий.
Я уже давно не боюсь темноты. Но и света в моей жизни не так и много. Редкие звонки бабушке, Рыжий с Федькой, да глупые мечты – это всё, что осталось у меня в этой жизни. Теперь знаю, что крысы – это не самое страшное, а одиночество гораздо теснее и темнее самого жуткого чулана. У меня было предостаточно времени, чтобы вкусить его горечь на все сто! Мой личный ад длиной в пять лет слишком быстро заставил меня повзрослеть, алой лентой невыносимой боли разделив моё существование на «до» и «после».
Помню, в первые несколько недель после трагедии я ещё умудрялся верить, что кошмар развеется, а прежняя жизнь вернётся на круги своя. Терпеливо ждал бабушку и готовился уехать с ней в Штаты. С утра до вечера я смотрел в окно, выглядывая в прохожих родной силуэт. Почти не ел. Мало спал. Много плакал. И каждому пытался доказать, что я нормальный! Не сирота! Не оборванец! И никогда ими не стану!
В интернате, куда меня поместили на время, я стал белой вороной. Взрослые меня поначалу жалели, дети – с ходу возненавидели. Я не соглашался жить по правилам: знал, что скоро уеду! С лёгкостью нарушал субординацию и нажил слишком много врагов! Мне были противны рябые лица сирот! Они казались жалкими и недалёкими, грязными, борзыми и обозлёнными! Я не хотел быть таким! Отвращение к этому месту считывалось с перекошенного выражения моего лица, небрежных жестов, с нежелания по утрам есть овсянку, похожую на отрыжку повара; с дерзких слов, за которыми даже не пытался следить. Я думал, что был выше, значимее, что это не моя история! Я должен был уехать…
Несколько недель меня не трогали – терпели. Для всех я был неприкосновенным мальчиком, которого вот-вот отправят в Штаты. Но судьба жестоко рассмеялась мне в лицо. Этой суке было мало лишить меня родителей и дома! Она забрала всё!
Стоило новости об инсульте моей единственной живой родственницы разлететься по интернату, как местные поспешили снять с моей головы корону. Меня безжалостно пытались сломать, согнуть под формат системы, поставить на место! Меня унижали. Все. От соседа по комнате до завхоза. Я раздражал. Бесил. Не повиновался. Об меня вытирали ноги, указывая, где мне теперь место. Я же продолжал быть собой. Упрямо. Вопреки всему.
То немногое, что осталось из прошлой жизни, было украдено, а я сам стал посмешищем и мальчиком для битья. Ночи в подвале, осколки стекла в валенках, дохлые крысы под подушкой, постоянные фингалы и ссадины. Моя тьма казалась вечной и беспробудной, а желание жить – угасало с каждым днём.
Это потом я научился сдавать сдачи. Потом завёл друзей. Сбега́л. Слонялся по подворотням, пробуя на вкус настоящую жизнь. Всё это было не сразу. Сначала была темнота и тихое «Нана», отчаянно слетавшее с потресканных губ.
Каким же я был дураком! Наивным, доверчивым, смешным! Только я мог на полном серьёзе все эти годы шептать её имя, когда земля уходила из-под ног.
Вместо молитвы.
Вместо света.
А порой вместо воды и еды.
С именем Наны на губах я вставал после драк: раз она семилетняя и мелкая с изодранными в кровь ногами могла крутить твизлы на льду, то значит, мог и я! С её обещанием держать меня за руку, я терпел насмешки и боролся со страхами. Сидел в тесных шкафах ночи напролёт и представлял, что не один. Я хотел быть смелее. Верил, что смогу, как она… И я смог.
Вот только слова Марьяны оказались ложью, а обещание – пустым звуком! Нет, я не ждал, что спустя пять лет Нана меня узнает, но до последнего верил, что её свет не погас.
Лбом прикасаюсь к прохладному стеклу. Вокруг слишком тихо и снова темно. Воздух пропитан духами Марьяны и нашим недавним смехом. Секунды счастья и нелепой надежды слишком быстро сменились очередной порцией мерзкой лжи.
Смотрю в окно, привычно цепляясь взглядом за одинокие качели во дворе. Никому не нужные, всеми позабытые и нескладные, ночами они изрядно напоминают меня самого. Сколько раз за эти два месяца, когда бессонница сводила с ума, я приходил в комнату Наны и часами смотрел в это самое окно. Позволял себе мечтать. Надеялся, что выбрал правильный путь. А ещё отчаянно ждал возвращения Наны из Испании. Тогда я верил, что вот-вот света в моей жизни станет немногим больше.
Марьяна вернулась, но вокруг всё так же темно.
Кручу в руках её мобильный. Я нашёл его под кроватью, пока отбывал наказание по уборке. Розовый чехол, а на заставке – закат, огненными всполохами света озаряющий морскую гладь. Я и тут сплоховал: сколько ни пытался взломать пароль – всё мимо. В отличие от своей подруги Марьяне точно есть что скрывать… Впрочем, из сообщений Златы я тоже узнал немало. Идиот! Стащил телефон Смирновой, чтобы защитить Нану от очередного разочарования в подруге, да вот только сполна разочаровался сам. Девичьи сплетни порой информативнее выпуска новостей. И всё же читать чужую переписку было тошно! Зато теперь знаю, как сильно раздражаю своим присутствием Нану, как не хотела она возвращаться домой, как жалко ей было отдавать одну из своих комнат никчёмному беспризорнику. Но больнее всего задели слова о Булатове… Вот он её идеал: русые волосы, голубые глаза, волевой подбородок. Это его она описывала, прикасаясь ко мне той роковой ночью. О нём грезила уже тогда. Ему подарила свои первый поцелуй. А потом в тёмной кухне решила поиграть со мной… Маленькая лживая дрянь!
Небрежно швыряю мобильный на тумбочку и хочу уйти. Какой смысл стоять посреди комнаты Наны и изводить себя пустыми мечтами. Это я жил воспоминаниями, не она. Я вообразил, что мы друзья, не она. Я нарисовал её светлый и чистый образ в своём сознании, только мне и отвечать…
И всё же неведомая сила снова тянет к окну. Меня грызёт беспокойство. За неё. За ту, которой на меня наплевать. Вспоминаю, как горел лоб девчонки, когда она заснула, и никак не могу скинуть с плеч груз ответственности за неё. Я обещал защищать Нану! Не предавать! Пусть давно! Пусть она сама ни черта не помнит. Но слово Ветра – это навсегда!
В дрожащем сиянии фонарей различаю её силуэт. Маленький, хрупкий, обманчиво светлый. Нана держит Булатова за руку и неспешно подходит к подъезду. Парень по-свойски целует её в щеку. Не пошло. Не нагло. Скорее по-дружески… Это кажется странным и совершенно не вяжется с тем, что я видел в школе. И снова за грудиной жжёт. С Булатовым Нана настоящая. С ним ей хорошо. А я просто никчёмный оборванец, без спроса ворвавшийся в её жизнь, сибирский валенок, напрасно сохранивший в памяти то, что давно следовало отпустить.
Сжимаю в ладони занавеску и не сразу соображаю, что в комнате становится светло. В зеркальной поверхности стекла вижу нас: крупным планом себя, угрюмого и потерянного, а чуть поодаль – Нану. Различаю её испуганный взгляд, а после слышу тихое «Уходи».
Шумно выдыхаю, в своём отчаянии достигая пика, и, оттолкнувшись от подоконника, спешу на выход. Я лишний. Чужой. Ненужный.
Стараюсь не смотреть на девчонку. Моё сострадание к ней – дополнительный повод для Марьяны ударить побольнее. Но всё равно замечаю, как она обессиленно оседает на пол, как алеют щёки на её поникшем лице, как острые коленки подпирают подбородок, а тонкие пальцы путаются в волосах. Здесь и слепому ясно: ей плохо! И всё же сжимаю кулаки и прохожу мимо.
– Прости, – шепчет сдавленно, стоит мне дойти до двери. – Ты хотел помочь, а я поступила по-свински. Просто у меня не было выбора. Да и знала, что тебя не тронут.
Киваю и по обыкновению молчу. Выбор есть всегда! И каждый из нас его сделал этим вечером.
– Мне стыдно! Доволен? – срывается в хрип и смотрит на меня снизу вверх. Глаза воспалённые, уставшие, бесцветные. Губы сжаты в узкую линию, а подбородок дрожит.
– Опять молчишь? – Мотает головой, а в уголках ее глаз замечаю слёзы. – Какого чёрта ты вечно молчишь, Ветров?
Она хочет встать, но сил не хватает. Снова падает на пол и закрывает лицо руками. Тихо всхлипывает и что-то неразборчиво бубнит. Мысленно уговариваю себя уйти. Хватит! Сегодня уже сполна поплатился за свою жалость к Марьяне!
Но вместо того, чтобы открыть дверь, я запираю ее на замок, выключаю в комнате свет и зачем-то сажусь рядом с Наной, нарочно задевая девчонку плечом. Та вздрагивает, но не сбега́ет. Уверен, хочет спросить, какого лешего я творю, но робко молчит.
Битый час мы сидим в темноте. Просто рядом, как когда-то давно, в прошлой жизни, от которой остались жалкие осколки воспоминаний. Но как же мне хочется, чтобы именно сейчас своими острыми гранями они врезались в сознание Наны.
– Ты хотела поговорить? Спрашивай! – Затылком упираюсь в стену. – Я отвечу всего на три твоих вопроса: не ошибись с ними, Нана.
Девчонка недовольно хмыкает. Возможно, бесится, что я вновь назвал ее Наной. А быть может, не желает играть по моим правилам. Что ж, по чужим я не играю давно.
– Это ты избил Симонова?
Моя очередь усмехаться: неужели расквашенный нос болтливого мерзавца – сто́ящая тема для разговора?
– Да, – отвечаю сухо. Гордиться особо нечем, но я ни капли не жалею, что преподнёс уроду урок.
– Зачем? – спешит с уточнением Марьяна.
– Это уже второй вопрос, – напоминаю на всякий случай. К горлу волнами подкатывает разочарование. Я зря надеялся, что Нана хоть что-то вспомнит…
– И ладно. Отвечай! – небрежно бросает и, разумеется, не видит, как я морщу нос.
– Симонов болтун и пустомеля. Я просто научил его держать язык за зубами.
Рассказывать Марьяне об истинных мотивах драки не хочу. Этой зазнайке вовсе не обязательно знать, что причина в ней.
– А почему промолчал?
– Это последний вопрос, Нана.
– Что за глупые правила? – Она сердито хлопает себя по коленкам и пытается встать. На сей раз ей это удаётся. – Почему нельзя нормально поговорить, Ветров?
– Я запутался, на какой вопрос отвечать? – Смеюсь и следом поднимаюсь на ноги. Глаза давно привыкли к темноте, да и уличные фонари в достаточной мере освещают комнату, чтобы видеть силуэт Наны весьма чётко.
– Ветров, ты издеваешься? – Она суетливо вскидывает руки и спешит к окну.
– Нет. – Борюсь с желанием подойти ближе. – Просто даю тебе шанс задать действительно важный вопрос.
– То есть в школе ты струсил, верно? Тоху испугался, да?
– Нет! – получается грубо. Какая же она всё-таки глупая, с ветряной мельницей вместо мозгов! – Я давно перестал бояться темноты, тишины и крыс. А ещё, Нана, я научился думать прежде, чем говорить. Потому и промолчал!
– Что ты сказал? – настороженно переспрашивает и оборачивается в мою сторону. – Крыс? Каких ещё крыс?
– Навроде твоего Булатова, – я отступаю от правил и отвечаю на четвёртый вопрос.
На этом всё! Точка! Да сколько можно искать этот долбанный свет в чёрной, насквозь протухшей душе Наны. Я устал! Я больше не вижу смысла!
– Разговор окончен, Марьяна! Сладких снов! – На ощупь нахожу замок и отпираю дверь, а после не оглядываясь иду к себе.
Глава 14. Ревность
Марьяна.
Меня будит дождь, точнее, жуткий грохот, с которым безудержные капли бьются в окно моей спальни. С трудом открываю глаза, но мало что могу разглядеть: всё плывёт и кружится. Чувствую себя отвратительно: голова гудит, горло сковало колючей проволокой, а тело ломит, будто всю ночь меня били палками.
Мне требуется минут десять, чтобы сесть. Ещё столько же, чтобы сообразить, что время на часах давно перевалило за девять, а значит, я проспала. На дрожащих ногах бреду в ванную, пытаюсь умыться, на ходу придумывая отговорки для родителей, но с каждой секундой ощущаю себя всё хуже. Ноги не держат, а желание – лечь обратно в постель – перекрывает собой страх отцовского гнева.
– Потом, всё потом, – уговариваю себя ни о чём не думать и плетусь обратно к кровати. С головой заворачиваюсь в одеяло и, присев на самый край, голыми ступнями утопаю в мягкости пушистого ковра. Затуманенным взглядом осматриваю комнату. Вчера мне не показалось: здесь и правда прибрано. Всё лежит на своих местах, а от перьевых завалов не осталось и следа. Из общей картины идеального порядка выбивается лишь полупрозрачная занавеска, что неаккуратно сдвинута и слегка помята в том месте, где вчера её сжимал Ветров. Задерживаюсь взглядом на тонкой ткани, отмечая про себя, что погода за окном вновь ни к чёрту: низкое небо вобрало в себе все оттенки сизого, верхушки деревьев обречённо сгибаются под необузданными порывами ветра. Хмыкаю. Вчера я и сама была похожа на тонкую ветку, что едва не сломилась под тяжестью встречи с Ветровым. Странный, непонятный парень с переломанной судьбой и трепетным светом во взгляде. Он будто видит меня насквозь, знает все мои тайны и раз за разом даёт мне шанс не оступиться, но всё зря. Ещё эти «крысы» и темнота… Что это? Совпадение? Никогда бы не подумала, что один и тот же человек способен так неистово отталкивать от себя и манить одновременно.
Мотаю головой, отгоняя тяжёлые мысли. Одеяло спадает на плечи, а волосы липнут к разгорячённым щекам и лбу, покрытому испариной. Сквозь острую боль в горле пытаюсь сглотнуть и, тихо постанывая, тянусь к мобильному. Тут же на тумбочке рядом с телефоном замечаю градусник и записку от мамы:
«Нана, врач придёт к одиннадцати. Не проспи. Разогрей молока и сделай себе бульон. Постараюсь освободиться пораньше. Мама».
На удивление становится легче дышать, а боль немного стихает. Наплевав на предостережение родительницы, плюхаюсь на подушку и закрываю глаза: меня официально признали больной, а значит, могу с чистой совестью ещё немного поспать, не заботясь об уроках и опозданиях.
В объятия Морфея проваливаюсь моментально. Мне снятся странные сны. Темнота сменяется яркими вспышками из прошлого. Такими внезапными и мимолётными, что не успеваю за них толком зацепиться. Я вижу крыс и воздушные шарики, божьих коровок в спичечном коробке и узоры на шее Ветрова. Меня уносит в далёкие воспоминания. Летние сборы. Игра в прятки. Мальчишка-хоккеист рядом. Мы держимся за руки, чтобы было не так страшно, и говорим, говорим, говорим! Его голос успокаивает, а крепкое плечо рядом дарит надежду, что нас обязательно найдут. Мои пальцы путаются в его волосах, скользят по лицу. Я мысленно рисую его портрет: прямой нос, угловатые скулы, ямочка на подбородке… Обещаю себе, что запомню, навсегда сохраню в памяти своего друга по темноте, но отчего-то забываю о нём уже через месяц, а может, и раньше.
И снова звенящая темнота. Неспокойная. Тревожная. Хочется спрятаться, закричать, убежать. Но только пытаюсь позвать на помощь, как вдали замечаю огонь. Алыми разводами он подбирается ближе, лишая меня дара речи, и напрочь стирает все детские воспоминания, превращая те в пепел. Мне страшно и душно. И вдруг сквозь немыслимую тишину начинают пробиваться знакомые голоса: отцовские наставления сменяются гнусными угрозами Булатова, а звонкие возгласы школьных подруг стихают до отчаянного шёпота. Низкого, хриплого, на разрыв. Я слышу, как меня кто-то зовёт, беспрестанно повторяя «Нана». Так горько, безнадёжно и с каждой секундой всё тише, что сердце сводит мучительной болью, а с моих губ всё же слетает протяжный крик.
– Всё хорошо, Марьяна! Успокойся! – Чьи-то руки жадно гладят меня по голове. – Всё хорошо!
Я резко выныриваю из кошмара и вижу перед собой обеспокоенное лицо Марии Филипповны, нашего семейного доктора. Женщина заботливо проводит морщинистой ладонью по моему горячему лбу, убирая с него растрёпанные пряди волос, и ласково приговаривает:
– Это просто сон, девочка! Тише! Тише!
Да куда там? Мой ночной кошмар тут же обретает реальные очертания!
– Я проспала! Простите! – испуганно бормочу и с опаской смотрю на пожилую женщину.
Я снова ослушалась мать! Подвела её, уснув так некстати. И раз Мария Филипповна сидит возле моей кровати, значит, кто-то впустил её в квартиру. Но в одиннадцать дома по определению никого не может быть. Значит, за окном уже вечер, и врач пришла повторно, а внизу меня ждёт разочарованная мать или очередная взбучка от отца. Да что же мне так не везёт?
Судорожно пытаюсь встать, чтобы выглянуть в окно или посмотреть на часы, но Мария Филипповна удерживает за плечи.
– Не волнуйся, Марьяна. Это просто реакция организма на высокую температуру! Давай я лучше тебя осмотрю.
Обречённо вздыхаю. Она права: бессмысленно сейчас биться в истерике – что сделано, то сделано. Послушно открываю рот, под мышкой зажимаю градусник и даже не морщусь, когда прохладный фонендоскоп касается раскалённой кожи. И всё же краем глаза выхватываю показания будильника: начало двенадцатого… Неужели маме удалось оставить свои дела ради меня?
– В лёгких чисто, Марьяна. Это очень хорошо, – с облегчением произносит Мария Филипповна. Она роется в своей огромной сумке и выуживает из неё рецептурный бланк. – Я выпишу тебе лекарства. Рецепт передай маме, хорошо? Как придёт с работы, пусть купит всё, а если возникнут вопросы, мне позвонит.
– А разве она не дома? – настороженно уточняю.
– Я её не видела.
Мария Филипповна передаёт мне рецепт и начинает собираться.
– А кто вас пустил? Папа?– Тонкий бланк трепещет в моей руке.
– Твой приёмный братишка, – улыбается доктор.
– Никакой он мне не братишка!
– Неважно! Замечательный мальчуган. Вы с родителями большие молодцы, что отважились на такой шаг. Поверь, это дорогого стоит!
– А разве Ветров уже дома? – Пропускаю хвалебные речи мимо ушей, не понимая, почему Сава не в школе.
– Ладно, Марьяна! – Игнорирует мой вопрос Мария Филипповна. – Я пошла. Поправляйся!
Она улыбается мне на прощание и уже через мгновение скрывается за дверью. Прислушиваюсь к её шагам, но ничего не слышу. Пытаюсь снова заснуть, но сколько ни закрываю глаза, сон обходит меня стороной. Когда ворочаться в кровати изрядно надоедает, решаю последовать совету мамы и спуститься на кухню за молоком. На бульон моих сил не хватит точно.
И снова кутаюсь в одеяло. В бесполезных попытках найти тапки, решаю идти босиком. Шаги, как назло, медленные и короткие. Каждый по усилиям сродни стометровке на уроке физкультуры. Мне требуется немало времени, чтобы дойти до двери своей комнаты, а перспектива добраться до кухни и вовсе кажется весьма призрачной. И всё же дёргаю ручку двери, но ступить за порог спальни не успеваю.
– Какого лешего ты здесь трёшься? – сиплю простуженным голосом, едва устояв на ногах от столкновения с Ветровым. – Проверяешь, не отдала ли я Богу душу? Не дождёшься!
– Мозги от жара совсем перестали соображать? – бубнит под нос парень, удерживая в руках огромную отцовскую кружку. Не знаю, что там у него. Наверно, пока никого нет, Ветров налил себе чай и решил потешить самолюбие, глядя на то, как я тут загибаюсь.
– Зачем встала? – грубо цедит, продолжая стоять слишком близко.
– Тебя забыла спросить! – Каждое слово отзывается резью в горле, но желание казаться сильной и несломленной придаёт сил. – Иди куда шёл, Ветров! Тут тебе не цирк с обезьянками!
Но мои замечания разбиваются о стену абсолютного безразличия.
– Врачиха сказала занести, – Ветров протягивает мне кружку и ждёт, когда возьму.
– Что это? – Сильнее цепляюсь за одеяло и не спешу выполнять желания Ветрова.
– Куриный бульон, Марьяна, что ж ещё? – раздражённо фыркает и проходит мимо меня вглубь спальни.
– Бульон? – тарахчу ему в спину.
– Пей давай, а то на привидение похожа. – Сава оставляет кружку на письменном столе и, засунув руки в карманы домашних брюк, поворачивается ко мне. – Чего уставилась, обезьянка?
– Ты сам его сварил? – Ошарашенно переступаю с ноги на ногу.
– Вот ещё! – бросает небрежно Ветров и снова подходит ко мне вплотную. Смотрит снисходительно, а я зависаю, разглядывая ямочку на его подбородке. – Делать мне нечего! В холодильнике нашёл!
– Спасибо! – шепчу, понимая, что Сава врёт: проще слона научить кататься на самокате, чем найти в нашем холодильнике бульон. Мама редко готовит сама, а папа предпочитает супы понаваристее. Впрочем, это неважно. Сейчас всё моё внимание сосредоточено на лице парня. Я даже перехватываю одеяло в одну руку, чтобы второй дотянутся до манящей ямочки на его подбородке. Сейчас как никогда, уверена, что к ней я уже прикасалась в прошлом.
– Ага! – бурчит невнятно Ветров и, действуя на опережение, поспешно уходит к себе.
Смотрю ему вслед, продолжая на весу держать руку, и пытаюсь понять, что происходит. Со мной. С Ветровым. С нами. Кусаю губы, но так и не решаюсь пойти следом за Савой, чтобы утолить своё любопытство. Вместо этого, с жадностью выпиваю куриный бульон. Ароматный, вкусный, в меру горячий. Он приятно смягчает горло и успокаивает голодный желудок. А после снова ложусь в кровать и с мыслями о Саве засыпаю.
Мой постельный режим растягивается на пару дней. Бесконечных, скучных, пропитанных запахом лекарств и унылым одиночеством. Лишь изредка ко мне заходит мама. Она приносит еду и лекарства, а перед сном сидит со мной чуть дольше обычного. И пускай говорит всё больше о своём фонде и отцовских делах, я рада, что она рядом. А ещё каждый день после уроков звонит Злата. Подруга скидывает домашку и без умолку трещит о школьных буднях. С упоением ловлю каждое её слово, но стесняюсь спросить о Саве, а Смирнова будто специально совершенно о нём не вспоминает. Впрочем, как и Ветров обо мне…
К вечеру пятницы я готова волком выть от скуки и лезть на стены от одиночества. Под действием лекарств жар спал, а боль в горле стихла. Наверно поэтому, вопреки маминой просьбе – не разносить по дому заразу, я всё же спускаюсь к ужину.
– Марьяна! Дочка!
Первым меня замечает отец. По обыкновению он сидит во главе стола и, не переставая орудовать ножом и вилкой, скользит по мне изучающим взглядом.
– Как себя чувствуешь? Уже лучше?
Уверенно киваю и прошу папу меня не выгонять. Под недовольные причитания матери отец все же позволяет мне присоединиться к ужину, а я тут же спешу занять своё место напротив Савы.
Пока мама приносит недостающие приборы, с пристрастием рассматриваю парня. Тихий, примерный, Ветров лениво ковыряет в тарелке бифштекс и явно витает в облаках. Уверена, он даже не заметил, что за столом стало на одного человека больше. Странный. Взъерошенный. Непонятный. Неужели Сава не чувствует, как я пожираю его глазами? Или притворяется?
– И всё-таки, Нана, ты ещё не до конца окрепла! Могла бы поесть в своей комнате, а не подвергать неоправданному риску близких. – Мама внаглую перетягивает внимание на себя.
– Ирина, оставь её в покое! – Вмешивается отец. – Раз проголодалась и нашла в себе силы спуститься, значит, идёт на поправку. Верно, Марьяна?
– Да, папа. Некогда болеть.
– Оно и верно! Учёбу стоит только запустить, потом не нагонишь. Да и тренировки не ждут, правду говорю?
– Всё так! – Через силу кладу кусочек котлеты в рот. На самом деле, мой аппетит никуда не годится, но выдавать себя не хочу.
– Какой же ты наивный, Игорь! – хихикает мама. – Наша девочка просто влюбилась, вот и торопится встать на ноги поскорее.
И всё же несчастный бифштекс попадает не в то горло. Закашливаюсь, улавливая на губах Ветрова намёк на улыбку. Вот же засранец!
– Ну, влюбиться в сына Алексея Михайловича – не грех. – Потягивает вино из бокала отец. – Да и Антон, я уверен, места себе без нашей девочки не находит. Признавайся, Марьяна, небось парнишка весь телефон оборвал – скучает?
– Ага, – беспечно вру.
Ни к чему родителям знать, что Булатов даже не заметил моего отсутствия в лицее. Зато мою ложь замечает Ветров. Он усмехается своим мыслям и, потирая шею, переводит взгляд на меня. Несколько секунд с наглым прищуром следит, как я притворяюсь, что ем, а потом заявляет:
– Надеюсь, Марьяна, ты не успела заразить Тоху, пока целовалась с ним возле подъезда, а то у нас скоро важный матч.
Вилка из моих рук с грохотом приземляется на тарелку, а щёки начинают гореть куда сильнее, чем от простого жара.
– Нана! – Отец тотчас вспыхивает спичкой. – Возле подъезда? На виду у всех?
– Игорь, ну что ты заводишься на пустом месте. Дело молодое! Ты нас вспомни в её годы, – смеётся мама и даже умудряется взять отца за руку. – Да и разве не ты говорил, что Антону не страшно доверить нашу девочку?
– И всё же! – В тонкую линию сжимает губы глава семейства. – Неудобно будет перед Алексеем Михайловичем, если по вине нашей дочери его сын окажется на больничной койке.
– Это да, – соглашается мама и с укоризной смотрит на меня, а я позабыв про бифштекс на тарелке судорожно соображаю, чем бы ответить Ветрову. Впрочем, Сава, сам того не ведая, подаёт идею.
– Спасибо, всё было очень вкусно! – Парень встаёт из-за стола и собирает за собой посуду. – Я за уроки! А то накопилось…
– Конечно, Сава, иди! – лебезит мама, да только у меня иные планы на парня!
– То, что у тебя накопилось, Ветров, за год не наверстать!
– Проблемы с учёбой, Сава? – настороженно уточняет отец, а парень как вкопанный замирает на месте.
– Никаких!
– Выше крыши!
Произносим с Ветровым одновременно. И снова ловлю на себе его взгляд, напоминающий грозовую тучу, готовую вот-вот разрядиться громом и молнией.
– А как же английский, Сава? – ехидно давлю на больную мозоль. – Надеешься на русский авось? Так в нашем лицее такое не прокатывает!
Довольная своей маленькой местью, расплываюсь в улыбке. Устроившись поудобнее, скрещиваю на груди руки и внимательно слежу за реакцией родителей.
– А что с английским? – интересуется папа. – Не справляешься с программой! Если нужен репетитор, только скажи!
– Английский? – вторит ему мама, распахнув от удивления глаза. – Странно? У тебя же мать была…
– Ничего не надо! – гремит Ветров. – Я сам справлюсь!
– Ну-ну, – подзуживаю и с насмешкой в голосе добавляю: – У тебя уровень первоклассника! Да я на китайском больше слов знаю, чем ты на английском. Странно, что Анна Игоревна ещё папу в школу не пригласила для деликатного разговора.
Моё замечание достигает цели: ноздри отца раздуваются от негодования, а вилка в его руке, того и гляди, согнётся пополам.
– Мы же договорились, парень! – цедит он сквозь зубы. – Возникают сложности с учёбой – сообщаешь! Сразу! Что непонятного?
– Всё ясно, – покорно отвечает Ветров. Он как нашкодивший щенок виновато стоит перед нами с пустой тарелкой в руках, не смея поднять глаз.
– Я всё равно не понимаю, как такое возможно? – сокрушается мама. – Сава, а как же…
– Это просто разница в программах, – снова перебивает её Ветров и тут же осмелев бросает на меня недобрый взгляд. – И вообще, я уже договорился: Злата, моя одноклассница, позанимается со мной.
– Смирнова? С тобой? Не может быть!
От услышанного начинает неприятно свербить внутри. Меня задевает, что подруга вновь утаила своё общение с Ветровым. Но куда сильнее тревожит тот факт, что этого самого общения сейчас станет между ними гораздо больше.
– Злата очень хорошая девочка! – Добавляет неприятных ощущений мама. – Замечательный выбор, Сава!
– Еще и красивая, – подмигивает отец, тут же позабыв о своем раздражении. – Надеюсь, это не помешает вашим занятиям. А, пацан?
– Да у Смирновой у самой проблемы с произношением! – раздражённо влезаю в разговор.
– Правда? – недоумевает мама. – Разве не ты рассказывала, что Злата в прошлом году городскую олимпиаду по английскому выиграла.
– Она…, – мешкаю с ответом. Злата моя подруга и она действительно знает предмет на отлично. Но сейчас меня неистово распирает сделать всё, чтобы Ветрову наняли обычного репетитора вместо Смирновой, а потому снова вру: – Она у меня списала. Думаете, почему у нас с ней баллов было поровну? А так Анна Игоревна вечно поправляет её произношение! Да и с временами у неё манная каша в голове!
– В любом случае хуже не будет, если она со мной позанимается, – прерывает мой поклёп на подругу Ветров.
– Согласен, – добивает отец. – Когда приступите? И где планируете заниматься? У нас?
– Нет! – вскрикиваю от неожиданности. – У нас нельзя! Я же болею!
Становится до дрожи страшно, что Смирнова узнает правду про Ветрова.
– Тогда у неё. – С видом победителя пожимает плечами Сава, а я снова мотаю головой.
– Марьяна, да что с тобой? – пресекает отец.
– Я сама! Сама позанимаюсь с Савой! Не надо никого напрягать и выносить сор из избы. Мы же теперь одна семья и должны помогать друг другу!
– И то верно! – соглашается папа. – Сава, ты не против?
– Нет, – ухмыляется Ветров и резко выходит из-за стола.