Loe raamatut: «Тайные свидетели Азизы. Главы, не вошедшие в роман»

Font:

Метафизика триллера, или Пазл жизни

Гаджи, Амир. Тайные свидетели Азизы. Книга 1. Библиотекарь ⁄ А. Гаджи. – Москва: Интернациональный Союз писателей, 2019. – 658 с. (серия «Международный фестиваль Бориса и Глеба»).

Гаджи, Амир. Тайные свидетели Азизы. Книга 2. Адель ⁄ А. Гаджи. – Москва: Интернациональный Союз писателей, 2020. – 432 с. (серия «Международный фестиваль Бориса и Глеба»).

Роман в двух томах Амира Гаджи «Тайные свидетели Азизы» издан Интернациональным Союзом писателей. Первая книга увидела свет в 2019 году. На Международном литературном конкурсе «Новый сказ» им. П. П. Бажова автор получил за неё звание лауреата третьей степени в номинации «Проза» (Екатеринбург, 2019). Вторая книга вышла в апреле 2020 года и сразу была номинирована на Международную литературную премию имени Александра Грина как лучший роман.

Роман Амира Гаджи «Тайные свидетели Азизы», состоящий из двух книг, относится к жанру метафизической реальности. Он написан живым, доступным языком и рассчитан на людей, умеющих вдумчиво читать. Автор справедливо назвал свой роман экспериментальным.

«Уверен, что это редчайшее по жанру сочинение Амира Гаджи – лучшая, главное, разнообразно жизнеподобная, содержательная, крайне занимательно развёрнутая иллюстрация истории России, похожая на огромный, в рамках времени, пазл». Такую оценку роману дал известный русский поэт и писатель Юз Алешковский. И с ним нельзя не согласиться.

Роман написан в свободной манере, без соблюдения общепринятых в литературе композиционных канонов. Нередко сюжеты обрываются на полуслове, чтобы объяснить читателю какой-то эпизод истории или упомянутого вскользь персонажа. И чуть позже необходимость таких отступлений становится понятной и оправданной. Текст обогащён несчётным количеством всевозможных фактов и познавательных деталей, делающих роман плотным, без лишнего многословия. Глубоко понимая существующую реальность и наделив своих героев интеллектуальным аристократизмом, автор их устами легко и без менторства рассуждает о роли Русского мира в мировой истории, а также других важных вопросах нашей жизни. Для этого он в полной мере использует арсенал филологических приёмов. Свежо и деликатно выписаны эротические сцены. Картины смерти героев показаны в деталях настолько ярко, что порой возникает мысль: «Так описать смерть может только тот, кто имеет собственный опыт умирания». А так изящно раскрыть архетип волка в «крови кочевника» может только кочевник либо волк. Особенно интересно в романе выписаны мистические сцены. Основа мистицизма – это желание знать, и Амир Гаджи художественными средствами удовлетворяет естественную тягу человека к знаниям.

Текст романа неоднозначен. В нём много скрытого смысла и нет ничего случайного, начиная от выбора творческого псевдонима автора (это зашифрованное предложение) и заканчивая выбором цвета обложки книги. Под таким цветом выходили книги французского философа Рене Генона. Важно отметить, что практически все события и персонажи романа узнаваемы и существовали в реальности. Сверхзадача произведения – дать каждому читателю индивидуальный ключ к пониманию закономерности потока событий его собственной жизни.

Мэтр русской словесности и классик литературного постмодернизма Саша Соколов, прочтя роман Амира Гаджи, задаёт вопрос: «И не стоит ли здесь отметить, что “Свидетели Азизы” – вещь удивительно многоплановая и полифоничная? Не говоря о том, а вернее, как раз говоря, утверждая, что это роман познания, понимания сути вещей и событий, роман многоведения, многоумения, причём такой, который, начав читать, хочется читать безотлагательно, а закончив, неймётся перечитать; редкий случай, не правда ли?»

Амир Гаджи – несомненно, одарённый и эрудированный человек, имеющий все шансы занять достойное место в современной российской литературе эпохи постмодернизма.

Галина Березина,

писатель, литературный критик, первый заместитель председателя правления Интернационального Союза писателей (опубликовано в журнале «Российский колокол» № 3–4, 2020 г.)

Дальневосточное путешествие

Ранним утром Арсен отвёз Адель и Аль-Бари в Алма-Ату, где посадил на поезд, следующий до города Семипалатинск. Поезд пойдёт по построенной два года назад Туркестано-Сибирской железной дороге, или, как её называют, Турксибу. Задуманное местной думой города Форт Верный (старое название Алма-Аты) строительство железной дороги между селениями Центральной Азии и Сибири было официально предложено царскому правительству России ещё тридцать четыре года назад и только при советской власти стало реальностью. Турксиб был самой грандиозной стройкой первой пятилетки СССР. Дорога длиною 2375 километров помимо огромных денег потребовала от пятидесяти тысяч участников полной мобилизации интеллектуальных, творческих и эмоциональных ресурсов. В своё время Адель задумала это путешествие для того, чтобы сын увидел Россию, осознал её масштаб и культурное разнообразие народов. Аль-Бари впервые в своей жизни выехал за пределы Семиречья. Поэтому двое суток пути до Семипалатинска он практически не отходил от окна вагона, впитывая животворящие вибрации, которыми был пропитан каждый километр Турксиба, созданного строителями-энтузиастами.

В первые минуты по прибытии грязный и неуютный Семипалатинск вызвал у Адель неприятные ощущения. Кроме того, многочисленные минареты татарских мечетей, возвышающиеся на фоне одноэтажно-деревянных строений, с её точки зрения, выглядели неуместным вызовом для православной части горожан. Тем более что церквей было только две; из них одна – на кладбище. Население города было многонационально, однако на улицах чаще всего встречались люди азиатской внешности, и, как показалось Адель, они проявляли к приезжим лишь провинциальный интерес – и никакой агрессии. Для неё было важно знать мнение сына о чём-либо вновь увиденном. Большое впечатление на Аль-Бари произвёл Иртыш.

– Мама, мама! Смотри, какая река! – Ребёнок впервые наблюдал такой большой и полноводный поток.

– Это Иртыш, сынок. Завтра мы поплывём по нему в Омск.

До сих пор Аль-Бари знал только Или – самую большую реку Семиречья, по которой движутся самоходные баржи-плоскодонки с товаром из соседнего Китая, тогда как по Иртышу между казахским Семипалатинском и сибирскими городами, прежде всего Омском, курсируют большие пароходы, в том числе пассажирские. Адель радовал тот восторг, который ежедневно выплёскивал Аль-Бари от своих новых открытий. Ещё месяц назад, обсуждая с Чанышевым предстоящую остановку в Семипалатинске, Адель выразила желание показать сыну дом-музей Достоевского и там услышать толковый рассказ экскурсовода о жизни и творчестве знаменитого русского писателя. Ведь когда-то именно в Семипалатинск, по окончании четырёхлетнего срока каторжных работ, из Омского острога был под конвоем доставлен в ссылку Фёдор Михайлович Достоевский и зачислен рядовым первой роты Сибирского линейного батальона. Страстный порыв Адель к просвещению сына осадил хладнокровный Чанышев.

– Я не уверен, что в современном заштатном Семипалатинске кто-то озадачен созданием музея Фёдора Михайловича. Хорошо, если сохранился дом, в котором когда-то жил Достоевский.

– Как же так? Ведь это всемирно известный русский писатель. Его издают в разных странах и читают тысячи, если не сотни тысяч людей.

– Милая моя Адель, мы живём с тобой в стране, где вкус идеализированных вождей играет решающую роль в том, что следует гражданам читать, а что читать вредно.

– И что?

– А то, друг мой, что Владимир Ильич Ленин терпеть не мог произведения писателя Достоевского. По сведениям очевидцев, из его окружения мы знаем, что Ленин сознательно игнорировал Фёдора Михайловича. Я цитирую по памяти: «На эту дрянь у меня нет свободного времени. Прочитав “Записки из Мёртвого дома” и “Преступление и наказание”, уже читать “Бесы” и “Братья Карамазовы” не желаю. Содержание сих обоих пахучих произведений мне известно, для меня этого предостаточно. Я начал читать “Братья Карамазовы” и бросил. От сцен в монастыре меня стошнило. А что касается “Бесов” – это реакционная гадость. Такая литература нам не нужна».

– Конечно, в сегодняшней России Ленин – авторитет. Но он прежде всего политик и не обязан иметь хороший вкус во всём. Однако кроме политических вождей в России есть интеллектуалы, видные литераторы, авторитеты в области культуры и прочее.

– Главным литератором России сегодня является Максим Горький, я процитирую его по памяти: «Я не знаю более злых врагов жизни, чем Толстой и Достоевский. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие своё к страданиям мира. Это преступная работа».

Адель вспомнила эту беседу в тот момент, когда они с Аль-Бари переступали порог донельзя запущенного дома, в котором, как говорят, жил Достоевский. Здесь даже сохранился письменный стол, за которым он работал. Глядя на этот стол, Адель представила, как укутанный в тёплый плед писатель склонился над лежащим перед ним чистым листом бумаги и о чём-то размышлял. Потом пододвинул поближе свечу, обмакнул в чернильницу перо и написал: «В отдалённых краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города…» – и, остановившись на полуфразе, поспешил написать заглавие будущей книги: «Записки из Мёртвого дома».

Это обиталище, иначе не назовёшь, они нашли не сразу, и прав был Чанышев: в этом городе мало кто гордился тем, что здесь жил и творил великий Достоевский. Пожилая татарка-уборщица на плохом русском пыталась объяснить, что у них посетителей почти не бывает. Она сама о писателе Достоевском слышала, но книг его не читала. Очевидно, вовсе не умела читать. Ещё уборщица знала, что в Семипалатинск этот Достоевский попал безродным ссыльным солдатом, а уехал подпоручиком и дворянином. Ещё говорят, он дружил с врагом народа, областным прокурором бароном Врангелем – родным дядей другого барона Врангеля, который воевал против Красной армии. «Короче, этот Достоевский был совсем не советский человек». Адель покинула это место в грустном настроении и решила: будет правильно, если она сама расскажет сыну всё, что знает о Фёдоре Михайловиче и героях его произведений. В тот день они вкусно поужинали в татарском ресторане и вовремя легли спать. Однако ночь прошла беспокойно: не давали заснуть полчища голодных клопов. Хорошо, что пароход на Омск отходил рано утром.

Расстояние от Семипалатинска до Омска по реке Иртыш – примерно триста километров. Старенький пароход шёл вниз по течению меньше двух суток.

Левобережье Иртыша в этом месте представляло собой бескрайнюю степь с казахскими аулами и маленькими русскими деревнями с убогими мазанками, вытянувшимися вдоль реки. Иногда попадались заброшенные православные церкви. Благодаря скучному пейзажу за бортом Адель практически не выходила из своей каюты. Она рассказывала сыну биографию Фёдора Михайловича, читала вслух книгу «Записки из Мёртвого дома», написанную в Семипалатинске, и неожиданно для себя открывала новые смыслы, талантливо спрятанные Достоевским под спудом выверенного текста. Прав был Чанышев: «Классику надо читать и перечитывать, чтобы не пропустить заложенный автором ценный подтекст».

В Омск пароход прибыл с небольшим опозданием. Их встретила Лена, дочь Людмилы Никандровны Яковлевой, когда-то работавшей в Санкт-Петербурге врачом Смольного института для благородных девиц. В столице Западной Сибири Адель и Аль-Бари сделали однодневную остановку. Лена показала им город, который был заложен более двухсот лет назад по приказу Петра Великого на стрелке впадения реки Омь в могучий Иртыш. Царь хотел иметь военное укрепление на этой стратегической транспортной развязке, а потому Омск стал быстро развиваться и даже после Октябрьской революции пару лет пребывал столицей России. Этот сибирский город произвёл на юного Аль-Бари незабываемое впечатление. Сын Адель с восхищением наблюдал, как по проложенному через Иртыш настоящему железнодорожному мосту на большой скорости «пролетел» грузовой состав с лесом. На улицах Омска было много автомобилей разных марок и даже пара грузовиков. К удивлению Аль-Бари, жители Омска говорили только по-русски, в том числе и казахи, которых здесь было немало, но всех их почему-то называли «кыргызами». Они зашли на базар, чтобы купить кое-что в дорогу. Здесь весь мясной ряд занимали продавцы-казахи. Адель пыталась заговорить с ними по-казахски, и было видно, что они понимали её, но отвечали только по-русски.

На другой день Адель и Аль-Бари, предвкушая новые впечатления от предстоящего путешествия, сели в купе спального вагона поезда Москва – Владивосток. Следующие четыре дня за окном они видели бескрайние леса и многочисленные реки Восточной Сибири, воспетое в песнях озеро Байкал и реку Амур, и в полночь на пятый день прибыли во Владивосток.

Валентин Шевелёв встретил их на вокзале и разместил в первоклассном номере 208 гостиницы «Золотой рог» на улице Ленинской, бывшей Светланской, в центре Владивостока. Шевелёв сказал, что в этом номере когда-то жил Чанышев и дважды останавливался адмирал Колчак. Попросил завтра в девять ноль-ноль быть готовыми к небольшой экскурсии по городу и, пожелав спокойной ночи, ушёл.

Шевелёв – хороший гид, знающий историю и традиции Владивостока. Он показал раскинувшийся на сопках город и бухту Золотой Рог с различных ракурсов и даже свозил в бухту Шамора, куда в своё время не смог попасть Чанышев. Аль-Бари, никогда ранее не видевший моря, был потрясён его величием и силой, исходящей от этой водной стихии. Адель разрешила сыну искупаться. «Мама, мама! Вода солёная», – восторгу ребёнка не было предела. День пролетел незаметно, и вечером, когда они ужинали в рыбном ресторане на улице Адмирала Фокина, Аль-Бари уснул прямо в кресле, его пришлось нести до гостиницы на руках.

Владивосток оставил у Адель прекрасные, ни с чем не сравнимые впечатления, а её сын долгое время пребывал в абсолютном восторге от всего увиденного. К полудню следующего дня Шевелёв привёз гостей из Семиречья в Кангауз, в дом Бориса Анатольевича и Галины Семёновны Догот. Они тепло обнялись, будто близкие родственники. Духовная общность нередко делает людей даже ближе, чем формальные родственные связи. Борис, зная что Адель с сыном будут в Кангаузе недолго, предложил следующий план: «Аль-Бари вместе с нашим сыном Евгением и опытным таёжником Валентином Шевелёвым уходят на гору Педан в познавательную экскурсию по приморской тайге, а мы готовим ужин». План был безоговорочно принят.

Галина Семёновна по-хозяйски распределила каждому зону его ответственности в приготовлении ужина, а Борис Анатольевич, помимо прочего, должен был рассказывать об особенностях жизни в Приморье. Кроме того, Борис готовил к печати свою книгу – хронику вхождения дальневосточных территорий в состав Российской империи – и сейчас делился некоторыми эпизодами этой правдивой истории. Галина, активно участвуя в разговоре, готовила на десерт расстегаи с творогом и пирожки с лесной ягодой. При этом она ловко манипулировала руками, даже не глядя на продукты. Это поразило Адель, и она спросила:

– Галина Семёновна, как это возможно?

Хозяйка дома слегка смутилась и ответила, что не знает, как это происходит:

– Я не делаю ничего особенного, просто мои руки сами помнят, что надо делать.

– Рука поставлена, как сказал бы Пилат, – заметил Борис.

– Какой Пилат? Понтий? – улыбнулась Адель.

– Да, наш деревенский Понтий Пилат, – без тени сарказма повторил Борис и, заметив недоумение Адель, негромко и с расстановкой, словно сельский учитель перед классом, начал своё повествование.

– У нас по соседству жил старик-вдовец с библейским именем Пантелеймон, что с греческого языка, как известно, означает «Всемилостивый». Кстати сказать, некоторые черты его характера вполне соответствовали имени. Сельчане по простоте душевной, снижая греческий пафос, звали старика Пантелеем или Пантелеем Григорьевичем. В прошлом боцман рыболовецкого судна, он имел отменное здоровье, был человеком правильным, по-житейски мудрым и справедливым, хотя немного занудным. Однако последнее не мешало ему пользоваться непререкаемым авторитетом среди жителей деревни. Однажды во время нашей беседы я не со зла назвал его «Понтий Пилат». На мой взгляд, это прозвище очень точно подходило старику и мгновенно разнеслось по деревне. Поскольку людям было трудно выговорить Понтий Пилат, его прозвище сократили, и оно стало просто Пилат, как все считали – от слова «пилить». С тех пор старика в деревне стали звать Пилат. Сам старик этому не противился, так как я рассказал ему по секрету, что Понтий – не уменьшительное от слова «Пантелеймон». Понтий – это римское имя, которое означает «Морской», что, наверное, ему было небезразлично. Кроме того, поведал значение личности Понтия Пилата в мировой истории.

Корни рода старика – Хабарова Пантелеймона Григорьевича – произрастали из самых что ни на есть русских земель: Великого Устюга, находящегося в центральной части Вологодской губернии. Наш Понтий – прямой потомок Ерофея Павловича Хабарова, открывшего России страну Даурию – это теперешние земли Забайкальского края и Амурской области. Именно он обеспечил коренным жителям этих мест «добровольный» путь в российское подданство. Наверное, таким образом постепенно и образовался наш российский народ, состоящий из двухсот различных народностей.

Борис остановился и как-то с хитрецой посмотрел на Адель:

– Вы ничего не хотите мне сказать?

– Что я должна сказать?

– Чанышев на этом месте мне бы заметил, что Хабаров вёл себя как испанский конкистадор в Латинской Америке: «Любой, кто не хочет испанского подданства, заслуживает смерти». Ещё, может быть, добавил бы, что Эрнан Кортес уничтоживший государство ацтеков, кроме шпаги имел при себе католического миссионера, который был обязан привести покорённые народы в христианство, а Хабаров никого и ничего при себе не имел, кроме сабли, видимо не заботясь потерять души покорённых людей.

Адель могла бы рассказать о встрече с казахами на омском базаре, которые отказались разговаривать с ней на своём родном языке: вероятно, опасались если не прямой агрессии со стороны представителей титульной нации, то наверняка некой неприязни. Адель считала, что любой, кто делит россиян по национальным сортам, наносит многонациональной России-матушке непоправимый вред. Она не хотела ненароком обидеть хорошего друга Чанышева и потому сказала:

– Вот видите, Борис Анатольевич, вы сами всё рассказали.

Борис, Галина и Адель разом громко рассмеялись.

– Вместе с тем мне есть что добавить, – продолжила Адель. – Когда вы говорили о русских землях Великого Устюга, вы хотели подчеркнуть русское происхождение Хабарова?

– Да, именно так.

– Судя по фамилии, он вполне мог быть половцем или кыпчаком, как они назывались у себя дома, в Великой степи. У тюркоязычных народов слово «хабар» означает «известие» или реже «новость».

– Одну минуточку, – Борис подошёл к книжному шкафу. – Обратимся к авторитету.

Он достал словарь В. И. Даля и прочёл вслух:

– Хабар – старинное русское слово, означающее удачу, везение, счастье, прибыток, барыш, поживу. Вуаля!

– Извините, мне неловко, – смутилась Адель.

– Ну что ты, детка. Всё в порядке. – Борис отечески положил руку на плечо Адель. – Я не уверен, что кто-то точно знает, в чьём языке это слово появилось впервые. Русским был Хабаров или кыпчаком, для меня совершенно неважно, главное, что с честью служил России. Между прочим, за всю историю нашего государства правящая верхушка никогда не была стопроцентно русской. У нас даже цари, веками сидящие на российском троне, не русские. Сейчас царя нет, а ситуация не поменялась. Давай просто предположим, что Ерофей Павлович Хабаров – русский, тем более что выглядел он как стопроцентный славянин: высокий, статный, белокожий. Итак, когда он в одночасье попал в царскую немилость, что у нас в России не редкость, вся его родня от греха подальше, судьбу проклиная, потащилась с сумой на плечах на восток, в далёкий Приморский край.

Дед Пантелея Григорьевича Хабарова, кстати, будучи нашему соседу полным тёзкой, не дойдя до побережья Японского моря всего тридцать пять километров, обосновался в горной деревне Тетюхе, что с китайского языка означает «страна диких кабанов». Она расположена в восточных отрогах хребта Сихотэ-Алинь, на расстоянии полутысячи километров от Владивостока. В Тетюхе родился отец нашего деда – Григорий Пантелеевич, здесь же родился и сам Пантелей Григорьевич Хабаров. Вот у кого проявились кыпчакские гены. Он был широкой кости, крепко сбитый, коренастый, кривоногий. Уместно будет сказать, что народ в Тетюхе не был страстно верующим по многим причинам, в том числе той, что единственный храм был построен в 1916 году и серьёзно обветшал. При церкви была двухклассная церковно-приходская школа, в которую ходил Пантелеймон. В двадцать четвёртом из церкви сделали четырёхклассную школу. Алтарь убрали, крест спилили и на его месте водрузили красный флаг. То же самое произошло в душах здешних жителей.

Tasuta katkend on lõppenud.