Глава 1
«Сегодня я ушел от своей жены. Просто взял и ушел, сказав ей пару слов на прощанье. Было ли мне тяжело? Да, было. Наверное, не так тяжело, как можно себе представить, как принято у нас считать, не так, как человек «должен» переживать расставание и прощание с теми, кого когда-то любил. Честно, не кривя душой и возлагая на себя ответственность, я сказал ей, что больше так не могу, что мне нужен перерыв, отдых, нужно пожить для себя. Господи, как приторно и банально это звучит. Она меня не поняла. Мы вместе двадцать лет, но она меня не поняла. Да что со мной? Почему за все время этой скучной «писанины» я так и ни разу не назвал её по имени? Может, потому что мне стыдно за то, что я оставил её одну? Нет, мне не стыдно. Я не чувствую ничего. Мое сердце бьется ровно. Мои руки не дрожат, не потеют, глаза ясные и перед ними нет пелены вот-вот готовящихся вырваться наружу слез. Я не стыжусь. Совсем. И потому мне страшно.
Ах, да. Ее зовут Варя. Мою жену зовут именно так. Я уже сказал, что вместе мы двадцать лет, и, честно признаться, это пугает меня. Все потому, что и мне, и ей сейчас всего тридцать пять. Да, мы полюбили друг друга, будучи глупыми, наивными школьниками, никогда не любившими, да и не умевшими это делать. Я помню тот день, когда впервые увидел ее. Это была ежегодная новогодняя вечеринка, проводившаяся в нашей школе, кажется, с самого её основания. Я терпеть не мог эти вечеринки, хотя бы потому, что двигался как тюлень, развлекающий публику в дельфинарии под громкие восклицания тренера и ожидающий скорого вознаграждения в виде свежей рыбы. Да, танцевать я не умел, даже несмотря на то, что занимался бальными шесть лет. Я приходил на тренировки, делал то, что мне говорили, и уходил поскорее, глубоко внутри надеясь больше никогда не вернуться в этот злосчастный «Дом детского творчества». Приходил домой и садился читать. Я много читал, я читал постоянно: на переменах, пока шел на мои «любимые» бальные танцы, когда ел и ночью вместо сна. Может быть, поэтому я всегда и выглядел немного «как бомж». Ха-ха, не знаю, но так говорили мои друзья, Илюха Вавилов и Мишка Стомин. У нас была прекрасная тройка самых бойких, веселых, классных и умных ребят. Ну, по крайней мере, мы так думали. Смотря на нас со стороны сейчас, уже в осознанном возрасте, я понимаю, что все было по-другому. На нас мало кто обращал внимание, мы просто существовали, мы просто были. Однако я помню эти времена, и я никогда их не забуду. Я никогда не забуду моих друзей, тех людей, которые научили меня жить и научили меня быть Человеком. Наверное, потому что они сами были Людьми.
Да-да, я, кажется, говорил про вечеринку, на которой встретил Варю. Как я узнал уже после нашего знакомства, она перешла к нам в школу еще в сентябре, но заметил я ее почему-то только спустя половину учебного года. Как сейчас помню: она стояла в компании подруг и над чем-то очень громко смеялась. Ее смех был чудесным, детским, таким звонким и настоящим, что любому взрослому, услышав его, хотелось плакать. Хотелось потому, что такой смех мог быть только у детей. Хотелось потому, что они понимали: и Варя когда-нибудь перестанет так смеяться. Не скоро, но перестанет.
Она была в чудесном бледно-желтом длинном, достававшем почти до пола платье. Оно было простым, без дополнительных рюш или узоров. Лишь пояс подчеркивал до ужаса тонкую талию Вари. Да, она была очень худая, но эта худоба нисколько не портила ее. Нисколько. Густые, кудрявые, по пояс волосы закрывали ее плечи и будто служили для нее каким-то защитным головным убором. Она никогда не собирала их в хвостик или пучок, никогда не делала косы. Лишь раз – в день нашей свадьбы – она собрала их, чтобы Катя, наша общая подруга и по совместительству гениальный парикмахер, сделала ей прическу «венок». Да, кажется, так она и называется. Смешно, быть может, но именно волосы Вари заставили меня обратить на нее внимание. Они были прекрасны! Создавалось ощущение, что Варя родилась не в дождливом и печальном Петербурге, а где-то в Бразилии, в Рио, в общем, там, где тепло и никогда не бывает грустно. Она стояла ко мне полубоком, я не сразу увидел ее лицо. Но, даже не видя его, не рассмотрев, я вдруг отчетливо понял, что люблю. Люблю до безумия, так сильно, что мне захотелось вдруг подбежать к ней, встать перед ней на колени и протянуть кольцо со словами: «Ты выйдешь за меня?». Конечно, я не сделал этого. Хотя бы потому, что в кармане у меня было не кольцо, а крышка от бутылки какой-то газировки. Не сделал этого тогда, но сделал пять лет спустя. А тогда, в тот вечер, я просто смотрел. Смотрел долго, всю нашу дискотеку, не решаясь подойти и просто сказать «привет». Я не мог подойти, но и не мог потерять ее из виду. Вернувшись домой, долго не мог успокоиться. Во мне будто извергался вулкан, но лава не обжигала, не ранила, она была мне нужна. С того дня и по сей день я люблю Варю. Люблю всем своим мелким и черствым сердцем. Любил, люблю и буду любить. Да, да, я и сейчас ее люблю, но не так. Совсем не так, как раньше, как на той школьной дискотеке».
Глава 2
«Честно признаться, не знаю, зачем пишу это. Возможно, я когда-нибудь выпущу эти записи как что-нибудь наподобие: «Мой дневник» или «Хроника моих мыслей» или «Моя жизнь». Ха-ха, смешно это. Правда, смешно. Но я писатель, и я должен что-то писать. Я провожу на работе сутки, я часто не сплю, а все пишу и пишу, не могу остановиться. И это хорошо, ведь компания, где я работаю, постоянно требует от меня новых сценариев, идей, историй для фильмов, сериалов, компьютерных игр. Я люблю свою работу, люблю, наверное, больше, чем свою семью. Знаю: звучит ужасно, и я не буду против, если тот, кто читает это сейчас, захочет закидать меня тухлыми яйцами. Но не надо, не стоит переводить на меня продукты, я сам все прекрасно знаю. Я люблю работу и еще люблю себя. Конечно, не приходится говорить о нарциссизме или эгоизме. Нет, ни в коем случае. Я просто люблю себя, в меру и без фанатизма. Я относительно молод, в самом рассвете сил, красив и хорош собой, умен и способен на многое. Я занимаю не последнюю должность в одной из крупнейших компаний США и имею заработок намного выше среднего. Почему я не могу быть довольным собой? И почему я стыжусь говорить о том, что не испытываю к себе отвращения? Наверное, потому что я знаю, как живут в моей стране, как в ней выживают. Зачем я когда-то, будучи двадцатипятилетним молодым человеком, уехал в Америку? Все просто: переехал ради денег, ради работы, ради любимого дела. Правда мне быстро наскучила эта страна и, через пять лет жизни в Лос-Анджелесе, я купил дом на берегу Средиземного моря на острове Сицилия и поспешил окунуться в атмосферу итальянской беззаботной солнечной жизни. Ох, да, я право очень устал и потому видимо совсем забыл, что все это время я был не один. Забыл, что не «уехал», а «уехали», что не «поспешил», а «поспешили». Прости меня, Варя, я, кажется, начал стирать тебя со страниц своей жизни. Я еще обязательно вернусь к своей жене и расскажу о том, почему ушел от нее. Мне просто нужно время, чтобы осознать все произошедшее и успокоиться… Дурак. Кому я вру? Себе? Нет, время мне нужно не для этого: не для «успокоения своих расстроенных нервов» и не для «утирания слез». Конечно, нет! Мне нужно время, чтобы понять себя и, наконец, найти ответ на вопрос: «Почему я ушел?». Я правда не знаю, почему. Правда, не знаю.
Сицилия. Чудесное место. Дивный остров, умопомрачительный край. Я никогда не видел ничего красивее чем то место, где по воле судьбы живу сейчас. Да простит меня родной Петербург, но закаты на Неве ничто по сравнению с тем, что мне приходится видеть каждый день из окон своего дома. Ради этого стоит жить: ради таких заходов солнца, ради такого безоблачного неба, пылающего от погружающегося в сон небесного светила, ради моря, которое вспыхивает, окрашивается красными и желтыми красками, будто дает свободу подводному огнедышащему дракону. Я обожаю Сицилию, итальянцев, их обычаи и устои. Я хотел бы родиться здесь, и я хочу тут умереть. Я работаю здесь на ту же компанию, я вообще не потерял ничего, переехав сюда. Наверное, ничего…
Варя никогда не разделяла моего интереса к сочинительству. Она всегда упрекала меня в том, что вместо экзамена по физике, к которому я готовился несколько лет, я в последний момент передумал и решил сдавать литературу. Я сдал ее на максимальное количество баллов, и я готовился от силы четыре месяца. Никогда не понимал: разве этого факта недостаточно для того, чтобы понять: литература – моя жизнь. Я не физик и не математик, я плохо знаю химию и биологию, я полный невежда в информатике. Я люблю писать. Мне ничего больше не надо. Однако Варя за двадцать лет так и не приняла мою любовь к этой «писанине». Именно так она всегда называла всю мою деятельность, мои работы.
И нет, я не пишу это с целью выставить Варю в плохом свете, оскорбить её или заставить всех думать, что она из тех отвратительных мне женщин, которые только и умеют быть всем недовольны, которые пьют кровь, изводят терпение, тратят деньги. Она не такая, и то, что моя работа ей не по душе, является единственным камнем преткновения в наших отношениях, единственным ее недостатком. Странно: я говорю «жена», «является… в наших отношениях», я говорю в настоящем времени, как будто и не было никакого разрыва. Но надежды нет – я не вернусь. Это было «прощай», а не «до свидания».
Глава 3
«Я заснул вчера, прямо за столом, уткнувшись головой в клавиатуру ноутбука. Прежде чем он разрядился и выключился, я успел напечатать свои лбом несколько тысяч букв «н» и «г», и сегодня утром мне пришлось все стирать. Ха-ха-ха, довольно забавно вышло. Мне безумно хотелось спать и, написав о Варе, я вырубился как ребенок, который весь день провел на площадке и очень устал.
Меня разбудил не будильник, а звонок. Будильники я не ставлю со времен школы. Да, звонок. Звонила Варя. Увидев надпись «Кудряшка» (согласен, довольно своеобразное имя в телефонной книге), я содрогнулся. Я не успел переименовать ее и испугался, что весь разрыв был только сном. В таком случае я бы сильно расстроился и сделал все с точностью так же, как вчера утром. Я также проснулся бы, также подошел к ней и, увернувшись от объятий, сказал бы: «Я ухожу, Варя». Однако, услышав ее дрожащий и беспрестанно прерывающийся рыданиями голос, я понял, что простился с ней на самом деле. Она плакала в трубку, просила меня объяснить, что не так: что не так с ней, с нашей жизнью, со мной. Я молчал. Я ничего не говорил. Я не пытался ее успокоить. И только когда она перестала плакать и закончила свой монолог, я произнес два слова: «Так надо». Вполне ожидаемо за моим коротким ответом подоспел вопрос: «Кому, Женя, кому надо?». Я сказал, что не знаю. Она бросила трубку, но в ту секунду я был уверен, что она перезвонит. Так и случилось. Через полчаса я снова увидел ее фотографию на экране телефона. Быть может странно, но на контакт Вари я поставил ее детскую фотографию. С той самой новогодней вечеринки. Ее подруга, ранее упомянутая мною Катя, принесла в тот вечер в школу настоящий дорогой цифровой фотоаппарат. Из-за этого чуда техники, Катя, чья фамилия, кстати, Белозерова, стала королевой «бала». Все, кому не лень, подходили к девочке и самыми разными способами пытались заполучить хоть ненадолго невиданный аппарат. Точнее, видели его, конечно, все и до дискотеки, однако дома имели единицы. В нашей школе учились дети бедных родителей. Район, в котором я жил, был далек от центра города, до восемнадцати лет я ни разу не побывал на Дворцовой площади, в Эрмитаже, ни разу не гулял по Невскому проспекту. Я боялся выходить на улицу после восьми часов вечера, меня пугало всё: от большого и страшного дуба, который рос прямо около входа в мою парадную, до выброшенных кем-то из окна старых детских игрушек. Они были грязные, порванные, они были одинокие.
Мне было пять лет, когда мы переехали в Ржевку. До этого у нас была большая и светлая квартира в Приморском районе. У нас были деньги, у нас было все. Мой отец, Краснов Владимир Дмитриевич, был успешным и востребованным хирургом, его уважали, к нему обращались. У него всегда было много работы. Наверное, поэтому я не видел его дома. Я не помню его лицо, не помню его руки, я даже не могу воспроизвести в своей голове его голос. Я не знаю, каким он был человеком, что он любил и как познакомился с моей мамой. Я только знаю, как он умирал. А умирал он дважды: сначала морально, потом физически.
Он никогда не ошибался, он напоминал робота, который всегда выполнял свою работу идеально. Но он не был машиной. Он был человеком. К моему огромному сожалению, «человеком» не с большой буквы.
11 сентября 1990 года – последний день «нашей нормальной и счастливой жизни, сынок». Так говорила моя мать, Краснова Людмила Викторовна. В этот день в Центральную городскую больницу на скорой помощи привезли мать с ребенком, девочкой трех лет. Это было поистине страшное зрелище. Это был тот самый случай, когда от ужаса хочется кричать, бежать, не оглядываясь, когда боль за другого человека настолько сильна, что кажется, будто тебе в сердце вонзают кусок стекла. Вонзают медленно, долго, и от этого твои мучения становятся еще невыносимее. Да, именно так чувствовали себя медсестры и врачи больницы. Я уверен, что многие из них до сих пор помнят тот день. Многим он еще долго, а может, и всю жизнь будет сниться в кошмарах.
Двери скорой помощи отворились, и персонал больницы, заранее предупрежденный о «крайне тяжелом случае», увидел следующую картину: на носилках лежала девушка лет двадцати пяти, очень бледная, красивая, с тонкими чертами лица. Точнее, так можно было сказать, если бы лицо ее не было изуродовано и окровавлено до последней степени. Нетронутыми остались только глаза. Они были открыты, и они были пусты. Огромные голубые глаза ничего не выражали, кроме дикого ужаса и абсолютной безнадежности. Пальто этой девушки также было в крови, рукава были изорваны, в некоторых местах прилипли куски грязи. Обуви не было вовсе. Ее волосы, когда-то бывшие светлыми и густыми, теперь стали темно-коричневыми, спутанными и редкими. Она была в шаге от смерти, и никто не мог отрицать этого. На себе девушка держала маленькую девочку. Миловидную и очень грустную. Она была мертва. Она скончалась еще на месте аварии, но мать не соглашалась ехать без нее, она мало что понимала, но на любые призывы выпустить из рук ребенка начинала кричать и махать руками из стороны в сторону.
Их сбила машина, водитель которой заснул за рулем. Банальная до ужаса авария, сломавшая не одну жизнь. Привезенные оказались женой и дочерью известного тогда прокурора, Аркадия Васильевича Городного. Он был настоящим профессионалом своего дела, а также авторитетом в криминальных кругах. Его боялись, презирали и уважали одновременно.
Несмотря на попытки моего отца и проведенную операцию, девушка по имени Елизавета умерла. Отец боролся за ее жизнь двенадцать часов, он сделал все как надо и практически спас жертву аварии от смерти, но в последний момент ошибся. Он просто ошибся. Начав торжествовать слишком рано, отец задел сердце и убил своего пациента. Это было в половине первого ночи, 12 сентября 1990 года. Это был день, когда наша семья лишилась нормальной жизни. День, когда морально умер мой отец.
Не буду вдаваться в подробности, но как нетрудно догадаться, Аркадий Городный обвинил отца в смерти своей жены, пообещал засудить его и посадить на всю жизнь. Не знаю как, но отец оправдался, однако, лишился квартиры и работы. Мы переехали в Ржевку, тот район, в котором я прожил всю жизнь. В самый неблагополучный район Санкт-Петербурга. Отец не смог пережить всего позора, обрушившегося на него, начал пить и скончался через несколько месяцев. Он запил не от горя, не от чувства стыда, а потому, что лишился места и уважения петербургских высокопоставленных лиц. Дома же, как рассказывала мне моя мать, он каждый день проклинал Елизавету Городную и ее дочь. Он проклинал их, жертв несчастного случая, а не заснувшего водителя, и даже не Аркадия Городного. Он ненавидел мертвых людей. И ненависть сожгла его изнутри».