Loe raamatut: «Я ухожу, Варя», lehekülg 2

Глава 4

«Вчера я, кажется, начал говорить о Варе и ее звонке. Перечитывая все, что было написано мною об отце, я теперь отчетливо понимаю, что чувствую к нему презрение. Прости меня, Господи, что я терпеть не могу своего собственного отца. Умершего отца.

Так вот, о Варе. Она позвонила мне еще раз, но в этот раз говорила без слез и крика. Моя жена произнесла небольшой монолог: «Женя, я не знаю, что случилось. Да и не могу этого знать, ведь ты ничего мне не объясняешь, ничего не говоришь. Я люблю тебя и всегда буду любить. Я все еще надеюсь, что ты вернешься, что все будет как прежде. Меня убивает мысль о том, что ты, возможно, полюбил другую женщину… Мне легче думать, что ты сошел с ума. Я просто… просто, знаешь, думала, что это на всю жизнь. Тогда, увидев тебя впервые, я и подумать не могла, что когда-нибудь стану твоей супругой. Но так случилось: я приняла из твоих рук кольцо, и я об этом не жалею. Я никогда не буду об этом жалеть, даже если ты скажешь мне, что изменил. Мне просто важно знать: любишь ты меня или кого-то другого? Скажи мне, Женя, пожалуйста, скажи». Я слушал это спокойно, без волнения. Я дождался, когда она закончит и, выждав паузу, ответил без дрожи в голосе: «Я никого не люблю, Варя. И я тебе не изменял». «Если ли шанс, что ты вернешься ко мне?»– последовал ее вопрос. «Нет, никогда». Она бросила трубку. Теперь, кажется, все точно кончено».

Глава 5

«С последней записи прошел год. Даже не знаю, почему я так надолго оставил этот «дневник». Мы с Варей официально разошлись. Мне пришлось вернуться ради этого в Россию, на несколько дней. В ЗАГС Варя, естественно, не пришла. От нее был прислан представитель с нотариально заверенным заявлением на развод. Все прошло быстро и довольно безболезненно. Для меня – безболезненно. Не знаю, правда, как для нее. Я ни разу не пожалел о своем решении. Впрочем, не думаю, что этим стоит гордиться.

После ЗАГСа я пошел на Невский проспект. Зашел в мое любимое кафе, выпил смородиновый чай и съел кусок приторного шоколадного торта. Никогда не чувствовал я себя таким одиноким, как в тот день. Но это было приятное чувство. Мне было хорошо от него. Перекусив, я взял такси и отправился в Ржевку. Что-то непонятное тянуло меня в район моего детства.

Сев в машину, я уже знал, что дорога предстоит скучная, двух-, а может и трехчасовая. Чтобы хоть как-то скоротать время, я достал телефон, открыл «заметки» и стал писать. Писал для работы: один итальянский бизнесмен «по дружбе», которой у нас с ним никогда и не было, попросил меня написать сценарий для клипа своего знакомого «недопевца». Терпеть не могу клипы. Терпеть не могу писать для них сценарии. Они всегда получаются неполноценными, неживыми. Я не могу создать мир, поселить в него людей, с чувствами, характерами, жизнями, не могу начать раскрывать их, не могу заставить их любить или ненавидеть, чтобы потом оборвать и уничтожить все через пять минут. Когда закончится песня. Не могу, не умею и не хочу. Но я согласился помочь своему «другу». И сам не знаю почему.

Возможно, это будет несильно интересно моему читателю, но я, пожалуй, скажу пару слов об этом загадочном человеке. Зовут его Бруно Кавалли, он бизнесмен, как уже было сказано ранее, и истинный итальянец. Честно признаться, я никогда в жизни не встречал человека, который бы настолько любил свою родину. Он весь пропитан Италией, он, кажется, и есть сама Италия. Бруно младше меня на пять лет, но его густая, черная борода и такие же черные, как уголь, усы прибавляют ему возраста, делают его уже очень взрослым мужчиной, за спиной которого и семья, и многолетний опыт работы. Однако первый взгляд чаще всего бывает ошибочным, и этот случай не исключение. Представьте себе человека, который выпивает не менее шести бутылок вина за вечер, не ночует дома на протяжении уже нескольких лет, который по праву именуется «Partito re» (в переводе с итальянского: «Король вечеринок») и который способен проиграть несколько сотен тысяч евро в споре с каким-нибудь французом на предмет того, кто быстрее съест землю из цветочного горшка. Да, это Бруно, мой итальянский «друг». И да, я завидую ему. Завидую черной, прямо как его борода, завистью. Мне не стыдно. Совсем. Наверное, я пропащий человек, коли даже не пытаюсь оправдаться и раскаяться. Впрочем, мне все равно.

Его отец, Фабио Кавалли, в свое время был довольно влиятельным человеком. Его уже давно нет в живых, но о нем часто вспоминают местные жители. Он был владельцем крупнейшей компании по судопроизводству и зарабатывал баснословные деньги. Все нажитое он оставил в завещании жене и сыну. Бруно, достигнув совершеннолетнего возраста, в полной мере воспользовался «подарочком» отца. Помимо миллионов евро, оказавшихся на его счету, Бруно стал полноценным и единственным владельцем бизнеса. Он, будучи еще совсем молодым, хотел, искренне хотел сам взяться за управление компанией, вывести бизнес родителя на новый уровень, стать успешным и принести какую-то пользу. Однако вечеринки и выпивка вскоре выбили из его головы эту «дурь», как он сам говорил позже, и Бруно отдал бразды правления своему лучшему другу и, по совместительству, довольно неплохому, по моему скромному мнению, бизнесмену. Имя его Рик Стефенсон, и он американец. Мне приходилось видеть этого человека несколько раз, и я могу сказать о нем пару слов. Он негодяй. Да-да, действительно пару слов. Впрочем, не думаю, что стоит говорить о человеке, который уехал в Италию и оставил свою больную мать умирать в штате Западная Вирджиния одну, без какой-либо материальной и духовной поддержки.

Рик успешен и богат. Он профессионал своего дела, и только благодаря ему компания бездельника и прожигателя жизни Бруно до сих пор держится на плаву.

Но он мертв. Совершенно мертв изнутри. И вместо сердца у него банка протухших шпрот»

Глава 6

«Я не люблю Бруно. Я его терпеть не могу. И завидую ему, как уже сказал ранее. Однако завидую я вовсе не его богатствам, не его бесчисленным яхтам и особнякам, машинам, бриллиантам. Признаться честно, я и сам не беден, и если я захочу, постараюсь и напрягусь, то смогу обогнать его по количеству цифр на счету. Нет, деньги Кавалли не вызывают во мне пламя зависти, они не разжигают во мне ненависть, вызванную горьким осознанием чьего-то превосходства. Совсем нет. Его популярность – вот что действительно волнует меня всегда, когда мне приходится находиться в компании Бруно. Его любят все. Особенно женщины. И особенно красивые. И это неудивительно, ведь он действительно хорош собой: у него правильный овал лица, ярко выраженные скулы, прямой, чуть вздернутый нос и большие, ярко-зеленые глаза. Его взгляд всегда немного рассеян, но в нем виден огонь жизнь, в нем видна безграничная любовь к себе. Меня поражает его харизма и его чувство юмора. Он способен собирать вокруг себя самых знаменитых, властных, богатых и успешных людей не только Италии, но и всего мира. Я не знаю, сколько людей могли бы пожертвовать для него всем, что у них есть. Сотни, тысячи.

У Бруно нет жены и детей. Я вообще слабо представляю его во главе семейства. Я думаю и даже практически уверен в том, что мой итальянский товарищ умрет в одиночестве, окруженный бесчисленными «друзьями» и «подругами», только и мечтающими поскорее сопроводить его на тот свет. Я знаю многих, очень многих, кто в душе надеется увидеть свою жалкую фамилию в завещании Бруно, мечтает получить от него хоть малую часть его огромного состояния. Какие же они мерзкие люди, право! Они все пропитаны алчностью, их души уже давно сгнили, но они продолжают топтать землю и притворяться живыми. В них нет ничего святого, и я прекрасно знаю, как они закончат. Они будут страдать, прежде всего, от того, что в конце жизни ясно осознают всю свою бесполезность, беспомощность, всю свою грязь. Рик тоже относится к этим людям. Относится даже больше, чем все остальные вместе взятые. Я ненавижу его. Всей душой. Всем сердцем. Разумом. Сознанием. Всем своим нутром.

Я помню день, когда раз и навсегда решил наказать этого проходимца. Сделать так, чтобы он никогда не посмел повторить то, что сделал в ту ночь. В ту летнюю ночь, два года тому назад.

За несколько часов до «того события» мне пришло четвертое за неделю приглашение посетить очередную вечеринку Бруно. Я был тогда жутко уставшим, помню, что писал сценарий для компьютерной игры, разработкой которой занималась одна крупная и весьма известная компания. Я сидел днями и ночами, у меня болела голова, я пил таблетки и постоянно срывался на Варю. То приглашение, запечатанное в золотой, блестящий конверт, на котором печатными буквами было написано «To my Russian doll Eugene», произвело на меня только отрицательное впечатление. Я не хотел вставать со своего дивана. И тем более, ради того, чтобы снова наблюдать за тем, как Бруно напьется и станет раскидываться деньгами, как он станет прыгать в бассейн и корчить из себя тонущего, а потом смеяться над теми, кто поверит и станет его спасать.

Вероятно, того, кто это читает, смутила надпись на конверте с приглашением. Да, мы разговариваем на английском, потому что по-итальянски я знаю только пару устойчивых фраз. И да, он называет меня «матрешкой». Отвратительно и унизительно. Знаю. Терплю. И молчу. А вот почему молчу, понятия не имею.

Пока я читал надпись на конверте, ко мне сзади подошла Варя. У нее в тот день было прекрасное настроение. Она смеялась, танцевала и постоянно лезла обниматься. Я совсем не разделял ее радости. Прыгая и бегая вокруг меня, Варя вдруг заявила, что непременно хочет пойти со мной на вечеринку. Я не сразу сообразил, что она имеет в виду, и с минуту молчал. Когда же, наконец, до меня дошел весь смысл сказанного, я резко вскочил, взглянул на Варю и улыбнулся так, как не улыбался даже в детстве, когда мама раз в год приносила домой пакет конфет. Я готов был кричать от восторга. Моя усталость тут же исчезла, я побежал переодеваться и уже через несколько минут стоял у входа. Моя жена никогда не собиралась долго, и мне никогда не приходилось ждать ее по несколько часов. Варя довольно скоро вышла ко мне. В тот вечер она была особенно чудесна. Волосы, кудрявые и пушистые, ложились мягкими волнами на ее плечи. Она была в элегантном шелковом длинном платье глубокого черного цвета. В правой руке у нее была маленькая, темно-синяя сумочка с серебряным замком в виде сердца, а в левой – сложенный кружевной веер. Мы купили его еще в Лос-Анджелесе. И Варя с ним никогда не расставалась. Она не переносила жару и не могла выйти из дома без бутылки воды и этого веера. Интересно, хранит она его до сих пор или нет. Возможно, он уже лежит на свалке и ждет своего конца.

Варя ни разу не ходила со мной на подобные мероприятия до того дня. Именно поэтому я крайне удивился ее желанию, именно поэтому я был счастлив как ребенок. Я часто уговаривал ее составить мне компанию, но она была непреклонна. Нет, не то, чтобы Варя была упрямой или несговорчивой. Совсем нет. Она просто любила быть дома, в тишине, в одиночестве. Она с самой школы обожала готовить, и я, признаться, не пробовал ничего вкуснее ее фирменного блюда – стейка «филе-миньон» под брусничным соусом, с ломтиками жареного картофеля и свежей зеленью. Это блюдо всегда было превосходным. Я бы душу отдал, чтобы сейчас лицезреть его у себя на тарелке. В эту минуту. Однако я слишком вдаюсь в ненужные подробности своей прошлой семейной жизни и отдаляюсь от основной темы. Да-да, та самая ночь… И тот самый Рик Стефенсон.

В десятом часу вечера мы подъехали к пристани. Яхта Кавалли была в нескольких десятках метров от нас. Оттуда доносилась музыка, голоса и громкий смех гостей. Я позвонил Бруно и сказал, что мы приехали. Он не обратил внимания на «мы» и, как обычно, стал кричать мне в трубку, что я лучший его друг, и что ради меня он готов на все. Так Бруно говорил всем, кто принимал его приглашения. Всем, без исключения. Разве что, обделял вниманием одного немца – Томаса Колманна, человека странного и загадочного. Это был парень лет двадцати, очень худой и некрасивый, с совершенно отталкивающим выражением лица. Когда он грустил, то щеки его неприятно опускались, и он будто становился еще тоще. Его не красила даже улыбка, больше похожая на насмешливую ухмылку, выражающую неприязнь ко всему роду человеческому. Бруно не любил его, он много раз жаловался на Томаса и мечтал поскорее избавиться от него. Однако не мог. Этот странноватый мальчуган был внебрачным сыном отца Бруно и носил фамилию своей матери. Фабио Кавалли изменял жене, и за четыре года до смерти узнал о беременности своей подруги – немецкой телеведущей Скарлетт Колманн. Однако Фабио не бросил «нежданного» сына, он, наоборот, полюбил его. По-настоящему. Как отец. Умирающий Кавалли указал в завещании следующее: «Я прошу тебя, мой сын Бруно, прошу как отец: не оставь Томаса. Я знаю, твоя мать ненавидит его сейчас и будет ненавидеть всю жизнь. Но Скарлетт больна. Она скоро умрет. Прошу тебя, не оставь Томаса. Будь с ним. Прошу и уповаю на твое сожаление к моей грешной душе». Фабио был прав: немка умерла через год после его кончины. Томас был отправлен в детский дом, куда его заранее определил Фабио. На счет своего сына Кавалли положил несколько миллионов евро. Когда Томасу исполнилось восемнадцать, его отправили в Италию, к своему единокровному братцу. Бруно был «в восторге». Он не выходил из запоя три месяца и каждый день придумывал новый план по изгнанию Томаса из своей жизни. Так и не придумал.

Меня всегда интересовало, почему Бруно просто не выставил Колманна за порог, почему не отобрал у него деньги, оставленные отцом, почему не ограничил к себе доступ. Однажды я задал пару подобных вопросов своему «другу», и он ответил весьма неожиданно для своей бунтарской персоны. Бруно сказал, что не может так поступить. Он не любит Томаса, этот парень вообще вызывает в нем только отвращение и ничего больше, но он не может оставить его одного. Не может предать и подвести отца. Никак и ни в коем случае. Я был удивлен такому чистосердечному признанию. Я всегда считал, что Бруно никого не уважает, что он презирает всех, и выше и ниже его стоящих. Но оказалось, что нет. В нем еще есть что-то хорошее, что-то светлое, то, что не съела тьма и то, что, возможно, когда-то заставит его одуматься.

Я не понимаю Томаса. Мне приходилось пересекаться с ним пару раз до «того» случая и, честно признаться, каждый раз, когда я начинал говорить с ним, меня с ног до головы охватывало чувство непомерной жалости. Он работал тогда на Бруно, был его личным помощником: делал всякую чепуху. Конечно, Бруно специально назначил своего братца на эту несуществующую должность, чтобы давать ему самые абсурдные поручения. Однажды, поздним вечером сидя у Кавалли в гостях и обсуждая с ним новости из мира политики, я стал свидетелем следующей сцены. В комнату, в которой мы находились, запыхавшись, вбежал Томас. Он был весь мокрый, грязный, на правой щеке у него была огромная ссадина, из которой сочилась кровь. В правой руке Томас держал ведро, а в левой – удочку. Пока я рассматривал это «чудо», Бруно поднялся с кресла и подошел к своему единокровному брату. Какое-то время я совершенно выпал из реальности: таким удивительным явлением мне показался появившийся молодой человек. Из состояния ступора меня вывел звук хлопка. Это был Бруно. Кавалли ударил несчастного парня по лицу. Дал ему унизительную пощечину. Я скривился, мне было неловко от того, что я стал свидетелем всей этой мерзкой ситуации. Я взглянул на Томаса и увидел в его глазах такую боль, такое отчаяние и разочарование, что мне стало не по себе. Этот взгляд я никогда не забуду. Взгляд человека, которого морально избили, из которого вырвали сердце, растоптали его и бросили на съедение свиньям. Было жутко, но это было только начало. Бруно стал смеяться. Громко, искренне. Он смеялся долго, и я думал, что он никогда не перестанет. Как же жутко мне было в тот момент. Этот смех произвел на меня даже большее впечатление, чем пощечина. Почему он смеялся? Ему было смешно. Смешно, пока другому было больно.

Однако стоит уточнить тот факт, что Бруно в тот вечер был до ужаса пьян. Он выпил в одиночку целую бутылку рома и еле держался на ногах. Впоследствии, он жалел о том, что сделал и просил прощение у своего брата. Просил искренне. Впрочем, мне так показалось. Да, я наблюдал ту сцену раскаяния, и она оставила довольно приятный осадок. Я увидел Бруно с другой стороны, но, честно признаться, не стал относиться к нему лучше.

Однако, что за поручение было дано в тот вечер Томасу, и почему он вернулся грязный, мокрый, с ведром и удочкой в руках? Все просто. Точнее, безусловно, непросто, если ты не знаешь Бруно. Но если ты в курсе, как работает его мозг, если он вообще есть у этого человека, как работает его воображение и что выдает порой его фантазия, то все «элементарно, Ватсон». В тот день, часов в семь вечера, Бруно резко захотел рыбу. Жил он тогда в своем загородном доме, на юге Италии. Дом этот был действительно хорош. Я и сам о таком всегда мечтал. И, наверное, мечтаю до сих пор. Он не был очередной бездушной роскошной виллой, напичканной бесполезной и дорогой мебелью, сделанной без какого-либо вкуса, с бассейном и внутренним двором, размером с мою квартиру в Ржевке. Это был небольшой дом, очень аккуратный и не предназначенный для шумных вечеринок. Фасад дома был отделан кирпичом нежно-кремового цвета, к которому очень подходила черепичная кровля светло-коричневого оттенка. Арочные окна с рамами, сделанными под дерево, придавали коттеджу особый, средиземноморский вид. Со второго этажа можно было выйти на кованый балкон, утопающий в цветах, и насладиться последним лучиком уходящего солнца. За домом был небольшой внутренний двор с беседкой, грилем и садом. Да, это было прекрасное место, где я действительно любил находиться. Это была совершенно другая сторона жизни Бруно. Приезжая к нему в гости в этот дачный поселок, я порой не узнавал своего «друга». Мне тяжело верилось, что человек, который только вчера обливался шампанским у себя на яхте, мог сегодня поливать цветы и попивать свежезаваренный чай на балконе. Правда, мне всегда казалось, что в его кружке что-то покрепче чая…

В нескольких километрах от дачного поселка, в котором жил Бруно, текла река. На ее берегах часто можно было увидеть старых рыбаков, приходящих за добычей еще на рассвете и собирающих свои пожитки уже глубокой ночью. В тот день, как помню, не прекращая, лил сильнейший дождь, ветер ломал ветки деревьев, солнце не выходило совсем. Однако все эти погодные условия не помешали Бруно, резко захотевшему свежей рыбы, отправить Томаса рыбачить. Как я уже сказал, вид его после неудавшейся рыбалки, на которой ему удалось поймать только двух пескарей, был жалок. По дороге домой, Томас заблудился. Путь к озеру лежал через небольшой, но довольно густой лес. Колманн сбился с тропинки и несколько часов проблуждал в темноте. На крутом спуске он поскользнулся, так как земля была мокрая и вязкая от дождя, упал и задел щекой небольшой острый камень, который и оставил на его лице боевую рану. Всю эту нелепую историю Томас рассказал уже наутро, за завтраком. Говорил он спокойно и без какой-либо обиды в голосе: брат уже успел извиниться перед ним за пощечину и смех.

Глупость, откровенная глупость вся эта история. Поведение Бруно и его поручения тоже не представляют собой ничего достойного. Ну что можно сказать о человеке, который просит своего брата найти ему посреди ночи двух петухов и устроить между ними бой, который посылает его за бутылкой рома, а затем выливает все содержимое в аквариум, который приказывает ему разрезать все банковские карты и украсить пирожные, подаваемые гостям, этими кусками. Действительно, что? Я и сам не знаю. Развращенность ли это души, обычное ли легкомыслие? Среда ли сделала его таким, или он сам создал эту среду? Есть ли у Бруно шанс на спасение? Или нет? Пожалуй, на эти вопросы каждый может ответить сам. Как ему хочется, как он считает нужным. Я лишь могу сказать одно: Бруно падает с какого-то жуткого и страшного обрыва. Он летит вниз, в темноту, летит с бешеной скоростью, и кажется, что не упадет никогда. Но это не так. У всего есть конец, у всего есть дно. И Бруно еще не ударился головой о землю, он все еще падает, и его все еще можно спасти. А как, я право не знаю»